Сейчас на сайте

Рассказывает Николай Львов, экономист.

ЦЭМИ как инкубатор неформалов

- Как и когда Вы впервые столкнулись с неформалами?

- Всё существование советской реальной гуманитарной науки носило неформальный характер. Когда человек в Советском Союзе хотел заниматься такой наукой, он был вынужден прибегать к использованию закрытых источников, самиздата и разного рода неформальных разговоров.

В этой среде было трудно отделить формальную науку от неформальной. Одно дело - отчёты, которые направлялись по инстанции заказчикам, другое дело - реальная наука, которая существовала как бы параллельно.

Как только я в 82-м году начал работать в системе Академии наук, то сразу оказался погружён в этот мир разного рода неформальных научных контактов. С 82-го я работал в ЦЭМИ - Центральном экономико-математическом институте, где имела большое распространение разного рода самиздатская литература и закрытые данные о социально-экономическом положении общества, а также попытки осуществления каких-то новаций и реформ. Там я с апреля 82-го года и начал погружаться в эту среду, которая существовала параллельно советской официальной экономической науке.

Это явление было особенно характерно именно для ЦЭМИ, где находили прибежище люди, уволенные из других гуманитарных институтов даже не за диссидентские, а просто за альтернативные (по отношению к официальным) научные взгляды. Например, там нашли прибежище Юрий Левада, Борис Грушин, известный эколог-экономист Михаил Яковлевич Лемешев и ряд других.

Особенно активно эти процессы проявились начиная с 83-го года,  когда состоялось обсуждение известной статьи Андропова о реформировании марксизма,  известных статей Курашвили, статьи философа Бутенко о наличии антагонистических противоречий при социализме и известного доклада академика Заславской о реформировании официальной экономической системы, который затем послужил основой для горбачёвской кампании активизации человеческого фактора. Особенно этот процесс активизировался в 85-м году, когда в рамках директорского семинара, которым руководил Юрий Левада, началось обсуждение реальных проблем: сначала - чисто хозяйственных, потом - экономических и политических. 

Начиная с 84-85-го годов в рамках этого директорского семинара началось обсуждение реальных актуальных проблем, касающихся, в частности, необходимости реформирования сельского хозяйства (в нём участвовал, например, Черниченко, за которым стояла поддержка Егора Кузьмича Лигачёва) и программы поворота северных рек для орошения Средней Азии (в марте 85-го года;  в нём приняли участие Залыгин, Михаил Яковлевич Лемешев и ряд других борцов с этим самым поворотом). На эти семинары постепенно стали подтягиваться и люди, не работавшие в советской науке и находившиеся на неких маргинальных позициях не только в общественной жизни, но и в жизни вообще - то, что называется «свободные интеллектуалы», которых привлекала возможность участия в проходивших в ЦЭМИ открытых дискуссиях. Они всеми правдами и неправдами с очень большим трудом проникали на эти директорские семинары и в меру своих сил участвовали в дискуссиях.

Так что за определённую точку отсчёта я беру март 85-го года и руководимый Юрием Левадой директорский семинар, посвящённый борьбе с Минводхозом. На нём кипели страсти, звучали достаточно радикальные по тем временам высказывания (в частности, в адрес Брежнева, Госплана, Совета министров вообще и политики, проводимой сначала Тихоновым, а затем и Рыжковым) и в первый раз было принято открытое письмо - только что избранному Горбачёву. Именно начиная с этого семинара в ЦЭМИ стали подтягиваться первые люди со стороны, среди которых я могу назвать Фадина и Кудюкина.

В феврале 86-м года в ЦЭМИ состоялась большая дискуссия по развитию сельского хозяйства, на которой Юрий Черниченко выдвинул тезис о борьбе с агроГУЛагом. Его поддержал профессор ИМРД Александр Абрамович Гордон, с которым я как раз тогда и познакомился. Профессора Гордона я могу назвать первым политическим социологом, потому что он использовал не только количественные методы (то есть классическую социологию), но и выдвигал на этой основе некоторые проекты, казавшиеся в то время революционными.

Например, в марте 86-го года он выступил с идеей номенклатурной приватизации, которая заключалась в предложении наделить партийных функционеров собственностью для того, чтобы они отстали от Горбачёва и перестали тормозить перестройку. Механизм её воплощения был таков: выпустить пакеты акций крупнейших предприятий и попытаться частью их откупиться от номенклатуры. (Потом в этом обвиняли КПСС, но тогда это выглядело безумно революционно и вызвало определённый шок.)

Тогда же, кстати, к семинару подтянулась и Лариса Ивановна Пияшева, чья только что вышедшая в начале 86-го года известная статья «Где пироги пышнее» активно обсуждалась в академической среде, в частности, на том семинаре с участием Черниченко. В марте или в апреле 86-го года в ЦЭМИ (только, может быть, не на директорском семинаре) выступала и Татьяна Корягина, от которой мы впервые услышали слово «приватизация». (Не от Чубайса, а именно от неё.) Таким вот образом постепенно формировалась критическая масса идей для осуществления последующих прорывов.

Кроме чисто научных, разного рода неформальные движение (неполитизированные или слабополитизированные) существовали ещё в молодёжной среде. В первую очередь это - движение хиппи, которое имело свои традиции, своё искусство, свой поэтический андеграунд и захватывало значительные слои московской молодёжи. К нему принадлежали яркие личности, которые, по меркам того времени, были сильно политизированы. Эта «политизация» выражалась в пацифизме, отказе от службы в армии, частично - в защите окружающей среды и даже в возврате к некоторым традиционным ценностям посредствам, например, записывания в индейские племена. Всё это было достаточно экзотично.

Сами хиппи, как это ни странно, называли себя «системой». (Потом это слово стало ругательным.) У них, естественно, не было никакого единоначалия или центра,  а только - авторитеты. То есть люди, к слову которых в этой среде прислушивались.

Имелись ещё неформальные музыканты, которые тоже были в большей или меньшей степени политизированы.  К этому кругу принадлежали значительные слои московской молодёжи, имевшие заметную слушательскую аудиторию. Когда в 85-м году стали основываться рок-клубы (сначала в Ленинграде, а потом и в Москве), они влились в них.

- «То время» - это тоже середина 80-х?

- Речь идёт о периоде до возникновения неформальных политических организаций. Я так подробно рассказываю об этом потому, что в 87-м году у всех этих движений возникла общая точка, в которой они встретились и соединились. 

- Вы сами в то время сталкивались с их участниками?

- Не только сталкивался, - многие из них были моими личными друзьями, которым я помогал чем мог в их многотрудной деятельности. Например, существовал целый ряд художественно ориентированных хиппи, одним из наиболее авторитетных среди которых был художник Сольми. Или Папа Лёша. Или Сталкер. Кого-то из них я знаю по реальным именам, но их фамилии ни о чём не скажут людям, которые с ними не сталкивались. Тот же самый Сольми, например, был человеком без паспорта. (Он от него избавился.) Это был такой стиль существования, при котором они считали себя «человеками Земли».

Из музыкантов, которые затем вошли в рок-лабораторию, я был хорошо знаком с Гариком Сукачёвым, с Васей Шумовым из будущей группы «Центр», да, практически, со всеми  - большей частью из Питера (потому что там эта культура получила большее развитие). Я могу долго перечислять и московские рок-группы, с которыми я контачил в той или иной степени и которым я чем мог помогал.

Потребности их заключались, в первую очередь, в репетиционных помещениях, которые можно было выбивать по линии нашего Севастопольского райкома комсомола. Последний не был чужд новых веяний и где-то с ведома руководства, где-то по собственной инициативе их поддерживал. Я знаю, что у партийного и комсомольского актива Севастопольского района интерес к этой деятельности имелся (правда, на уровне чисто личного интереса, а не общественной работы). Впрочем, вспышки борьбы с «металлистами» происходили ещё и в 86-м году, когда мне один из партийных руководителей сказал: «Скоро мы всех твоих «металлистов» пересажаем, - дана партийная установка бороться с «тяжёлым металлом»».

Вообще же в райкомах уже ощущали наступление новой эры и к такого рода деятельности относились снисходительно. А вот парткомы предприятий, как правило, занимали позицию более жесткую, чем райкомы, потому что боялись каким-то образом подставиться. (До парткомов  новые веяние ещё не успели дойти.)

Единственное исключение - ЦЭМИ, который был рассадником либерализма и прибежищем для бывших научных диссидентов. Там позиция парткома была более взвешенная. Как, кстати, и профкома, по линии которого проходили многие такие мероприятия.

Вообще, первый этап неформального движения характеризовали не какие-то политические выгоды или преференции, а чисто личный интерес, личное увлечение, если угодно, хобби. Это – 85-й год, когда никто никаких преференций себе в этом движении ещё не искал.

- А сами Вы какое имели отношение к Севастопольскому райкому?

- Я был членом бюро комитета комсомола ЦЭМИ, где сначала отвечал за работу в сфере культуры. По этой линии я и соприкасался с музыкантами и художниками.

Позже, с целью упорядочить эту работу и сделать более удобной отчётность перед московскими органами, был создан так называемый «комитет по контрпропаганде».

- Был создан при райкоме комсомола?

- Да, при райкоме. При райкомах тогда действовал стандартный набор комитетов и комиссий. Это - КИД (интернациональная дружба), по атеистической пропаганде, по общественной работе и так далее.

Была создана и эта новая структура, название которой являлось чисто маскировочным и придуманным только для того, чтобы можно было внятно объяснять начальству, чем там занимаются комсомольские функционеры. Между собой мы этот комитет по контрпропаганде называли «комитет по пропаганде контры».

Получив такое институциональное подкрепление, многие неформальные движения обрели второе дыхание. Ведь вначале они собирались на кухнях, во всяких подсобках и так далее, а тут получили выход на определённую научную и общественную трибуну.

А после того, как осенью 85-го года к власти в Московском горкоме пришёл Ельцин, стала происходить активизация и таких «формальных» общественных организаций, как Общество охраны памятников  и Общество охраны окружающей среды. При этом ВООПиК явился центром кристаллизации нескольких политизированных групп националистической окраски, из которых затем выросло общество «Память» и которые обвиняли власти Москвы в неправильной застройке города. Например, в том, что Москва застраивается в форме могендовида...

- ??!

- Серьёзно. Из их выступлений явствовало, что у нас - шесть основных проспектов, расчерчивающих Москву в виде шестиконечной звезды.

В феврале-марте-апреле 86-го года происходила серьёзная борьба вокруг прокладки трассы Третьего транспортного кольца по территории исторической Немецкой слободы в Бауманском районе. Знаменитая оборона достаточно уникальных Щербаковских палат XVII века со сводчатыми потолками была инициирована частью инспекторов ВООПиК либеральной направленности, которые тогда, кстати, работали вместе с националистами.

Общество «Память» и либералы тогда благополучно вместе защищали палаты Щербакова. Участники Щербаковской обороны засветились потом как и с либеральной стороны, так и с националистической. Например, Рустам Рахматуллин или известный архитектор Русаковский оказались по одну сторону, а Кирилл Фролов или Махнач - по другую. А тогда у них имелась общая цель - остановить прокладку Третьего кольца через историческую застройку Немецкой слободы, во имя которой они очень трогательно сотрудничали.

Тогда же возникла одна из первых инициативных групп «Слобода» (имелось в виду - Немецкая слобода), которая, в свою очередь, опиралась на кадровый потенциал известного клуба анархо-коммунистической направленности «Община», объединявшего узкий круг студентов Московского педагогического института во главе с Алексеем Василивецким и Андреем Исаевым. В создании группы «Слобода» участвовали, в частности, Губарев и Гурболиков.

Весной 86-го года к «щербаковцам», которые и ложились под бульдозеры, и ломали их, приехал высказать свою поддержку 1-й секретарь Ельцин вместе с ректором Бауманского института космонавтом Севостьяновым...

- Елисеевым.

- Да, правильно, Елисеевым. Немецкие торговые ряды к тому времени уже успели сломать, а вот палаты Щербакова, из-за которых возник основной сыр-бор (которые, правда, сами по себе, вне комплекса застройки, смотрятся очень странно), удалось отстоять.

Тогда же, весной 86-го года (по-моему, в апреле), состоялась первая демонстрация общества «Память», дискуссия на страницах журнала «Огонёк» о перспективах ВООПиК в Москве и большая дискуссия о судьбе антиалкогольной кампании (в которой принимал участие и инициатор этой кампании - известный академик Фёдор Углов). Разумеется, вспышку активности вызвал и Чернобыль, причём не только у экологистов, но у всех людей, задействованных в политическом процессе. Одни из них рассматривали Чернобыль как провокацию сионистов и империалистов, другие - как чудовищный провал советской системы. (Всё зависело от их взглядов.)

Тогда же, в 86-м году, при райкомах стали создаваться первые формальные общественные организации. Например, Клуб социальных инициатив, существовавший первое время на Волхонке, был затем институционализирован при Севастопольском райкоме.

- На Волхоне - это при Доме науки и техники?

- Да, вначале он собирался просто как группа свободных интеллектуалов, в которую входил и Михаил Малютин, и Павловский, и Алексей Василивецкий, и Андрей Исаев, и, по-моему, Вячек Игрунов. Летом 86-го года  при Севастопольском райкоме был создан и Фонд социальных инициатив во главе с Сергеем Скворцовым.

Все эти события, естественно, обсуждались в ЦЭМИ. К соединению этих нескольких потоков общественной активности оказался причастен и ряд людей, работавших в ЦЭМИ, например, Лёня Бызов, который одновременно являлся также инспектором ВООПиК и Общества охраны природы.

В 86-м году произошло разделение ЦЭМИ, из состава которого был выделен Институт экономики и прогнозирования научно-технического прогресса (ИЭПНТП) во главе с академиком Анчишкиным. После этого директором оставшегося ЦЭМИ стал членкор из Сибири Валерий Макаров.

Эти изменения привели к появлению в данной среде новых людей, прежде всего - членкора Шаталина (ставшего академиком в 86-м году), который пришёл к академику Анчишкину вместе с группой коллег и со своим достаточно прогрессивными по тем временам взглядами и авторитетом основного научного диссидента. И хотя ЦЭМИ был разбит именно для ослабления своего вредоносного влияния на науку, эффект получился прямо противоположный, так как произошло только его усиление: на месте одного института появилось два, и туда пришёл академик-диссидент Станислав Сергеевич Шаталин.

Тогда же произошло и появление на моём горизонте Александра Николаевича Шохина - бывшего завлаба ЦЭМИ, а потом завлаба в отделе у Шаталина, и Егора Тимуровича Гайдара, который в отделе Шаталина был старшим научным сотрудником. С этим непосредственно связано и появление в этой среде во время его первого приезда в Москву в марте или апреле 86-го года Анатолия Борисовича Чубайса, обозначившее инфильтрацию представителей очень прогрессивной питерской экономической школы и слияние их в ЦЭМИ в один могучий поток.

- Чем было вызвано появление Чубайса?

- Когда Шаталин пришёл в ИЭТНТП, то к нему сразу потянулись разные обиженные властью люди, поскольку Станислав Сергеевич всегда защищал обиженных, особенно - обиженных по экономической линии. Тогда, в 86-м году, обижали известную золотодобывающую артель Владимира Туманова «Печора». Её преследовали по линии Генпрокуратуры и инкриминировали в том числе хранение наркотиков. Характерно, что «Печора» просуществовала при Хрущёве, при Брежневе, при Андропове, но закрыть её хотели именно при Горбачёве - на фоне кампании за развитие индивидуальной трудовой деятельности. (Первый либеральный экономический закон, принятый при Горбачёве, касался индивидуальной трудовой деятельности.) Деятели артели «Печора» ходили тогда по инстанциям и всячески защищали себя с помощью либеральных номенклатурных академиков, в частности, с помощью Станислава Сергеевича.

С делом «Печоры» как раз и связано появление в ЦЭМИ Анатолия Борисовича Чубайса, который пришёл туда вместе с главным геологом этой артели Виктором Леглером специально для того, чтобы познакомить того с Гайдаром и защитить артель. Поводом была попытка Леглера пристроить материалы об артели в журнал «Коммунист», на работу куда тогда переходил Гайдар. (Это - середина или конец 86-го года.) Так что историческое для всего демократического движения знакомство Гайдара с Чубайсом состоялось на 16-м этаже ЦЭМИ.

В это же время из мест лишения свободы и ссылки начали освобождать политзаключённых. В частности, если память мне не изменяет, тогда был выпущен из ссылки Андрей Дмитриевич Сахаров...

- Это произошло в декабре 86-го.

- Да, этот процесс происходил в течение 86-го года. В частности, в конце 86-го - начале 87-го годов вернули в Москву Новодворскую (из ссылки), Владимира Ильича Сквирского, Сергея Григорьянца и ряд других известных теперь людей.

Реперной точкой я считаю появление в неформальной среде людей, относившихся к общественному движение не по-любительски и не как к хобби, а ориентированных на его профессионализацию. Поскольку движение это получило широкое распространение, то в среде социологов появились люди, относившиеся к нему профессионально, то есть умевшие налаживать коммуникации, организовывать финансирование проектов, осуществлять взаимодействие с иностранными организациями. То есть люди готовы были определённым образом связать с ним свою карьеру и судьбу. При этом я не берусь судить, действовали они по чьему-то заказу или это была их личная инициатива.

Такой точкой перелома явилось появление в этой среде (в частности, в Клубе социальных инициатив) Павловского, обозначившее приход в неё людей, которые, будучи формально социальными маргиналами, по сути своей таковыми не являлись.

- Помните о том, когда это произошло?

- Точно, что в 86-м году. У меня складывается впечатление, что познакомились мы с ним  на Волхонке - на заседании Клуба социальных инициатив летом или ранней осенью 86-го года. (У меня сохранилось впечатление, что тогда кругом было зелено и тепло.) В особенно активную фазу это вступило в 87-м году.

- Что именно вступило?

- Наше регулярное общение. Произошло это после того, как был создан тогда ещё единый клуб «Перестройка», который вначале заседал в ЦЭМИ, а потом - в разных местах, в том числе, в богомоловском институте на Черёмушкинской улице. Там уже Павловский выступал в качестве идеолога, накопителя информации и своего рода энергетической машины. От него исходили идеи и инициативы, в результате чего движение перешло на проектный уровень и все ощутили, что стал осуществляться некий серьёзный проект. 

Тогда же ответственным за развитие социологии в стране была назначена Татьяна Ивановна Заславская, примерно в это же время ставшая академиком по отделению экономики (а не отделению философии, которое тогда возглавлял считавшийся реакционером академик Федосеев). Она была связана с либеральными экономическими кругами, в частности, с академиком Абелэм Гезовичем Аганбегяном, который тогда возглавлял комиссию при Президиуме Академии наук по чему-то там...

- Не по развитию производительных сил?

- Возможно. Потому что тогда ещё был известный Совет по развитию производительных сил (СОРПС) при правительстве и комитет по использованию чего-то там (КЕПС) при Президиуме Академии. СОРПС возглавлял профессор Можин, а КЕПС - Аганбегян.

В начале 87-го года Залавская стала председателем Советской социологической ассоциации, после чего туда потянулись новые люди - как из официальной научной среды типа Гордона, Бориса Курашвили. Дробижевой, Галины Старовойтовой, работавшей тогда в институте, который впоследствии возглавлял Тишков...

- Наверное, Институт этнографии?

- Да, правильно - Институт этнографии. Она была там старшим научным сотрудником.

...Так и классические неформалы типа Григория Пельмана, Кагарлицкого, всегда позиционировавшего себя как независимый социолог (насколько я знаю, тогда же ему вручили членский билет Советской социологической ассоциации) и Миши Малютина, тоже позиционировавшего себя как философ и политолог и являвшегося одним из основателей Клуба социальных инициатив (а потом и «Перестройки»). Появление там людей из чисто формальной научной среды и включение их в неформальную политическую деятельность связано именно с появлением Татьяны Ивановны Заславской в качестве куратора советской социологии.

Тогда же в огород Федосееву запустили целую группу либеральных профессоров и членкоров, в том числе выписанных из Новосибирска, что являлось определённым методом идеологической борьбы. Это была инициатива Горбачёва и, как это ни странно, Лигачёва, который на первом этапе перестройки занимался идеологией и который всегда покровительствовал новосибирским учёным. (Это потом, в период борьбы с Ельциным, за Егором Кузьмичём закрепилась репутация реакционера, а тогда от него исходили очень многие реальные инициативы, и он ситуацию раскачивал не меньше, чем Ельцин.) Он сам был из Новосибирска, и сибирская солидарность являлась для него не пустым звуком.

Кстати, появление в Москве Пельмана и Симона Гдальевича Кордонского тоже  явилось следствием этого. Они были связаны с Заславской научно, а Пельман, по слухам, и какими-то семейными связями. 

- Пельман был из Новосибирска?

- Был ли он в Новосибирске, я не знаю. Вот Кордонский точно что долгое время работал в Новосибирске, как и Хахулина и Радкина.

Вообще, поскольку Татьяна Ивановна возглавила общесоюзную структуру, то к ней стали подтягиваться прогрессивно мыслящие люди изо всех республик Советского Союза. Это, в частности, Тийтма из Эстонии (где была своя социологическая школа и своя околополитическая жизнь), Паниот из Киева и ряд других людей.

Развитие всех этих процессов и привело к созданию клуба «Перестройка».

- «Стали подтягиваться» куда (например, ленинградка Старовойтова) - на какие-то разовые мероприятия?

- Назначение Татьяны Ивановны стало для научных кругов знаком, показывающим снятие определённых запретов. С моей точки зрения, появление Старовойтовой и Станкевича непосредственно связано с приходом Татьяны Ивановны.

- Появление где?

- Появление в активно функционирующей Советской социологической ассоциации. Проводником своих взглядов через Татьяну Ивановну стал целый набор людей. То есть появление большого числа людей, впоследствии сыгравших заметную роль в неформальном движении, связано именно с Заславской. Это и Кагарлицкий, и Пельман, и Миша Малютин. (После очередного выступления Малютина в ЦЭМИ она сказала про него: «Этому парню мы дадим защитить докторскую диссертацию».)

- Вы говорите, что в эти годы (в 86-м и 87-м) Старовойтова работала в Москве - в Институте этнографии?

- Да, она работала в Москве. Я тогда слышал о ней как об одном из активистов Советской социологической ассоциации. А её активное включение в политическую жизнь связано с событиями в Нагорном Карабахе. (Это уже - 88-й год.)

Я тогда тоже участвовал в работе в Советской социологической ассоциации. Тогда же Лёня Бызов стал ответственным секретарём Советской социологической ассоциации, куда он был назначен по рекомендации Шохина и Заславской. В 87-м или в начале 88-го года легитимный статус при ассоциации получил и Кагарлицкий, ставший её членом.

Тогда же при Советской социологической ассоциации был создан первый Хозрасчётный научно-исследовательский центр (ХНИЦ), явившийся как бы предшественником М-БИО. Он занимался всем, начиная от политологии и социологии и заканчивая натиркой полов в одном из дворцов Ялты. Директором его был Бызов.

В этом ХНИЦе начал свою деятельность и впервые после большого перерыва устроил свою трудовую книжку Павел Михайлович Кудюкин. В нём же работал и Пельман. (Формально его устроили на должность в КЕПСе у Аганбегяна, но реально он работал в ХНИЦе.)

С ХНИЦем активно сотрудничал (и даже, может быть, в нём работал) Игорь Минтусов, поскольку первые исследования в области политической социологии осуществлялись через этот центр. Осуществлялись в нём и исследования по национальным отношениям, в которых участвовал Виталий Третьяков, и, осенью 88-го года, первые исследования политического спектра.

По договорам с ХНИЦем сотрудничало огромное количество социологов. Это и Гордон, и Минтусов, и Пельман, и чуть ли не Павловский.

Что касается клуба «Перестройка», то он существовал вначале на базе ЦЭМИ и собирался в большом актовом зале на втором этаже института. У меня осталось впечатление, что «Перестройка» как организация была создана весной или даже зимой 87-го года. (Но не  в 86-м году.) Помню, что весной 87-го года клуб уже функционировал, причём его заседания часто проводились вместе с директорским семинаром ЦЭМИ.

Возникновение «Перестройки» непосредственно связано с директорским семинаром ЦЭМИ. (Она из него и выросла.) А благодаря приходу в институт группы либеральных экономистов во главе с Шаталиным и переезду в Москву академика Заславской создалась благоприятная ситуация для срастания части системных либеральных социологов и экономистов с деятелями неформального движения полудиссидентского (и даже откровенно диссидентского) толка. И состав «Перестройки» был соответствующим.

При этом она включила в себя немного представителей собственно ЦЭМИ. Кроме себя я могу назвать в их числе Кирилла Янкова, Игоря Минтусова (который тогда работал в отделе Станислава Сергеевича Шаталина - в лаборатории Александра Николаевича Шохина), Константина Кагаловского. Официальным наблюдающим от дирекции ЦЭМИ был профессор Перламутров.

Сразу должен сказать, что к организации «Перестройки» ни райком ВЛКСМ, ни райком партии отношения не имел. К этому имела отношение дирекция ЦЭМИ, получившая, возможно, «добро» от Севастопольского райкома КПСС, который к тому времени возглавил Алексей Михеевич Брячихин.

Клуб возник в качестве дискуссионной площадки для обкатки некоторых социальных инициатив, и полное его название было «Клуб «Перестройка» в поддержку общественных инициатив». Членство в нём, по-моему, могло быть индивидуальным и коллективным - организаций. (Тогда уже существовали и «Община», и КСИ, и Фонд социальных инициатив.)

Вообще, членство в клубе «Перестройка» было размытым. Членских взносов никаких не было. Даже не знаю, существовал ли формальный устав. В общем, работал он в режиме дискуссионного клуба, и на заседания его приходило много нечленов. В то же время многие члены клуба, раз появившись, туда больше уже не приходили.

На «Перестройку» захаживал и профессор Ясин, и профессор Пчелинцев, но они всем своим видом показывали, что они - не участники заседания, а только зашли на несколько минут посмотреть. То есть отношение к нему было такое, что определённый риск эти мероприятие для его участников всё-таки представляли.

87-й год вошёл в историю как год принятия (в июне или июле) закона о кооперации и знаменитого пленума ЦК по экономики, который готовил, в частности, академик Анчишкин и его  институт. Это была ещё одна реперная точка, после которой  началась дискуссия о предпринимательстве. Обсуждались также проблемы сельского хозяйства, последствий антиалкогольной кампании. То есть предметом рассмотрения являлись какие-то темы общегосударственного масштаба.

Мне запомнилось выступление Заславской на дискуссии по поводу неформального движения. (Это - апрель или май 87-го года.) Там же состоялось и вступление Михаила Валентиновича Малютина.

Выпускались и бюллетени, посвящённые, в основном, вопросам экономики.

- Выпускались клубом?

- Выпускались отдельными участниками, и это были  раздаточные материалы к обсуждению. Размножались, в частности, ранее опубликованные статьи (например, известный новосибирский доклад академика Заславской). Если бы там раздавался самиздат, то последствия этого для клуба были бы плачевны.

Однако в большей степени 87-й год был для меня ознаменован тем, что я учился в аспирантуре и организовывал рок-концерты в рамках Московского рок-клуба. Последнее занятие тогда захватило меня полностью, тем более, что этот период отмечен первым появлением в Москве групп Шевчука, Кости Кинчева, Пети Мамонова,  творчество которых было более оппозиционно, чем вся деятельность клуба «Перестройка».

Ведь заседавшие в «Перестройке» профессионалы и неформалы были лишены возможности остро ставить вопросы. Происходило лишь обсуждение политики партии и выработка для партийных органов рекомендаций о том, как осуществлять перестройку. (Отсюда и название клуба.) Рекомендации эти вполне укладывались в рамки системы, тогда существовавшей. А нормальные диссидентские разговоры велись лишь в неофициальной обстановке.

До появления в Москве Новодворской и Сквирского основное развитие диссидентства и политического оппонирования шло по линии музыки (обсуждения развития массового неформального творчества), литературы (Пригова, Иртеньева и компании), изобразительного искусства (обсуждение Ильи Глазунова, вышедшего тогда на широкую арену)...

- Глазунов вышел на широкую арену за десять лет до этого...

- Я говорю: в массовом порядке, что было связано с появлением как раз в это время его большого полотна «Тысячелетие России».

- По-моему, она называлась: «Сто веков России».

- ...А из художественных фильмов все обсуждали вышедшую в 87-м году картину «Покаяние».

- Обсуждали ещё фильм «Плюмбум», вышедший, по-моему, в 86-м году.

- Да, но главным стало обсуждение «Покаяния».

Отношение партийного руководства к «Перестройке» было настороженным, и оно хотело, чтобы её деятельность развивалась на уровне теоретических обсуждений.  И весь 87-й год неформальное движение развивалось если и не под крышей КГБ (хотя и оно, по-видимому, где-то там присутствовало), то под партийным и комсомольским присмотром. Соответствующие импульсы исходили, насколько я знаю, и от Бориса Николаевича, который интересовался неформальным движением.

В первой половине 87-го года тема неформалов вылилась на страницы газет. Обсуждались, во-первых, ситуация с существованием различных националистических групп (не только русских, но и татарских, украинских, грузинских и других).

- Предметом обсуждения тогда являлись и любера.

- Да, любера. Реально всё началось с люберов - с того, что из Люберов приехали какие-то качки и  побили хиппов.

- В контексте молодёжных проблем обсуждали ещё фильм «Курьер» (86-го года) и, уже в 88-м, фильм «Легко ли быть молодым?»

- Подниекс сделал этот фильм как раз в 87-м году. Он, кстати, присутствовал на встрече-диалоге неформальных организаций в ДК «Новатор», снимал её и даже, по-моему, выступал на ней. (В организации того мероприятия, кстати, определённое участие принимал и я.)

- Обсуждались ещё казанские молодёжные группировки.

- Это было позже. Может быть, в конце 87-го года.

Но ещё до люберов обсуждалось общество «Память» и его известная демонстрация из пятисот человек. (Первая политическая демонстрация в Москве оказалась националистической.) После этого произошла резкая политизация общественного движения.

- Принято считать (эту версию подтверждает и Прибыловский), что Ельцин встретился с участниками той демонстрации “Памяти”. Он не перепутал это со встречей Ельцина с защитниками Щербаковских палат?

- Официальной встречи Ельцин с участниками защиты палат не было. Он просто приехал на это место и, возможно, кого-то из них там увидел. Под “встречей” могло подразумеваться то, что он вышел из машины, задал пару вопросов, а потом сел и уехал.

- Вы говорите про марш “Памяти” или про щербаковские палаты?

- И про то, и про то. У меня тоже сложилось впечатление, что он встречался с участниками демонстрации. Причём когда они отмаршировали, то направились в какой-то зал, куда, возможно, и приехал Ельцин (по-моему это было здание Моссовета), хотя я могу и ошибаться.

Беседовал Алексей Пятковский, май 2006 г.


Уважаемые читатели! Мы просим вас найти пару минут и оставить ваш отзыв о прочитанном материале или о веб-проекте в целом на специальной страничке в ЖЖ. Там же вы сможете поучаствовать в дискуссии с другими посетителями. Мы будем очень благодарны за вашу помощь в развитии портала!

 

Редактор - Е.С.Шварц Администратор - Г.В.Игрунов. Сайт работает в профессиональной программе Web Works. Подробнее...
Все права принадлежат авторам материалов, если не указан другой правообладатель.