Беседа с Ярославом Леонтьевым (член Совета НИПЦ “Мемориал”, доцент МГУ).
От последних диссидентов к первым неформалам.
Часть 2
Часть 1
Московский народный фронт
Летом 88-го года благодаря Александру Гришину я познакомился с группой “Социалистическая инициатива”, с которой стал взаимодействовать и в которую затем вступил в качестве индивидуального члена. (Вступив в группу СИ, я продолжал оставаться председателем клуба “Былое”.)
В качестве представителя этой группы я и принял участие в первых шагах по созданию Московского народного фронта. Так, мне памятно довольно бурное организационное заседание 3 июля на квартире Евгения Дергунова на Тверской, речь на котором шла о выработке какого-то программного документа (но ещё не Хартии МНФ). Это было собрание представителей различных групп, входивших в оргкомитет Московского народного фронта. В оргкомитет, создание которого произошло во многом по инициативе ФСОКа, тогда входили представители, в том числе, “Общины” и группы “Мемориал”, созданной Юрием Самодуровым, Дмитрием Юрасовым, Мариной Морозовой, Димой Леоновым и ещё несколькими людьми, которые начинали “мемориальское” движение на Пушкинской площади и возле Парка культуры со сбора подписей в поддержку создания мемориала в память жертв политических репрессий сталинского времени. (Не путать эту группу с будущим обществом “Мемориал”.) Не помню деталей происходивших жарких дебатов, но хорошо помню о выходе из оргкомитета Андрей Исаева, представлявшего в нём “Общину”, и группы тех первых “мемориальцев”. Не помню на этом собрании Самодурова, но чётко помню участие в нём Марины Морозовой со своей неизменной беломориной в зубах. Кажется, на этом собрании присутствовали и представители “Гражданского достоинства” Золотарёва, в частности, сам Виктор. Они, по-моему, тоже тогда же вышли из оргкомитета МНФ.
После этого начались регулярные собрания на “Профсоюзной”. Как называлось это помещение?
- Какой-то ДЭЗ.
- Совершенно верно, ДЭЗ. Там появлялись Сергей Станкевич, будущий депутат Верховного совета России от МНФ физик Толя Медведев, бородачи Миша Шнейдер и Миша Малютин, всегда активный и импульсивный Андрей Бабушкин, неуправляемый Герман Иванцов, представлявший младомарксистов (или как они там назывались?), но весьма друживший с “Общиной”. У Германа был свой клуб, располагавшийся недалеко от “Профсоюзной”, но в другой стороне от этого ДЭЗа...
- Случайно не “Факел”?
- Совершенно верно, “Факел”, в котором тоже время от времени происходили какие-то тусовки, часто с участием “общинников”. Помню выступление там Андрея Исаева с докладом об эсерах-максималистах, во время которого я ему оппонировал. Там же позже прошла и пресс-конференция, посвящённая загадочным обстоятельствам убийства Петра Петровича Сиуды.
Появлялись в ДЭЗе и какие-то новые люди - Сергей Борисович Чулок, Галя Зайцева со своим другом Барановым, Стас Розмирович. Позже в качестве активиста МНФ появился и Владимир Боксер.
- Вот и Золотарёв в интервью мне сказал о том, что Боксер появился в МНФ позже, а не в момент его создания. (См. интеврью Золотарева "Первые неформалы и политики Советского Союза")
- Да, в момент создания я его не помню.
Помню, что как-то странно повели себя тогда братья Дергуновы - Евгений и Станислав, которые затем не принимали участия в МНФе, хотя первые шаги по его созданию происходили при их активном участии.
Потом началась структуризация Московского народного фронта, стали возникать его территориальные группы...
- Подожди. Территориальные группы стали возникать в самом конце декабря 88-го года, что было связано с предстоящими выборами. А до этого, летом 88-го года, состоялась какая-то организационная конференция МНФ, которую я ещё не застал. Об этом ты можешь что-нибудь рассказать?
- Я определённо не участвовал в той организационной конференции. Я помню лишь конференцию 89-го года, на которую, впрочем, я тоже не попал и на которой была предпринята попытка объединения народных фронтов из разных городов.
- Это случайно не происходившая в октябре в Ярославле попытка создания Народного фронта РСФСР?
- Нет. Я говорю про конференцию под Питером, проводившуюся, по всей видимости, по инициативе Ленинградского народного фронта - Петром Филипповым, Ильёй Константиновым и иже с ними. Они так её законспирировали, что я, будучи в Питере и зная о месте проведения её в одном из дачных пригородов, там и не смог их найти. Я приехал на нужную железнодорожную платформу, долго искал там какие-либо следы этой конференции, но так их и не нашёл и отправился восвояси.
Помню о своём участии в одном из форумов МНФа в каком-то павильоне на ВДНХ...
- ...В павильоне “Животноводство”, 11-12 марта...
- ...Да, да, 89-го года. Там обсуждались Программные принципы Московского народного фронта. Борис Кагарлицкий познакомил меня с весьма колоритным человеком, присутствовавшим на этом мероприятии в качестве гостя. Это был дядечка довольно экзотического вида - с седой косичкой, висящими усами, в кепке-фуражке и в больших очках. Он оказался мексиканским художником Владимиром Кибальчичем - сыном известного писателя-коминтерновца Виктора Сержа.
- А мне бросился в глаза также его явно нездешний загар. Я помню, что тоже тогда с ним познакомился.
- На этом форуме я также впервые увидел человека в форме и погонах подполковника, который оказался легендарным Виталием Уражцевым. Тогда он вместе с другими демократами из числа военных занимался созданием известного объединения “Щит”. А был ли там Сергей Юшенков?
- На конференции он присутствовал, хотя и не выступал, а вот в “Щите”, я думаю, не участвовал, так как до самого своего избрания нардепом РСФСР Сергей Николаевич был человеком служивым и не афишировал своих связей с демократами.
- Не помню уже, состоял ли в “Щите” легендарный народный полковник Просёлков...
- Кажется, что нет.
- Это был один из колоритнейших неформалов, который в своей неизменной полковничей шинели и при фуражке приходил практически на все митинги и гайд-парки, всегда активно жестикулировал, спорил со всеми, привлекая внимание публики.
- Я его помню больше на гдляновских митингах. (Он принадлежал ко гдляновской тенденции в демократическом движении.)
А что ты можешь вспомнить про формы деятельности МНФ?
- Я помню вереницу бесконечных заседаний в этом ДЭЗе, а также несколько кампаний, которые организовывал МНФ. Помню тот если не шок, то...
- ...Трепет?
- Конечно же, и не трепет, но то напряжение, которое вызвала публикация известной статьи Нины Андреевой в “Советской России”...
- 13 апреля 88-го года.
- Да. ...И последовавший затем шквал обсуждений не тему: не началось ли сворачивание политики перестройки? Но какой-то общественной, публичной кампании в ответ на это всё-таки не было. А вот в ответ на известное заявление Егора Кузьмича Лигачёва: “Борис, ты не прав”, такая кампания уже последовала...
- Слова эти были произнесены на партконференции в мае или июне 88-го года.
- Да. ...И в той кампании я сам принял участие. Помню, как я расхаживал по Историко-архивному институту с самодельным значком с надписью: “Борис, ты прав”, изготовленным, по-видимому, кем-то, близким к оргкомитету МНФ.
Помню один из первых, по-видимому, уже МНФ-овских, митингов, который состоялся около “Олимпийского”.
- Это было ещё летом.
- Совершенно верно, это было ещё летом. На том митинге выступал Борис Кагарлицкий. Не помню, выступал ли на нём я, хотя потом я выступал на многих митингах.
- Репортаж об этом митинге был опубликован в “Московских новостях”. Там во главе шествия запечатлён Миша Шнейдер.
- Да, если вспоминать активистов МНФ, то особо нужно отметить Мишу Шнейдера, который часто шёл во главе нашей колонны с матюгальником.
Отчётливо помню одну из общих акций неформалов из самых разных тусовок - ДС, МНФ, “Общины”, ГД и так далее. Речь идёт о несанкционированной демонстрации на Арбате вскоре после тбилисской трагедии [апреля 89-го года]. Была солнечная весенняя пора, мы пытались пробиться, насколько я понимаю, к Грузинскому культурному центру. У многих в руках находились цветы. Но митинга не допустили - Арбат был напичкан ментами, операми в штатском и даже перекрыт пожарными машинами. До серьёзных столкновений дело, впрочем, тогда не дошло. Кажется, я присутствовал на этой акции вместе с Димой Юрасовым. Он тогда являлся человеком-легендой. Из его квартиры уже состоялось негласное изъятие части замечательной картотеки на репрессированных. Его увольняли с работы, вызывали на “профилактические беседы” и в то же время показывали по ТВ, например, во “Взгляде”.
- Теперь я хочу задать вопрос на тему, которая меня самого очень интересует. Я пришёл в МНФ через группу “3 июля”, первое при мне собрание которой прошло на квартире Гришина. В группу входили какие-то младосоциалисты...
- Кто именно?
- Насколько я помню, в неё входили сам Гришин, Ефим Островский, Алексей Глубоцкий...
- Да, Лёша Глубоцкий - персонаж тоже слишком колоритный для того, чтобы его не вспомнить. Вместе с Лёшей мне приходилось не раз участвовать в различных акциях. Но о самой этой группе я ничего вспомнить не могу, - она прошла мимо меня. (Но “3 июля” - это, должно быть, день рождения МНФ.) Я помню другие группы: ЮКИ (Юные коммунары)...
- ...Юные коммунары-интернационалисты. (Это - Андрей Бабушкин.)
- Да, Андрюша Бабушкин.
Вообще, в тот момент в наиболее близких отношениях я находился с Гришиным и, в общем-то, с Кагарлицким. (Я бывал у него дома и как-то, со своей девушкой Машей М., у него на даче.) Позже бывал дома у Виталия Пономарёва, хотя в особо близких отношениях с ним я не был. Но не могу сказать, что с кем-то из них меня связывало такое чувство братства, какое возникло у нас с Игорем Подшиваловым, которого я впервые увидел на II съезде КАС...
- Это – иркутский анархист?
- Ну не только анархист. КАСовцем он стал только после создания КАС. А до этого Игорь был одним из организаторов Социалистического клуба и входил, по-моему, в оргкомитет Байкальского народного фронта. Так что Игорь состоял во многих организациях. А задолго до этого, наверное, в году 81-82, он выпустил в Иркутском университете самиздатский журнал “Свеча” и за это и за свои анархистские взгляды был исключён из универа.
- Ты начал рассказывать о том, каким образом “происходила структуризация Московского народного фронта и возникали его территориальные группы”. Интересно было бы услышать об этом, тем более, что благодаря этому процессу и нашему знакомству мы с тобой оказались в составе одной территориальной организации.
- Я не знаю, что ты имеется в виду в отношении нашего знакомства. Дело в том, что я - человек деструктивный и деструктурный и поэтому до сих пор (на протяжении уже пятнадцати лет) не знаю даже, являюсь ли я членом “Мемориала”, поскольку никогда не писал заявления о вступлении в него. Я всегда был этаким киплинговским котом, который гуляет сам по себе. Будучи, действительно, активистом МНФ, я при этом функционером МНФ не являлся и мало что в этом понимаю. Но я, действительно, участвовал во многих конкретных акциях, во многих митингах.
Выборы и митинги (1989 г.)
Возьмём хорошо мне памятные митинг и демонстрацию 7 ноября 88-го года, которые организовывал Миша Шнейдер и ряд других активистов...
- Ты имеешь в виду демонстрацию от стадиона “Динамо”?
- Да, да.
- Она была в 89-м году.
- Нет, нет.
- В 88-м году митинг в честь 7 ноября проходил в Лужниках.
- Этого не могло быть. Я могу сказать точно, когда начались Лужники, потому что Лужники начались, я извиняюсь, с меня. И я об этом не постесняюсь сказать, так как про это Кагарлицкий в своё время растрезвонил по одному из западных радиоголосов.
- Как это?
- Это интересная история. Я всё-таки не работал в территориальной группе, а только контактировал с такой группой в Кунцеве и участвовал вместе с её членами в каких-то отдельных совместных делах. Но в гораздо большей степени я себя ассоциировал с Историко-архивным институтом, нежели с местом жительства. Тем более, что я часто ночевал там, где ночь застанет. Помнишь, у тебя одно время жил? В институтском общежитии на “Пражской” не раз зависал. Между прочим, пытался там и “альмаматерщиков” вовлекать в неформальные дела. К примеру, с Вадиком Эрлихманом мы там делали посвящённую маёвке ФСОК стенгазету “За социалистическую инициативу”, которую затем вывесили в институте. В МНФ я тоже всегда воспринимался как представитель МГИАИ. И не раз и не два я от имени Координационного совета [МНФ] излагал какие-то вопросы Юрию Николаевичу Афанасьеву (ставя его, например, в известность о каких-то акциях МНФа). На МНФе я, наоборот, рассказывал, например, как я случайно оказался (я не был туда приглашён) на оргсобрании будущей “Московской трибуны” всё в той же шестой аудитории. Так что я себя больше ощущал (и меня так же воспринимали) представителем Историко-архивного института.
- Ну хорошо, я найду в своём архиве ведомость членов Кунцевской группы МНФ и посмотрю, платил ли ты мне членские взносы...
- Очень сомнительно. Я не любил платить вообще никакие взносы, и даже комсомольские платил через пень колоду.
- Но ты отвлекся. Ты начал рассказывать о процессе структуризации МНФ...
- Я ещё раз говорю: я мало что об этом знаю.
- А мне показалось, что ты хотел об этом рассказать, но я тебе перебил.
- Нет, нет. Я хотел рассказать немножко о другом - о подготовке к выборам и участии во всех этих предвыборных баталиях. Как известно, в качестве своего кандидата на Съезд нардепов МНФ выдвинул Сергея Станкевича, который в депутаты благополучно прошёл.
- Кстати, правильно ли я помню, что МНФ выдвигал также Малютина, который, правда, не смог пройти стадию окружного собрания?
- Совершенно верно. И если я чего-то не путаю, то новый 89-й год мы совместно праздновали (может быть, это была и не новогодняя ночь, а старый Новый год)...
- ...Дома у Малютина.
- Это происходило, действительно, дома у всем известного Михаила Валентиновича Малютина.
- Я участвовал в этом мероприятии.
- Хорошо, значит, я чего-то ещё помню.
Я, действительно, не принимал участия в мероприятиях районной группы МНФ за исключением разве что одной акции. Когда по нашему Кунцевскому территориальному избирательному округу кандидатом от демократов выдвинулся Михаил Шатров, то альтернативным ему кандидатом оказался небезызвестный Александр Владимирович Руцкой. Я помню, как Борис Кагарлицкий организовал встречу группы поддержки в квартире Шатрова на набережной Шевченко: мы сидели у него дома и обсуждали, как будут организовываться пикеты в его поддержку...
- Но только на Берсеневской набережной.
- На Берсеневской? А не на Шевченко? Ты тоже там был?
- Это я организовал выдвижение Шатрова, я являлся его доверенным лицом и бывал на заседаниях штаба у него дома - в Доме на набережной.
- Ещё я помню наше стояние возле одного из выходов метро “Молодёжная” и препирания по поводу агитации полковника Руцкого, который приезжал на встречу с избирателями на импровизированный гайд-парк возле метро “Молодёжная”. (В отличие от своего оппонента Руцкой присутствовал на этом пикете.) Помню довольно-таки гневные тирады Руцкого в отношении нашего кандидата вполне в духе риторики квасного патриотизма и наши препирательства с ним. Поэтому, когда я однажды увидел по телевизору Руцкого на трибуне съезда нардепов, я ожидал выступления в духе тогдашних ястребов - полковника Алксниса и Объединённого фронта трудящихся. Но я услышал речи, прямо противоположные ожидаемым.
- Ты говоришь, наверное, уже про 90-й год.
- Неважно. Он выступал от имени Демократической платформы?
- Не Демплатформы, а, наверное, движения “Коммунисты за демократию”, которое он создал, по-моему, в начале 91-го года.
- Я не могу не отметить для истории, что ещё как минимум пару раз сталкивался с ним лоб в лоб. Следующая наша встреча произошло в августе 91-го года в Белом доме, где я увидел Руцкого в бронежилете и с автоматом наперевес. Потом я неоднократно слушал его призывы по внутреннему радио Белого дома. Очередная наша встреча произошла в 93-м году около Белого дома, когда Александр Владимирович устраивал смотр Московского добровольческого полка имени Верховного совета, а сторонники Руцкого скандировали: “Руцкой - президент!”
Я могу вспомнить и другие моменты этой избирательной кампании, если только я не путаю кампании 88-го и 89-го годов.
- В 88-м году выборов на было.
- А когда выдвигался человек с армянской фамилией?
- Олег Ананян?
- Олег Ананян.
- Это было именно в 89-м году: в начале января он попытался выдвинуться в нашем районе.
- Я выступал на встрече Олега Ананяна с избирателями в одном из кинотеатров, который находится, если не ошибаюсь, на Минском шоссе.
- На какой его стороне, если смотреть из центра?
- На левой.
- Это - “Бородино”, который использовался тогда для предвыборных встреч.
- Онанян выглядел довольно-таки карикатурно. (Не знаю, как лучше сказать, чтобы не обидеть его). Притом, что отвечал на вопросы и вёл полемику он достаточно бойко (хотя и не всегда убедительно). Я, так сказать, по долгу службы выступил в его поддержку, но, на мой взгляд, тоже не совсем удачно.
Небольшое отступление. Хотя я и ощущал себя прежде всего принадлежащим к Историко-архивному институту (который благодаря чтениям “Социальная память человечества” и другим акциям, благодаря своему ректору - прорабу перестройки гремел тогда по стране и являлся одним из столпов гласности), мне не удалось вовлечь в структуры МНФ никого из своих сокурсников, которые оказывали ему (в моём лице) лишь какие-то незначительные разовые услуги. Зато когда там появились новые ребята-первокурсники, мне удалось с ними сойтись. (По-видимому, во время разговоров в курилке.) Среди них оказалась группу симпатичных ребят, в числе которых нынешний замдиректора “Полит.ру” Борис Долгин, сменивший тебя в “Былом” в качестве ответсека. (Борис, правда, больше участвовал в наших литературно-издательских делах.)
- А я был ответсеком?
- По-моему, да.
- Я помню лишь, что являлся там каким-то редактором.
- Но, по-моему, числился ответсеком.
- А ты не помнишь, почему он меня сменил?
- По-видимому, мы с тобой начали ссориться.
...Появилась также группа ребят-дембелей, которые не были политиками, но искали приложения своим молодым силам в каком-то интересном деле. Это были славные, очень хорошие ребята - внук поэта Яшина Костя Смирницкий (он был неплохим художником и затем ушёл из института), Андрюша Меженько, Серёжа Садовников и несколько их друзей, которые были менее активны, из-за чего я сейчас уже не помню их по именам. Из них я попытался создать в институте группу социалистов-народников. (Такую группу я организовал, и она вошла в Московский народный фронт.)
В разгар антиельцинской агитации в Москве, когда в качестве альтернативы Ельцину был выдвинут Браков - если я не ошибаюсь, директор 1-го часового...
- Нет, Браков являлся директором ЗиЛа, а директором 1-го часового завода был Самсонов - единственный реакционный депутат, избранный от территориальных округов Москвы.
- А Браков шёл в качестве альтернативы Ельцину?
- Да - по 1-му национально-территориальному округу.
- Пусть так.
Итак, когда Ельцин выдвинулся в качестве кандидата в депутаты, мы с Ефимом, не будучи студентами МГУ, проникли в главное здание университета на предвыборный митинг, проходивший, по-видимому, на втором этаже высотки - в ДК МГУ. В ходе него звучали разные мнения. Кто-то, по-видимому, из числа ставленников номенклатуры, по обязанности клеймил Ельцина и противопоставлял ему Бракова. Но среди сотрудников МГУ было и немало сторонников Ельцина, которые выступали в его защиту. Мы с Ефимом тоже стали добиваться предоставления нам слова и, добившись этого, выступили.
Вообще, Московский народный фронт самым активным образом поддерживал кандидатуру Бориса Николаевича, которого мы, естественно, и в глаза не видывали. (И не только Московский народный фронт, но и другие неформальные объединения. МНФ при этом играл не последнюю роль.) В рамках всего этого в марте был проведён большой предвыборный митинг на... Как эта площадь называлась - Советская?
- Напротив Моссовета?
- Да, да.
- Советская.
- ...На Советской площади, рядом с памятником Долгорукому - “под конём”, как тогда говорили. Наша группа Историко-архивного института, о которой я только что рассказал, вышла на эту площадь с разными агитационными материалами, которые полночи перед тем рисовал Костя Смирницкий. Поскольку мы были среди устроителей этого митинга не самыми главными людьми, то стояли где-то на обочине, ближе к скверику около Центрального партархива. Но неожиданно для самих себя мы очутились рядом с милицейским автобусом. В какой-то момент генерал Мыриков, возглавлявший тогда московское управление...
- Начальником ГУВД являлся тогда генерал-лейтенант Богданов, а присутствовавший на многих митингах генерал-майор Мыриков был его заместителем.
- Я готов согласиться на это уточнение. Но, так или иначе, когда генерал Мыриков то ли подъехал к этому митингу, то ли вышел из своего штабного автобуса, активисты нашей группы Историко-архивного института окружили его и взяли в плен. (Поскольку, как я уже говорил, в ней состояли молодые ребята, только-только “откинувшиеся” дембеля, то им было по кайфу захватить в плен генерала.) После этого к нам подошли и другие участники митинга, взявшие нас в плотное кольцо, в результате чего генерал Мыриков оказался один на один с нами. Кстати, в первый момент меня там даже не было рядом, - мои ребята взяли его без моего участия. И только когда он спросил, с кем ему вести переговоры, ребята проложили мне дорогу, и я подошёл к генералу Мырикову. Не помню всех подробностей нашего разговора, но могу сказать, что я потребовал у него предоставления нам микрофона, поскольку у наших ораторов никаких громкоговорителей, кроме матюгальников (то есть мегафонов), не было.
- Какого микрофона?
- На этом милицейском штабном автобусе имелась громкоговорительная установка. Конечно, линчевать мы его не собирались, но народ начал действительно очень сурово требовать от него предоставления нам микрофона, крича при этом про гласность и перестройку. Генерал Мыриков поинтересовался у меня, кто я такой. Я представился и назвался представителем Московского народного фронта. И произошла удивительная вещь: растерянный генерал Мыриков начал махать рукой в сторону автобуса и кричать, чтобы нам дали микрофон. Через головы окружавших нас принесли этот микрофон, и митинг продолжался уже с его помощью. А находилось на площади, по позднейшим оценкам, до пятидесяти тысяч человек. Не согласен?
- Там столько не могло поместиться.
- Вся Советская площадь была полностью (до Моссовета) запружена народом и, естественно, движение на Тверской перекрыто. Конечно, там находились не только участники митинга: к нему, как к магниту, прилипали прохожие. Иначе почему Мыриков пошёл на переговоры с нами? Он потерял контроль над ситуацией и невольно стал нашим сообщником.
Первым, по-моему, выступил сам Мыриков, объявив о том, что сейчас к собравшимся обратиться представитель Московского народного фронта. Затем я, взяв микрофон, попросил толпу пропустить к нам представителей Координационного совета Московского народного фронта, которые возьмут на себя ведение митинга. Через несколько минут к нам протиснулся Борис Кагарлицкий. Вторым, если память мне не изменяет, либо Андрей Грязнов, либо Виктор Кузин (активисты ДС, - АП). Если я не ошибаюсь, Борис Кагарлицкий обратился к собравшимся от имени Координационного совета МНФ и бросил в толпу лозунг: “Если мы едины - мы непобедимы!” Кагарлицкий также призвал собравшихся прийти через несколько дней в Лужники, и назвал число...
- 26 марта.
- По окончании митинга на Советской площади, когда основная масса его участников уже разошлась, когда было восстановлено движение по Тверской, когда на площади оставались сначала сотни, а затем лишь десятки людей, и митинг начинал походить на гайд-парк, я неоднократно выступал (уже через матюгальник) в поддержку призыва прийти в Лужники. Кстати, на этом митинге я встретил и свою бывшую сослуживицу по ЦГАОРу Леночку Данилину (активистку ДС, - АП). Знаком, наверное, с Еленой Анатольевной?
- Не то слово. Только никогда не знал, что она - Анатольевна.
- Поняв, во что мы себя ввергли захватом генерала Мырикова и (не сомневаясь, что наши физиономии были зафиксированы различной аппаратурой), мы решили держаться вместе - всей этой группой Историко-архивного института - и во избежание возможного задержания отправились ночевать к одному из наших парней - Саше. Он был сыном железнодорожника и жил в каком-то глухом месте за Тремя вокзалами, где дома железнодорожников примыкают непосредственно к путям. В таком домике, построенном пленными немцами, мы и остались на ночь. Стали слушать “голоса” и вдруг слышим, как Боря Кагарлицкий рассказывает о только что прошедшем митинге и упоминает нас. Не помню, называл он нас по именам или нет, но рассказал, как группа ребят Историко-архивного института захватила генерала Мырикова.
А потом начались митинги в Лужниках, с которых, по сути дела, разрозненное неформальное движение стало превращаться в массовое демократическое движение. Естественно, я участвовал не во всех из них, но, наверное, в половине или большей части. На одном из них в весеннюю пору (наверное, в мае) туда приехал выступать Ельцин. Там я сталкивался и с Борисом Николаевичем, и с Андреем Дмитриевичем. Имеется замечательная фотография, на которой Сахаров стоит около трибуны под нашим (социалистическим) красным знаменем. (Это был, по-видимому, флаг уже не СИ, а создающейся Социалистической партии.)
- Этот эпизод упоминает в своих воспоминаниях о митинге 21 мая Шабад. (См. интервью Шабада)
- Возможно, это было 21 мая.
Помню первый лужниковский митинг... Впрочем, может быть, ты прав, и он был не первым, и какие-то небольшие манифестации собирались там и до этого. Но я имею в виду начало целой серии массовых митингов, на которых выступал уже и я. Например, на митинге в конце мая там я выступил почти сразу после Ельцина.
Я помню своё выступление на том митинге с участием Ельцина и Сахарова. Выступал я уже не от имени МНФ (поскольку от МНФ там было достаточно ораторов - Кагарлицкий, Станкевич), а от имени САМИ - Советской ассоциации молодых историков. На этом митинге я впервые озвучил лозунг многопартийности, сказав, что уже создана оппозиционная партия “Демократический союз” и что создаётся Социалистическая партия, и выступил с призывом к многопартийности.
Кстати, я себя видел в одном из первых фильмов о Ельцине (это был четырёхсерийный фильм Свердловской киностудии). В одном из эпизодов этого фильма я (в тельняшке и в армейских кирзачах) выступаю в роли этакого “боевика” МНФ из числа тех, что цепочкой окружал трибуну и осуществлял доступ к ней.
- Ты забыл о том, что эту дружину создал я к митингу 26 марта.
- Возможно.
В числе событий 89-го года следует упомянуть и маёвку, которая состоялась во многом благодаря инициативе Гришина. Однако эта маёвка была уже совершенно не похожа на маёвку 88-го года. Количество её участников было на порядок меньше, и в ней принимали участие в основном те ребята, которые затем вошли в предшествовавший Соцпартии МКНС (Московский комитет новых социалистов).
- Я не входил в МКНС, но в этой маёвке участвовал.
- Конечно, присутствовали на ней не только социалисты, но и другие люди, приглашённые по линии МНФ. Но уже не было КАС-овцев, у которых в эти дни проходил учредительный съезд. С этого съезда приехал только Саша Шубин, который привёз с собой Петра Петровича Сиуду. Ты, наверное, прекрасно помнишь эту встречу с Сиудой и Шубиным?
- Нет, уже не помню.
- Они приехали под вечер второго дня маёвки, когда мы уже собирались возвращаться. (Обратно мы ехали вместе.) Шубин как трезвенник был в полной норме, а вот Сиуда приехал слегка (а может, и не слегка, а изрядно) выпивши. (Ничего предосудительного я в этом не вижу, так как за пару часов до этого он был освобождён после задержания за участие в несанкционированном митинге.) Кстати, во второй день на маёвку приехал и мой отец.
Я прочёл там импровизированную лекцию о типологии освободительного движения, общественных организаций, о том, как из кружков, групп и протопартий образуются партии. (Многопартийность тогда являлась моей идеей фикс.) Выступивший после меня Сиуда повторил у костра свой интересный мемуарный рассказ о событиях в Новочеркасске в 62-м году. Поскольку он был под шафэ, то и свой рассказал он снабдил новыми подробностями, деталями, прибамбасами.
- Это - единственный эпизод с той маёвки, который мне смутно припоминается. (Если не считать, конечно, того романтического эпизода, когда всю ночь напролёт мы с очаровательной Галей Зайцевой читали друг другу стихи наших любимых поэтов.)
- Ну а затем началось создание МКНС...
- Мне кажется, что создание МКНС относится к более позднему времени. С маем же 89-го года связано другое интересное событие с твоим участием - учреждение в Музее декабристов какой-то ассоциации независимых историков. Оно проходило в субботу то ли накануне открытия I съезда нардепов, то ли после его открытия. На этом мероприятии присутствовала наша с тобой знакомая по Историческому музею Марина Тугус и неизвестные мне раньше “молодые историки” Евгений Кожокин и Арсений Рогинский. Вёл конференцию ты, но иногда передавал её ведение мне. Что это было за мероприятие?
- Интересный вопрос. Я его не помню. Надо смотреть хронику, которую мы публиковали в “Былом”. Я помню единственный визит Рогинского в Музей декабристов, когда он привёл с собой замечательного старца - своего знаменитого учителя профессора Владимира Владимировича Пугачёва, в честь которого сейчас в Саратове проводятся исторические чтения. Скорее всего, это в тот день и было. Пугачёв на собрании не выступал, но после окончания заседания Рогинский нас с ним представил друг другу.
К этому времени относится ещё одно мероприятие с моим участием. По-видимому, уже после моего выступления в Лужниках с призывом к многопартийности (наверное, уже в начале июня) состоялся довольно-таки большой митинг, организованный, в основном, “Мемориалом”. Он, конечно, не был столь велик, как тот митинг в Лужниках, но тысяч пять-десять человек в нём участвовали. Проходил он на сей раз внутри Парка Горького в каком-то летнем театре, а не на том месте при входе в парк, где группа первых “мемориальцев” обычно собирала подписи. Митинг вёл представитель Марксистской платформы (на самом деле, Демократической платформы,-АП) Игорь Чубайс. Я опять выступил на нём с призовом к многопартийности...
- Митинг “Мемориала” в Парке культуры состоялся 7 мая. В прошлом году я прослушал его фонограмму, однако не помню твоего выступления на нём.
- Меня трудно не вспомнить, потому что все митингующие ржали, когда я, говоря о многопартийности, эмоционально размахивал руками. В какой-то момент я, клеймя “бюрократов кремлёвских”, резко развернулся с целью показать рукой на Кремль, но вместе этого попал прямо в рыжую бороду Игоря Чубайса. Впрочем, там мог проходить не один митинг “Мемориала”.
Хотелось бы вспомнить и моё перманентное участие в знаменитом Гайд-парке около редакции “Московских новостей” на Пушкинской площади, где вывешивались газеты, которые невозможно было приобрести. (Мне даже пришлось закадрить одну киоскёршу в довольно отдалённом от центра месте Северо-запада Москвы для того, чтобы она откладывала мне “Московские новости”.) Тогда за газетами выстраивались огромные очереди, “Московские новости” в киосках не залёживались, и поэтому все читали их около здания редакции, где они вывешивались на специальных планшетах. Возле них бесконечно возникали дебаты, споры, обсуждения прочитанных статей - такой непрекращающийся гайд-парк. Однажды в октябре 89-го года я вместе со своей группой Историко-архивного института участвовал там в мини-акции, вывесив стенгазету наподобие тех, что мы делали с Вадимом Эрлихманом. Она была посвящена памяти Марии Спиридоновой и напоминала об исполняющихся в октябре её 105-летии и годовщине расстрела (в 41-м году). Газета эта тоже подвергалась публичному обсуждению.
- А что с упомянутыми тобой мероприятиями 7 ноября?
- Эти демонстрация и митинг проходили 7 ноября 88-го года. (А не 89-го, когда были совсем другие обстоятельства.) В них наряду с МНФ-овцами участвовал и Гдлян, который взаимодействовал с Московским народным фронтом.
А к концу 89-го года относится другое памятное мне событие. 14 декабря 89-го года я находился в Киеве на Декабристских чтениях. Услышав сообщение о смерти Сахарова, я резко сорвался с чтений, взял билет и приехал в Москву. Видя, что уже не успеваю отвезти вещи домой, я еду с вокзала в Историко-архивный институт, оставляю вещи там и устремляюсь на станцию метро «Фрунзенская». Но на прощание с Сахаровым я не успел, - похоронная процессия уже ушла в сторону Лужников. Принимаю решение идти ей вослед.
Дохожу до станции метро «Спортивная» и вижу металлические барьеры, которыми были перегорожены проходы под мостом по дороге в Лужники. То есть колонна уже прошла, и всем опоздавшим путь вслед за ней оказался перекрыт.
А люди к этому месту продолжают подтягиваться. Их тоже не пускают. Растёт возмущение. Надо что-то делать. Решение приходит сразу. На мне - значок народного фронта. Мы с несколькими крепкими молодыми людьми, глядя в глаза друг другу и понимая всё без слов, сговариваемся и создаём бригаду прорыва...
- ...Боевую дружину.
- Да. Нас - мужиков - уже, наверное, с полсотни.
- Что, народ продолжал подтягиваться вслед за колонной самотёком?
- Да, идут самотёком. Да, всё время, конечно, подходят и подходят люди.
Наконец, собрав ударный кулак, мы начинаем штурм барьеров. Завязываются короткие ожесточённые схватки, и мы просто сметаем эти барьеры вместе с ментами. Интересно, что всё происходило безмолвно: и менты ничего не кричали, и народ особенно не кричал, - все понимали нелепость происходящего.
Не знаю, прошли ли все из тех, кто подтягивался туда самотёком. Я слышал потом, что и другие люди таким же образом прорывались в Лужники. Так что наш эпизод не был единичным.
На траурный митинг мы подошли своевременно, и я смог даже оказаться совсем рядом с выставленным там гробом. Более того, я увидел там уже упоминавшегося Диму Сахарова, с которым не виделся несколько лет и к которому подошёл поздороваться. Всё это происходило на том самом месте в Лужниках, где ещё за полгода до этого я видел живого Сахарова и фотографировал его вместе с Боннэр. Точнее, снимал тогда не я, а отличный фотограф, сотрудник Государственного исторического музея Дима Димментмант (правильно: Диментман, - АП). Он, между прочим, сделал целую плёнку снимков 106-летненй эсерки Ольги Петровны Тарасовой, один из которых появился потом в «Неделе», где я опубликовал статью в её память. А встреча с живым Сахаровым в тех же Лужниках была памятна мне ещё и тем, что в тот день я познакомился с моей любимой (в те годы) партнёршей Ларисой Т. - сексопильнейшей Ларкой.
“Мемориал”
- Расскажи, как создавался “Мемориал”.
- Я знаю массу интересных подробностей. Я уже упоминал американского историка Владимира Бровкина, с которым я познакомился, когда его вместе с голландским историком, специалистом по эсерам Марком Янсеном привёл в Историко-архивный институт для выступления один хмырь из Института истории Академии наук. (Не буду его называть. Скажу лишь, что это был специалист-разоблачитель по непролетарским, антисоветским партиям.) Янсен выступил с интересным рассказом, а тот хмырь - с комментариями к нему. Это происходило, кстати, не в шестой аудитории, а... Какая там на первом этаже находится напротив шестой ещё одна большая аудитория? Вторая что ли?
- Не помню - я в ней редко бывал.
- Так вот. Он настолько похабно комментировал это выступление, что я не мог не возмутиться. Я встал и сказал: “А мы вот думаем совсем иначе. Нам гораздо интереснее слушать г-на Янсена без Ваших комментариев”. Мужик этот, не ожидая такого напора, как-то растерялся. Там мы с Бровкиным (не помню, выступал ли он тогда) и Марком и познакомились. Мы стали контактировать, и я пригласил Бровкина с его тогдашней женой-очаровашкой на митинг 28 мая 88-го года.
К чему я всё это говорю? Дело в том, что от Володи Бровкина я услышал имя Арсения Рогинского. Услышал не впервые, потому что ещё до армии, когда я занимался декабристами и начинал писать свою первую большую исследовательскую работу - статью о смоленских вольнодумцах (она была впоследствии опубликована в саратовском межвузовском альманахе “Освободительное движение в России”), мне приходилось обращаться к старым (70-х годов) номерам этого альманаха, в которых я встретил две интереснейшие статьи Бориса Равдина и Арсения Рогинского. После этого Арсений Рогинский напрочь исчез из декабристоведения и, вообще, из историографии. Человек опубликовал две интересных статьи, с которыми я работал и на которые ссылался в своём исследовании, а потом потерялся.
И вот в 88-м году это имя упоминает мне Бровкин совсем в другой связи - рассказывая о том, что, по его сведениям, имеется такой человек - Арсений Рогинский, который тоже занимается историей социалистов и который недавно освободился из заключения. И даёт мне его телефон. Я звоню Арсению Борисовичу, представляюсь и прошу аудиенции. Он меня приглашает к себе домой на Шаболовку. Ну не к себе, а к Кате Великановой - первой жене Сани Даниэля, на которой Арсений женился после освобождения и после того, как он перебрался в Москву. (Он - ленинградец. Учился в Тарту у Лотмана, защищаться должен был в Саратове у Пугачёва, но произошла эта посадка, связанная с изданием альманаха “Память” и, между прочим, небезызвестным путинским дружком г-ном Черкесовым.)
Я прихожу на встречу. А там, кроме самого Рогинского, находится также Даниэль. А надо сказать, что у Арсения тогда было очень много лагерных замашек. Поскольку, хоть я и член Совета НИПЦ “Мемориал”, но никогда официально не вступал в него, и меня оттуда трудно исключить, скажу, что у Рогинского и сейчас много разных замашек - немного авторитарных, что ли. (Впрочем, Рогинский хотя бы не такой самодур, как Егор Яковлев, у которого я работал в “Общей газете”. Кстати, к обоим я отношусь вполне нежно.) И это не удивительно. Я тоже тогда был свежеиспечённым дембелем, и у меня, наверное, тоже были дембельские замашки. В общем, у Рогинского время от времени прорывались какие-то характерные лагерные фенечки. И вот мне показалось, что Рогинский с Даниэлем взяли меня - незнакомого им человека - в перекрёстный оборот и завели со мной разговор (и о декабристах, и об эсерах, и о других социалистах), больше походивший на допрос. Мне показалось, что тем самым меня одновременно и проверяют. Например, мы ведём непринуждённый разговор и вдруг - раз, мне резко задаётся какой-то вопрос по узкой теме. Естественно, если я - засланный казачок, то должен растеряться и не ответить, даже если и готовился к общему разговору по этой тематике. Но, вроде бы, это испытание я прошёл, и мы нашли общий язык.
Я не помню всех подробностей состоявшегося разговора, но помню одну фразу. Арсений Борисович Рогинский, который всю новейшую историю ассоциируется с “Мемориалом” (что верно, поскольку и весь сегодняшний “Мемориал” - его рук дело), на этой нашей первой встрече (происходившей, очевидно, в июне 88-го года) задал мне вопрос: “Что из себя представляет группа “Мемориал”?” Тут же, поскольку Рогинский не был ещё вхож в Историко-архивный институт, последовали вопросы о Юрии Афанасьеве: “Насколько искренен Юрий Афанасьев, насколько с ним можно иметь дело”? Я изложил своё видение. А спустя годы обнаружил в мемуарах академика Сахарова фразу о том, как несколько “молодых людей” (в том числе Рогинский и Самодуров) приходили к нему с предложением возглавить “Мемориал”.
Затем “Мемориал” стал развиваться. Он перерос рамки инициативной группы, повсеместно стало структурироваться “мемориальское” движение. К этому процессу были подключены творческие союзы - Союз писателей, Союз кинематографистов, Союз художников и так далее. В Доме кино прошла первая предконференция, которая, я уж не помню почему, не вылилась в первую конференцию (то ли документы не были готовы, то ли ещё что-то), хотя на ней и присутствовало целое созвездие знаменитостей - и Окуджава, и Корякин, и Адамович, и Афанасьев. (Кого там только не было!) Пройти туда было не так просто, хотя там работала только общественная охрана. И поскольку, как я уже говорил, я никогда не вступал в “Мемориал”, то мне Дима Леонов вручил чужой пригласительный билет с чьей-то вычеркнутой фамилией, переправленной на мою.
Происходили и какие-то эксцессы. Представители творческих союзов стали обвинять ДС-овцев (а там находились Кузин и Юра Скубко) в провокационных действиях и требовать оградить себя от экстремистов. В ответ выступивший чинуша из союза получил в фойе от кавалергардского роста и вида Скубко звонкую пощёчину.
- Буквально пощёчину?
- Это была настоящая пощёчина. Кто-то, по-моему, даже снял этот эпизод на камеру.
Помню и другие скандалы. Когда кто-то из чиновных людей в президиуме позволил себе сказать что-то нелицеприятное о Солженицыне, то зал загудел и все повскакивали со своих мест. Начались крики и гомон. Громче всех, как всегда, кричал Дима Юрасов с его иерихонской глоткой.
В общем, эта предконференция носила достаточно сумбурный характер.
- О каких чиновниках идёт речь, если в мероприятии участвовали общественные организации?
- ...И творческие союзы, которые имели правления. А в них имелись освобождённые функционеры.
- Но к тому времени в этих творческих союзах уже произошли перевороты, и к руководству в них пришли весьма демократичные люди. Во всяком случае, в Союзе кинематографистов. В Союзе писателей, пожалуй что, нет. Про тогдашний Союз художников я ничего не могу сказать, хотя в начале 90-х он уже фигурировал в качестве однозначно демократической организации.
- Присутствовали не только эти три союза, - их было больше. Видимо, был ещё Союз архитекторов и другие. Ведь мемориальское движение было многослойным. С одной стороны, в нём участвовали возникавшие снизу инициативные группы, а с другой, поскольку власть сама продекларировала и начала процесс реабилитации (во главе которого был поставлен Александр Яковлев), в нём присутствовали, естественно, представители КПСС и каких-то других властных структур.
Я помню сильное впечатление, которое произвёл там показ документального фильма о разгоне митинга в... Как называется это местечко в Белоруссии?
- Куропаты. Это мог быть фильм минских кинодокументалистов Аркадия Рудермана и Юрия Хащеватского.
- Учредительная конференция “Мемориала” состоялась в начале 89-го года в ДК МАИ. В качестве почётного председателя на неё присутствовал Сахаров. Посты сопредседателей заняли Карякин, Адамович и Афанасьев. Это мероприятие организовал Володя (Владимир Николаевич) Лысенко, возглавлявший тогда известный в неформальном сообществе клуб при ДК МАИ, в котором происходило немало интересных собраний и вечеров, на которых сам я, правда, почти не бывал. Но не только он, конечно. Активно действовала “молодёжь” - приехавшая из Одессы Лена Жемкова, Олег Орлов, Татьяна Касаткина и другие. Все они сейчас - в руководстве “Мемориала”.
К числу первых больших мемориальских акций наряду со сбором подписей относились и историко-просветительские выставки, которые проходили в Центральном доме художника на Крымском Валу и где-то в Измайлово. (Видимо, речь идёт о знаменитой выставке в ДК МЭЛЗ, - АП.)
В это время “Мемориал” базировался в трёх точках Москвы. Для официальной приёмной арендовалось квартира где-то в районе “Аэропорта”, где я никогда не был. Бесконечные неформальные заседания и встречи, в том числе с людьми из-за рубежа, проходили на квартире Рогинского на Шаболовке. (Кстати, тогда же я то ли у Рогинского, то ли на первых тусовках “Мемориала” познакомился с Вячеком Игруновым.) Когда у Рогинского родился сын Шурик, чаще стали собираться у Никиты Охотина в знаменитой квартире Шпетов-Поливановых недалеко от Зубовской площади. Никита носил тогда большую бороду...
- ...И широкополую шляпу.
- Шляпу он не носил.
- Разве не он ходил в широкополой шляпе?
- Нет. В широкополой шляпе я помню одного ДС-овца, который до сих пор торгует какими-то газетами и пьёт водку на “Китай-городе”
- Да, это - Саша-Виктор Судаков.
- Конечно. И я тоже одно время ходил в широкополой шляпе. (Я её потом потерял.)
Охотин тоже учился в Тартуском университете, и про него ходила присказка (исходившая, видимо, от тамошних филологинь): “На безрыбье и рак рыба, а Никита - кит”.
А особняк в Малом Каретном “Мемориал” получил позже (наверное, в 90-м году) от Моссовета, в который провёл своих депутатов, например, Виктора Антоновича Булгакова. Среди депутатов был и близкий “Мемориалу” Ковалёв (хотя я и не знаю, сразу ли Сергей Адамович вступил в “Мемориал”), который в Верховном совете РСФСР возглавил Комитет по правам человека. Его помощниками тогда стали Олег Орлов, и, если не ошибаюсь, Рогинский.
Хочется вспомнить ещё 30 октября 90-го года, когда состоялся первый не разгонявшийся митинг в память о Дне политзаключённых. В тот день в скверике возле Политехнического музея на Лубянской площади был открыт Соловецкий камень, а на организованном “Мемориалом” митинге выступали легендарные колымчанки - Зоя Дмитриевна Марченко, Паулина Мясникова... Мне тоже предоставили слово, но я ограничился чтением своего стихотворения, посвящённого памяти умершей 6 июля Ольги Петровны Тарасовой, муж которой - бывший министр земледелия Дальневосточной республики - тоже побывал на Соловках. Это стихотворение и написанной мной некролог были напечатаны в газете ДС “Свободное слово”, куда я передал их через Володю Матвеева.
Когда в “Мемориале” начала вырисовываться своя генеральная линия партии, появились разные левые оппозиции и правые уклоны и началась борьба с ними и чистки, то из “Мемориала” были удалены или сами удалились такие фигуры, как Юрий Самодуров, Дмитрий Юрасов, Антонов-Овсеенко и другие оппозиционеры, которые были смяты генеральной линией партии. Таким образом, “Мемориал” в каком-то смысле повторил модель той самой внутрипартийной борьбы 20-х годов, о которой нет смыла напоминать. А вот Дима Леонов, его супруга Нина Брагинская, Марина Морозова, Виктор Булгаков после 93-го года, по-моему, равноудалились сами.
“Народный архив”
Я думаю, что теперь целесообразно перейти к Народному архиву, тем более, что моё руководство отделом неформальных общественных организаций Центра документации “Народный архив” открывало мне двери в разные неформальные сообщества.
- Ты хочешь сказать, что ты работал в “Народном архиве”?
- Да, вот именно. Я присутствовал при его учреждении и возглавлял названный отдел с самого создании архива.
- Когда это было?
- Это происходило в 89-м году. Была реализована встречная идея нескольких человек, в частности, Клуба "Устная история" в МГИАИ, в работе которого принимали участие я и Максим Никулин. Клуб в это время возглавлял доцент МГИАИ Валерий Олегович Сидельников, а активное участие в работе принимал Никита Охотин (от “Мемориала”), а также небезызвестный ныне телепродюсер Дарья Хубова, которая и по сей день руководит лабораторией устной истории РГГУ. Не помню точно, сразу или чуть позже к этой работе подключилась Татьяна Горячева (ныне - директор Российского госархива литературы и искусства), которая занималась видеоматериалами. Эти люди и объединились в проекте Центра документации “Народный архив”, во главе которого встал близкий в тот момент к Афанасьеву Борис Семёнович Илизаров.
От меня исходила инициатива сбора документов неформальных организаций, и посему совершенно логично этот отдел возглавил я. (Когда на четвёртом курсе все мои сокурсники проходили практику в каких-то государственных архивах, я был оставлен для прохождения практики в этом архиве.) Повторю, что моё положение в “Народном архиве” в качестве независимого историка открывало мне двери на заседания самых разных организаций - от Демократического союза до правых и левых групп.
При этом мы собирали документы не только современных нам организаций, но и тех, что существовали раньше. В частности, одна из студенток-первокурсниц под моим руководством собирала материалы о группе молодых социалистов и для этого интервьюировала Кагарлицкого, Кудюкина, Андрея Фадина. Другие люди занимались изучением КАСа, правых организаций и иных структур. А надо сказать, что тогда существовала полная путаница и своеобразная историческая аберрация с понятиями “левый” и “правый”. Помню статью Кагарлицкого на эту тему с названием из Маяковского: “Правая, левая где сторона?” Правыми именовали ультрапатриотов, а левыми - радикальных демократов...
- Правыми тогда называли консервативных коммунистов.
- Нет, правыми, называли общество “Память” и различных русских националистов.
- Правыми всегда именовали деятелей типа Лигачёва.
- Как же в таком случае именовали “Память”?
- Этого я не помню, но думаю, что просто националистами. А определение “Памяти” как правой организации правильно. И это точно, что до начала 90-х годов в прессе и обществе правыми называли ультракоммунистов.
- Ничего подобного. Именно об этом писал Кагарлицкий и, несколько позже, Борис Славин. Но не в этом дело. Я хочу сказать, что спектр организаций, изучаемых “Народным архивом”, был широк, и мне приходилось вести переговоры с представителями целого рядом неформальных организаций, которых я приводил на Никольскую (дом 11,-АП), где тогда размещался архив. Я встречался с Виктором Сокирко, Александром Чуевым, Валерием Абрамкиным, Олегом Румянцевым, Абовиным-Егидесом, Игорем Царьковым и много ещё с кем. Частенько приходилось мне пересекаться на этой почве и с коллегами-конкурентами - Александром Суетновым (создавшим Независимую библиотеку) и Леной Струковой (формировавшей отдел альтернативной печати в Исторической библиотеке).
Велись переговоры и о передаче в “Народный архив” писем, которые тогда в великом множестве приходили в периодические издания. (Я и сам сдал туда часть своего архива и редакционный архив журнала “Былое” - подготовительные материалы, переписку, которую мы вели с нашими корреспондентами.) Для этого Андрей Чернов (сотрудник журнала “Огонёк”, - АП), не раз бывавший в клубе “Былое”, свёл меня с Валентином Юмашевым, заведовавшим тогда в “Огоньке” как раз отделом писем. А затем через Чернова и Владимира Вигилянского (который ныне является священником университетского храма святой Татьяны-Великомученицы) устроил в “Огоньке” публикацию нашумевшей статьи Илизарова об архивах.
Активно работали над сбором документов и ребята из той группы Историко-архивного института, с которыми мы пленили генерала Мырикова. Помнится, они собирали разнообразные предвыборные материалы - листовки, плакаты. Позже подключился к этой деятельности и работавший прежде, если я не ошибаюсь, в Архиве древних актов Сергей Пашков, ныне - известный тележурналист. Когда я покидал стены института, именно Пашков заменил меня в отделе неформальных организаций.
Надо сказать, что мои отношения с Илизаровым складывались непросто. И не только у меня, но и у многих других с ним были натянутые отношения. В частности, насколько я понимаю, между Илизаровым и Афанасьевым в какой-то момент тоже пробежала чёрная кошка. Поэтому после окончания института я не остался работать в “Народный архив”, а был приглашён Владленом Сироткиным в Дипломатическую академию в качестве учёного секретаря “Дипломатического ежегодника”. (С Сироткиным я познакомился в Саратове осенью 89-го года на конференции молодых историков, где мы с Андреем Исаевым получили памятные подарки: я - за работу о декабристах, Андрей - за работу о Бакунине.)
У тебя есть какие-нибудь вопросы на эту тему?
- Да. В конце лета 90-го (или, может быть, 89-го?) года ко мне по рекомендации (и чуть ли не с соответствующим письмом) моего доброго знакомого Уражцева приехали за материалами для какого-то, как мне кажется, неформального архива два паренька, которых я до того не знал - Борис Яблочник и Саша Магид. Они работали для “Народного архива”?
- Думаю, что нет. Я их не знаю.
Московский комитет новых социалистов
Пожалуй, я сейчас и не вспомню обстоятельств создания в недрах Московского народного фронта этой структуры. Помню, что к этому времени между собой мы чётко фиксировали наличие в МНФ двух крыльев. Левое, социалистическое крыло МНФ объединяло продолжателей дела ФСОК. Правое крыло (если правильно использовать термины) больше тяготело к объединению абстрактных демократов - тому, что в итоге вылилось в “ДемРоссию”. Если в первом из них состояли такие создатели МНФ, как Кагарлицкий, Малютин, [Виталий] Пономарёв, Александр Гришин, Галя Зайцева, то ко второму принадлежали Боксер, Шнейдер и так далее.
Активными деятелями МКНС стали и некоторые молодые товарищи, пришедшие в МНФ несколько позже меня тоже через группу “Социалистическая инициатива”, такие как Ефим Островский, Станислав Розмирович, Лёша Глубоцкий. Сергей Борисович Чулок не принадлежал к молодой поросли МНФ, но относился, как мне кажется, к волне пришедших в МНФ позже меня. Дальнейшей судьбы Чулока я не знаю (он стал автором газеты “Солидрность”, - АП), а вот Станислав Розмирович вскоре после этого был избран депутатом одного из районных советов, так же как и другой активный деятель МКНС - Саша Абрамович...
- ...Который стал депутатом Дзержинского райсовета.
- ...Дзержинского райсовета, столь мне памятного тем, что именно в его стенах я в сентябре 93-го года выступил с призывом к созданию добровольной санитарной дружины имени Максимилиана Волошина, которая была создана и задействована в событиях 93-го года. (Именно Абрамович тогда предоставил мне слово.)
Члены МКНС носили особый “партийный” значок, но рисунка его не помню. Я сначала носил самодельный значок МНФ, а позже - очень красивый значок, на котором изображены руки, разрывающие колючую проволоку. Говорили, что Кагарлицкий заказал его в Италии. Раздавали его, кажется, на съезде Соцпартии. А ещё позже я сменил его на самодельный значок Товарищества социалистов-народников с изображением набатного колокола. Имелся у меня и значок КАС, штамповавшийся в Швеции.
Я идентифицировал себя с наследниками неонароднических партий, тяготел к левому крылу МНФ, и поэтому моё вхождение в МКНС было естественным. (Забегая вперед, скажу, что я, хотя и участвовал в съездах Социалистической партии и Партии труда, но членом их не стал.) Я участвовал в различных собраниях и акциях МКНС, позиционируя себя как социалист-народник.
Остановлюсь на собрании МКНС в одной из поточных аудиторий 1-го гуманитарного корпуса МГУ накануне Дня политзаключённого 30 октября 89-го года. На этот день со стороны “Мемориала” и других демократических организаций была запланирована большая акция - цепочка со свечами вокруг Лубянки. На тот же день был запланирован и митинг Демократического союза - как всегда, на Пушкинской площади. На собрании я взял слово и попросил товарищей по МКНС принять участие в этом митинге, аргументируя тем, что это - наш прямой долг и обязанность, потому что наши предшественники - социалисты 20-х годов - более чем кто-либо многократно подвергались репрессиям. На отдельные возражения в том духе, что в этом митинге будет участвовать Демократический союз, позицию которого большинство членов МКНСа не разделяло, я отвечал, что это акция посвящена памяти жертв всех репрессий, и если мы хотим помнить о репрессированных социалистах, то должны принять в ней участие независимо от того, будет в ней участвовать Демсоюз или нет.
И вот мы приходим на Лубянку и со свечками в руках участвуем в общей цепочке. Когда заканчивается официально разрешённое мероприятие, разные радикальные элементы начинают призывать присоединиться к ДС-овцам, митингующим на Пушкинской площади...
- Радикальные элементы в МНФ?
- Не внутри МНФ! Я не могу сказать, кто это был конкретно, но в том стоянии и цепочке участвовало много потомков репрессированных и представителей самых разных организаций, которых хватило на то, чтобы окружить всю Лубянку. Это была акция “Мемориала”, но, может быть, в ней участвовали и отдельные ДСовцы, которые входили также в “Мемориал”.
...В общем, старики расходятся и идут в метро, а группа численностью от трёхсот до пятисот человек собирается и начинает движение: переулками выходит на Петровку и двигается по Петровке в сторону Пушкинской площади на соединение с митингом, проводимым Демсоюзом. И тут мы видим цепочку ОМОНовцев, перегородившую нам дорогу в районе Высокопетровского монастыря. Колонна разворачивается и переулками просачивается на Пушкинскую улицу. Проходя мимо здания тогдашнего Центрального партархива с барельефами Маркса, Энгельса и Ленина на фасаде, мы начинаем какое-то вполне антисоветское скандирование. Затем мы пытаемся дойти до Пушкинской площади, но видим, что тот митинг уже разогнан (я потом много читал о нём, и у меня до сих пор хранится номер “Свободного слова” с фотографией Андрея Грязнова, произносящего речь в окружении ОМОНовцев с телефонной будки) и что на площадь пробиться невозможно. Дорогу туда преграждали цепи ОМОНовцев в касках, с дубинками и со щитами.
Начался “винт”. Тех, кто был во главе колонны, свинтили ещё около Высопетровского монастыря, и колонна наша уже прекратила быть колонной и превратилась в аморфную массу, которая растеклась по переулкам и с которой уже было не понятно, что делать дальше.
В это момент я держался рядом с представителями МКНСа Ефимом Островским, Станиславом Розмировичем и Сергеем Борисовичем Чулоком (который совершенно случайно оказался на этой акции, приехав на неё с большим портфелем, набитым самиздатовскими бумагами, для того, чтобы кому-то их передать). Но радикализация настроений происходила прямо в ходе этой акции прямого действия, и мы с Ефимом, посовещавшись, решили взять инициативу на себя и, развернув остатки колонны, по примыкающим к Пушкинской улице переулкам увели народ на Тверскую. (Этому способствовало то, что у нас был мегафон, который поочерёдно переходил то к Ефиму, то ко мне.) К нам присоединились люди, прорывавшиеся на Пушкинскую площадь, и всего нас оказалось человек 150-200. Где-то около Елисеевского мы выстроили колонну, перевели её через Тверскую (остановив на ней движение) и привели к ступеням Моссовета, где, передавая мегафон друг другу, мы с Ефимом открыли митинг, посвящённый дню 30 октября.
Продлился наш митинг не более пяти-семи минут. С Пушкинской подъехал автобус с ОМОНом. Пару минут народу, который стоял вместе с нами на ступеньках, удавалось сдерживать натиск ОМОНа...
- В здании Моссовета нет ступенек. Если ты говоришь о парадном входе в здание Моссовета/мэрии...
- Нет! Нет! Я говорю о фасаде...
- Это и есть парадный вход, который открывают только для приёма высокопоставленных гостей.
- Хорошо, проверим. Вот когда проверим, тогда и разрешим наш спор. Может быть, там действительно есть хотя бы три ступеньки. Потому что мне кажется, что, всё-таки, там были какие-то несколько ступенек.
Хорошо: не на ступеньках Моссовета (там, действительно, нет ступенек), а около Моссовета - прямо на Тверской напротив Коня.
...Через две-три минуты люди рассеялись, и нас начали винтить и забрасывать в автобус. Ефим Островский (в своей кепке, с шарфом, в очках) пытался оказывать небольшое сопротивление, и его поволокли прямо за его шарф. В автобусе началось лёгкое избиение (не могу сказать, что серьёзное). Досталось, например, Ефиму Островскому, который продолжал упираться и в автобусе и которого слегка били и пинали. А дальше настала моя очередь. После того, как меня одним из первых затащили в автобус, я высунулся в окно и начал выкрикивать что-то типа: “Мы ещё вернёмся”, мне достался удар дубинкой по руке. Но больше всего досталось двум ребятам из группы “Эмиграция для всех”. Так она называлась?
- Кажется, да.
- Правда, они были экипированы лучше всех - в телогрейки, бушлаты, под которые, если я не ошибаюсь, были подложены картонки. Они знали, на что шли, и были даже, по-видимому, заинтересованы в задержании. (Поскольку это шло им в зачёт как аргумент для получения в иностранных посольствах права на эмиграцию как лицам, подвергающимся репрессиям за свою политическую деятельность.) Оказались вместе с нами в автобусе и Стас Розмирович, и Сергей Борисович Чулок со своим портфелем.
Нас повезли в известное отделение милиции на Белорусской и там приступили к опросу задержанных. (По-моему, вместе с нами угодил в участок и Володя Матвеев из ДС.) Затем началась сортировка. Поскольку спецприёмник “Северный” оказался очень хорошо забит многочисленными задержанными...
- ...На Пушкинской площади.
- Да, в первую очередь на Пушкинской площади и, главным образом, ДСовцами. Поскольку я допускал подобное развитие событий, то не взял с собой паспорт. Не было паспорта и у Ефима Островского, и у ребят из “Эмиграции для всех”. А Розмировича и Чулока от нас отсортировали и в тот же день судили...
- У них были паспорта?
- Да. Их осудили на семь суток и отправили в “Северный”, а нас бросили на нары в КПЗ, где мы с Ефимом, прижавшись друг к другу для согрева, и скоротали ночь. Лучше всего было хорошо экипированным и заранее утеплившимся ребятам из “Эмиграции для всех”.
- Вы провели ночь прямо в отделении милиции?
- Ну конечно - в обычной КПЗухе. Впрочем, не знаю, как она правильно называется - может быть, и не КПЗ.
- В обезьяннике?
- Нет. В обезьянниках я тоже сиживал, но там нет нар, а только скамейки.
Наутро суды продолжились. Мама, с которой мне позволили созвониться, привезла мне туда паспорт. На суд прибыла также группа поддержки, в которой были ДСовцы, в частности, Лена Данилина и симпатичная толстушка Анечка, которая в 93-м году состояла в нашей сандружине. А вот МНФовцев в её составе я не помню.
Нам шили стандартные обвинения в участии в несанкционированном митинге. В роли мнимых свидетелей выступали, по-видимому, сотрудники милиции, которые давали стандартные показания, что такой-то выкрикивал: “Долой КПСС!” и другие тирады подобного рода, что совершенно не соответствовало действительности. Я, обратившись к судьям, напомнил им исторические аналогии: царские судьи тоже судили революционеров, но грянули революция, и всё переменилось. Намекнул: как бы им самим, этим судьям, не пришлось вскоре каяться. Я отвергал приписываемые мне антисоветские речи, говоря, что я стою на истинно советских позициях и что, с точки зрения Социалистической партии (в которой я принимаю участие), мы-то как раз и являемся истинными продолжателями дела революции, в то время как судьи занимают контрреволюционную и антиперестроечную позицию. Закончил я словами: “Наше дело правое, победа будет за нами!” Группа поддержки мне аплодировала, но так как я дерзко спорил с судьёй и огрызался на её замечания, то мне влепили на полную катушку.
- Пятнадцать суток?
- Я был бы очень рад, если бы это были пятнадцать суток или хотя бы семь. (Я бы тогда тоже отправился в “Северный”.) Но поскольку “Северный” был уже весь забит, мне влепили максимальный штраф, какой только можно было - двести рублей. При этом Ефим Островский, который был задержан с мегафоном на шее, отделался предупреждением. А наши товарищи Розмирович и Чулок, как я уже говорил, поехали на семь суток в “Северный”, где участвовали в голодовке, посвящённой 7 ноября и организованной ДСовцами.
Ещё на суде я заявил, что не признаю их приговора, не собираюсь выплачивать им никаких денег и, вообще, отказываюсь от советского гражданства. Я бросил им паспорт, который затем был подшит к делу. Пару месяцев после этого я прожил без паспорта и только потом, когда он понадобился мне для оформления каких-то документов, я поехал в это отделение и получил его.
- Почему этот суд был открытым? (Я только однажды присутствовал на суде над ДСовцами, и на него никого из публики не пускали.) И был ли у кого-нибудь из вас адвокат?
- Понятия не имею, почему он был открытым. При том, что, кажется, с нами тогда судили и Матвеева.
А тогда, сразу же после суда, я поехал в родной институт, где меня встретили как героя - с распростёртыми объятиями. Меня сразу же повели к Юрию Николаевичу Афанасьеву, который пожал мне руку и распорядился выписать мне материальную помощь. (В силу моего чрезмерного увлечения политикой я иногда запускал учёбу, и в тот момент я как раз был лишён за это стипендии, так что мне не из чего было выплачивать штраф.) Но когда позже мне из какого-то фискального органа пришла бумага о том, что я не плачу штраф, я предоставил из бухгалтерии Историко-архивного института справку о том, что я лишён стипендии. Конечно, я мог бы выплатить штраф (я ведь ещё работал ночным сторожем в Музее декабристов), но здесь речь шла о принципе: если я отказался от паспорта, то ещё более странным была бы уплата штрафа. В общем, штраф этот остался неуплаченным до сих пор.
- А материальную помощь от Афанасьева ты зажал?
- Естественно. По-видимому, на неё мы обмыли моё освобождение.
Эта смешная история, кстати, всплыла спустя много лет, когда я в 96-м году оформлял в ОВиРе свой первый загранпаспорт. Мне позвонили из ОВиРа и заявили о возникновении проблем с выдачей мне загранпаспорта в связи с наличием у меня судимости. Я смог только рассмеяться в телефонную трубку. К сожалению, для урегулирования этой ситуации мне пришлось пожертвовать оригиналом протокола суда, который был мне дорог и памятен. Мне пришлось сдать его в ОВиР с целью доказать, что я - заслуженный ветеран демократической революции.
- С каким же паспортом ты ездил в 89-м году в Голландию?
- Тот первый загранпаспорт я получил в комитете комсомола, визу мне оформлял он же. После возвращения из той поездки я его через комитет сдал обратно и больше в глаза не видел.
- Ты так и не рассказал о том, когда и как возник МКНС.
- Увы, это - всё, что я смог вспомнить сходу.
Продолжение следует >>>
Беседовал Алексей Пятковский
май-июнь 2005 г.
