Сейчас на сайте

Б. Ольгин^I, 1972.

ЛЮДИ, ПРОТЕСТ И КУЛЬТУРА

Читал я заметки Эго, но больше отвлекался: кто поймет? Для кого это написано?
Естественно, что автор обращается к участникам демократической оппозиции. Дам вот там ли адресат?

Размывается ситуация в стране. Исчезают рубежи, на которых оттачивалась независимость отдельного человека. Время расцветает целым букетом движеньиц и направленьиц; истолкований происходящего несметное множество. Есть и твердящие, что ничего не происходит.
Какая же тут определенность? Читатель недоверчиво ждет, в какой момент автор начнет надувать его, втихую подсовывая свою собственную идеологию. Он придирчив к аргументации.
Я думаю, что автор прав, не заваливая читателя изощренными обоснованиями. Отбросим фикцию, будто говорить сейчас следует "для всех". Все - простая статистическая сумма, существующая только на бумаге.
Говорить тем, кто дорос до проблем. Кто озабочен и озадачен сходными вопросами. Им необходим внешний отклик мучительно-несформулированным проблемам. Остальные пусть смотрят покуда со стороны.

Первое, что напрашивается на бумагу в подобных работах - это язвительная ироническая критика ДД. Положение, как оно складывается, освобождает нас от гипноза преклонения перед оппозицией, как перед серьезной и главной общественной силой. Мы уже видим, что здесь нет ни грана искомого российского будущего.
И мы смеемся. Но такая критика излишне легка, легковесна. Она забывает о годах, прошедших под знаком ДД.
Быть может, попытка серьезней отнестись к тому, от чего так решительно себя ограничиваем, поможет прояснить ситуацию? Ситуация - это ведь в немалой степени и конденсат непреодоленного прошлого.
К тому же, слышны голоса, упрекающие нас в безродности и скороспелых заимствованиях. Недобрые голоса.

Откуда есть пошел либерал на Руси?
Ответить на этот вопрос надо потому, что время развеяло самомнение демократа насчет того, что ему ведомо чаяние общества (народа), и ведомо, что лучше, что хуже для этого общества. Демократ на Руси был гласом Божиим. Раз эта иллюзия пала, то пора пристальней вглядеться в развороты и напластования этого самого общества.

Да, демократы в самом деле были "гласом Божьим", - в том смысле, что они не просто "ошибались". Дело сложнее. - Когда они стали возможны, все было крайне зыбко, и проклевывались начатки той исторической игры, которая выдвинула в центр всероссийской общественной дискуссии демократический тип сознания.
Не углубляясь в демонические глубины, где, побулькивая, совершались идеологические метаморфозы предшествовавших десятилетий, что заставило бы нас, последовав примеру Т.Манна, совершить "сошествие в ад" куда более неясных исторических конфигураций, начну с конца века сталинского просвещения. Не знаю, почему, но все так начинают, а это о чем-нибудь, да говорит. Очевидно, в каком-то смысле русская история низвергается не ко временам Рюрика, а гораздо более поздним, так что подавляющее большинство из нас родилось еще в доисторические времена, когда по Руси бродили берии.
Брожения тех времен нелепо было бы расценивать как результаты ошибочных точек зрения и власть иллюзий. То была трудная работа формирования общества, в которую были так или иначе вовлечены все людские типы, высвободившиеся при распаде социального космоса сталинской эпохи (см. И.Ильф: "До революции он был генеральской задницей. Революция раскрепостила его, и он начал самостоятельное существование.")
Традиция, общественный обычай пали - приходилось искать иные определенности, заново устанавливать границы возможного и невозможного. Конечно, все это уже тогда махнуло за рамки правительственных предусмотрений и хрущевских грез - но и правительство, и, быть может, - в первую очередь правительство, оказалось в тех условиях не действующим лицом, а растерянной марионеткой, сдуру подрезавшей половину своих ниточек и паралитически подергивающейся на нежданном сквозняке. Олицетворяющие государственный авторитет правящие уже тогда утратили даже былую видимость господства над изменениями в стране, лишились всякой исторической инициативы. Они могли бы быть устранены уже тогда, будь в СССР группа, видящая ситуацию неидеологически.
Увы! "Краткий курс истории ВКП(б)" внушили всем, даже тем, кто его ненавидел.
Уже к этому времени страна лишилась своей истории и была заворожена десятилетиями владычества мифологического мышления. Отдельные организационные попытки конца 50-х гг. производят убогое впечатление - как будто эти люди делали все для того, чтобы оказаться понятными наметанному на оппозиции и организации оку гос. контроля. Они, как и их госантагонисты, нисколько не были на высоте ситуации. Однако и благотворна была эта всеобщая растерянность, когда люди пытались называть нововозникшие вещи старыми словами, беспредметными и ранее, а с падением единой знаковой системы государственного культа и вовсе утратившими всякое значение. Интуитивно угадывалась эта бессмысленность и сознание металось в поисках новых смыслов. Удивленно чувствовали некоторые кое-что уже вовсе мистическое - чувство Я САМ. Я ЕСМЬ. В двузначии тоталитарной общности, где любая - где там самобытность! - просто инаковость молчала (внешне и про себя) - было заявлено о времени размежеваний, осознания собственных желаний, говорения вслух.

Не тут ли поискать зародыш будущей демократической оппозиции? В людях некоего типа события тех лет отозвались специфической реакцией. Только-только минуло состояние всеобщей и абсолютной беззащитности сталинских времен. Никто не мог быть твердо уверен в безвозвратности той эпохи, - а как начинать жить, когда только осмелился быть самим собой, а вокруг еще бродят и пробирают до дрожи призраки прошлого.
Эти люди очень, до боли хотели бы быть самими собой - но так же сильно жаждали они гарантий невоскресения Сталина. Гарантий существовать.
Кто мог дать таковые? Гарантии по тогдашним понятиям - это гарантия со стороны силы.
Силой, ведающей, что творит, объявляла себя власть, которая двигалась своими (неисповедимыми!) путями, выползая из предкрахового состояния, выбрала до того оригинальный, имеющий некоторые основания в государственном идеологическом культе, неглупый в общем-то путь: "возвращение к ленинским принципам управления общественной жизнью" (не единственный из возможных тогда). Вот за эту инициативу правящих ухватилось сознание, жаждущее гарантий столь же сильно, сколь и быть самим собой, - (в чем его отличие от массового сознания, ищущего только отцовского руководства, даже если ради этого надо будет пристроиться куда-нибудь в описанной Ильей Ильфом культурной функции).
Необходимую и достаточную основу своему существованию оно нашло в расплывчатости ленинских обещаний и подозрительно демократической сталинской конституции.
Но не торопитесь называть это наивностью.
Ход дальнейших событий вовсе не был тогда предначертан. Тогда не одна только хрущевская "весна" была объективно возможна - немалой долей возможности располагала попятная тенденция. Та была представлена группами, стремящимися во что бы то ни стало сберечь позавчерашнюю уютную целостность - в иные моменты и правящие были отнюдь не прочь, спохватившись, хорошенько "по-прежнему" одернуть самоуправцев, вразумить, что ничего, собственно, не произошло, что последним партийным съездом был девятнадцатый, а так называемый "двадцатый" - происки классового врага. Как бы ни кончился такой ловкий зигзаг, надо признать, что ничего невозможного в нем не было (сравните аналогичный случай в Китае, т.н. "курс на расцветание ста цветов"). Катастрофическая эта возможность была предотвращена в немалой степени тем, что многие и многие люди в высшей степени лояльно отнеслись к инициативе начальственной, имея наглость принять ее слишком всерьез, хуже того - логически развить до совершенно антигосударственных выводов!..

Впрочем, антигосударственность эта формировалась несколько позднее. Сначала должен был пройти медовый месяц доверия к власти, сначала увлеченная своей гарантированностью личность должна была попытаться воплотить себя в чем-то культурно значимом, как говорили тогда - "современном".
Но верхи гос. иерархии в Союзе (говорю о верхах не в смысле, что, мол, низы лучше. Низы хуже.) и тогда, как и теперь, проявляли свое, видимо, фамильное качество: выделить из происходящего то, что, по их мнению, "народу нужно", и "спользовав" его - отсечь вредную тенденцию, которая "народу не нужна". Ни тогда, ни теперь, даже ради правильно понятой собственной выгоды, эти существа были неспособны понять связь первого со вторым: то, что легко и безболезненно усвоили их коллеги на прогнившем Западе. Ну, хоть убей - не могли понять, как это физик делает халтуру, если ему запрещают читать Камю и обсуждать деловые качества Хрущева. Да как он смеет!
(То, что физик будет халтурить, если ему не давать читать субъективного идеалиста Эйнштейна, поняли же в свое время!)
Не понимают. А ведь им будущие демократы сами говорили: ну, пожалуйста, хоть кусочек свободы, ну переведите мне Камю - по гроб жизни благодарен буду…
Нет, заело. Власть идеологии в первом обществе, создававшемся по канонам размеченного идеологического чертежа, - сила, как видно, сатанинская!
Не давали быть собой человеку, который только этого и хотел. Правда, у него были гарантии 1956 года, и к ним он стал апеллировать. И вот тут выяснился блеф нерушимого союза государства и интеллигенции. Оказалось, что никаких гарантий нет. Никто в правительстве и слова такого не знал странного. Распоряжались в стране по патриархальному, как и собственной семьей. (А ведь отец-то наш родной к тому времени преставился.) Откуда появиться правосознанию в стране, не знавшей массовой индивидуализации, где вообще факт обнаружения индивидуальности расценивался как признак ослабления воспитательной работы данного коллектива?
Удар, пережитый интеллигенцией, был ошеломляющим.
Напрашивается некоторая параллель: "Арестант чрезвычайно чувствителен к нарушениям обещания, хотя, казалось бы, о какой справедливости могла бы идти речь?" (Варлам Шаламов, Колымские рассказы)

Вот какие события выталкивают этот культурный тип на сцену нашей истории. Интеллигенция была "выведена из себя", причем первоначально ни о какой рефлексии над происходящим речь не шла, разумеется, - культура этих людей пошатнулась, все их миросозерцание было потрясено, как если бы под ним взбесилось рабочее кресло.
Государство отказывалось от ленинских принципов!
Государство нарушало конституционные гарантии!
Оно предавало свою социалистическую, народную сущность!
Формируется необычное для послеоктябрьской эпохи морально-юридическое сознание, явно оппозиционное структуре советской государственной идеологии. Оно просто полностью освобождено от всяких "диалектических" тонкостей. Основы архитектоники мышления и поведения демократа составляют антагонистически непримиримые конфронтации понятий вроде
личность - государство
интеллигенция - власть
демократия - тоталитаризм
культура - режим
и даже: ленинизм - сталинизм (!)
Это сознание все в обществе видит принципиально черно-белым. Мир и общество для него, как и для его антагониста, разделены надвое.
А как иначе? Эта проходящая через мозг и сердце черта впервые не оставляла места мерзости двоедушия. Человек становится в ситуацию, где, как он знает, будет навсегда решено: быть или не быть? Свобода или порядкопослушание? Облегчался разрыв с рецидивами тоталитарного предопределения: компромисс вымарывался напрочь. (Нет, конечно же, эти проблемы имели не традиционно-демократический смысл.) Люди, прошедшие сквозь это, вступали в распоряжение собой и своей деятельностью: возникла личность.
В каждом жесте ее мы угадываем ее патриотическое, родное происхождение; этот человеческий тип несет на себе клеймо времен своего зачатия в середине пятидесятых годов.
Но все это свое, не связанное в своих решениях ниспускаемой директивой, независимое от колебаний всесоюзного авторитарного давления.
Чем обеспечивалась эта суверенность у взыскующего внешних гарантий индивида? Потерпев крушение в надеждах на правительственную поддержку своих культурных попыток и замыслов, утратив доверие к конституционным скрижалям самим по себе, - он должен был выбрать: остаться самим собой или исчезнуть, стать тенью, - ибо в этом обществе быть Тенью - это немало. Теперь, когда его инаковость была всенародно обнаружена ("…оборотни!"), вся повседневная жизнедеятельность предстала перманентной агрессией против него: против его способа мыслить, умения чувствовать, манеры переживать и вести себя на работе. Чужие должны быть уничтожены "как класс". Но время другое - демократическое сознание должно было быть стерто не вместе со своими носителями, а просто из их голов. Общество предоставило им некоторые возможности интегрироваться, - сравнительно недурные условия капитуляции!..
Коррупция оставила бы за собой выжженные души. Пространством для жизни остался только протест: тотальный протест против тотального извращения вкусов культурно развитой личности. Дело свободы завладело всей глубиной личности, всей без остатка - так в момент национальной угрозы вся власть переходит в руки гильотины "общественного спасения".
Центральной, несущей конструкцией этой культуры явился поступок. Вообще, только то признавалось здесь истинным, действительным - даже внутренняя свобода, - что выплеснулось в самоутверждающем этическом акте. Стоит вспомнить этот момент: здесь только появилась и стала необратимой личность, - когда человек не только обнаружил в себе и осознал независимость, но и открыл способность отстоять эту независимость во всем объеме жизнеповедения.

*

Предлагаю задуматься: почему таким необычайно популярным в среде советской демократии жанром оказались протесты?
Почему весь пафос репрессируемых либералов растрачивался на въедливые напоминания о том, что их не по форме репрессируют, не так, как следует?
По-моему, Эго упрощает вопрос, фактически возлагая ответственность за столь чудную практику на вопиющую близорукость демократов, непонимание ими неких простых, как орех, закономерностей государства и культуры. Это опасный путь - не приведет ли он автора к возвещению новой, на этот раз уже вовсе правильной концепции?!
Критика истории либерализма в СССР не должна требовать невозможного, но времена, когда предстояло только восстановить четкость различения правды и лжи, сущего и возможного - да, именно установить эту новую определенность, смазанную и стертую тоталитарным "двоемыслием". Борьба шла не за интерпретацию однозначных фактов, но за расширение либо сужение фактических пределов свободы. Ничто тогда не было предопределено, более того - некоторые тенденции позволяли надеяться на возможность реформирования советской иерархии до введения ее в формально-конституционные рамки. (Особый вопрос: сколь вероятно это было, и даже если б вышло - к чему бы это привело? Ясное дело, не к тому, о чем мечтали демократы: парадоксальность элементарных демократических принципов в условиях Союза отлично развернул Эго). Героическое отстаивание формализма властоотношений было законной стратегией, вполне соответствовавшей провозглашенным ДД целям.
Не слишком ли часто, критикуя ДД, мы забываем, что трезвость нашего знания о неисправимости этого государства в "кадетском" направлении - прямой результат самоотверженно-догматической борьбы за невозможные цели.
Уроки извлекаем мы, уроки извлекают и правящие, которых либеральное движение впервые почти приперло к стенке, заставив и обнаружить пределы упругости иерархической системы государственного регулирования, - да, и они теперь знают, что для них возможно, а что невозможно, чего они - хоть в лепешку расшибись! - не допустят.
К этому невозможному относятся и требования демократов, невозможные не из-за сопротивления верхов только, но вследствие несовместимости государственно сбалансированного существования конфликтующих культур с резким изменением в способе регулирования и в характере властвующей культуры.
И это сопротивление правящих, в котором мы не можем не признавать некоторой разумности (которая, конечно, не их разумность, а нами усматриваемая логика стихийного поведения этих четвероногих) разве не такой же объективный фактор, побуждающий нас не лезть на них с бомбами и кинжалами, а искать путей понимания.
Впрочем, это мы теперь так хорошо рассуждаем, когда развалилась опьяняющая иллюзия "демократического социализма". Либералы же видели в государстве не то, что оно фактически есть, вовсе не по глупости. Была у них такая оригинальная идея: заставить и правящих страной смотреть на власть такими же глазами, заразить общественность страны своей лукавой иллюзией. Все непонятные с прагматически-политической точки зрения вещи: демонстрации без повода, протесты в ООН, письма западным компартиям, обращения к "народу", "советской общественности" решительно все оказывались вопреки западному политическому рассудку довольно действенными.
Субъективно все было искренне, этически все кристально честно - а зато с какой поразительной инстинктивной хваткой, с каким чутьем специфически рассейских уловок люди ДД делали свое дело!
Они подсознательно чуяли, с чем имели дело; да не обманет нас конституционный жаргон - и да успокоятся наши почвенники - повадка демократов с головой выдает их патриотическую закваску.
В нелепой нашей стране только нелепые методы приводят к сравнительно разумным результатам. Только на первых порах, конечно, затем мнимая разумность полностью выявляет новый образ нелепости.
Советские демократы выступили первыми, со всей наивностью возрождающего общество порыва. И все это наивное, нерефлектированное жизнеутверждение попытались противопоставить… не бездушному чудищу, не Левиафану, нет же! - материнскому чреву вскормившей их культурно нерасчлененной общности.
(Наш пресловутый "тоталитаризм" стал таковым для нас задним числом, ибо во времена безраздельного властвования своего он никогда не сталкивался с развитым индивидуально-личностным существованием в широких масштабах, по отношению к каковому тоталитарность на западе только и определилась как тоталитарность)
Это была патриархальная квазиродовая структура, безмерная и внесознательная, но так любившая, так любившая, до смерти любившая верных своих детей!

*

Не оказавшись, кто знает, не к счастью ли, - в силах перестроить российские уклады по абсолютным меркам морально-правового разума, демократы закономерно были восприняты - со всей их принципиальной легальностью - как максимальное зло, и заслужили вечную ненависть сверху. Они до того плоть от плоти государства в его послесталинской конфигурации, что неотъемлемы от него. Пока последнее существует - оно неизбежно будет испытывать всеми своими точками укоры совести, воплощенной в демократическом сознании, грозный признак невыполненных обещаний ("вы обещали…"), горечь опустошенных ожиданий. Давление этой беспарламентской оппозиции будет иногда опускаться почти до нуля, но исчезнуть оно не может, - напоминая государству, чем оно, якобы, должно быть и чем оно быть не может.
Замечу по ходу, что и это относится к числу тех реальных факторов, которые нам придется учитывать.
Стоит ли после всего, что было сказано, возвращаться к пересудам о т.н. "неосталинизме" как адекватной определяющей нашего государства? Не многое так поймешь, не больше, чем рассуждениями о "новом классе" или - шедевр! - "конфликте производительных сил и производственных отношений" (это из статьи Михайлова).
Выражая не более, чем оценку, осуждение - определение это если и оправдано, то разве напоминанием о до сих пор не осмысленной русской вине. С памятью у нас вообще неважно: то мы надоедливо взыскиваем за канувшее, то вдруг пытаемся возвещать наиновейшую современность на пустом месте.
Так что мне симпатичен подход, реализованный в работе Эго. Отказ от обрыдлой морализщующей ярлычности в суждениях о государстве открывает дорогу к размышлению (я назвал бы его рациональным, если б не знал, скольких стошнит от такого словца), оставляющему место осмысленному и неоднозначному, недекларативному лишь действию. Сталинизм предстоит демистифицировать. Извечная, до седых волос и выпадения ногтей борьба ДД с "культом личности злодея Сталина" - только напоминание о семейной принадлежности либеральной оппозиции, о ее паспортных данных.
Демократизм был одним из движений, которыми выразился распад монокультурного общественного блока, - одним из нескольких. Другим и был пресловутый неосталинизм - стихийная попытка встревоженного общественной неопределенностью существа (сам решай… где это видано?), внезапно лишенного тоталитарного уюта, удержать, или, на худой конец, восстановить вчерашнее Единство, чувство Большой Семьи.
Что же касается определения общественной доминанты, интересно отметить, что его системам приходилось складываться и самоопределяться в столкновениях одновременно с обоими движениями, балансируя в перипетиях их игры. Конечно, правящие, да и низшие звенья советской иерархии, сочувствовали не демократам, и с обострением накала либеральной борьбы они все более открыто блокировались со сталинолюбами. Кроме политического расчета, было здесь и известное родство душ, великая правительственная Мечта - увы, и не более.
То, в чем либералы усматривали симптомы ресталинизации, было государственно-необходимым, последовательным закреплением некоторых знаков, символов и регалий в целях стабилизации системы: и ни в коем случае не отказ от каких-то, якобы правильных, норм, не мнимое "возвращение" к скомпрометировавшим себя методам. Сталинизм невозможен, когда возникло общество политкультуры, где развиваются влиятельные и разнонаправленные инициативы культурного продвижения. Видимо, демократы склонны были переоценивать свою функцию главного мерила, отношением к которому определяются характеристики всего остального в Союзе. В заботах же воспроизводства массового типа жизни правящие вынуждены коррелировать невозможные требования демократов с едва ли не такими же немыслимыми амбициями сталинофилов, - да разве их одних?
При этом не упоминаю о прочих деструктурирующих усилия иерархии моментах, как то: вопиющая несоразмерность комплекса признанных государственных целей, о вводящих в неведение самих же правящих двух-, трех-…, сложных информирующих или дезинформирующих коммуникациях, о несуразном идеологическом коктейле (по-русски - каше, так вернее и практичнее)…
Понятно поэтому стремление Эго высвободиться из свойственного демократии Союза идеологического видения государства, ради неотложной и настоятельной потребности отвести последнему не мистифицированное, а умеренное значение в планах нашей жизни.
Он признает самозначимость государства в целях, противостоящих апологетическим, - дабы определить самоцельность и безотносительность своих жизненных проектов. Мы не вернемся в холодное лоно государства. Работа в его институтах неизбежно деформирует личностный замысел. Но не вижу надобности стремиться уничтожить государство потому, что считаешь себя переросшим оное и способным без него обходиться.
Вместо этого можно ведь учесть его существование в качестве школы, которую прошли и закончили мы, но через которую еще предстоит провести миллионы тех, кто продолжает проецировать себя в демагогическом мифе "народной массы"…

Да, еще раз - да, только на рубеже огня в черно-белом мире у нас возникла личность, возникла культурно независимая интеллигенция.
Движение - режим.
Личность - система
Но мы не можем и дальше хранить этот, такой родной всей структуре советской идеологии манихейский дуализм: с его непременным абсолютным Врагом, с его принципиальным "АНТИ…"
Мы не имеем права хранить традицию 68-го трудного года, так как позиция эта безвыходная и замкнутая на "весь капитал сразу": она впервые высвободила нас для видения и действия, но лишает возможности понимать. А действовать, не ведая и не понимая, крайне опасно для других, которым расхлебывать последствия. Как то делаем мы последнее десятилетие, и конца не видать. Когда человек, ведомый идеологическим сознанием, сталкивается с упрямой неподатливостью обстоятельств, и действия его, ничего не проясняя, раз за разом срываются в тупик безрезультатности - ему и отчаяться впору. И тогда он может плюнуть на все, эмигрировать, наружно или внутренне. Но зато, по крайней мере, нейтрально для культурных ценностей.
Хуже, когда во всем отчаявшаяся готовность к действию оборачивается разрушительной жаждой сокрушения того, в чем видит Врага. Все мы были свидетелями трагедии умницы Белинкова; но даже такой ум, такая больная искренность не оправдывают политического экстремизма. Государство вовсе не мистический враг независимого интеллигента, а, пожалуй, некий предел условий его существования в качестве личности. Зачем воспроизводить государственное самомнение в негативе антиидеолгии типа идеологии ДД?
Раз человек доказывает себе собственную готовность к активному самобытию и намерен восстанавливать свои личностные права во всем объеме жизнеоотношений: он обязательно споткнется о свои статусно-ролевые, сословные определенности.
Поскольку личностью только и можно быть в общении с другими, в межчеловеческом диалоге, адресуя другим свое творчество, - человеку не обойти тех недобрых значений, "умыслов", которые закрепляются государством за неподконтрольными ему межличностными связями. Тем более, что такой человек не удовлетворится ни положенным, отпущенным по номенклатуре, - ни даже ограниченной свободой салонного слова, вознамерившись жить очень и очень многим, если не всем миром. Пройдет ли мимо этого "не по чину брешешь" государство, как раз и претендующее на обладание Верховным Смыслом Вещей, Генеральным .Ппроектом Мироустройства?
Они столкнутся. Но ситуация, предполагая, по-прежнему, мужественность главного действующего лица, будет начисто очищена от ложного сознания и лишена налета демонической безысходности. Ведь столкнутся не два абсолютно противоположных начала, не само Зло и сама Святость - человек примет вызов своей проблемы, одной из многих, которые приходится решать одновременно, самому взвешивая значимость, принимая или отвергая средства…
К чему здесь все эти умозрения?
Эго предлагает задуматься над тем, что является это государство (которое едва ли можно у нас строго-настрого отличить от режима) в условиях нашего существования и жизнепроектирования. Разумеется, это имеет смысл лишь в случае, когда мы УЖЕ решительно отвергли всякое внешнее руководство нами, всякий государственный патернализм в затрагивающих нас вопросах.
Это значит, я начинаю с факта существования личности, выделяющей свою жизнь и судьбу из безликих реальностей: расы, государства, народа, национальной идеи или единой светлой цели. Такой личностный, культурный тип есть у нас в стране. В это бесконечная заслуга тех, кто осуществлял Демократическое движение.

Ныне приходится в первую очередь критиковать, упрекать демократическую оппозицию, крайне остро спорить с ней.
Не в том ли дело, что мучающие человека и общество в СССР вопросы сплошь да рядом не находят не то чтобы ответов, но даже удовлетворяющих формулировок. Перед лицом времени решений ДД не сумело стать чем-то большим, чем оно фактически было. Конечно, это объясняет, но оправдывает с трудом.
И вот после всех выдающихся усилий, после колоссальных для все еще бедной настоящими людьми страны человеческих потерь, - объявленные цели оказались недостижимыми, а само ДД, не дав этому удовлетворительной оценки, стушевалось. Еще никогда не было столь очевидным, что общественная система в СССР идет к грандиозной катастрофе, - может быть заключительной в длинном ряду российских катастроф. Амальрик лишь весьма талантливо выразил угрожающую осязательность этого предчувствия, его неумозрительные истоки; даже если признать известную неоправданность иных расчетов в "1984?"
Ко всем многовозможным здесь факторам хочу добавить еще один, немаловажный. Нарастающую зыбкость нашего общества усиливает распространяющееся ныне осознание объективной неотвратимости угрозы.
Стражи и тревоги в предчувствии потрясений приводят в необычное движение разнообразные слои и группы в Союзе, демонстрируя широкий диапазон ответов, чаще мнимых, но от этого не менее реальных: от панического стремления любыми путями выселиться из этого обреченного дома, бежать в сторону и подальше, - до темных экстремистских надежд на "час решительных действий и возрождения Великой Русской Мечты - о хозяине, отце, генералиссимусе… И те, кто бегут, и алчущие великой смуты, и прочие - все мы активно участвуем в запутывании нынешней ситуации, делая конец объективно непредотвратимым.
Грустной наивностью кажутся упования на близящееся пришествие "научно-демократических методов управления обществом". Еще одна утопия, - и не последняя ли из тех, которые нам остались?
Завороженные тем, как пробивает себе дорогу вторая промышленная революция, не замечали жрецы ее, что героем этого победоносного шествия были переживающие таким путем вторую молодость, традиционные мелкокорыстные элиты. Последние директивно раздвигали рогатки и убирали надолбы в той степени, в которой это ущемление неотчуждаемых бюрократических прав окупалось размерами престижно-милитарного удоя с ученых забав этих яйцеголовых психов. А "научный подход" - вредная выдумка яйцеголовых, которых если и можно допускать в коридоры власти, то не иначе, как в лице наиболее коррумпированных образчиков. Удручающий пример: Восточная Германия, где закоренелые автократические монстры не без взаимовыгоды вступили в омерзительный союз с тихими, но цепкими "экспертами"-технократами.
Ведь вот в чем дело, и вот от чего трагедия Демократического движения воспринимается как его вина, перед собой и перед обществом.
Что может предложить оппозиция? Программу из 10-12 пунктов, доступную широким слоям населения?

*

Многое поражает теперь в демократах.
Хотя бы такое странно несерьезное отношение к содержанию собственных целеустановок. Называли себя "либералами", "демократами"… Почему же прошли мимо того грандиозного, и на сей раз, видимо, окончательного краха, который претерпели в 60-х гг. либеральные демократии Запада и который выразился в леворадикальных и неоанархистских движениях, символом которого стало Парижское восстание мая 1968 г.?
Странно: в то время, когда явный крах и разложение системы представительной демократии позволял правящим у нас просто демонстрировать эти факты, вполне убедительные для части гуманитарной интеллигенции, ДД как ни в чем не бывало декларировало о благотворности введения этой системы у нас.
И не находилось умов, которые попытались бы как-то обосновать и развить концепцию демократии применительно к уровню человеческих задач последней трети XX в. В то же время выполненная на высоком уровне критика условий посткапиталистического общества "легализировалась", вписываясь в контуры государственной демагогии типа "полюбуйтесь, как они ТАМ загнивают!.."
Все, что есть в этом смысле в активе оппозиции - это белинковское письмо ПЕН-клубу, где, однако, авторская проницательность здорово деформируется эмоциональным неприятием, в гневе отшатывающемся от непривычных путей, которыми трудно идет западная интеллигенция.
В этом смысле настораживает знакомая российская провинциальность, которую правящие Русью всегда старались насадить у нас, и борьба с которой всегда была одной из первых задач, достигших самосознательности людей. Проповеди, прокламация, пропаганда…
Сейчас обратили внимание на странную, мистическую западобоязнь, связанную со смехотворной попыткой "сойти за своего" среди советских обывателей - современного идеологического эквивалента "русского мужика". Но мало предлагаемых контактов с правовыми, гуманистическими и демократическими организациями Запада. Вопрос принципиален: как вывести нашу деятельность из суживающих рамок "советской специфики" в сферу универсально-человеческих задач. Географическая универсальность, разумеется, этого не обеспечивает, но и без нее не обойтись.
Вот, например, вопрос, который я считаю убийственным для достигнутого демократической оппозицией уровня постановки общественных проблем. Где развернутый анализ хода конфликтов и зигзагов культурно-политического ренессанса в Чехословакии 68 года? Где извлеченные нами, а не Биляком и Гусаком "Уроки кризисного развития в Чехословакии…"? Их нет, это всем известно. Есть протесты и драматические заклятья ("братья-чехи, мы с вами!") А между тем, что могло бы стать на первых порах лучшим искуплением нашей вины, как не восприятие этого трагического опыта, опыта вдохновения и подлости, политической мудрости и ужасных ошибок.
Как же после этого язык поворачивается разглагольствовать о "демократическом социализме"?
Сквозь эти и подобные факты проступает странная логика слепоты в присутствии всего, что способно разрушить "непредвзятые суждения" и "здравый политический смысл" большинства товарищей оппозиционеров. Можно сказать, что ДД как целому было глубоко чуждо историческое сознание, если не счесть таковым дотошную памятливость во всем, "что с нами делали". Сколько бы ни наговорили у нас о конвергенции и едином индустриальном обществе, действенное и строгое знание единства человеческих судеб - без которого гуманизм есть фраза - это всечеловеческое чувство локтя ныне напрочь отсутствует.

*

Я не хочу ничего дурного сказать ни о демократизме вообще, ни о демократической перспективе решения наших запутанных задач.

Сфера и границы либеральных возможностей выяснятся в последующих спорах.
Однако в тех принципах, признания которых требует ДД, демократия неосуществима. Те, кто всерьез относится к смыслу этих принципов, пусть ищет какие-то опосредствующие звенья российского пути к демократии. Им, в таком случае, придется решать нелегкую дилемму:
демократия сверху - старая либеральная мечта - невозможна
демократия снизу - самоуправное волеизъявление массы - крайне опасна
(вспомним "советы").
Насколько можно судить уже теперь, и это настораживает, известные группы в демократической оппозиции клонятся к уходу от проблемы путем выпячивания именно второй односторонности.
Да, в ход идет опять незабвенное "…страшно далеки они от народа!"
"Нас в нашей работе окрыляет зачастую пусть молчаливая, но поддержка масс" (А.Славин)
"Оппозиция игнорировала обывателя с его нуждами и страданиями… Прогрессивное социальное движение может стать серьезной силой, только если…оно будет выражать понятные всем интересы достаточно широких слоев и говорить, как правило, на понятном и близком населению языке…" (А.Михайлов)
"…Демократическое движение уважает любую волю народа, в том числе и антидемократическую." (Аноним. К вопросу о том, что делать.)
Очевидная недостижимость демократических реформ путем демонстративно-идеологического давления на правящих сознается этими людьми как недостаточность методов, но не принципов. Тот самый свойственный либеральному сознанию, этически бывший очень плодотворным, догматизм, завлекает их на пути ложной последовательности, когда за "периодом кружков" следует период создания "центрального органа", затем "центрального комитета" с целью организованного давления распропагандированных кем-то масс на госаппарат.
Это, может быть, очень правильно с "последовательно революционной" точки зрения. Дайте им организацию профессиональных революционеров - и они снова перевернут Россию. Ведь история для них - не более чем сфера приложения и демонстрации вневременных принципов; и то, что они делают, происходит для них не во времени, а в пространстве простых морально-правовых очевидностей.

В ситуации нашей страны и эпохи Демократическое движение не оказывается выводящим вовне, к новым рубежам потоком инициативы. Оппозиция доказывает неумение и нежелание переступить собственную традицию мысли и действия, освободиться от предопределенности канувшими в Лету обстоятельствами, которые некогда вызвали ее к жизни. Демократическое движение предстает перед человеком, озабоченным непривычной глубиной и серьезностью культурно-исторических коллизий, как совершенно традиционная для данного общества сила: не активный фактор современной жизни, а скорее ее фрагмент.
Это значит, что от подобного движения уже невозможно ожидать общественной и культурной самостоятельности, невозможно доверять предлагаемому в нем образу эпохи.

*

Искушенный читатель, конечно, торопится пробежать первые страницы подобных этой работ, ища "изюминку" - т.е. идеологию, скрыто исповедуемую автором.
В самом деле, что это:
Новый класс?
Конвергенция?
Религиозный нигилизм?
Мысли русского патриота?
Марксизм с человеческим лицом?
Не считаю возможным предложить ныне теоретически четкую перспективу. Ничего в этом нового - недоверие к завершенным мировоззрениям есть духовный факт эпохи.
Этой предубежденности, концептуальному нигилизму, на мой взгляд, стоит доверять. В своих пределах оно разумно, если сопровождено не только терпимостью, но и интересом к широкому спектру культурных перспектив, доброй волей самому быть критикуемым ими.
Где же в этом позиция, дающая автору право на критику и предложения?
Мне кажется, такая стихийно сложившаяся позиция есть. Она слишком обща, чтобы стать панацеей, но и достаточно универсальна для того, чтобы быть предметной основой далеко идущего спора принципов и мировоззрений.
Я говорю о том, что стало стержневым понятием для многих мужчин и женщин радикальной интеллигенции. Говорю о культуре - понимаемой теперь не в узком смысле чего-то наличного, а как вызов нашему действию, как общечеловеческая перспектива.
Сейчас достаточно говорят о КУЛЬТУРЕ, но мало кто видит здесь основание для проникающей реконструкции многих привычностей, еще меньше людей выражают свою интерпретацию культуры в определенном поведении, в практических проектах. Поэтому мне так симпатична предлагаемая Эго действенная транскрипция этого понятия.
Оригинально, что культура здесь выступает в конспиративном амплуа, - как нечто эзотерическое для охранок, а потому удобная основа для общественной оппозиции.
Что ж, видно, мы неспособны на добродетель иначе, как по необходимости…! Интеллигентские пересуды о "духовности", "образованности", "постепенности" и прочих СЕМЬ РАЗ ОТМЕРЬ - зашли не вдруг. Они сопряжены с вопиющим попранием именно культурных ценностей в XX в., особенно у нас в стране, культура и сейчас является наиболее угрожаемым общественным достоянием.
Говорили о ней и раньше, но призывы ДУМАТЬ не встречали слишком горячего отклика. То было не время универсального признания культуры, в том числе и как "политической" силы. Забытые Истина, Добро, Красота неакадемически воскресали для советской интеллигенции в неуклюже искренних и наивных жестах (вроде 25.08.1968!) потому, что в этот жест вкладывалось бесповоротное решение выбравшей судьбу личности.
Тогда культура и приобретала нынешний смысл человеческой культуры, отрываясь от проституирования в директивных формах. Теперь, когда стал вопрос о содержательности нравственного выбора и поступка, грозящих выродиться в род интеллигентской игры, компенсирующей духовную пустоту - созрели условия для воссоединения модели культуры с индивидуальной волей к обновлению всей системы жизни в стране.
Трудность здесь создается именно десятилетиями духовного средневековья после катастрофы, постигшей культурную традицию в стране полвека назад. Все эти годы культуру только терпели, отводя ей скромное место в империи, своеобразного факультатива среди многих.
Последствия?
Например, статья Льва Венцова "Думать!", вышедшая в Самиздате в 1970. Не могу назвать ничего подобного, где культурность развиваемых автором воззрений, предлагаемых выходов была бы столь органичной для самой его личностной культуры, как о ней можно судить по стилю и строю мышления, как она проявляется в искренности и глубине языка.
Это не статья ведь и не призыв из стольких-то пунктов, а целостный оттиск самого духа культурности, манифестация необычайно высокого культурного типа. Почему же эта статья, будучи воплощенным новым принципом, - прошла бесследно, не заслужив даже спора вокруг высказанного автором?
Увы, как ни прискорбно, при всем пиетете интеллигента в присутствии слова КУЛЬТУРА, мало кто из нас не разделяет добротной советской интерпретации этого понятия как заведомо неуниверсального, узкого, дополнительного к "иным сферам жизни". Вам не знакомы фразы вроде: "Ко всем деятелям науки ЗАПЯТАЯ искусства И культуры"? Культура, будучи вытеснена в невесомость духовного, теряет свою конкретность, непременность, неумозрительную плотскость, после чего она - отличный объект любых компромиссов и махинаций; соус, под которым можно подать какую угодно политическую практику.
Прискорбно, что и Венцов не избег этого этого суждения материи культурного до интеллектуального par excellence ее аспекта: думать. Тем самым он оставил лазейку для удобной интерпретации своего выступления как призыва к уходу из "политических дрязг", этической отстраненности и тем кабинетным подвигам духа, в которых справедливо упрекает Эго наших "высоколобых".
Здесь - в который раз - мы встречаемся с рецидивами либерального сознания, примитивизирующего любой предмет, попадающий в поле видимости.
Так возник некий условно-утопический образ, в котором свободное культивирование человеческих сил противостоит косно-разрушительным посягательствам государства.
Культуре противостоял Режим: этакое свирепое чудище, рыщущее по 1/6 планеты, тщательно вытаптывая подозрительно зеленые ростки. Режим здесь - это не-культура, антикультура, и все, чем может быть охарактеризована его, так сказать, "культурная значимость" - это эпитеты типа "вытаптвание", "подавление", "истребление", "тупость" и т.д., и т.п. Весь смысл бытия Режима, вся его, так сказать, "эссенция и экзистенция" в том, чтоб неустанно досаждать и препятствовать нормальному функционированию "творческих работников". В этом, если хотите, его хобби! Культура же хрупка, нежна, духовна… Само бытие ее: святость и легкость. Денно и нощно преследуема этим ужасным Режимом, она творит.
Впрочем, что она, собственно, творит? Видно, что некое таинство, глубоко засекреченное от всех недостойных, задающих неуместные в век гонений вопросы. В том и роковая судьба Культуры, что она есть вечно гонимая, исстрадавшаяся странница; этакий сосуд Вечной Жертвенности - достаточно послушать, как ее несчастнейшие адепты плодят нескончаемые политические толки. Это все жертвы, жертвы…
Но увы: жертвы возносятся не Богу, а все тому же ваалоподобному Режиму. Зачем? Кем это заведено? Откуда вообще вынырнула злосчастная эта Культура?
Неведомо. Нет ответа. Вот она и вопрошает бесконечно свою экзистенцию, но та упрямо немотствует. Ситуация подозрительно безысходна.
Заброшенный в мир Режим бессмысленно душит истерзанную Культуру, которая столь же заброшена, тщетно спасается от него, как только может. Но она не в силах отыскать смысл в этой борьбе, по всем канонам - глубоко абсурдной, - и на бегу вопрошает: а, может, быть жертвой, это так и надо? может быть, в этом - великая сермяжная правда?
Да извинят меня за иронию. Она не относится к людям. Но в результате мы имеем индивидуальное стоическое мужество вкупе с духовным бесплодием: почва, на которой произрастает бунтовщический нигилизм антикультуры.
Время имеет свои очевидности. Правда, не того сорта, что постигаются методом тыка пальцем, зато доступные озабоченному миром мышлению.
К таким очевидностям можно отнести утверждение самоценности личности, ответственной за ход человеческих дел - и, параллельно, обнаружению первичного для человека, того, что в первую голову надо спасти из борьбы, поражений и предательств - культурных ценностей. (Их абсолютность ведь не броня, а абсолютная уязвимость и беззащитность в мире, поделенном сверхдержавами).
Человек - и культура. Культура и личность.
Крах уклончивого в вопросах этики, одержимого пафосом деиндивидуализации и расчеловечивания, экономического материализма оставил нам эту единственную человеческую ось…
Культура становится не только лозунгом (как у демократов), но и смыслом восстания. Не против одной власти во имя новой, "нашей"; не ради политической ликвидации каких-то общественных элит - но против самой необходимости "чистой политики" , против нагло лгущей несомненности централизованных, надиндивидуальных госаппаратов.
Речь, видимо, идет о вероятности того, что во время оно Э. Лёбл несколько наивно окрестил идеей "антропократии"…
Это же увлекает за собой в цепную реакцию пересмотра целый ворох всего, что входило в арсенал традиционных общественно-политических движений. Тут и политические приемы, пропаганда и агитация, тактические и стратегические программы, формы вовлечения, участия и (само-)воспитания оппозиционеров.
Требования к оппозиции изменялись до необычности. Для большинства удобнее всего оказалось ничего не замечать. Жертвой этой инерции, кстати, пала и статья Венцова. Видимо, не стоит заклинать: будьте культурными. Язык, которым надо сейчас говорить о культурной альтернативе доминирующему в стране образу жизни - должен быть языком конкретного. Таким языком, на мой взгляд, говорит и работа Эго.

Тотальность наших проблем не исчерпать конфронтацией демократически настроенной интеллигенции и мешающих ее благородным замыслам властвующих бюрократов. Это, как ни интерпретируй, невероятно тугой комплекс задач, глобальных и маленьких, социальных страхов и ожиданий, традиций и амбиций - все это рвется наружу, быть признанным, к действию. В основе - открытый все еще вопрос о будущем.
Выбор будущего, свободный от случайностей провинциально-идеологических свар, универсально наследующий развитые культурные традиции в их неосуществленных доселе возможностях.
Выбор, требующий воображения, сопряженного с памятью о содеянном, достойном - и подлом в наследстве. Так или иначе, это понятно многим.
Но нет силы, развитой для столь тонкого, умелого и точного исторического действия. (Даже - пока еще - нет сил, могущих пойти на "большие ломки": но это уж, слава Богу!)
Всестороннее разложение тоталитарной общности, возникшей в послеоктябрьском историческом тупике, не привело к высвобождению субъекта исторического действования. Все человеческие типы, равнодействующая движений которых расколола мнимый сталинский "монолит" - обнаружили в той или иной мере наследственную зараженность "старой мерзостью" (Маркс). И снова страна была ввергнута в слепое, стихийное движение событий. Но монополия дряхлой псевдокультуры пала; и то, в чем живем мы теперь, не "общество" в точном смысле слова. Это конгломерат "микрообществ", разных по интенсивности и направленности движения, с колоссальным перенапряжением сдерживаемый ничего не уразумевшей и мало чему научившейся культурой местной иерархии. Ничего они не сдержат, но пока еще не дают всему развалиться вдребезги.
В этом иерархии нелепо мешать, т.к. способных к независимому ответственному существованию культур нет. Нет еще ни одной культуры, которая смогла бы стать обществом. Хотя есть уже несколько, претендующих им быть. Ренессанс, не вовремя начавшийся и не для всех происходящий, обыкновенно завершается братской могилой. Нищета формально-политического рассудка в наших делах проявилась - к счастью для нас - удивительно быстро, в каких-нибудь 10, от силы 15 лет. (Но события развертываются едва ли медленней.) Даже не очень серьезная политическая встряска необратимо нарушила бы наше неестественное равновесие, подорвав к тому же хрупкие, еще вовсе не утвердившиеся культурные потенции.
Сложилась та редчайшая в истории Европы обстановка, когда КУЛЬТУРА в ее собственном смысле остается чуть ли не единственным способом уцелеть! Имеется разваренное общество и в нем - оппозиционная интеллигенция, оппозиционная уже в зародыше. Причем мера этой оппозиционности нарастает в этой социальной группе, чем более та становится культурно-образованной, ответственной за угрожаемое в самой основе существование культуры. Т.е. - чем более эта группа становится у нас собственно интеллигенцией.

Душу этой оппозиционности образует характерный тип советского демократа-деятеля, умеющего отстоять свою автономность; правда, не всегда знающего, что с этой автономностью делать.
И никакое "ренегатство", даже донельзя массовое, не должно скрыть от нас, что через "институт" ДД прошли в свое время - прямо ли, косвенно - тысячи, если не десятки тысяч людей. Для движения, взятого как социально-политическое, эти люди потеряны, их нет - ведь они уже не "принадлежат" к нему. Но для более глубокого культурного движения они будут неоценимой средой, восприимчивой к - содержательно, а не политически только - радикальным понятиям. Тем доказана возможность и немалочисленность адресата интеллектуалистского действия в стране.
Среди этих мужчин и женщин и десятка, может, не найдешь подписать очередную петицию к властям. Зато мы имеем право безошибочно рассчитывать на их небезучастность, даже активность в иной, чем сейчас, ситуации. Той ситуации, которую должны создать сами.
В оппозиции стало привычным говорить о "ренегатах", "отступниках" и т.п. Мое внимание привлекает парадокс: из движения уходят именно наиболее последовательные либералы, комплекс установок которых искажает их мировосприятие, ведя к разочарованию. Очевидно, те, кто останется не принадлежащими к движению, а движущимися, смогут прийти к этому, только пересмотрев и обновив самих себя, добившись культурной непредвзятости видения.
Это не предварительное доброжелательное требование.
Таким обновляющим и формирующим действительную личностную независимость интеллигенции процессом может стать бескомпромиссный всероссийский СПОР, спор опытов и принципов вместо полемики идеологий.
Ведь если не проводить в жизнь установки своей, якобы, единственно верной платформы, то надо все ж идти к пониманию происходящего: возможного, невозможного, должного. Такое понимание после десятилетий господства идеологического мифомышления если и придет, то только через критику. Существующие ныне в стране культурные перспективы должны прийти в соприкосновение, в ДИАЛОГ МНОГИХ, и все вместе дать аутеничную картину совершающегося в нашем обществе.
Нам нужны новые идеи - а ведь они есть!
Никто не имеет права сказать, что их нет, т.к. никто и не знает, что есть, а чего нет. Во всяком случае, есть куда больше того, что обнаруживало себя открыто.

Если серьезно рассмотреть ситуацию, то станет заметным, что отпадает всякая надобность в каких-то организационных изощрениях. Многие политические усложненности вытекали из убеждения в том, что государство является монополистом положения - убеждение, надо заметить, навязываемое оппозиции самим же государством, практикуемыми в его системах формами сознания.
Но, как было выше замечено, монополия культуры государства - пала; не замечать это было можно только если смотреть на мир сквозь политические очки. Государство у нас есть сила среди сил, оно только и может поддерживаться, опираясь на разнообразную помощь иных культур, не признаваемых официально. Кстати, отличной демонстрацией иллюзорности этой монополии является крупнейшее поражение государства в появлении демократической оппозиции. Попытавшись пресечь некоторые ненужные с государственной точки зрения увлечения интеллигенции, иерархия добилась лишь массового отказа интеллигенции от сотрудничества с ней на старых основаниях.
Но то, что произошло в принципе - крах монокультуры, - необходимо утвердить явно и недвусмысленно. Иначе, как это и происходит теперь, десятки тысяч способных, развитых, энергичных людей глохнут в, как им кажется, однородно-официальной среде. Не видя альтернативы, в том числе и культурной, они терпят поражение, а не реже - принимают условия госаппарата и сотрудничают в нем: что поделаешь, надо хоть как-то действовать…
Здесь еще раз проявляется принципиальная разобщенность культур, слоев и групп в Союзе (не говоря уже о нациях!). То, что является самоочевидным для некоторых индивидуальностей, может быть - сотни-другой человек в стране, - живущих уже ныне в царстве культурных смыслов, интимнейших проблем духа, - вовсе неведомо для абсолютного большиства, например, служилой советской интеллигенции. О каком диалоге может пойти речь, когда каждая из сторон более или менее уверена, что является монополистом истинности - особенно этим отличаются люди, занятые в государственной иерархии!
Диалогизировать положение в стране - причем явно для всех, кто стремится видеть, - значит, вовлечь людей, осуществляющих культурно разнотипные проекты в деятельность самопереоценки и самосознания - а в ходе этого, в отношения глубокого уважения и доверия между собой и иными типами личностной культуры. Если и говорить о возможности "новой культуры", как это делает Эго, то именно о таком взаимо- и самокритичном сосуществовании, озабоченном поиском достойного и общезначимого выхода. Конечно, и о том, что может возникнуть и развиться из такого спора - но содержательную сторону бессмысленно предугадывать до самого диалога.
Хорошо известно, что в стране уже сейчас имеется способ существования, распространения, культивирования неофициальной культуры. Именно так оценивает САМИЗДАТ Эго, и в этом с ним трудно не согласиться.
Говорили, правда, что это "специфическая форма осуществления свободы слова" в СССР. При этом видели только движение к правовым формам, а более глубокое значение того факта, что люди в движении и споре, в те годы замечать было неуместно.
Вследствие реального - опуская декларации - противостояния культивируемого в Самиздате жизнеотношения авторитету властвующей "культуры", он становился способным обеспечивать существование в стране независимой жизнеспособной общности.
Активное обращение самиздата означает для имеющих к нему отношение людей проявление иного, более высокого культурного горизонта, что стимулирует интенсивный поиск творческих решений в уверенности относительно смысла такого поиска. Исчезает состояние совершенной неуверенности в себе самом и в своих "несоветских" мыслях, характерное для столь многих из рядовых интеллигентов и приводящее их к деградации.

Характерно, что до сих пор самиздат не был по-настоящему САМиздатом. Имея в основе своего возникновения серьезную человеческую проблему общения в централизованно- авторитарной системе коммуникаций, Самиздат однако был мобилизован либеральной оппозицией, употребившей его в качестве аппарата тиражирования своей идеологии и репродуцирования свойственного этому движению образца поведения.
Это было по-своему логично, так как предполагалось, что явление контркультуры всегда генетически и идейно связаны с теми или иными оппозиционными движениями политического толка. Мол, как может быть оппозиционной САМА культура, раз она не несет в себе зашифрованной и засимволизированной идеологии ("подтекст"!)..?
Теперь неизбежны и по-своему справедливы нарекания в бессодержательности и низком уровне самиздатовских материалов. Однако забывают о газетной функции его в стране, лишенной газеты. Едва ли можно освободить самиздат от этой функции, да и не хотелось бы. Ведь живые отклики и боли, не препарированные до неузнаваемости редакциями и тенденциями - то немногое, что можно узнать с личной достоверностью, не прибегая к услугам Института Всероссийских Слухов.
Но демократы смешивали функцию - с целым, которое неизбежно вырывается за рамки демократического, как и любого, движения. Самиздат сам является автономным движением… Его существованием обеспечивается реальность неидеологической, безорганизвационной - культурной перспективы обществу. В движении немало говорили о необходимости представить действенную альтернативу нынешним государственным путям - и в этом была большая правда. Не в том, конечно, чтобы выработать программу из "10-12 пунктов" (Михайлов), а в задаче для оппозиции стать действительно социокультурной альтернативой, сосредотачивающей в своих руках не организационную видимость, но первоосновы жизни в стране. Не добиваться власти или авторитета, не развивать или распространять свою культурную гегемонию.
В этом случае право социального первородства: быть и считаться обществом, представлять все более продуктивные проблемы человеческой деятельности, - будет закрепляться за оппозицией, из силы среди сил становящейся реальной доминантой жизни в стране, той самой "общественностью", к которой сейчас тщетно обращаются советские либералы. На долю же нынешних социальных устройств и институтов будут оставаться лишь массовидные воспроизводящие функции, лишенные возможности влияния. (Напрашивается парадоксальная ассоциация с явочно осуществляемым действительным отмиранием государства, которое, говорят, и поныне грезится адептам "истинного большевизма"!)
Конечно, обо всем этом должно говориться отдельно, во всеобщем диалоге заинтересованных в гуманистической альтернативе сил. Поэтому имеет смысл отличать предлагаемый кем-то проект, обладающий несомненной ценностью человеческого горизонта - но и сомнительностью пропагандируемого всеобщего принципа, -
от языка предварительных условий, создающих интеллектуальную и человеческую основу проникающим культурным проекциям. Потому что задача ныне - "при наличии отсутствия" - может быть поставлена так: установить и войти в интенсивное общение, столь же внегосударственное, сколь и межличностное; при этом избегнув основанных на принципе принадлежности унифицированных организаций. Старый, добрый и доказавший свою практичность путь централизации ("ДЦ") - еще не нашел замены, способной к столь же действенной сосредоточенности человеческих сил. Самиздат же и есть шанс обойтись без организации - новая в российской истории форма общения оппозиционеров, без которой нелегко найти друг друга в этой огромной стране.

Я совершенно согласен с тем, что предлагается Эго для углубления содержания и интеллектуальной привлекательности Самиздата. ("Через Кьеркегора - к Марченко.") Это первоочередная задача, но я думаю, не основная среди первоочередных.
Первоначальная активность в смысле культурной оппозиции предполагает начало большого всестороннего СПОРА, отличной основой для которого мог бы стать независимый самиздат. Но принципиально важным и необходимым является то, чтоб он не ограничивался рамками оппозиции, а был совместным для всех сил выяснением интересов, чаяний, путей друг друга.
В частности, достойным предметом такого спора мог бы явиться образ подхода к решению наших неурядиц, представленных в работе Эго.
Вопрос о споре достаточно тонкий, и его следует пояснить. Это не традиционная самиздатовская полемика, возникающая по случайным поводам между случайными лицами. Это разговор тех людей, которые доросли до озабоченности глубинной, неидеологической проблематикой своего общества. Ибо только так и может начаться оппозиция на основе культуры - вовлечением в обмен идеями тех, чья озабоченность влечет уже сейчас к добровольному диалогу (или, скорее, "полилогу").
Любая попытка демагогии и самоуверенной пропаганды в таком споре может пресекаться, причем эффективнейшим путем - ноль внимания. Раз некоторые головы, не готовые к ответственному мышлению, всегда готовы к разглагольствованию на любые "запретные" темы - что ж, разговор придется вести поверх этих голов...! Никакие упреки в "элитарности" не могут служить контраргументом - из-за своей недоброкачественной пропагандистской нагрузки и обывательского адресата.
Да, предварительным условием развиваемых проектов является полное прекращение планомерного агитационного воздействия на те группы, которые до сих пор не проявляли встречной инициативы культурного характера. Недопустимо навязывать несвойственную им проблемность, не зная, в какие именно представления она преобразуется в их языке и сознании. Тем более, как мы знаем, заботы наши не могут быть всечеловеческими заботами вследствие специфичности складывающейся в стране ситуации.
Следовательно: никаких стенаний на темы :"… страшно далеки мы от народа!", никаких экспериментов с введением Царства Божия в СССР. Почва еще достаточно унавожена результатами прошлых. Мало нам народнического опыта? Или у некоторых руки чешутся отметить столетие трагического (по последствиям) года "хождения в народ" - повторением этой оригинальной попытки?
Нет, едва ли можно уйти от непростого, разумеется, решения работать над коренными задачами - а они непонятны для людей, составляющих объект идеологических попечений ДД. Трудно и преступно забывать, что только лишь ежедневная, молчаливая и деятельно-несокрушимая поддержка этих искалеченных людей воспроизводит костяк государственной иерархии. И это не предрассудок, не иллюзия их, которую, мол, обязана развеять оппозиция, - но реальнейшая мера и предел их культурно-исторической образованности.
Интимнейшие душевные движения их часто полностью "изоморфны" грубой очевидности ребер госаппарата; и подлая повадка режима гарантируется их непредумышленной готовностью соглашаться; их безмерным доверием к брутальной красоте господства.
Однако допустимо надеяться, что обстановка интенсивной культурно-образовательной работы, которая открывается диалогом в масштабах страны, - позволит строго выявить резервы и возможности вовлечения в образовательное и самообразовательное движение человеческих типов, для которых ныне эта проблематика остается чуждой (хотя бы по одной только символичности языка, в которой она осознается интеллигенцией).
Можно понять, что не ставится задача сплочения элиты "знающих истинное положение вещей". Наоборот. Целеустановка на диалог многих - итог болезненного в нашей стране пути к пониманию некомпетентности любых решений о реорганизации условий человеческого существования, выработанных через идеологический монолог, помимо соучастия в выработке и принятии решений тех, кто ИНАЧЕ понимает осевую проблему.
Душа такого диалога, реализуемого на базе самиздата, - независимая интеллигенция. Независимость не означает неангажированности, но превосходит ее узко-политический характер. Действительно независимая интеллигенция - это не критикующая и ругающая правительство и "режим", но переросшая государство по насыщенности своего культурно-исторического развития. Ритмика их жизни не подчинена государственной, но учитывает ее как фрагмент самое себя. Интеллигент этого типа не "принадлежит": ни к движению, ни даже к культуре. Это всегда личность, утверждающая некоторую культуру жизни своей активностью, творящая ее как итог своего опыта. Их не слишком много в Союзе, но сила их, что они не группа!.. Спор таких людей - это всегда принципиальный спор, спор миросозерцаний, а не газетная полемика. Именно он задал бы тон всему остальному.
Понятно, в движении этот тип широко не представлен; даже когда он заявляет здесь о себе, то встречает чаще раздраженные отклики, сетования на "интеллигентский индивидуализм". Примерно так либералами был встречен А. Амальрик. Так что, искать надо и за пределами движения.
Здесь я хотел бы остановиться на замечании Эго относительно тех интеллигентов, что творят культуру в "маленьких кабинетиках".
Люди, работающие в кабинетах, пусть там и работают. Хуже, когда они обнаруживают синдром "кающегося дворянина", выходят оттуда, делают массу глупостей и теряются насовсем. Подписав парочку писем протеста и будучи слегка репрессированы относительно меры привычного для них комфорта - они бывают выбиты из колеи, иногда - необратимо. Пусть работают, как умеют. Из своих кабинетиков - и в чем некоторые из нас могли убедиться - они видят подчас дальше, чем мы.
В дни опьянения суетой "активности" не помешало бы иным прислушаться к словам из рабочих кабинетов. А то была злоба дня; потом день ушел, и осталась лишь злоба. Достояние по нынешним временам небогатое.
Будем доверять совести тех, кто - право же, не глупее и не подлее нас! - все ж остается за своим письменным столом. Иногда им еще тяжелее.
Наша же работа, наше дело - объединять рассеянные по Союзу мирки зашторенных кабинетов в тотальность живой, спорящей и плодотворной культуры. Разомкнуть эти скорлупки в неуютную реальность. Но не насильственно, путем нечаевских провокаций, а переспорив, переубедив - а, пуще того, проявив всем умеющим видеть открытость и искренность своей воли к культуре.
Ныне люди "кабинетной культуры" зависят в своей работе от похабных милостей режима, от прихотливых "движений души" иного ответственного за идеологические вопросы толстокожего. Мы обязаны высвободить их из этого столь же принижающего, сколь и подтопорного для первооснов культуры пребывания. Раз немыслимо добиться конституционных гарантий - а привилегии отбираемы легче, чем даваемы, - случайность может быть исключена другим путем.
Зыбкость любого культурного достижения превозмогается только путем вовлечения его в конфликт и взаимодействие межчеловеческого общения. Необходимо универсализировать "кабинетную культуру" в СССР, вернув ее деятелей из внутренней эмиграции в атмосферу творческого спора; при этом ограждая пространство спора санитарным кордоном от агрессивной официальщины. Если первое осуществляется через реформированный Самиздат, то последнее - сложная практическая задача. Гарантированность развития внеофициальной культуры в Союзе (первым делом) требует активности внутрикультурной социально-политической оппозиции (см. у Эго).
Но задачей этой человеческой группы является не протестная, а координационная деятельность по созданию предпосылок внегосударственного общественного развития.
Конечно, существование этого типа людей, о чем предупреждает Эго, несет возможность отрыва их от подконтрольности культурным элементам, формирования своеобразной группы давления на оппозицию, а через нее на государство - и в итоге появление новой разновидности бонапартизма. Тут следует продумать конкретные гарантии недопущения этого.
Но реальна и другая, далеко идущая возможность - того, что среди этих людей, помещенных в сверхинтенсивную ситуацию общения с людьми всех культурных и даже антикультурных типов, вынужденных на ходу распознавать допустимость и недопустимость методов, оптимальность культурных возможностей - человеческая основа насытится до появления нового типа личности, равносвободного в политике - и в культурных смыслах…
Однако вернемся к первоочередным задачам таких "координаторов контркультуры". Они должны осуществлять взаимодействие "высокой культуры" с ее окружением, создавая благоприятную для плодотворной работы среду. Необходимые для последней человеческие элементы наличны, но интеллектуально распылены и дезориентированы ходом событий последних лет. Кто это?
Демократическое движение, что роднит его со всеми традиционного типа движениями, желало иметь дело только со строго определенным контингентом "прогрессивной общественности". А именно - с той, которая гурьбой сбегается в стройные шеренги под демократические знамена по громкому свистку, какому-нибудь "обращению КО ВСЕМ…!"
Время поазало, что готовность к подобной солидарности прямо пропорциональна, во-первых: тому несметному количеству предрассудков, которое они натащили в Движение; а во-вторых, готовности, с которой почтеннейшая публика разбегается при первых погромыхиваниях сверху. После того остается унывать, разводить руками, эмигрировать - людей нет!
А люди есть. Их куда больше, чем сосчитать подписей на письмах протеста. И мы замечаем их, как только отказываемся от узости видения наших задач, преходим к работе над фундаментальными решениями для страны, не исключающими заинтересованных в них сторон по мелкопартийным соображениям. И круг людей, которые будут так или иначе заняты в новом историческом движении, будет расширяться по мере конкретизации наших проектов, уточнения и дифференциации задач - за которые ответственны каждый раз особые культурно-личностные группы.

*

В стране огромное количество людей, преимущественно из служилой интеллигенции, педагогов, интеллигентных рабочих - людей, которым внятна ценность культуры и недопустимость разрушения личности. Ныне они чувствуют себя плотно замурованными в кажущейся монолитности "стен" официального образа жизни.
Эти люди есть даже в нервных узлах госаппарата - это они спасают его от неминуемого в современных условиях развала. Но государство для них - Стена, актом отчаянья были отдельные случаи подписания ими оппозиционных обращений.
Вот к кому в первую голову сможет обратиться "внестенная" интеллигентная оппозиция - не провоцируя, как иные: "стена - да гнилая…", за духовной солидарностью в конструктивных вопросах.
Для интегрированных (внешне) в государственную иерархию интеллигентов независимая интеллигенция - вне всякой пропаганды будет вызовом, открытой перед каждым дорогой его свободы. Это станет очевидной для них альтернативой между официальной и внеофициальной жизнью - для одних - пространство ухода от имперской духоты, для других же откроет смысл продолжению работы в иерархии. Не потому, что деваться некуда - но для того, чтоб здесь осуществлять внеофициальные цели.
Даже пассивное, скрытое сопротивление их репрессиям, на манер "итальянской забастовки", - иногда может стать решающим.
Незначительное, в общем-то, участие таких людей в культурном движении уже гарантирует известное пресечение правительственной угрозы культурной оппозиции. Эти "земцы" (аналогия слишком напрашивается) не станут хранить у себя коллекции самиздатовских документов - да ведь на Самиздате свет клином не сошелся. Зато простые библиотеки, составленные из печатных книг - они хранить могут, причем бескорыстно и с чувством исполнения общественного долга. В квартирах могут, очевидно, на краткие сроки останавливаться и работать там люди, профессионально занятые именно внелегальными аспектами оппозиции - те, кто выше был назван координаторами…
Но разве это утопия? Разве уже сейчас явления, подобные этому, не имеют места - довольно часто причем. А ведь оппозиция сейчас политическая, и отдельные люди в самом деле опасаются, как отмечает Эго, что при контактах с ней можно стать орудием каких-то групповых интересов…
Вот пример. Разве не нашло бы своего адресата компетентное, неполитическое, ставящее на высоком уровне проклятые вопросы советской системы образования - обращение к учителям? В нем должна бы быть разработана целостная программа реформы педагогического процесса в существующих бюрократических рамках: пусть бы такое воспитание было не топорно "всеобщим", а предполагало, скажем, индивидуальную работу учителя с несколькими учениками. Я думаю, это ориентировало бы многих добросовестных педагогов, заставило бы задуматься некоторых учителей-ремесленников (от безнадежности).
В свою очередь, выработка такого документа возможна лишь совместно с компетентными психологами и педагогами высокого класса, на сегодня уже немало сделавших у себя в лабораториях.

*

Любой успех такого движения означал бы расширение поля проблем. Начинаясь в некоторых осевых точках, культурная оппозиция должна распространяться вглубь. Но это не результат пропаганды и агитации, а своеобразный образовательный процесс, ставящий разные социокультурные типы в непривычные проблемные ситуации - и проясняющий им самое себя.
В этой работе, однако, будет оставаться костяк, источник новой инициативы. Таковым представляется получающий все более конкретные формы "интеллектуальный" рынок на основе реконструированного Самиздата. От превращения в полемическую говорильню он будет предохраняться высокоразвитой личностной культурой независимой интелл_____ ?? ориенирующей мышление на проясняемый абрис проблем и судеб страны. Определенность культурной оппозиции будет задаваться и группой людей, координирующей усилия, опыт и проекты оппозиции.
Эго заметил, что для правящих культура интеллигенции "эзотерична". Это справедливо. Мы сумеем изолировать правящих так, что они этого зачастую не заметят. Легко нащупать пределы их пониманию - или, чаще, просто шкурному инстинкту. Все, что за этим пределом, все более сложное и тонкое - просто н замечается ими, либо воспринимается линейно и однозначно.
Однако не следует обольщаться - одним из достижений культурного движеня явилась бы некоторая интеллектуализация властвующей элиты. Например, увеличение в ней процента мыслящих особей.
Легко понять, сколь обоюдоостр такой успех!.. Впрочем, на то и существуют оппозиции, чтобы воспитывать правящих.

* Все, о чем говорилось выше, не может привести к возникновению "нового общества" путем клеточного перерождения старого. Но так возникнет возможность его - новая сила, новый субъект исторического творчества. Та сила, которая к моменту полного маразма и деградации всех старых определенностей, гниению государственной "культуры" - будет обладать знанием самой себя и "исторической проницательностью". Только такой человеческий тип сумеет в последний момент предотвратить любое катастрофическое решение - военное, тоталитарное, либо бунтовщическое - возродить общество (уже на собственно-культурных основах).
Однако в каком реальном человеческом слое до тех пор может происходить кристаллизация "новой культуры"? Здесь я рекомендую обратить внимание на предложенную Эго идею трехступенчатой оппозиции (культурная - социальная - политическая). Действительно, появления новой группы следует ожидать именно изнутри культурной оппозиции, как ответ на государственный вызов самое ее существованию. Культура ведь творится не словом только - пусть она и знать не желает об ином, но она обязана хотя бы выжить! А это вовлекает ее в мирскую, неэзотерическую деятельность. Применительно к внеофициальной контркультуре, как мы ее рассматривали, это означает особый акцент на группе ее координаторов. Без них нельзя было бы даже начать - люди этого образца формируются в традиции описанного мною ранее бескомпромиссно-свободного личностного типа, сотворенного ДД. Именно они стоят на той грани, где происходит метаморфоза интеллектуального замысла, который жаждет воплотиться в практическом конструировании межчеловеческого мира. Здесь ситуация, предполагающая возможность, описанную ранее, - возможность формирования нового культурного мира личности.
Уже сейчас я предполагаю людей, для которых культура станет тотальным, а не факультативным занятием. Работой, которую не выполнить одними только интеллектуальными ("думать") методами.

Поэтому, пусть кто-то вынашивает всеобъемлющую критику российской истории последних десятилетий - ведь кто-то этим уже занят, но как сейчас об этом узнать?
Пусть они конструируют взыскуемую "большую социологию", а другие вопрошают об имени нового Бога. Ведь это и в самом деле первоочередные задачи - если только на неотложности их настаивает чья-то совесть. Мы же займемся иными первоочередностями, доверяя скрытой до поры работе других. Ибо знаем, что работе это оставаться …?? всегда найдутся те, кто возьмет дело человеческой культуры в стране в достойные руки.

_____________ А пока благодарю Эго, работа которого неожиданно спровоцировала меня на эти отрывочные мысли.
Самому теперь трудно сказать, что здесь мое, кровное, а чем я обязан Эго.
Так или иначе:

согласен спорить.

Сентябрь-октябрь 1972 г.

Примечания редактора:

Уважаемые читатели! Мы просим вас найти пару минут и оставить ваш отзыв о прочитанном материале или о веб-проекте в целом на специальной страничке в ЖЖ. Там же вы сможете поучаствовать в дискуссии с другими посетителями. Мы будем очень благодарны за вашу помощь в развитии портала!