 |
 |
 | |
|
<О Глебе Павловском и о том, как появилась статья "К проблематике общественного движения">Имя Глеба Павловского я впервые услышал осенью 70-го года, когда Ирина Макридова, студентка исторического факультета и моя сотрудница, передала мне короткий текст на одной страничке, посвященный Фейербаху. Этот текст был написан тем тяжелым русскогегельянским языком, который Белинский считал иностраннее иностранного. Я сомневаюсь, что вполне понял смысл текста, но хорошо помню, что интерес к Павловскому и той группе, которую он представлял, у меня угас. Собственно говоря, я имел лишь отдаленное представление о неких "марксистах" на истфаке одесского университета со слов моего приятеля, доцента кафедры философии Юрия Иосифовича Зуева, и поначалу горел желанием с ней связаться. Но даже имени их я не мог узнать из-за резко критического зуевского отношения к ним, а мои знакомые студенты-историки вроде бы даже не слышали об этой группе. В отличие от Зуева, бывшего, к слову, убежденным анархистом, я был человеком терпимым. К 70-му году мне удалось соединить перекрестными связями едва ли не всех диссидентов Одессы и в этой среде довольно мирно уживались либералы и социалисты, сионисты и украинские националисты. К тому же, я начинал как марксист и не видел ничего дурного в увлечении марксизмом, хотя сам в это время был радикальным антикоммунистом и антисоветчиком. Для молодых людей, воспитанных в советской школе, и выхода-то другого не было, как начинать свое политическое самоопределение с марксизма. Но вот текст! Текст меня остудил - я не терпел псевдонаучной зауми. В этот момент оценки Зуева возымели на меня влияние. Я перестал искать встречи с загадочными инкогнито, приобретшими уже одно имя - Глеб Павловский. Каково же было мое удивление, когда в мае 1971 года Володя Княжанский, старый абонент нашей самиздатской библиотеки, привел в мастерскую на Кузнечной, где мы зарабатывали не только на существование, но и на самиздат, другого представителя этой группы Игоря Иванникова1 . Он мне показался приятным и увлеченным молодым человеком, вовсе не порченым "философской интоксикацией", и мы с энтузиазмом пообсуждали общие политические вопросы. Естественно, что первая встреча в условиях подполья не могла предполагать чрезмерной открытости, и это повлекло за собой ряд недоразумений. Осенью, уже после летней сессии, каникул и обязательного колхоза, ко мне пришли четверо молодых людей, с которыми мы тут же, в подвале мастерской, среди древесной пыли и груд заготовок, принялись обсуждать российскую историю. Впрочем, это было почти соло. Я привык говорить много и чувствовал себя миссионером. Но ощущение какой-то неправильности все больше и больше нарастало во мне. Иванников был суетлив. Было видно, что он изо всех сил старается мне понравиться. Но трое других были угрюмы. В их интонациях, в характере реплик скользила едва сдерживаемая враждебность. С такой реакцией я иногда сталкивался, но у меня всегда доставало подходов, чтобы снять напряженность и вызвать доверие. В этом случае не получалось ничего. Было уже довольно поздно, когда четверка решила высказать отношение к услышанному. Это был почти приговор. Я был обвинен в буржуазности, в близости взглядов к Герцену2, бог знает еще в чем. Но... Но эти четверо решили не прекращать знакомство. Они согласились читать то, что я мог им предложить. И только поэтому. Потому что это больше негде было достать. Уже много позже я узнал, что ребята, чьим кумиром был Че, готовились встретиться с профессиональным революционером. И трудно сказать, сколь восторженными были их ожидания. А вместо родственной души, нового левого, их встретил человек либеральных убеждений. Больше всего их раздражало обычное в нашей среде обращение "господа". И может быть это внешнее несоответствие вызвало даже большее отторжение, чем неожиданность взглядов. Надо сказать, что огорчен я был несказанно. Поиск людей, не единомышленников, а именно людей думающих и обеспокоенных судьбой страны, организация их в интеллектуальное и вместе с тем политическое сообщество было моей самой вожделенной целью и самым любимым занятием. Эта работа доставляла мне такое же ощущение полета, как и научные открытия, но обладала еще тем достоинством, что доставляла надежду на реализацию нравственных устремлений. И поэтому провал, неудача, которую я пережил, доставляла мне почти физические страдания. Я чувствовал себя оскорбленным, мне было нестерпимо больно видеть, как я всучиваю свои книжки умным, талантливым молодым людям, но остаюсь для них чем-то гадким и отвратительным. Так, наверное, воспринимали ростовщика-еврея темные крестьяне, вынужденные идти в кабалу. Я сжимал зубы и продолжал свою миссионерскую деятельность. Так или иначе, знакомство состоялось и сыграло оно в моей жизни, как это выяснилось десятилетия спустя, гораздо более важную и плодотворную роль, чем можно было ожидать. Я начал бывать на Амундсена, 1, где жили студенческой коммуной мои новоявленные слушатели и читатели, и вел нескончаемые дебаты. Поначалу мне было трудно понять их. За словами не складывалось общей картины, общей линии взглядов или, хотя бы, мироощущения. Но вот в феврале 72-го одна небольшая статья "Путь и цель" сыграла роль тумблера, включившего освещение. Споры стали превращаться в диалог. Родившиеся тогда "Маленькие импровизации", записи моих спичей на Амундсена, вызывают у меня и сегодня какое-то щемящее доброе чувство. Увы, я не могу ни вновь обратиться к ним, ни даже перелистать - они были изъяты во время обыска в доме моих родителей по нелепой случайности, и долгие годы мне их сильно недоставало. Я не помню никого, за пределами маленького собственного кружка, с кем бы я работал так много и истово. По ночам я возвращался домой, продуваемый мокрым прибережным ветром, пешком отшагивая десяток километров, с тем чтобы через день вновь приходить и убеждать, рассказывать, обсуждать. Не могу сказать, чтобы я многое вынес для себя из этих бесед. Но сами диалоги носили стимулирующий, творческий характер. Это было то, чего мне недоставало. Вообще говоря, я человек устной речи. Письмо дается мне с трудом. Я предпочитаю реагировать на слово или жест. Мне нужен внешний импульс. Здесь я получал импульсов заглаза. И что не менее важно, ощущая "сопротивление материала", я понимал, что нужно писать. Статья "К проблематике общественного движения" задумывалась еще в 1968 году, во времена Студенческой революции и Пражской весны, когда мы с Витей Сазоновым3, долгое время бывшим моим самым близким товарищем, а тогда увлекшимся живописью, затевали издание журнала "Эго". Но 21 августа прервало работу и над журналом, и над текстом. И эта статья так никогда бы и не увидела свет, если бы не ребята с улицы Амундсена. Обращаясь к инакомыслящим, я видел их в лицо, я слышал их голоса - и это давало мне возможность писать. Я не могу сказать, чтобы у меня не было внутреннего диалога с авторами самиздата. Напротив, я многое почерпнул у Ларисы Богораз и Григория Померанца. Я с восторгом читал Андрея Амальрика4. Я проводил время за чтением "Хроники"5 или "Общественных проблем", упиваясь ими, как романами. Я мысленно спорил, я выстраивал свой мир, но не видя лица, не мог взять в руку перо. Как ни далеки были от тех, кого впоследствии стали называть диссидентами или правозащитниками, мои новые знакомцы, именно они будили во мне накапливавшийся потенциал диалога. И дело было не только в очности, материальности. Забегая вперед, скажу, что ни с кем в жизни у меня не было такого длительного и продуктивного взаимодействия, как с Глебом Павловским. Я много беседовал с Богораз и Гефтером6, самыми близкими мне людьми Движения. Я вел диалоги с Померанцем и Сокирко7, с Татьяной Ходорович и Аликом Гинзбургом8 - не перечислишь всех, разговоры с кем были для меня важны. Я уже не говорю о тех прекрасных вечерах и ночах, которые я проводил со своими товарищами, Александром Рыковым и Виталием Сазоновым, Анатолием Гланцем или Олегом Курсой9 . Многие из этих людей были мне несравненно ближе и интеллектуально, и нравственно, и душевно. Но... Итак, в апреле я сел писать. У меня в папках до сих пор хранятся рукописные отрывки на клочках дешевой бумаги. Я мучительно продирался сквозь текст, который изматывал и отталкивал меня. Из-под пера выходили чудовищные фразы и неудобопроизносимые слова. Мне, говорившему легко и красиво, было невыносимо читать собственный опус. Но других слов не было - они не приходили, несмотря на мучительный поиск. Было невероятно много в моих текстах от той речи, которой я набирался на Амундсена. В конце концов я понял, что не могу больше. Да и обстоятельства не слишком способствовали работе. Тяжело было работать без Валерия Резака10, нашего самоотверженного производителя самиздата, который после стычки с КГБ вынужден был уехать в Крым по институтскому распределению. Александр Рыков, деятельнейший партнер, на котором лежали практически все московские связи и с которым мы к тому времени радикально разошлись, навсегда уехал в Москву. К тому же, мне пришлось закрыть свою мастерскую. Олег Курса, самый близкий друг, уехал в деревню оклематься от изматывавшей голодной и бездомной жизни. Обстоятельства дела Якира11 оголяли пространство вокруг меня. Володя Тельников эмигрировал, арестованы Шиханович и Хаустов12, один за другим уезжали навсегда мои одесские друзья. С женой мы жили практически в состоянии развода. Я оставался почти один. К этому времени я понял, что хочу закончить институт, и начал сдавать экзамены. Текст вновь умер. На Амундсена также все расползалось. Уже давно вернулся к папе Костя Ильницкий. Мой полный тезка Слава Килеса отправился в армию. Иванников надломился после "бесед" с сотрудниками КГБ, обеспокоенными моей активностью, и едва ли не навсегда покинул Одессу. Оставался только Павловский, как оказалось, мой сосед. И с ним произошла у меня драматическая беседа в мае, когда казалось, что между нами все кончено. Меня буквально шокировала его идея политического действия, в соответствии с которой три талантливых, идеально понимающих друг друга человека могут путем заговора реализовать любой сценарий политического развития страны. По крайней мере, революционный. Да, признавал Глеб, этого делать не надо, но это возможно и гораздо возможнее того медленного культурного преобразования, над которым я работал. Что ж, увлечение Кастро и Че Геварой не могло пройти бесследно. Но это был не мой путь. Наступило лето. В Одессу приехало семейство Матизенов. Витя Матизен13 был моим товарищем из Новосибирска, активным читателем и распространителем самиздата, с которым мы тоже много беседовали, часами прогуливаясь у моря. И те же вещи, о которых мы говорили на Амундсена, я излагал и ему. По случайности у приятелей, где остановились Матизены, была свободная пишущая машинка. Очень похожая на ту, на которой дома трудился Павловский. И жар соблазна... Мои пальцы любили клавиатуру. Едва я начинал перебирать клавиши, приходило вдохновение. Начался праздник. Сначала я перепечатывал обрывки, нацарапанные ручкой. Затем все пошло, пошло - и в августе текст был готов. Как ни странно, я отдал его Павловскому еще до того, как в сентябре вышел чистовой вариант. И получил ответ. Потом чистовики печатались одновременно. Сегодня даже мне трудно понять, почему этот текст воспринимался как антагонистический. Было в них продолжение ночных разговоров на Амундсена или в парке Победы, и как в моем тексте слышатся интонации моих партнеров, так и в тексте Глеба я вспоминаю свои слова. Многое из того, что я должен был написать, написал Глеб, и я ему благодарен за это. Но, все же, в статьях был разный дух. И это отличие, которое проявилось в майской беседе, очевидно выползало на свет в образе "координаторов культуры", в непривычных для меня оборотах, я бы даже сказал - в непривычной для меня свободе. В необычной легкости, с которой говорил Глеб о Движении, к которому он не принадлежал, и людях Движения. В моих резких и неловких выпадах было больше пиетета, чем в его сдержанных и более разумных оценках. Движение, к которому я себя не относил, потому что считал себя политиком, было предметом моей любви и боли. Для Павловского - предметом исторического и философского анализа. Не знаю, сможет ли прочесть это посторонний читатель, но вся наша жизнь отразила эту разность подходов. Я довольно много сделал и в диссидентский период, и в новые времена. Но всегда в том, что я делал, я был страдательным элементом. Я думаю, что ни на минуту мое рацио не отключалось, но моя рефлексия не могла заставить меня принимать спокойные решения. Моя сопричастность и мое сочувствие заставляли меня поступать так, как политик поступать не должен. Может быть поэтому мои результаты гораздо скромнее, чем должны были быть. Глеб же, напротив, что бы ни делал, делал с чувством хозяина. Так поступает промышленник - точно рассчитав свою выгоду, уверенной рукой ведет свое дело. Это не значит, что Глеб не поддается своим чувствам. Напротив, он не чужд даже некоторому сентиментализму. Однако в деле, которым он занимается, он обходится без сантиментов. Богу - богово...
* * * В сентябре я закончил печатать статьи - по десять экземпляров каждой. И с этого времени наши судьбы оказались неразрывно связанными. Нет, совсем не так как у Маркса и Энгельса после Коммунистического манифеста - на протяжении десятилетий наш диалог был нескончаемым спором, борьбой установок, подходов и практик. И хотя в этом споре обрисовывалось общее поле, мы находились всегда как бы по разные стороны его. Мы, конечно, не были противниками, хотя временами становились соперниками. Нам казалось, что мы делаем общее дело - и отсюда завышенная требовательность друг к другу. Наши проекты иногда парадоксальным образом совпадали по времени и форме. Но всякая попытка реализовать их совместно оканчивалась фиаско. Я начинал "Альманах-77" - кончилось "Поисками"14, в которых я не участвовал. Он вдохновенно конструировал Клуб социальных инициатив15, я предпочитал "Перестройку", в которую он меня привел. У него получался "Постфактум", у меня - Институт гуманитарно-политических исследований16 . Мы приглашали друг друга в собственные проекты, но дальше обоюдного желания работать вместе дело не шло. Каждый из проектов оказывался либо моим, либо его. Решение опубликовать типографским способом наши статьи не в малой степени вызвано моим желанием вновь задуматься над тем, откуда такая интеллектуальная совместимость, даже интеллектуальная тяга друг к другу, при таком отторжении друг друга в деятельности. Моя переписка с Павловским - и связанная с ней переписка с Гефтером - главное, что я оставил на бумаге. Но всякая совместная работа оказывалась лишь эпизодом, иногда оканчивавшимся раздором.
Примечания редактора: 1. Владимир Княжанский, Игорь Иванников - в то время - члены молодежной организации "СИД" (субъект исторической деятельности), о чем читайте подробно в рассказе Ольги Ильницкой "В Разломе". 2. Герцен - см. письмо В. Игрунова от 21 января 1985 года и рассказ "О Григории Померанце" . 3. Витя Сазонов - см. о нем также в рассказах В. Игрунова "Становление: школа, марксистский кружок...", "Об экономике, мастерской и Культуре". 4. Лариса Иосифовна Богораз-Брухман (1929--2004) - участница правозащитного движения. Общественный деятель, лингвист. Политзаключенная 1960-х годов. Являлась членом Московской Хельсинкской группы. В 1968 г. Лариса Богораз была одной из участниц демонстрации протеста против вторжения Советских войск в Чехословакию. См. также раздел сайта Лариса Богораз, рассказ В. Игрунова "О Ларисе Богораз" , "Карабаново", <Об "Альманахе-77">, а также книгу Л. Алексеевой "История инакомыслия в СССР". Григорий Соломонович Померанц (р. 1918) - философ, писатель, культуролог, автор многих литературно-философских эссе и статей, одна из которых - "Нравственный облик исторической личности", впервые вышедшая в самиздате - особенно сильно повлияла на многих участников диссидентского движения и, в частности, на Вячеслава Игрунова. См. раздел сайта Григорий Померанц, рассказ Вячеслава Игрунова "О Григории Померанце". Амальрик Андрей Алексеевич (1938, Москва - 1980, Испания) - писатель-диссидент, автор ряда статей и книг: "Доживет ли Советский Союз до 1984 г.", "Записки диссидента", и др. Один из немногих авторов самиздата, посвятивший значительную часть своего творчества проблеме "внутренней свободы". Активный деятель правозащитного движения. См. об Амальрике также раздел сайта Андрей Амальрик, фрагмент письма В. Игрунова "Амальрикитяне", книгу Л. Алексеевой "История инакомыслия в СССР", часть "Движение за права человека": "Первым постоянным "связным" с Западом был Андрей Амальрик. В 1966-1969 гг. он оставался практически единственным таким "специалистом" среди правозащитников. Через него уходили и возвращались документы правозащитного движения — такие, как записи судебных процессов, а также художественный самиздат и публицистика". Далее >> 5. "Хроника текущих событий" - информационный бюллетень правозащитного характера, начавший выходить в Москве 1968 году и прекративший свое существование в 1983 г. Первым его редактором была Наталья Горбаневская (см.). О "Хронике текущих событий" см. подробнее на сайтах Антология Самиздата и "Мемориал". 6. Михаил Яковлевич Гефтер (1918 - 1995) - писатель, историк, с 1970-х - участник диссидентского правозащитного движения, в 1978 - 1979 гг. один из авторов самиздатского журнала "Поиски". С 1991 Президент научно-просветительского центра "Холокост". О Михаиле Гефтере см. также на страницах Русского журнала, раздел нашего сайта Михаил Яковлевич Гефтер, рассказ В. Игрунова "О Григории Померанце", а также письма к М. Гефтеру. 7. Виктор Сокирко - член редколлегии журнала "Поиски" (см. ниже). Писал под псевдонимом К. Буржуадемов. О Викторе Сокирко см."О Викторе Сокирко" и письмо к Виктору Сокирко и в книге Л. Алексеевой "История инакомыслия в СССР", часть "Хельсинкский период". 8. Татьяна Сергеевна Ходорович - активная правозащитница, член "Инициативной группы защиты прав человека в СССР", образованной в 1969 году. Началом деятельности Группы считается письмо, адресованное в ООН, с жалобой на многочисленные нарушения прав человека в СССР. Под письмом подписалось 15 человек. См. об этом подробнее в книге Людмилы Алексеевой "История инакомыслия в СССР", часть "Становление" . Александр Ильич Гинзбург (1936 - 2002) - один из ведущих диссидентов-правозащитников. В 1959-1960 основал один из первых самиздатских журналов "Синтаксис". В 1966 издал сборник материалов по делу А.Синявского и Ю.Даниэля под названием "Белая книга". Один из основателей Московской Хельсинкской группы. Неоднократно политзаключенный. В 1968 процесс "четырех", по которому проходил и Гинзбург, послужил символом единения правозащитников. В 1979 году был выслан из СССР в обмен на советских шпионов. С тех пор до своей смерти жил в Париже. [Справка дается с использованием материалов книги "К истории Московской Хельсинкской группы", Москва, 2001 г.]. См. о нем также в мемуарах В. Игрунова "Александр Гинзбург" и в главе из мемуаров Г. Померанца "Корзина цветов нобелевскому лауреату" (из книги "Записки гадкого утенка"), а также здесь. 9. Александр Рыков - см. о нем в рассказах "Становление: школа, марксистский кружок...", "О Мемориале" и письмо к Павловскому весны 1984 г . Анатолий Гланц - известный одесский писатель. См. о нем раздел сайта Анатолий Гланц, а также в рассказе В. Игрунова " "О стихах" . Олег Курса - см. раздел сайта Олег Курса, а также "О стихах", "О 82-м годе", "2 сентября. Черкизово...", в рассказе "Об экономике, о мастерской и Культуре" и в "Хронике текущих событий", вып. 35 - 38. 10. Валерий Резак - один из составителей подпольной библиотеки самиздата в Одессе. См. о нем также в автобиографии Игрунова, в рассказе "О Григории Померанце". Более подробная справка готовится. 11. Петр Якир - сын репрессированного коммуниста Ионы Якира. Правозащитник, член "Инициативной группы защиты прав человека в СССР". Был арестован (вместе с Виктором Красиным и другими правозащитниками) в 1972 году, раскаялся, в результате получил относительно мягкий приговор (фактически лишь 3 года ссылки в Рязани). "Дело Якира и Красина", раскаявшихся и признавших себя виновными, спровоцировало длительный кризис правозашитного движения. См. об этом подробнее в книге Л. Алексеевой "История инакомыслия в СССР", часть "Кризис". 12. Владимир Тельников - см. о нем также в мемуарах В. Игрунова "Об Альманахе-77" , в рассказе "О Ларисе Богораз". Юрий Шиханович - справка готовится. Виктор Хаустов - справка готовится. 13. Виктор Матизен - см. также интервью В. Игрунова В. Матизену, 1994 г. Более подробная справка готовится. 14. "Альманах-77"- несостоявшийся толстый общекультурный журнал, планировавшийся В. Игруновым в рамках Группы содействия культурному обмену (подробнее см. "Об Альманахе-77", "О Ларисе Богораз", письмо к Павловскому от 84.14.07 - 84.21.07, а также раздел сайта "Диссидентские" издания). "Поиски" - О "Поисках" см. также "О Ларисе Богораз", "О Григории Померанце", письма к Павловскому (14 - 21 июля 1984), диалог Игрунова и Павловского в Одессе (1984), а также Этапы истории инакомыслия , главу из мемуаров Г. Померанца "Корзина цветов нобелевскому лауреату" и в книге Л. Алексеевой "История инакомыслия в СССР ", часть "Хельсинкский период": "В 1979 г. появился литературно-публицистический толстый (200-300 страниц в выпуске) самиздатский журнал "Поиски" с подзаголовком "Свободный московский журнал" и с именами членов редколлегии на титульном листе: Валерий Абрамкин, Петр Абовин-Егидес, Раиса Лерт, Павел Прыжов (псевдоним, позднее раскрытый — Глеб Павловский). В следующих выпусках "Поисков" дополнительно были объявлены члены редколлегии Владимир Гершуни, Юрий Гримм, Виктор Сокирко и Виктор Сорокин". Далее >> 15. Клуб социальных инициатив (КСИ) - созданный в 1986 году клуб социально активных неформалов. Возглавил его Григорий Пельман. См. о КСИ рассказ Михаила Малютина. 16. Институт гуманитарно-политических исследований (ИГПИ) - официально был учрежден 2 сентября 1990 г. Возник на базе Московского бюро информационного обмена, существовавшего с 1988 года. Директор Института - Вячеслав Игрунов. См. об ИГПИ подробно рассказ В. Игрунова "История ИГПИ", справку Postfactum. О Демократическом Движении см. также письма 18 января и 9 июня 1981 года.
Уважаемые читатели! Мы просим вас найти пару минут и оставить ваш отзыв о прочитанном материале или о веб-проекте в целом на специальной страничке в ЖЖ. Там же вы сможете поучаствовать в дискуссии с другими посетителями. Мы будем очень благодарны за вашу помощь в развитии портала!
|
||
 |
 |