 |
 |
 | |||
|
«Все, что есть я, это, в сущности, мои размышления о смерти…»
<…> Вообще страх смерти – это вещь, которая преследовала меня с самого раннего детства. А потом на меня мысль о смерти производила очень сильное впечатление и все, что было связано со смертью, вообще сделало меня мной. Все, что есть я, это, в сущности, мои размышления о смерти[2]. Моя активность общественная появилась, конечно, сама по себе, потому что я так устроен, так в генах что-то придумано у меня, но все-таки осмысленная политическая деятельность идет исключительно из-за размышлений. Желание иметь сына и его вырастить, и вырастить таким, а не этаким, а поэтому нужно общество не такое, а вот этакое, оно все идет от понимания простой вещи – я смертен. Я скоро уйду отсюда. И все, чего я хочу (а я хочу так многого!), все, чего я хочу, закончится. Кто-то же должен мое видение, мои желания, мои мысли, кто-то же должен это продолжать. А вот сын, который обладает моими способностями, моими качествами, который сможет это делать, - он должен же еще вырасти таким, как я. И это сделать очень трудно, потому что, когда я смотрю вокруг, мир, который я вижу, меня не устраивает. Мои размышления в 12 лет на эту тему, наверное, и сделали меня политиком. - Но ведь они же выросли не таким как Вы в этом… - Да, я не в этом вырос, я вырос в другом. Я рос в деревне, с другими отношениями, а город был иным. Я, Леночка, как и Вы, в некотором смысле реликтовое существо. Моя семья - назвать их пуританами, конечно, нельзя, но это люди, которых вырастил Тургенев, может быть, Чехов, люди вот такого склада. И это было не для середины 20-го века, это я вам говорю абсолютно точно. И весь мир, в котором я жил, сильно от него отличался, а я пришел в него с какими-то моральными представлениями середины 19-го века[3]. И я с ним сталкивался, и он был для меня неприемлем. К счастью, я оказался достаточно гибким, хоть и очень болезненно, но все-таки я отказался от большинства реликтовых норм и выжил, но, тем не менее, начиналось все с этим. Итак, размышления о смерти сделали меня как политического деятеля и сделали меня как человека. На самом деле, все мои ценности выросли из этих размышлений. И как-то даже, читая лекции (это лекция была «Введение в историю и социологию общественных движений в СССР»), я сделал такое предположение, что есть небольшой набор фундаментальных представлений, которые дают лицо цивилизации. Она может в культурном отношении развиваться самым разным образом, но пока сохраняется этот комплекс фундаментальных представлений, цивилизация остается самой собой, т.е. она идентична себе, она может отличаться как ребенок от взрослого. И в основе этого, как одна из немногих ключевых вещей – представление о смерти. … [Тема смерти] для меня все: альфа и омега моего бытия, моего представления… И где-то, кажется даже на сайте, висит моя записочка о том, что для меня смысл жизни – не в отдельно взятой человеческой жизни, потому что только бессмертие обеспечивает смысл. И вот этот текст как-то отражает главное мое представление. Мы сейчас к нему совершенно случайно вышли, [но] вот как раз этот текст, наверное, является квинтэссенцией того, что мне нужно, о чем я говорю. Сразу перебрасывая мостик от «Медицины…» к этому тексту – в их сочетании и рождаются многие представления. Первое. То направление развития цивилизации, которое выбрало человечество – это путь к самоуничтожению. Техногенная цивилизация, ориентированная на рост потребления - это просто путь к гибели. И потому еще, что человек не рассматривает себя как часть единства, как лишь какую-то одну жилочку, вот в том мировом целом, которое называется жизнь. <…> Во-первых, человек не чувствует себя частью и разрушает самое себя, считая, что он разрушает окружающую среду. Это разрушение неизбежно, но это надо как-то локализовать, уменьшить, ослабить… Тем не менее, человек именно так живет. Поскольку он так живет и рассматривает мир, в котором он живет, не как продолжение самого себя, а рассматривает его лишь как площадку, на которой ему положено фермерствовать, извлекать ресурсы для своей жизни… Классический случай я рассказывал Вам [о моем разговоре со] Славиком Пашкевичем - это мой хороший приятель и врач моих детей, сейчас живет в Соединенных Штатах.<…> Мы с ним, Славиком, беседовали, и я излагал свои выводы, генетические и экологические в том числе, о необходимости некоторого самоограничения человека, отказа от техногенных ориентаций цивилизации. Он мне сказал: «Да, это все ерунда, подумаешь, ну, погибнет окружающая природа, подумаешь, будут каменные города, но люди уже научились производить продукты из нефти, грубо говоря, ну, научатся и будут жить в каменных городах. Ну, не будет зверей…» …Я думаю, что этого просто невозможно сделать, он хоть и медик, но он не понимает глубокой связи человека с этим миром. Убери этот мир – многое в нас исчезнет. Мы же как бы постоянно получаем какие-то флюиды… Происходит постоянный биологический и небиологический обмен с этим миром. А если человек его разрушает, что-то такое, чего сам не имеет внутри себя, но… Если бы он на протяжении миллионов лет или десятков миллионов так развивался, то это еще куда ни шло. Может быть, и нашел бы что-нибудь такое, но на сегодняшний день эти процессы занимают столетия, в любом случае, может быть, десятилетия… И естественно, что человек приспособиться не сможет, гибель неизбежна, но люди так не мыслят, это им не нужно. И это направление к гибели. Это первое. Вторая сторона заключается в том, что, конечно, человек ленив, сластолюбив, алчен и в этом смысле он хочет потреблять все больше и больше, жить все лучше и лучше, затрачивая на это все меньше и меньше энергии, и эта язва распространяется по всему миру. И это означает, что мы не в состоянии отказаться от той прелести, которую дает нам техногенная цивилизация. Машины, самолеты – прекрасно же отдыхать где-то на Багамах! <…> И следующая вещь - и тут мы прямо выходим к «Медицине как источнику генетического груза» - заключается в том, что техногенная цивилизация вместе с разрушением среды приводят к тому, что возникают ножницы между человеком и миром. Человек становится все менее и менее адаптивным, адаптированным, все менее и менее совершенным, все более и более подверженным болезням, влиянию среды, зависит от этого, а среда, все более и более разрушается. И, наконец, ресурсов на поддержание этого зазора становится все меньше и меньше. А человек оказывает нагрузку на среду все больше и больше, ему надо больше обогреваться, больше питаться, больше медикаментов, горючего, топлива и так далее. И совокупность этих вещей ведет к катастрофе. К обязательной неизбежной катастрофе. И сегодня не видно ничего, что могло бы это изменить. И поэтому конечно, мы можем говорить о демократии, мы можем говорить о гражданском обществе, мы об этом много говорим – как же без гражданского общества построить демократию! Я сам об этом постоянно пишу, говорю – но это пустяковая проблема! <…> Чем менее [человек] совершенен и чем больше его технологический потенциал, тем больше он разрушает саму природу. Тем более, он действует вопреки естественным механизмам природы, противодействуя ее совершенствованию, и тем быстрее он губит весь этот комплекс, всю биосферу Земли – себя и ее в ней. Значит, первейший и важнейший постулат – человек должен позволить себе умирать, должно быть сохранено некое равновесие между жизнью и смертью[4]… Это первое, что должен сделать человек. Но только первый шаг. Но ведь вопрос же идет дальше. Ведь он же, прежде всего, должен ограничить свое потребление. Ведь он, более того, сознательно должен увеличить на себя давление среды. Начнем с того, что все эти автомобили, перелеты, самолеты – в том размере, в котором это есть сейчас, оно существовать не может. Оно должно быть сокращено, но, сократившись, оно при этом должно быть распределено более равномерно. Т.е., например, африканцы и азиаты должны иметь то же, что имеют европейцы или американцы. Но! Этот уровень в мировом масштабе должен быть сокращен заметно, а для европейцев и американцев, представьте себе, он должен быть просто критически сокращен! Потому что миллиард с четвертью китайцев или миллиард с четвертью африканцев, еще индийцев миллиард с четвертью добавьте! Это же Вам не 600 миллионов европейского населения. Когда я говорил, еще в Одессе, в диссидентские времена, что потребление на Земле должно быть сокращено, просто 100% моих собеседников говорили, что я идиот. Не все они говорили этими словами, но все говорили, что я не прав. «Задача заключается в том, чтобы повысить потребление, а не понизить, мы же бедно живем!» Представьте себе – и это в достаточно нищей стране, в такой стране, как Советский Союз, привыкшей к относительно низким стандартам! Теперь представьте себе, что Вы это скажете какому-нибудь рядовому, я не скажу – интеллигенту, какому-нибудь студиозу, американскому леваку, а скажете обыкновенному, обывателю Франции, Штатов – что Вы получите? Ле Пен игрушкой будет после того, как об этом начнут говорить всерьез. Это будет не слабо, фашизм будет! Это будет писк! Вот когда в 73 году я писал “Homo sapiens?”, тогда же я писал и говорил, тому же Павловскому, что фашизм немецкий, итальянский национал-социализм – это был просто гадкий утенок. Это было просто первое проявление, грубое, которого испугались и уничтожили, но через некоторое время, когда проблематика жизненного пространства встанет, просто избавятся от самых одиозных вещей – от Освенцима, крематория – но в более тонких формах это станет господствующей идеологией! Если мы не предпримем каких-то других шагов сейчас! Мы готовы всегда принимать простые решения, а они-то как раз всегда и губительны. И вот очень легко перейти к фашизму, вместо того, чтобы попробовать найти долгоиграющую тонкую систему. - Вместо того, чтобы попытаться переменить у себя внутри, в своих мозгах… - Вот-вот, Леночка, вот это главные выводы, т.е. главные цели, о которых я говорю. Значит, первая цель – это сокращение потребления как в мировом масштабе, тем более, в развитых странах. Здесь опять же таки – сокращения потребления попробуй добейся. Этого сделать невозможно. А как это можно будет сделать? Есть два направления для решения этой проблемы. Отказаться от технического прогресса, от технических достижений просто человечество не сможет. Это исключено. При отказе от прогресса просто невозможны новые технологии – низкоэнергетические… Так вот, есть два направления. Первое – это технологический путь. Мы не можем отказаться от общения. Но мы можем это общение заменить: скажем, поездки к тете – интернет-общением. Продвижение технологии вперед нас приближает к той цели, которую мы ставим. С одной стороны, грубые технологии разрушают мир, а тонкие технологии помогают нам его спасать. Значит, тут должна быть государственная политика, которая должна иметь общие представления, что сдерживать, а что развивать. Должны быть низкоэнергетические технологии: биосинтез, катализ… И сюда же попадают всякие нанотехнологии – все в этом направлении работает. Вот это направление, которое надо изучать и разрабатывать, потому что там с более низкими энергетическими затратами ты можешь сделать то-то и то-то – вместо того, чтобы сдерживать технологический прогресс (как многие современные луддиты – раз прогресс технологий разрушает, надо остановить прогресс, вернуться в прошлое!)… Вернуться невозможно. Даже если бы это нас спасло – во что я не верю, – но даже если бы спасло, человек не в состоянии пойти по этому пути. Мы уже этого достигли! Вот атомное оружие. Страшная вещь. Его надо уничтожать, потому что атомное оружие может привести к тому-то и к тому-то, к тяжелейшим последствиям, [особенно если] выйдет из-под контроля… Я говорю: нет, нельзя уничтожать атомное оружие. Более того, всякие разговоры о прекращении исследований в развитии атомного оружия – вред. Почему? Ну, мы же знаем, что раз, скажем, в сто миллионов лет на Землю падают какие-нибудь метеориты, крупные, которые губят жизнь. Хорошо, они губят жизнь на Земле. Это когда у нас бегают здесь драконы по Земле. А теперь представьте падение на Нью-Йорк такого метеорита, крупненького, или падение в центре Европы. Даже если это не такой крупный метеорит, который погубит все на Земле, каких-нибудь динозавров сведет к нулю, а такой средненький метеоритик – пол-Европы погибнет, остальные останутся. Можем мы себе эту роскошь позволить? Нет. Следовательно, ракетные технологии должны быть развиты. Может быть, эти ракеты не должны базироваться здесь, на Земле, может быть, они должны базироваться на Луне, но они должны быть. Они должны быть страховочными. Ядерное оружие должно быть такой мощности, чтобы оно могло защитить человечество. Точность наводки должна быть такая, чтобы промашки не было. Хотите - не хотите, если мы знаем, что такая угроза существует, и имеем эти технологии, мы не сможем от них отказаться! Глупо! Но! Это же ядерное оружие должно быть сконцентрировано в к каких-то таких руках, которые не будут использоваться, чтобы, как говорят американцы, бросить даже на неядерную страну, если она угрожает Соединенным Штатам. Она должна попасть в ответственные руки. А это значит уже изменение общества, а это уже мировая организация. И вот в наших условиях, когда исчезают ресурсы и страны конкурируют, кто себе больше стянет, эта идеология Золотого миллиарда – нам все, а остальные пусть как хотят - недопустима и невозможна. Более того! Сегодня, если эти развитые страны поймут ту проблематику, о которой я говорю, чем они начнут заниматься? Они начнут заниматься простой вещью: вместо того, чтобы пересматривать политику, наоборот ее ужесточат в смысле концентрации возможностей для самих себя. То, что Штаты делают в Ираке – это эгоистическое стремление контролировать энергоресурсы[5]. Но энергоресурсы будут сокращаться, и, следовательно, контроль будет все более жестким и более эгоистичным. Без иерархии невозможно. Более того, иерархия – это один из способов совершенствования, это один из инструментов самосовершенствования чего угодно – биологического вида, биоценоза, всего на свете. И общества в том числе! Поэтому общество должно быть иерархичным! Должно быть постепенно, как бы, выдавливание вниз худших и рост мощности лучших, т.е. восхождение. И иерархия обеспечивает эти вертикальные потоки. Но ведь у нас эта иерархия выстроена по расовому принципу.
Тут мы как-то к прикладным вещам уходим, но все-таки самая главная задача – это снижение потребления. И вторая – это право на смерть. Это обязательства перед смертью, я бы даже сказал. В итоге я хочу сформулировать как бы главную задачу. Главная задача – тип цивилизации должен быть радикально сменен из экстенсивного развития в интенсивное. Что это значит? Примат внутренних факторов – внутреннее совершенство человека имеет гораздо большее значение, чем обладание, владение. Вот какой-нибудь живший в отшельничестве Будда человечеству много ценней, чем самый наш наироскошный новый русский, который на личном самолете летает в Нью-Йорк или там на Багамы. Он конечно богаче Будды. Будда никогда не получил ничего сходного от общества. Отдачи такой не было. Но Будда, принц Гаутама, который от всего отказался, для человечества много важнее, чем человек, который сумел сделать империю, экономическую, финансовую. Много важнее! Человек должен ориентироваться на то, что всегда было и будет: это – любовь, это существование друг с другом, это человеческие отношения. Нет ничего больше, есть только это. Когда человек стремится увеличить возможности через обладание ресурсами, деньгами, оно конечно понятно, но в конечном итоге, все же, стремится к тому же, к отношению между людьми. Неважно, в чем это. Это стремление к господству… тоже из области взаимоотношений, стремление, скажем, к мелким человеческим радостям – не будем сейчас в это вдаваться. Но отношения между людьми – это и есть единственное содержание жизни. Никакого другого не будет – никогда! Человек будет приходить в этот мир, жить с другими и умирать, и все, что есть – это не то, что он потребит, а то, что останется после него. Грубо говоря, продвинется ли мир к совершенству на один хотя бы на крошечный шаг из-за того, что ты пришел в этот мир – это единственный смысл в жизни. Никакого другого, к сожалению, не существует, я его не вижу. Станет мир из-за того, что ты пришел в него чуть-чуть совершеннее или нет? Если он станет хуже – ты не только зря пришел в этот мир, а лучше бы ты в него не приходил. А если ты пришел в этот мир, ты должен сделать так, чтобы он стал чуточку лучше. И это главная задача – нам жить друг с другом, любить друг друга и делать мир лучше.
Может быть, какой-нибудь олигарх живет лучше, демонстрирует, что он часть мировой элиты, что он сотни тысяч выбрасывает на какой-то короткий отдых свой и там замечательно катается на горных лыжах в Швейцарии, все замечательно. Может, его жизнь лучше. Но мне его жизнь абсолютно не интересна, а жизнь нищего Христа интересна. И Конфуция интересна, который кормился только за счет денег его учеников, только за счет пропитания, которое обеспечивали ему ученики. Он умер небогатым человеком, уважаемым – но небогатым. А Христос умер, видимо, даже неуважаемым. И, тем не менее, мне это интересней, и нам всем – миллионам, миллиардам людей – это интересней. Так какой смысл жить богато, разрушая возможности следующих поколений человечества в целом ради минутной радости? Но эта же минутная радость притупляется, богатые тоже плачут, у них просто на другом уровне возникают те же самые слезы, те же самые проблемы. Зачем? Вот об этом хорошо пишет в «Восьми смертных грехах человечества» Конрад Лоренц. Зачем? Давайте попробуем нащупать границу минимально необходимого. Может быть, эта граница где-то очень-очень низко, а мы ее просто не понимаем. Давайте, попробуем. Грубо говоря, от чего ты в состоянии отказаться? Попробуй для себя, от чего ты можешь отказаться? Это очень важное направление, которое, на мой взгляд, главное, т.е. жизнь должна быть духовной, а не материальной. Жизнь должна быть в духе, а не в производстве и потреблении – это первая задача. Это первая задача – обращение внутрь себя, но ведь есть еще вторая задача – биологическое совершенствование. Вместо того процесса деградации, который мы имеем, мы должны устроить свою жизнь так, чтобы мы становились совершеннее, а это означает, к сожалению, резкое увеличение роли смерти. Хотим мы этого или не хотим, нет других механизмов. И так как мы уже много утратили и многое упустили, у нас не так много времени для того, чтобы догнать то, что произошло в мире за это время. А это означает, что, по крайней мере, сейчас на том уровне материальных ресурсов, которые у нас есть, слишком многие должны быть подвержены смерти. Т.е., здесь в чем проблема: надо минимизировать поддержку тупикового пути развития. И совокупность этих вещей должна нас совершенно изменить, должна изменить нашу идентификацию – мы не должны быть русскими, американцами, французами, мы должны быть людьми. Людьми, принадлежащими к человечеству. Видите, я исхожу из тех же экологических посылок, что многие наши националисты, но они приходят к фашизму экологическому, а я прихожу к прямо противоположной версии. Поэтому я гордо часто говорю, что я империалист. Я не хочу о большем говорить, я расписываю, что такое империя. Люди, конечно, шарахаются (сейчас, правда, меньше). Когда я первый раз сказал, просто пальцами тыкали – ну мы же говорим, что русский никем другим быть и не может – только империалистом, это понятно! Дело ясное! И демократы тоже. Ну, мы же говорили, что Игрунов – ну не сволочь, но что-то в этом духе. Так вот, но я же иду дальше… Я чувствую всю Землю как часть самого себя, это моя идентичность, человеческая идентичность. Конечно, присутствуют и другие идентичности, они вплетаются… Но как только я подхожу к самому себе, я всегда чувствую эту мировую идентичность. К сожалению, мировое развитие идет в прямо противоположном направлении. Более того, все складывающиеся мировые системы действуют в обратном направлении, в направлении дискриминации. Если черненькие откуда-то и выдергиваются, так те черненькие, которые уже сделаны тем самым африканским обществом, на которых оно затратило огромные ресурсы, лишив этих ресурсов других. И оно этих лучших отдает в Соединенные Штаты, потому что есть образовательный ценз, квалификационный ценз и так далее. Т.е., развитые страны высасывают, причем крохи, потому что если бы этот человек или эти люди оставались в своей стране, они многих подняли бы. Они не могут этого сделать, они возвращаются сюда, <в развитые страны,> и читают лекции бедненьким. Вот такие вещи. Все идет в обратном направлении – и экономические структуры, которые высасывают из слабых стран все и дают сильным. И этим человечество просто лишает себя очень многих своих возможностей. Я не говорю из каких-то этических побуждений – это из чисто рациональных соображений. Это даже не этика, хотя это может быть и этической сферой. Это вопрос выживания человечества, совершенно верно. А мы строим системы прямо противоположные. <…> Время, оставшееся нам, надо максимально быстро использовать – для сохранения среды. Это означает, что должны быть приняты жесткие решения. Причем жесткие решения должны быть правильными, потому что неправильные жесткие решения могут только ухудшить ситуацию. Никто из нас не может гарантировать, что он знает правильные решения. Для того чтобы найти правильные решения, нужна некоторая свобода, нужно обсуждение. Но для того, чтобы сберечь время, это обсуждение должно иметь конечные пределы, и, следовательно, это обсуждение должно проводиться в небольших группах людей. Мы сейчас не говорим, что такое «небольшие группы» - это 10 человек или миллион – но – в относительно небольших. С высокой квалификацией. Сегодня людей, обладающих пониманием того, что происходит, и имеющих отношение к принятию решений, на Земле практически нет. Их можно, наверное, посчитать по пальцам, возможно, даже не придется для этого разуваться. Значит, перед нами стоит фантастически тяжелая задача – найти людей, которые могли бы в сжатые сроки найти правильные решения, во-вторых, дать им возможность повлиять на принятие решений. Но наши современные организации, стремление к свободе и демократии, действуют в прямо противоположном смысле. … Значит, в чем заключается задача? Задача – формирование элиты, причем такой элиты, которая была бы включена в политическую элиту общества и при этом имела бы совершенно иную ментальность. Не ментальность этой среды, а ментальность того маленького слоя интеллектуалов, для которых важны другие ценности. Массовое просвещение бесперспективно. Массовое просвещение занимает столетия. У нас столетия нет. У нас есть десятилетия. 20 – 30 лет, может, и есть. Но 70-ти лет нет. Это совершенно очевидно. Здесь же надо иметь в виду следующую вещь: каждое следующее десятилетие будет для достижения данной цели сложнее, чем предыдущее. Почему? Да по очень простой причине. Сегодня у вас начинают исчезать ресурсы. Поскольку вы не доросли до понимания того, что раз исчезают ресурсы, то надо вводить ограничения на ресурсопотребление, вы начинаете войну за перераспределение оставшихся ресурсов и тратите львиную долю ресурсов на борьбу за ресурсы, причем за передел – не создание этих ресурсов, не сохранение, а передел, сжигание! И те люди, с которыми вы сталкиваетесь, деградируют. <…> Помните, я говорил о монастыре?[6] Мир сжимается, но если уж мы достигли каких-то ясных знаний, важных для человечества, их надо собрать, и люди должны выжить вокруг этого, потому что раньше или позже это будет востребовано. Монастырь [из Черкизово] не получился, по крайней мере, пока не получился. Но мне кажется, что вокруг этого все равно надо собирать людей: я это сделаю или те, кто после меня, это сделают, или кто-то другой – именно это. И я не исключаю, что и в других местах есть центры, которые работают приблизительно так же. Их надо найти. Собеседник - Шварц Е.
См. также разделы сайта "Экология", "Глобализация", "Учебный центр" на сайте ИГПИ.
[1] Дети Вячеслава Игрунова. [2] См. текст <О бессмертии>, стихи <о смерти> [3] См. здесь рассказ «Становление, школа, марксистский кружок…» [4] См. здесь лекцию «Неизбежность экологической катастрофы», часть II. [5] См., например, статью «Чей дом Земля?» Уважаемые читатели! Мы просим вас найти пару минут и оставить ваш отзыв о прочитанном материале или о веб-проекте в целом на специальной страничке в ЖЖ. Там же вы сможете поучаствовать в дискуссии с другими посетителями. Мы будем очень благодарны за вашу помощь в развитии портала!
|
||||
 |
 |
. Наверное, самое первое воспоминание [о смерти] у меня относится годам к шести, к пяти… Жители нашего маленького поселка - сколько там жило семей, я не знаю – семей двадцать, вряд ли больше, или вряд ли многим больше, чем двадцать. И то, что происходило в семье соседа – это было очень близко… Умер отец мальчика приблизительно моего возраста. Для меня это был страшный ужас. Этот мальчик был моим приятелем, естественно, - и не мог не быть, потому что сто метров, наверное, отделяли наши дома, но это было большое расстояние. Он жил в последнем доме перед мостом, а я, наоборот, с другого края поселка в последнем доме. Но это метров сто. Я когда в 83-м году туда вернулся, был потрясен – никак не мог понять, где же то место, где я жил - его нет! Просто ему негде было быть! Но теперь я понимаю, что сто метров, наверное, было. Но сто. И, тем не менее, хоть и далеко, мы дружили. И я к нему пришел во время похорон, и, жалея его, говорю, что вот, теперь трудно тебе будет, плохо, у тебя папы нет… Да нет, говорит так весело: «Вот у меня папа!» и показывает на портрет своего отца на стене. Я был потрясен этим мальчиком, что ему достаточно было портрета вместо отца. У меня с моим отцом не было интимных отношений, скажем, таких, как у меня с Глебом или с Дарькой