ЭГО^I, 1972

К проблематике общественного движения

I

Со времени, "когда все демократическое движение умещалось на одном диване у Якира", минуло семь лет. Позади время почти необъятного размаха деятельности, когда иному наблюдателю движение могло показаться действительной общественной силой. Теперь Якир арестован, и не нашлось сильного и мужественного голоса, могущего сотни и тысячи людей поднять на защиту своего патриарха. Тихо. Сезон отпусков.
Оправдывая себя, коридорные москвичи шепчут по углам: "Якир - это большая, большая, большая провокация." Другие с горечью в узком кругу говорят о полном крахе движения, о вдребезги разбитых надеждах.
Впрочем, об отрицательных эффектах движения уже писалось раньше, в 70-м году, например¹, но тогда и слышать не хотели об этом. Оппозиция не желала признать себя сопричастной истории, взваливая (как это и бывает обычно) всю ответственность за разгром демократических сил на правительство, ибо идентифицировала она себя лишь с выдвигаемыми требованиями демократических свобод, но отнюдь не с реальными формами движения. Тем не менее, нельзя не узнать в подобном явлении одну из форм политической борьбы².
Теперь же, когда Демократического движения, по сути дела, больше не существует, можно с большей беспристрастностью и прямотой рассмотреть цели и задачи движения, не опасаясь ни внутренней борьбы групп, ни обостренной реакции режима, и создавая тем самым более или менее прочную базу для оценки роли ДД и перспектив общественного движения в будущем.

Демократическое движение выдвинуло правительству ряд претензий, немедленное удовлетворение которых требовалось и ожидалось. Причем требования эти преподносились от лица всего общества (которое, между тем, оставалось непосвященным в свои собственные нужды) как главное требование исторического момента. Декларировалось, что демократические изменения пойдут только на пользу режиму, ибо для него они совершенно органичны и куда естественней, чем архаичная система ограничения свобод.³ Однако правительство не только не ухватилось за такую чудесную возможность "обновления", но и сделало все возможное, чтобы устранить своих "благожелателей".
С этой точки зрения демократическое движение действительно потерпело крах. Но составляла ли декларативная сторона все содержание движения? Для таких деятелей, как генерал Григоренко, по-видимому, да, ибо в другом случае становится совершенно непонятным требование максимальной легальности, обращение к братским партиям, призыв подписывать письма и т.д. Без таких людей, вероятно, не могла бы существовать декларативная программа широкого движения. Вместе с тем, движение в целом преследовало более глубокие цели. Это было имманентно ему, хотя часто не осознавалось самими деятелями. Декларации же, являясь его атрибутами, отнюдь не отражали действительных стремлений. Можно попытаться выявить это в следующих рассуждениях.
Допустим, что руководство сочтет возможным проведение демократических реформ. С какой же реальностью оно столкнется? Быть может, с бурным расцветом экономики и активной поддержкой всего населения?
Пожалуй, первой реакцией на постепенное введение свобод будет рост напряжения в среде самой активной части общества - в рабочей массе, обусловленный смутным ожиданием и реальным экономическим положением. Использование свободы передвижения и "свободы забастовок", возможно, станут первыми проявлениями демократизации жизни. Но как бы грозно для государства ни выглядели нарушения привычного ритма экономической и общественной жизни, они много менее опасны для него, чем действие свободы слова.
Никакое правительство в нашей стране не сможет удержаться у власти при свободе слова и печати, не предпринимая самых решительных шагов по пути удовлетворения самых общих требований населения: повышения уровня доходов, обеспечения предложения товаров, квартир и т.д. Но такие шаги даже при опытном, сильном и решительном правительстве предполагает наличие ошибок. Что же касается нашего правительства, работавшего всегда в практически одинаковых условиях и без какой-либо ответственности, то от него вполне можно ожидать обилия таковых. Учитывая при этом, что свобода слова у нас в стране означает в первую очередь свободу критики, учитывая несдержанность критиков, ибо мы не привыкли входить в положение критикуемого, можно понять ситуацию, в которую попадет правительство. Коротко ее можно охарактеризовать словами: "чтобы ни делал - все плохо". Массы же, настроенные против него предыдущим положением, будут взвинчены до предела критиками, действующими на фоне не улучшающегося положения (ибо на перестройку экономики необходимы значительные затраты, время и т.п.), и, вполне вероятно, создадут атмосферу, в которой последовательно демократичное правительство вынуждено будет уйти в отставку.^II. Но кто сменит его? В среде так называемого госпартаппарата не найдется ни одной группы, которая смогла бы работать (возглавлять государство!) в условиях демократии. Внутри него нет достаточно сильной группы хозяйственников и администраторов, могущей справиться с экономическими трудностями. С очевидностью это показала "новая экономическая реформа", провалившаяся, несмотря на все рвение правительства, благодаря неумению работать хоть в какой-то степени самостоятельно. Практический опыт наших хозяйственников сводится к более или менее последовательному повторению налаженного образца деятельности.
Что же касается других слоев нашего общества, то только интеллигенция обладает достаточными теоретическими познаниями, чтобы претендовать на роль правительственной группы. Однако именно интеллигенция (требующая сейчас свобод) не желает иметь дело с властью⁴.
Можно, к тому же, быть уверенным, что даже в случае перехода госаппарата в ее руки, интеллигенция не справится с назревшими проблемами. Весьма ограниченные знания, которыми она обладает, носят сугубо теоретический характер. Это набор интеллектуально-логических схем, быть может, и хороших как схемы, но неспособных учесть массы явлений, лежащих в несколько иной плоскости, чем плоскость разрешения теоретически сформулированной задачи. Для практической деятельности необходимо не только теоретическое знание, но и опыт непосредственной работы, которого была лишена наша интеллигенция в течение всей российской истории. Это - вина, конечно, в первую очередь, правительств, но нельзя не считаться с реальностью создавшегося положения⁵.
При отсутствии в нынешнем обществе слоя, могущего справиться с положением дел в условиях демократии, политическая жизнь, безусловно, выдвинет демагогов, за которыми пойдет народ, так как такие деятели не сдерживают себя на политической трибуне, а массы не дают себе труда поставить вопрос о разумности критики и выполнимости обещаний и, тем более, не обладают достаточной склонностью к абстрактному мышлению, чтобы на этот вопрос ответить.
Маловероятно, что развитие подобной ситуации не приведет к реставрации идеи классовой борьбы, не воссоздаст политической картины, при которой власть перейдет к наиболее популярной группе вождей, могущей справиться с затруднениями, а заодно - и с демократией.
То есть - в результате непосредственного претворения в жизнь требований ДД общество придет к состоянию прямо противоположному ожидаемому. Ситуация, в которой результат противоречит замыслу и духу движения, возникает обычно в результате действий, при которых промежуточные явления не соотносятся с поставленными целями, не корректируют исходных концепций, когда внимание уделяется основной динамической нити и не исследуются побочные явления, как ворсинки, окутывающие ее, изменяющие характер развития.⁶
Таким образом, требования, выдвинутые ДД, сохраняют смысл для него самого только в случае невыполнения этих требований, как лозунг, под которым происходит собирание инакомыслящих. И только с этой точки зрения можно говорить об успехе или неудаче движения.

Первые выступления в защиту Синявского и Даниэля вызвали цепную реакцию активизации общественной жизни, расширение "говорящего" круга до нескольких тысяч человек. Демонстрации и письма протеста превратили оппозицию из ряда сектантских групп в более или менее единое Демократическое движение. Открытая легальная деятельность - вообще единственный путь для создания широкого общественного движения. Без мужественных выступлений, которыми изобиловали 1966-68 гг., невозможно было бы создание атмосферы доверия, в которой незнакомые люди объединяют усилия в борьбе против невыносимых условий существования.
Это, пожалуй, и была основная задача движения. Однако та легкость, с которой движение разрасталось, та известность в мировом масштабе, которую оно приобрело, довольно значительная моральная поддержка в среде западных коммунистов породили довольно сильную тенденцию, возлагавшую гораздо большие надежды на открытые выступления. Поэтому требование легальности приобрело в движении не только значение первоначальной формы работы, но и явилось непреложным условием причастности к нему.^III
Такое положение действительно могло бы иметь смысл, уберегая движение от дискредитации, если бы государство также могло его считать легальным и допустимым. Однако размах и формы деятельности показывали, что "протестанты" намереваются превратить движение не только в постоянное, но и в очевидное явление общественной жизни.⁷ Этого государство уже допустить не могло. И не в силу даже особой зловредности нынешнего руководства, а просто потому что подобное явление в нашем государстве невозможно принципиально.⁸
Государство не является произвольно заданно системой, которую законодатель произвольно может менять в ту или иную сторону, в зависимости от того, дурной у него характер или хороший, но является структурой, фиксирующей наличное состояние культуры общества. Обеспечивая воспроизводство этой культуры, оно обладает мощными регуляторами, препятствующими изменениям собственной структуры.
Государства, обладая, как и все аппараты воспроизводства, тенденцией к стабилизации, могли и вовсе стабилизировать свою структуру, допуская лишь несущественные, неконтролируемые изменения, не будь причин внешнего характера, побуждающих к обратному. Ибо структурные сдвиги в государстве могли бы нарушить установившийся образ воспроизводства культуры, то есть ослабить контроль над тождественностью воспроизводящей и воспроизводимой культур и, тем самым, упразднить само государство как элемент данной культуры. ^IV
Поддержание стабильности происходит уже в силу того, что государство в лице работников аппарата вынуждено контролировать процесс производства культуры индивида, процесс включения ее в культуру общества, воспитывая лояльных граждан, препятствуя нарушениям, способным нанести ущерб самодовлеющим интересам правящего класса, правящих групп или лиц. Таким образом, воспроизводя культуру, давшую право на сохранение данной структуры, правительства воспроизводят индивидов, могущих существовать только в рамках этой культуры и, следовательно, заинтересованных в ее сохранении.^V
Изолированные общества могут тысячелетиями существовать по такой схеме, не претерпевая существенных изменений. Однако в XX-ом в. не осталось места на земном шаре для замкнутых цивилизаций.^VI Неконтролируемое давление извне заставляет государство допускать внутренние изменения культуры для создания новых сил, могущих противостоять внешней угрозе. Но такие изменения ставят под вопрос не только само существование первоначальной культуры, но и преемственность культур, что грозит полной ломкой государственного аппарата.⁹ Поэтому возникают противоречивые тенденции, с одной стороны, готовые воспринять военно-технические достижения, а с другой - требующие уничтожения сопряженных с ними идеологических сдвигов.
Изменение идеологической стороны культуры вызывает ожесточенное сопротивление и со стороны правящего слоя, который только с большой осторожностью принимает некоторые сдвиги, и со стороны основной массы населения, не могущей принять новых явлений. Неприятие новых элементов культуры правительством обусловлено и этим последним фактором, ибо правительство, пойдя на отказ от поддержки масс, рискует при этом быть свергнутым народным восстанием (или и т.п.).
Но если в силу технического прогресса государства, препятствующие развитию культуры, носят сейчас оттенок архаизма, то зато боле современно выглядят сравнительно недавние изобретения.
В настоящее время государства пошли по пути допущения культурных сдвигов, но при этом они создали особый аппарат контроля изменений, дающий возможность производства только тех сдвигов, которые госаппарат может привести в соответствие с собственной структурой или, на худой конец, с которыми в соответствие может быть приведен он сам. Чем больше изменений вынуждено допускать государство, тем более разветвлен этот аппарат, тем больше сфера его распространения. Современный КГБ охватывает своим влиянием не только сферу общественной жизни, но и этику, музыку, изобразительные искусства, кино, все отрасли науки, мешая тем достижениям, которыми может подавиться госаппарат и, в первую очередь, госпартработники. КГБ стал аппаратом, диктующим свою волю как государству в целом¹⁰, вынуждая его привести себя в соответствие с достижениями науки, например как индивидам, так и обществу, распавшемуся сейчас на ряд микрообществ.
Но современное развитие культуры породило явление, которое начало противоречить самому существованию аппарата контроля над воспроизводством индивидуальных культур (воспроизводством культуры личности).
Государство является порождением культуры, не знавшей личностной дифференциации общества. Личность как индивид, осознавший собственную ценность, независимо от оценки общества, явление постгосударственное, вернее, уже пригосударственное. И вот именно личность как самостоятельный носитель культурных ценностей, суверенный и не нуждающийся в признании общества, а заодно и в контроле государства, становится центром общественной структуры. Теперь общественная культура приобрела высшую ценность в культуре индивида, воспринимаемого как личность. Если общественная культура прошлого, грубо говоря, опиралась на общепринятость и тотальность одного образца, то современная общественная культура своим непреложным требованием ставит культурный плюрализм, автономное развитие каждой личности.^VII
Находясь вполне в своем времени, советская интеллигенция осознает такое положение вещей, но будучи весьма теоретичной, она полагает, что подобные потребности являются естественными не только для нее, но и для всего общества. Тем не менее, положение вещей несколько не сходно с представлениями оппозиционеров.
В нашей стране государство, которое опиралось на традиционалистскую культуру, свобода личности нужна лишь крайне малой группе людей, основной же массе населения она нужна как зайцу стоп-сигнал. На традиционализме воспитан и весь госпартаппарат, все практические работники, поэтому переход к иной системе воспринимается ими как вызов их существованию (или благополучию, что для них практически одно и то же). А постольку, поскольку их неприятие личностного пути развития общества находит понимание в рамках всей страны, почти в рамках всего общества, они вольны распоряжаться судьбами новой культуры, как им вздумается.
Исходя из этого, представляется невозможным выдвигать требования демократизации и ограничиваться ими, придавая им значения больше, чем они заслуживают. Движение, объединенное и ограниченное демократическими лозунгами, не может претендовать на нечто большее, чем салонные разговоры о том, что вот, не мешало бы…

II

Именно против ограничения движения говорильней, против сведения его к ряду героических поступков выступила часть участников оппозиции. Первой статьей, по-видимому, широко выдвинувшей эту проблематику, была работа Антипова "От брожения умов - к умственному движению".¹¹ Очень характерно то, что она не получила распространения. Не задев сиюминутных несчастий и огорчений, была не услышана, в то время как сотнями и даже тысячами расходились письма, повторявшие давно известные истины. Только полтора года спустя в Самиздате появляются статьи, посвященные вышеуказанным проблемам. Причем теперь пишутся более объемистые работы, каждая из которых рассматривает вопрос с иной стороны.
Наиболее характерной из них является статья Л. Венцова "Думать!" (кстати, тоже не получившая заметного распространения, хотя "Хроника" поместила очень доброжелательную аннотацию).
Общая для Антипова и Венцова мысль сводится к следующему:

"Да, руки чешутся действовать, и нельзя не действовать. Но - "в начале было слово". Слово, мысль - вот первое дело, которое по логике вещей должно предшествовать остальным. Только так, но не наоборот. А то ведь мы с тяжелейшими жертвами боремся за свободу слова в нашей стране, но мало что говорим интересного или твердим одно и то же."
Лев Венцов, "Думать!"

Здесь мы имеем дело с убеждением, что общественные выступления имеют смысл только тогда, когда за ними стоит новая культура.
С этой точки зрения интересно взглянуть на положение дел в ДД.
Выступая за введение в действие конституционных свобод, ДД утверждает, что без них невозможно развитие личности и культуры. Между тем, само ДД сумело создать почти неуничтожимый аппарат, обеспечение свободы печати: оно сумело превратить Самиздат в факт общественной жизни страны. Тысячи, если не десятки тысяч интеллигентов получили возможность читать Солженицына, например. И что же? Действительно ли после осуществления свободы печати в кругу инакомыслящих развитие культуры пошло по линии ускорения темпов?
Отчасти - да. Но лишь отчасти. Интеллигенция в основной своей массе осталась нетребовательным потребителем и не нашла возможности включиться в поток интеллектуально-духовной жизни, открываемой Самиздатом. Маститые философы и социологи, историки и экономисты предпочитали молчать, чтобы не "глушить тенденцию", для которой в официальной прессе оставалась сомнительная щелочка, чтобы не "пачкать имя", которому, быть может, не все пути закрыты. Респектабельные ученые решились подписать одно-два письма протеста, но не более, "ведь это все равно ничего не даст". Более молодые не нашли достаточно много идей, чтобы заговорить о них вслух. Самиздатчики находили возможным перепечатывать, переводить массу литературы на злобу дня, но книги, обладающие непреходящей культурной ценностью, отданы на откуп букинистам, целью которых является только прибыль.
В стране существует в полном смысле этого слова подпольное изобразительное искусство, зародился подпольный театр, подпольное кино. ДД их попросту не заметило, и не нашлось людей, которые заговорили бы об этом Самиздате. Интеллигенты собирают альбомы репродукций, но многие ли из них помогали художникам организовывать выставки?
Интерес был направлен на внешнюю сторону. Не осуществление свободы печати волновало многих, но борьба за нее. И этой борьбе была посвящена масса литературы. Добиваясь демократизации, инакомыслие обратило свои взоры на личность Сталина, но даже не была начата работа по выяснению предпосылок возникновения сталинизма. Многое подразумевалось, очень многое считалось очевидным, естественным, но не оказалось ни одной концепции, которая удовлетворительным образом транскрибировала бы иероглифы подсознательного понимания.
Безусловно, среди произведений Самиздата есть работы большой культурной ценности, но они - исключение. Какая же уверенность может быть в том, что выходя за рамки интеллигенции (Самиздата), свобода печати даст больше возможности для развития духовной и интеллектуальной жизни? Или, быть может, став официальной, свобода печати обеспечит публикацию уже имеющихся работ, но только припрятанных до случая? Каковы же тогда потребности в свободе, если автор не публикует своих произведений, зная, что не дозволено!
Но отсутствие внутренней свободы автора делает сомнительной ценность работ, ибо только внутренняя свобода свидетельствует о зрелости мышления, об отказе от навязанных рамок, о наличии личностной системы ценностей.^VIII
Подтверждает гипотезу незрелости внутренней свободы советской интеллигенции и факт быстрого дезертирства из лагеря демократии большинства участников ДД, но в еще большей степени - содержание публикуемых в Самиздате материалов. Очень характерным является то, что движение против ресталинизации выродилось в кампанию озлобленного обличения, обвинения Сталина во всех смертных грехах, часто при оправдании преступников - сообщников Сталина или при игнорировании их вины, при отсутствии исторического разбора такого явления, как "сталинизм".
Те же характеристики проявились и в другой стороне движения. А именно - инакомыслящие, поругивая Сталина и систему, создающую авторитеты полуобожествленных лиц, сами создают себе авторитеты, непризнание которых равносильно мракобесию в глазах движенцев или, по крайней мере, неприличной ереси. Об этих авторитетах слагаются вирши, пишутся десятки статей, скрупулезно собираются факты жизни. Само по себе это неплохо. Это даже хорошо. И было бы совсем хорошо, если бы не… Если бы не дух конформизма, насыщающий большинство из них, если бы не строки (подобные можно найти и в газетах, но у движенцев иногда получается попышней газетного): "…а он пришел из вечности…", "Пройдут века (или тысячелетия? - не помнится), забудутся (забылось, что забудется - но уж начисто все забудется)..., но вечно останется сиять это имя…"
Можно, конечно, говорить о том, что это не характеризует движение, но не характеризуют ли его причастность или симпатии таких авторов? А ведь людей такого толка, не обязательно пишущих, не счесть в движении. Здесь та же система ценностей, тот же строй мыслей и чувств, что и у правоверного чиновника, но только вверх ногами повернута таблица носителей этих ценностей. Так же, как у раба, захотевшего освободиться, чтобы обменяться местом со своим хозяином.
Вряд ли это "новая" культура может удовлетворить современное движение интеллигенции.
А между тем в движение привлекаются (громко сказано! - попросту впускаются) все, кто проявил хоть чуточку несогласия с режимом. Система ценностей часто не интересует движенцев, вступающих в контакт с новыми людьми. Что из этого получается? Простейший случай: один из вождей движения говорит - "Нас не интересует теория - слишком много бед наделали теории за последние сто лет". Не стоит здесь разбирать правомерность данного утверждения, интересно лишь указать, в какой форме фигурирует та же мысль среди части "нижних" "оппозиционеров": "И так все ясно - надо действовать!" Или "сейчас не время заниматься теорией - время говорить пулеметной строкой!"
Можно себе представить, какие рекомендации заготовит правительству подобная оппозиция на случай "демократии"!
Несомненно, позиция: "Сначала дайте нам демократию, а потом мы начнем работать над созданием новых духовных ценностей" - обрекает нас на ожидание санкций на свободу мышления со стороны государства. Несомненно, это позиция холопа, могущего подумать о своей свободе не иначе, как с позволения господина. Несомненно, это та позиция, на которой нас хотело бы видеть государство.
Затрата всех усилий на борьбу за свободу лишает нас возможности пользоваться хоть той частичкой свободы, которую мы имеем внутри нас. Мы забываем, что духовная и интеллектуальная жизнь может существовать, независимо от того, дозволена она государством или нет, что ценность ее не только в борьбе, но и в процессе открытия себя, своего внутреннего мира. Мы же - не хотим знать этой духовной жизни, пока ее не покажут всем!
Однако не только самостоятельная ценность духовной жизни интересна в этом аспекте.
Ведь оппозиция добивается демократических свобод не только для свободы писать и публиковать любые романы. В письме троих руководителям партии и правительства указывается, что необходимо произвести ряд изменений в системе образования, в экономике.
Кто будет заниматься этими реформами? Что не бюрократия - ясно. Интеллигенция?
Для изменения экономической системы необходимо реконструировать всю общественную и государственную структуру. Почти такие же, быть может, менее заметные, но не менее глубокие сдвиги, предстоят в связи с реформой образования. Способна ли нынешняя интеллигенция, небольшая прослойка людей, не имевшая случая проверить свои теоретические построения на практике, охватить все сферы общественной жизни, найти рабочий язык с административными сферами, понять все тонкости практической работы? В действиях оппозиции до сих пор не было заметно чувства ответственности, которое должно быть у каждого государственного деятеля.^IX
И это часто встречается - предпринимается действие, о конкретных результатах которого имеются весьма смутные представления (вроде бы должно получиться так…), предпринимается наотмашь, и не задумываются над тем, чтобы проконтролировать не только конечный результат своего деяния, но держать под контролем весь процесс. А ведь ошибки бывают и неисправимы. В общественной жизни они могут сыграть роковую роль.
Кажется наиболее вероятным, что, приступая к реформам, такие интеллигенты широко размахнутся (а ведь мы и впрямь нуждаемся в широкой программе реформ!), да будут ли в силах они удержать контроль в своих руках, да смогут ли они удержать процесс в желаемом русле?
Между тем, кроме чувства ответственности, необходимо иметь определенные знания. Не приобретать их потом, "после демократизации", но сейчас, ибо знаний требует сама демократизация. Но создается впечатление, что иной раз на большой российский город не сыщется и одного грамотного экономиста, и десятка талантливых педагогов.
При таких-то силах, на кого опираться правительству, вздумавшему заняться реформами? Тем более, что не вздумается. Что надо заставить. А где те компетентные люди, которые покажут, что можно провести реформы, не угрожая интересами госпартаппарата? Иначе ведь не пойдут! Отдадут страну "империалистическим хищникам", "неоколониалистам", продадут руду, нефть, себя с потрохами, но не пойдут!
Следует признать, что не только государство, но и оппозиционная интеллигенция не обладают не только достаточным количеством образованных людей, но и достаточным количеством конкретных идей, могущих стать основой действительной демократизации общественной жизни.
И именно признания такого рода у Антипова и Венцова чрезвычайно симпатичны. Следует предположить, что начался период перехода из стадии определения нравственной позиции в стадию работы, в стадию теоретического мышления. Однако здесь, пожалуй, и возникают основные трудности и проблемы.

III

Теоретическое мышление, типичное для нашей интеллигенции, характерно созданием абстрактных рациональных конструкций, тяготеющих ко всеохватывающей абсолютизации. Логические образы, схемы отражаемых явлений, однако, обладают тем недостатком, что, даже будучи правильными, они отражают исследуемый предмет только одноплоскостно. Действительность же представляет собой более сложный комплекс взаимопроникающих систем, где факторы, посторонние для данного явления в его чистом виде, могут приобрести неожиданное звучание. Учесть эти моменты рационально не представляется возможным. Поэтому рациональная схема не есть удовлетворительная интерпретация реальности, но лишь постановка вопроса для практического разрешения проблемы. С этой точки зрения теория представляется формой выражения частичного знания, невычленимой из целого знания, другой стороной которого являются интуитивная и деятельностная интерпретации, могущие противоречить рациональной, и даже конфликтующие в ней, тем не менее, допускающие возможность частичной истинности каждой из них. Знание, близкое к абсолютному, поэтому, представляется как динамический процесс совмещения теории с практикой, каждое конкретное состояние которого ложно, но в котором содержится истина постижения. Такая теория-практика является не-рациональным выражением знания о сущности исследуемого явления, о взаимосвязях его и положении в мире, не требующая всеобщего знания картины мира, какое потребовалась бы при попытке создания равносильной по ценности рационалистической концепции, допуская, конечно, что она возможна.
В социальной жизни выше изложенный принцип выражает то, что социальная теория обладает действительной ценностью только как составная часть социального действия. Т.е. - теоретическая схема, созданная априори, при своем воплощении должна нарушать собственную стройность и законченность, чтобы соответствовать своему духу. Необходимо допустить, что такая схема не претендует на точное воплощение, ибо при безоговорочном следовании предписаниям теории действие добивается результатов, теорией не предусмотренных, а часто противоречащих ее основаниям.
Именно такое положение имеет в виду концепция отрицания теории, довольно широко распространенная в ДД. Как панацея воспринимаются интуитивистские, иррационалистические системы. Однако в рамках нашей культуры иррациональная модель не может претендовать на постоянную действенность без ее рационалистической транскрипции. Оставаясь столь же неполным, как и рационалистическое, интуитивистское, иррационалистское описание мира, воспринимаемое как императив в практической деятельности, так же обречено на путь реализации модели, противоречащей собственным посылкам. Рационалистическая же интерпретация проблем (теория) его не устраняет, но облегчает трудности перманентной оценки адекватности реализации исходным положениям.
В силу того, что иррационалистическое миропонимание связано не столько с описанием мира, сколько с непосредственным действием, так называемая творческая интеллигенция составляла основную часть и авангард ДД. В силу категоричности, хотя не только ее, с которой у нас отвергается противоположное мироощущение, ДД отказалось от теоретизирования, заведомо омельчая свою позицию, и попало в положение, когда ему не удалось удовлетворительно интерпретировать создавшуюся ситуацию, создать удовлетворительную концепцию деятельности, найти действенных методов. И в настоящий момент такая позиция привела к разгрому движения.
Это еще и еще раз побуждает нас вернуться к теоретическому мышлению, признать его равноценным этической формулировке проблем, и объединить их в общем движении переустройства мира.
Наше теоретическое мышление должно касаться всех сторон нашей деятельности и не должно быть только теорией, лишенной практического воплощения. И если движение оппозиции не может оставаться только практикой, если правительство позаботится, чтобы концепция оппозиционного движения постоянно претерпевала перестройку, то о том, чтобы наши теории о конструкции общества не были лишь абстрактной схемой, придется позаботиться самим.
Именно для этого, возразят, ДД и добивалось демократических реформ: в настоящей ситуации практическое осуществление немыслимо. Но выше уже указывалось, что попытка построения приемлемой системы после демократических реформ, вероятней всего потерпит крах, ибо не существует сил, могущих в столь динамичном процессе своевременно разработать удовлетворительные методы оценки и контроля. Сейчас следует высказать ту гипотезу, что практическое действие возможно и в существующих условиях. Причем не действие, направленное в общем векторе, но действие постепенного преобразования общества.

Любое правительство в своей деятельности ограничено определенными рамками, поставленными наличной культурой общества и его материальными возможностями. Выбор альтернатив в узком спектре целиком, конечно, зависит от его намерений, но необходимо помнить, что и намерения правительства в значительной мере определены общественной культурой и отражают возможности общества, основной части населения обычно, к культурному развитию. Поэтому так часто терпят поражения реформаторские попытки, направленные против консервативного аппарата.
Трудности, с которыми сталкивается правительство, очень часто носят объективный характер, что почти никогда не бывает замечено оппозицией, лишенной возможности контроля. Ее критическое отношение часто определено неполнотой истины, которой оно обладает. При практическом применении знаний оппозиции и ее проектов результаты бывают таковы, что значительная часть сторонников преобразований переходит в стан консерваторов. Характерны в плане краха иллюзии "хождение в народ", план построения социализма и т.д.
Часто объективно соответствующее требованиям оппозиции действие правительства натыкается на критику с ее стороны. Возникает такое положение в связи с тем, что абстрактные теории не рассматривают часто условий конкретного воплощения идей, деятели в таких случаях ложно интерпретируют ситуацию и в критических выступлениях отвергают то, чего они добиваются объективно.
Выход из создавшегося положения, вероятно, в практическом участии в действительной жизни в действенном познании. Однако такое действие предполагает сотрудничество с правительством и разделение с ним ответственности за определенные трудности и недостатки.
Когда общественное состояние будет результатом работы не только правительства, оппозиция сможет более беспристрастно отнестись к реальности, причем с серьезным знанием, включающим и теорию-практику.
Подобное предложение не должно быть понято как призыв к подчинению ситуации, к возвращению в лоно правоверного сотрудничества, ибо участие инакомыслящих в государственной работе сопряжено с иной, неправоверной, направленностью деяния и иной ценностной интерпретацией.
Естественно, государство не примет такого сотрудничества, сделает все возможное, чтобы уничтожить инакомыслие, вторгшееся в среду практической деятельности. Но это не уничтожает возможностей поиска форм такого сотрудничества, медленного, трудного, но очень нужного. Хотя проблема и осложняется тем, что такое сотрудничество нужно нам, но не правительству.
Не афишируя свою инакость, протискиваясь в те щели, которые правящий слой не может законопатить, зашифровывая свои действия так, чтобы они не могли быть транскрибируемы правильно приспешниками режима, и принося видимую пользу правящей элите, поддерживая ее экономику, но не разрушая, можно создать условия, когда государство вынуждено будет допустить нашу сопричастность действию. И этой сопричастности благодаря, можно получить тот опыт, без которого сейчас мы не можем создать ни одной разумной концепции переустройства общественных структур.
Сдержанное рассмотрение проблем будет тем достижением нашей культуры, которое только и подготавливает деятелей, способных осознать и нести в себе ответственность перед всем обществом, а не только перед собственным идеалом или своей партией. А чувство ответственности - не только этической - перед обществом, возможно, создало бы предпосылки для смягчения взаимного неприятия нынешней правящей элиты и интеллигенции.
Отказ же от сопричастности творимой действительности, противостояние этому творению создают условия уничтожения оппозиции и, главное, облегчают репродуцирование той культуры, против которой выступает оппозиция.
Нам необходимо навязать сотрудничество во что бы то ни стало. Нам необходимо не уходить из школ и вузов, потому что тяжело стало преподавать, но находить новые пути работы, оставаться и готовить новую культуру, пока есть хоть малейшая возможность. Нам необходимо быть. Быть во всех сферах жизни. Нам необходимо использовать любую возможность для разложения конформированных систем, хотя бы своим безупречным поведением создавать в окружающих этический образец, противопоставленный обыденному.^X

Однако участие в общественно-государственной жизни недопустимо понимать как уход только в нее. Такое проявление преобразующих тенденций, став единственным, лишит динамизма собственное культурное развитие личности, что для нас является столь же необходимым, как и воспитание культуры общественной деятельности.
Но именно так истолковали поражение ДД многие интеллигенты. Весьма широко распространилась теперь тенденция "творить культуры в своем маленьком кабинетике", диванно беседовать в кругу близких о собственных открытиях и чрезвычайно захватывающих исследованиях. "Я на своем месте делаю все, что могу, и тем самым остаюсь честным (и вообще - остаюсь!). Остаюсь, чтобы на своем посту способствовать общественному прогрессу".
Недостаточность такой позиции явна. Банально, что развитие идей возможно лишь в обращении, что самый прекрасный труд, положенный под сукно в "маленьком кабинетике" не окажет никакого влияния на формирование культуры. Любое достижение становится фактом общественной культуры, лишь становясь широкодоступным. Еще более важен тот факт, что ограничение круга общения идей создает предпосылки для замыкания теорий на самих себя, на отсутствие конструктивной и всеохватывающей критики.
Превращение культурных достижений в культуру целого слоя, сохранение тем самым темпов развития культуры, ее открытости невозможно на современном этапе без создания сферы существования новой культуры не только в рамках, допускаемых государством, но и в рамках, параллелизованных государственным.
Духовное объединение интеллигенции в неофициальной и внеофициальной жизни, однако, необязательно должно противопоставляться государству, хотя государство будет постоянно противопоставлять себя ему. Необходимо найти формы сосуществования различных культур, формы, обеспечивающие эзотеричность культуры интеллигенции, ибо только непроникновение государственного аппарата контроля в эту сферу может сохранить ее жизнь. Только непостижимость для государства новой культуры обеспечит ей самой возможность проникновения в культуру государственную, окутывания этой культуры новой. Неизвестный враг, как вирус, попадая в клетку, будет производить в рамках государства зерна нового, оставаясь при этом неуязвимым для него. Необходимо, чтобы все, могущее дискредитировать интеллигента в глазах государства, было недоступно последнему, неведомо, но ведомое должно быть таким, чтобы государство не могло предъявить ему юридических претензий, более того, надо стремиться к тому, чтобы государство извлекало пользу из этого ведомого. Скажем, материальную.
Пронизывая всю деятельность интеллигента, создавая подкладку его проявлениям в обществе чуждой культуры, консолидация духовной жизни будет той лабораторией, в которой возникают идеи и новые ценности, в которой рождаются новые произведения, переливающиеся затем во внешнюю культуру. И эта духовная жизнь может стоять несоизмеримо выше официальной культуры, не отвергая ее, не абсолютизируя себя, не навязываясь тому, кто не в состоянии ею жить.
Невозможно принять то состояние культуры интеллигенции, которое, оторвавшись от государственного контроля, превратив личность в единственного и суверенного носителя культурных ценностей, требует от государства абсолютизации его образца, т.е. - контроля над воспроизводством индивидуальности. Интеллигенция в состоянии обеспечить условия развития своей культуры вне государства, а потому не против государства, но помимо его.

IV

Один из образцов функционирования внегосударственной культуры - Самиздат - уже получил у нас в стране достаточно широкое распространение и представляется теперь вполне приемлемой формой для дальнейшего развития. Однако следует заметить, что в последнее время отношение интеллигенции к Самиздату претерпело некоторые изменения. Осторожность, с которой относится как к оппозиционному движению значительная часть публики, переносится и на Самиздат, ставший символом ДД, несущий на себе следы организованного действия.
> Надо сказать, что эта осторожность имеет несколько иной характер, чем осторожность времени расцвета ДД. Если и тогда инициатива распространения самиздатовских материалов принадлежала не слишком большой группе лидеров, то основная масса читателей пользовалась принципом "дают - бери". В настоящий момент сам процесс передачи литературы становится для читателей прошлого периода весьма щекотливой операцией. Интеллигентный читатель задает себе вопрос: "А не используют ли меня в чьих-то групповых интересах?", со следствием - "А не влипну ли я в "дело"?" Все чаще отказываются от чтения литературы те, кто и раньше с опаской держал "запрещенную" книгу.
Можно, конечно, говорить, что подобные люди не нужны движению, но расширение сферы новой культуры в гораздо большей степени зависит от ее влияния в этих кругах, чем от расширения групп активно ищущих информацию. Тем более, если учесть, что осторожность подобного рода наиболее свойственна академической интеллигенции. Следует, потому, думать о том, как сделать Самиздат более "проходным", не несущим на себе отпечатка неприемлемой для большинства общественно-политической борьбы.
Если проследить историю ДД, то можно сделать некоторые простые выводы. Дело в том, что ДД выросло не из политических сект 40-х - 50-х гг., хотя деятели того периода играли весьма важную роль в процессе формирования движения, не из так называемой "культурной оппозиции", не ставившей себе, в конечном итоге, цели преобразования общества, да и вообще не представлявшей из себя чего-то оформленного, а лишь не принимавшей для себя за единственную основу официальную культуру. Можно заметить, что "оппозиция" вовсе не была таковой в силу отсутствия противостояния. Инакомыслящие интеллигенты были сами по себе, общество, государство и господствующая культура - сами по себе. Хотя это было отношением к проблеме только интеллигенции, но не государства, тем не менее, оно отражало состояние зарождения новой культуры. Переход к оппозиции, к общественной деятельности наметился только тогда, когда государство начало разрушать этот особый мир современного интеллигента. Характерная черта такого выделения новой культуры и создания, в конечном итоге, общественной оппозиции - плавность ухода из сферы социальной культуры. Многие из деятелей не осознавали и не хотели осознавать свою инакость, свою непринадлежность старой культуре, считая себя органичной частью этой последней. Тем не менее, переход в рамках этой неосознанности к новому состоянию стал очевиден, как только государство начало апеллировать к старым догмам.
Интересно заметить в этом плане, что переход от чисто художественных произведений в Самиздате к публицистике происходит в заметных размерах только в 1967-68 гг. Таким образом, активацию общественного действия можно связать с медленным подготовительным периодом, когда противоречия личность - общество и личность - государство находятся в неявном виде.^XI
Сегодняшний же Самиздат связывается сразу с резким противопоставлением дозволенности, а пуще того, с резким противопоставлением многими не отвергнутой до конца идеологии.
Для того, чтобы обращение литературы могло охватить широкий круг в нашем обществе, по-видимому, необходимо идти путем, исторически уже пройденным. Структура обращающейся литературы должна быть такова, чтобы представлялась приемлемой для самых разнообразных уровней читателя. Это не только возможно, но и необходимо даже для тех, кто уже прошел стадию неопределенности. Ибо такая литература, как переводы Кьеркегора, Ясперса или Хайдеггера, романы Набокова или путевые заметки Седых, официально изданная книга Некрича и главы из книги Белинкова, не содержа ничего криминального, явно противопоставленного общественно-государственному, являются эманацией той духовной жизни, к которой стремится вся инакомыслящая интеллигенция.
Распространение литературы, непубликуемой или труднодоступной у нас, может создать предпосылки для дальнейшего развития Самиздата. Одной из основных целей, помимо самостоятельной ценности распространяемых произведений, является создание привычности неофициальных изданий. Никакие органы безопасности не в состоянии бороться с научной литературой, распространяемой даже в машинописных копиях или фотографиях. Вместе с тем, спрос на подобного рода литературу у нас все время растет и далеко не всегда связывается в сознании людей с идеей внеофициальной духовной жизни. Распространение литературы, не выходящей за рамки легальности, может способствовать и накоплению начального капитала, давая необходимые средства для создания фотолабораторий, книжных складов и т.п.
Если удастся добиться повседневности неофициального распространения литературы научной, будь то из области психологии или экономики, истории или социологии, литературы философской и художественной, то этим будет поставлен широкий барьер для КГБ. Ибо допуская распространение "терпимой" литературы, государство оставляет возможность для роста сознания допустимости распространения идей вне государственного контроля. А став естественным, такое сознание неизбежно сделает и другой шаг по пути внутренней свободы, по пути свободы мышления.
Как здесь предполагается, распространение неоппозиционной режиму литературы может сыграть более важную роль теперь для изменения общественного сознания, чем прямые письма протеста, чем суды и демонстрации.^XII
Другой стороной развития литературного оборота явится создание инфраструктуры общественного движения. Пути распространения общедоступной литературы создадут коммуникации надежные и стабильные для распространения идей общественной оппозиции. Разумеется, сфера распространения явно оппозиционной литературы будет гораздо уже, чем сфера распространения литературы культурной оппозиции, будет находиться внутри нее, но теперь уже она не будет так оголена, к тому же, не будет так непривычно выглядеть для гораздо большей массы читателей. Читая Хайдеггера или Булгакова, можно прочесть и Мандельштама, затем Синявского или Марченко. Естественность внеофициального распространения знаний переходит, пусть медленно, но переходит, в естественность внеофициального распространения любой информации.

V

Взявшись за создание условий развития культурной оппозиции, наследники ДД могут обеспечить создание оппозиции общественной внутри культурной оппозиции. В связи с тем, что идеи общественной оппозиции будут распространяться в общекультурных рамках, среди наиболее образованной части интеллигенции, можно надеяться и на большую их культурную ценность, чем та, которой они обладают сейчас. Вовлечение в постоянный культурный обмен широкого круга специалистов может сделать возможным и большую, чем теперь, действенность идей общественной оппозиции.
Вместе с тем, кажется невероятным создание культурной оппозиции в рамках всей страны без направленного действия общественной оппозиции. Это видно и теперь, и нет никаких оснований предполагать, что положение изменится в будущем, так как деятельность просто-культуртрегеров не является для этого достаточно динамичной. Круги же академической интеллигенции вовсе не обладают стремлением к энергичному распространению своей культуры.
Однако нужно четко представлять, что так организованная оппозиция не сможет ограничиться только распространением своих идей, но будет делать попытки претворения этих идей на практике. Выше уже говорилось о том, что такое практическое действие является необходимым для полноценности теоретических представлений; здесь следует добавить только, что практическое действие может проявляться не только как реформаторская деятельность в рамках государства, но и как активное общественное противостояние государству. Сейчас, конечно, трудно говорить о конкретных формах такого проявления, но нет никаких оснований полагать, например, невозможными демонстративные письма протеста и даже митинги и демонстрации.
А такое положение дел приведет, вероятно, к созданию третьего круга оппозиции, третьей ступени - политической - столь мало популярной в ДД¹². Тем не менее, надо признать, что без программ кардинального переустройства общества оппозиция теряет значительную часть своей привлекательности и эффективности. Особенно, если учесть теоретическое непризнание значительной группой интеллигенции разумности основ нашего государства. Будучи наиболее активной частью оппозиции, политики могут способствовать и конструктивной постановке задач, могут в большей степени, чем общественники, способствовать организационно-технической мощи оппозиции.
Впрочем, следует указать на то, что политическая оппозиция является наиболее нетерпеливой частью общества, что ее деятельность не всегда является достаточно осторожной и ответственной. Это чрезвычайно опасная сторона политической оппозиции, могущая привести общество на грань катастрофы. И именно поэтому хотелось бы, чтобы возникновение и развитие политической оппозиции, уже неизбежной в нашем обществе, происходило в рамках, определенных культурной оппозицией. Только в этом случае политики будут обладать высокой культурой, необходимыми знаниями и будут располагать явной или неявной поддержкой всей интеллигенции. Только в этом случае они будут контролируемы не только госбезопасностью, но и в первую очередь - всей сферой новой культуры.

Избежать распада инакомыслящих на три отдельные сферы: политическую, общественную, культурную - распада, столь характерного для российской истории, удастся, быть может, только путем непосредственного создания общественного слоя, могущего проявить преобразующую деятельность, и только путем отказа общественников и политиков от немедленной реорганизации общественно-государственных структур. Наследники ДД должны осознавать свою ответственность пред обществом, должны осознавать, что политическая реакция есть результат взаимодействия государства и общества, государства и оппозиции, что их действия непоправимы, независимо от того, какой они дали результат.
Но обрекая движение на долгие годы медленного роста, на годы незаметной работы, лишенной внешнего эффекта, мы должны помнить, что создание новой культуры, тотальное преобразование самих себя - медленный процесс, но без него невозможны никакие серьезные и устойчивые результаты.
Нынешнее государство, безусловно, терпит жестокий кризис. Несомненно, что годы его сочтены. И от того, на какой пусть станет инакомыслящая интеллигенция, зависит структура будущего государства и будущего общества. Тройственная структура оппозиции, быть может, освободит нас от тяжелой политической борьбы, от узколобого противостояния партий. Но, откажись мы от такой постановки работы, общество, вероятно, станет свидетелем жестокого подавления инакомыслия, когда, с одной стороны, идея уничтожения "врагов социализма, народа и советской власти" станет достоянием широких масс, а с другой - оппозиция не будет видеть выхода из создавшегося положения, кроме прямой политической борьбы (возможно, доходящей до террора), что, безусловно, не будет способствовать рассасыванию культа насилия, широко распространенного в нашей стране и еще больше навязываемого обществу правительством.^XIII

Апрель, август - сентябрь, 1972 г.

Уважаемые читатели! Мы просим вас найти пару минут и оставить ваш отзыв о прочитанном материале или о веб-проекте в целом на специальной страничке в ЖЖ. Там же вы сможете поучаствовать в дискуссии с другими посетителями. Мы будем очень благодарны за вашу помощь в развитии портала!