Сейчас на сайте

Рассказывает Президент Информационно-иcследовательского центра “Панорама” ВЛАДИМИР ПРИБЫЛОВСКИЙ

Инакомыслящая жизнь в эпоху Перестройки

Москва, 1980-е

Часть 2

<<< Часть 1

 

КЛУБ СОЦИАЛЬНЫХ ИНИЦИАТИВ

- Как и когда ты впервые столкнулся с неформалами?

- Когда начал ходить на мероприятия Клуба социальных инициатив (КСИ), которые устраивались в разных местах. Помню одно мероприятие, которое Кагарлицкий провёл, по-моему, в гостинице “Юность” на “Спортивной”.

- Не забывай называть даты.

- Это - 86-й или 87-й год. Но впервые про КСИ я услышал, наверное, в начале 86-го года (когда он был ещё клубом “Компьютер”) от Сергея Харламова и примерно тогда же - от Сергея Агапова. А потом то ли Харламов затащил меня на какую-то тусовку КСИ, где познакомил меня с Пельманом, то ли Кагарлицкий меня пригласил на нее… не помню точно. Это уже, наверное, 87-й был год…

- Насколько я понимаю, первый твой неформальный клуб - это клуб “Компьютер”, о существовании которого я впервые услышал только сейчас...

- Это - не мой клуб. Я про него тоже только слышал. Он находился где-то на Арбате и являлся предшественником КСИ. Я в нём ни разу не был, потому что как только для него отремонтировали помещение, так его, по-моему, сразу же и отняли.

- Каков был статус этого клуба?

- Я не знаю. Об этом лучше спросить Гришу Пельмана. Это была какая-то организация Пельмана при участии Гарри Каспарова - молодёжный клуб обучения информатике и компьютеру. Заодно под это дело Пельман и, может быть, Вячек [Игрунов], пытались протащить какую-то общественную проблематику. Агапов пытался меня затащить туда на предмет помощи в ремонте помещения. Но пока я только собирался им помочь, они всё отремонтировали и успели уже лишиться этого помещения. Так что закончилось всё, не начавшись: помещения они лишились, и клуб “Компьютер” перестал существовать. Однако та часть из пришедших в этот клуб людей, которая интересовалась социальной проблематикой, составила первоначальный список членов Клуба социальных инициатив.

- Золотарёв рассказывал мне о том, как в 86-87 годах он ходил со своими товарищами в компьютерный клуб, который Пельман держал в районе “Спортивной”. Не можете ли вы с ним говорить об одном и том же клубе?

- Скорее всего, да. Пока идея клуба “Компьютер” была жива (а Пельман искал под него новое помещение), КСИ мог рассматриваться как его подразделение или другое название или продолжение…

Я посетил несколько мероприятий КСИ. То, которое проводил Кагарлицкий на “Спортивной”, было странным, так как было устроено в основном для канадских журналистов. Тогда еще не было слова PR и понятия такого не существовало, но вот как я теперь помню, то мероприятие было пиаром чистой воды. Даже с какой-то постановочной частью для буржуйских корров. Мне оно показалось не интересным.

Но я помню и другое мероприятие - посвящённое кооперативному движению - которое организовал и вёл Павловский. В нём участвовали первые кооператоры, которые рассказывали какие-то странные для меня вещи. Мне это всё показалось совершенно диким: неужели такое возможно в советской стране - кооперативы, частная инициатива? Я пришёл туда со своей тогдашней девчонкой Викой (на самом деле она Наташа) Рябовой. Сейчас она - довольно известная сетевая поэтесса, а ее детская экспедиционная кличка - Вика - стала ее литературным псевдонимом. Вике было там жутко скучно, она все время пыталась меня оттуда вытянуть, и больше ни разу со мной на КСИшные мероприятия не ходила. А мне кооперативное движение показалось дико интересной штукой.

- Формы работы КСИ - исключительно дискуссии?

- Не дискуссии, а, скорее, лекции. Или ознакомление, информирование каких-то кругов о чём-то. И это делалось успешно. Я, например, именно в КСИ впервые узнал о том, что существуют разные кооперативы и что кооператоры - это не шашлычники, а нечто другое. Оказалось, что помимо новых шашлычников и старых, колхозно-совхозных, которые торгуют украинской маринованной черемшой, имеются и другие кооперативы и кооператоры, которые занимаются, например, утилизацией отходов. А дискуссий на КСИ почти не было. Ну о чём я могу дискутировать с кооператором, который раскрывает мне глаза на что-то? Я могу ему только вопросы задавать. Или о чём я могу дискутировать с Кагарлицким, рассказывающим о современном социалистическом движении? Я про него просто ничего не знаю. Я просто слушаю с открытым ртом.

- Ты сам имел какое-то отношение к КСИ?

- Да...

- Золотарёв рассказал мне о том, что это была очень замкнутая структура, в которую входили всего шесть или семь поименованных их человек...

- Дело в том, что я однажды даже видел первоначальный список членов КСИ (он сгорел у меня на квартире), который включал примерно двадцать пять фамилий, среди которых мне были известны фамилии Пельмана, Павловского, Агапова. Меня в этом списке ещё не было. Да я никакого заявления на вступление и не подавал и даже не знаю, существовали ли такие заявления вообще. Но имелось некоторое количество людей, которые в этот клуб ходили, и кто-то из них считал себя членом КСИ, а кто-то - не считал. Имелся и избранный в какой-то момент Совет КСИ, в который входили Кагарлицкий, Павловский, Пельман, Малютин и, возможно, Игрунов (но не уверен). Малютин был впоследствии исключён из КСИ.

На заре существования КСИ в нём была предпринята даже попытка внутреннего переворота, о которой я узнал случайно. Был такой Сергей Борисович Скворцов. (Впоследствии он возглавил самую первую восстановленную КПСС, которая и сейчас существует и которую Скворцов по-прежнему возглавляет.) Так вот, Скворцов входил в самый первый состав КСИ или даже еще не КСИ, а инициативной группы. И Скворцов пытался устроить – скорее всего, это было в 86 году или в самом начале 87-го - сепаратное от Пельмана, Кагарлицкого и Павловского учредительное собрание КСИ, на котором его должны были избрать единоличным председателем. Состав учредительного собрания Скворцов подбирал из своих знакомых, которых предупреждал: “Главное, чтоб Кагарлицкий с Пельманом об этом не пронюхали!”. А ребята, которых он об этом предупреждал, ведать не ведали, кто такие Пельман с Кагарлицким, да и самого Скворцова-то знали смутно: какой-то околокомсомольский человек, что-то несущий про Перестройку и внесение демократии в коммунизм… Так вот, один из этих его знакомых – назовем его Витя Б. - просто-напросто оказался моим однокурсником. Кроме того, еще как минимум один мой однокурсник был приглашен Скворцовым на это мероприятие. И вот мы с Витей выпиваем по случаю то ли Витиного развода с женой, то ли новой женитьбы, то ли по поводу того, что Витя с новой женой снял себе квартиру в двух шагах от меня, то ли по всем сразу поводам, потому что не виделись с ним года четыре. И Витя спрашивает: “А ты не знаешь такого Сергея Скворцова?” - “Не знаю”. - “А вот этого ты должен знать; он - бывший социалист нелегальный”. - “Кудюкина? Фадина? Кагарлицкого?” - “Во-во – Кагарлицкого! И еще один, странная такая фамилия – ПельмЕнь, что ли..” - “Пельман?” - “Точно – Пельман!” И со смехом рассказывает мне про эту интригу и говорит: “Я, может, и не пойду на это собрание – на хрен оно мне? А хочешь, пошли вместе?”

Вот так я случайно узнал про “заговор Скворцова” и немедленно рассказал о нем Кагарлицкому и Сереже Харламову, чтоб он передал Пельману. (С самим Гришей я, кажется, к этому времени еще не был знаком.) Я только сейчас вспомнил эту историю – кстати, Кагарлицкий мой рассказ воспринял вяло, – наверное, он ужe знал о заговоре. В итоге Скворцов учредил и возглавил не КСИ, а ФСИ – ФОНД социальных инициатив. И ФСИ – в отличие от КСИ – получил официальную регистрацию в качестве “общественной организации” в исполкоме какого-то района Москвы. Скворцов сумел привлечь в свой ФСИ некоторых общинников, например, Андрея Исаева, при том что Община" в целом была одно время коллективным членом КСИ.

Позже - уже в 90-м (или на дополнительных выборах в 89-м?) году - Андрей Исаев выдвигался в депутаты районного совета именно от ФСИ (возможно, выдвигался и сам Скворцов - этого я точно не помню). КСИ, впрочем, сделал себе регистрацию в качестве чего-то при Советской социологической ассоциации, однако это не давало ему права выдвигать кандидатов на выборах. А ФСИ такое право получил. Но так как “Община” затем разрослась и возникли разногласия, с одной стороны, между “Общиной” и Кагарлицким и, с другой стороны, между “Общиной” и Пельманом-Павловским, то “Община” перестала считать себя коллективным членом КСИ.

- Где проводились мероприятия КСИ?

- Я уже говорил: в разных местах.

- Я имею в виду: где конкретно?

- У меня тяжелая форма топографического кретинизма: я в городе с трудом запоминаю расположение географических точек на местности и дорогу к ним. Мне нужно несколько раз приехать в одно и то же место – желательно без провожатых – чтобы запомнить, где это.

А встречи КСИ почти всякий раз проводились в новом месте. Та встреча с кооператорами, которую организовывал Павловский – совершенно не помню где. Встреча с канадскими (или французскими?) журналистами, которую проводил Кагарлицкий – на «Спортивной», в каком-то полуподвале (то ли возле гостиницы “Юность”, то ли это был полуподвал самой гостиницы). Насколько я понимаю, постоянного помещения у клуба КСИ не было. КСИ являлся своеобразной масонской ложей, которая неизвестно где собиралась, неизвестно как принимала решения (впрочем, известно как - методом обзвона по телефону) и которая время от времени устраивала какие-то мероприятия, на которые приглашала только тех, кого хотела.

- А каков был смысл существования КСИ?

В.Игрунов о КСИ: "...был целый ряд инициатив. Вот, например, возьмем «Памятник»: Самодуров рассказывает о своей идее памятника реабилитированным жертвам сталинских репрессий. Клуб, естественно, помогает двигаться вперед. Первый самодуровский документ, я видел подписанным как раз на заседании «Клуба социальных инициатив». Его Дима Леонов подписал, Гриша Пельман, Юра Самодуров, Паша Кудюкин, еще несколько человек..." См. далее в его беседе с Пельманом.

- Не знаю. Масонская ложа. Оказание влияния. Пельман был троцкистом, но, насколько я знаю, троцкистские идеи никому не навязывал и даже не говорил о них. Но троцкистская тактика “энтризма” (вступления в разные организации) в деятельности Гриши просматривалась. Павловский, может быть, проводил через КСИ в том числе идею конструктивного влияния на власть, а Кагарлицкий - свой вариант демократического социализма.

- Кем являлись тогда эти люди?

- Павловский, с которым я познакомился на той проведённой им встрече КСИ с кооператорами, являлся в это время кем-то вроде неофициального главного редактора журнала “Век ХХ и мир”. Главным редактором его был, по-моему, Анатолий Беляев, а Павловский трудился в нём внештатным сотрудником, который, однако, с какого-то момента реально начал делать весь журнал. И благодаря Павловскому этот крохотный журнальчик стал вдруг просто хитом. В нём раньше всяких “ГУЛАГов” и даже, по-моему, раньше пастернаковского “Доктора Живаго” было опубликовано эссе “Жить не по лжи” (без ведома самого Солженицына). Это Павловский его напечатал. Это было, вообще, офигеть. В советском журнале - “Жить не по лжи” Солженицына! Ещё не выпущены из лагерей люди, которые за него сидят, а оно уже напечатано! (Кстати, это была откровенно пиратская публикация, потому что Солженицын на весь мир объявил, что не разрешает ничего своего в Советском Союзе публиковать до тех пор, пока не начнется публикация “Архипелага ГУЛАГ”. Имелось два нарушителя этого запрета: прежде чем “Новый мир” стал публиковать «ГУЛАГ», Павловский в “Веке XX” напечатал “Жить не по лжи”, а националистический “Наш современник” опубликовал “Наших плюралистов” - правда, в сокращении и с комментариями.)

Пельман был кем-то вроде социолога. Где-то работал, помогал в чем-то Татьяне Заславской, пытался кооператорством заниматься.

Вячек был безработным, жившим между Москвой и Одессой. В Москве он жил, по-моему, у историка - ...

- ...Гефтера?

- Да, у Гефтера он жил.

Кагарлицкий - сторож-лифтёр. А я в это время был ночным сторожем на складе унитазов.

- Из [Новоиерусалимского] музея ты к этому времени уже ушёл?

- Из музея я ушёл в конце 87-го года. И прежде чем закончилась моя временная прописка в новоиерусалимской музейной общаге, я успел устроиться сторожем вневедомственной охраны – сторожил склад сантехники в Филях, между железнодорожной станцией «Фили» и полузаброшенным стадионом. По советским законам на работу без прописки не брали, но до истечения срока моей временной прописки оставалось еще несколько недель. А потом мое начальство просто закрывало глаза на то, что я у них работаю, будучи бомжом - “без определенного места жительства”. Впрочем, формально оно закон не нарушало, потому что взяло меня на работу ещё тогда, когда прописка у меня была, и по тем же советским законам отсутствие прописки не являлось основанием для увольнения. А навёл меня на это рабочее место Лёзов: до меня там работал какой-то его приятель-сионист, получивший наконец-то разрешение на выезд в Израильщину.

РАЗВИТИЕ НЕФОРМАЛЬНОГО ДВИЖЕНИЯ

- Расскажи о том, как начинало куститься неформальное движение.

- Вообще, расцвет неформального движения начинается с августа 87-го года - после встречи (конференции) неформалов, которую организовывали КСИ и “Община”. А идея эта - собрать неформалов со всей страны в одном месте - принадлежала КСИ (фактически, Грише Пельману). Я на этой конференции не присутствовал, потому что находился в это время в археологической экспедиции в Ростовской области.

Тогда предполагалось, что конференции будет две, потому что часть людей из числа провинциалов (из так называемого ЗСПК) откололась от пельмановского оргкомитета и захотела созвать свою конференцию в Таганроге. (ЗСПК – это Заочный социально-политический клуб, клуб по переписке, возникший после опубликования письма Саши Сухарева в “Комсомолке”; потом он назывался ВСПК – “Всесоюзный”.) И я получил от Пельмана карт-бланш на участие в конференции ЗСПК/ВСПК в Таганроге (поскольку это тоже - Ростовская область, час езды на электричке от моей экспедиции) в качестве наблюдателя от КСИ. Но я это поручение Пельмана не исполнил, потому что та ВСПКашная конференция, я не помню, то ли вообще сорвалась, то ли была перенесена на другое время. Одного из лидеров ВСПК, Пашу Смертина, я, однако, посетил в Таганроге. Правда, не помню – в том же году это было или уже на следующее лето.

Сам Пельман в это время провёл конференцию в Москве, на которой возникла, в частности, инициативная группа “Памятник” - предшественник “Мемориала”. Уже в сентябре она переименовалась в “Мемориал” – в том числе для того, чтобы с “памятниками” - членами “Памяти” Дим Димыча Васильева - не путали. Первоначальный “Мемориал” – это Юра Самодуров, Дима Леонов, Паша Кудюкин, Юра Скубко , еще человек 15. Потом приняли Диму Юрасова, но вскоре исключили “за аморальное поведение”. Но это отдельная история.

На той же августовской конференции фактически оформилась группа “Гражданское достоинство” Вити Золотарёва. Там же была создана Социалистическая секция КСИ, она же – “Социалистическая инициатива” (то есть “кагарлята”) и образовалась Федерация социалистических общественных клубов (ФСОК), в которую вступили “кагарлята”, “общинники”, группа “Спасение” из Питера (во всяком случае, во ФСОК вступил [её лидер] Алексей Ковалёв) и другие.

Так что большинство групп оформились в августе-сентябре 87-го года. Хотя, например, “Община” и КСИ существовали и до этого. Вообще, самые древние группы в Москве - КСИ и “Община”. Остальные возникли после августа 87-го года.

Кстати, я сам, того не зная, оказался членом ещё и СИ – “Социнициативы”. (Меня туда Кагарлицкий записал.) Во всяком случае, когда в начале 88-го – в феврале или марте – комсомол, “Община” и Кагарлицкий организовали конференцию новых общественных объединений в гостинице “Юность”, у меня был мандат делегата от СИ, а не КСИ (поскольку официально КСИ в той позорной конференции не участвовало).

Официально или полуофициально эта конференция считалась “конференцией московских социалистических общественных клубов за Перестройку”. Позорной же она была потому, что ею рулил комсомол в лице Кости Затулина (бывшего истфаковца, организовавшего на базе оперотряда систему неформального политического сыска в МГУ, на тот момент - помощника секретаря ЦК ВЛКСМ, а ныне - депутата ГосДумы от "Единой России") и еще кого-то, а Кагарлицкий и Исаев оказались в дурацкой роли прислужников комсомола, чем сильно подорвали свой авторитет. Например, кого пустить на конференцию и кого не пустить, решали комсомольские функционеры. А не пустили, в частности, провинциальных делегатов, - под тем предлогом, что конференция – “Московская”. Кагарлицкому и Исаеву пришлось даже отказаться от первоначального намерения – согласованного, кстати, с комсомолом – сделать ее всесоюзной. Естественно, что Новодворскую и вообще группу “Демократия и гуманизм” не пустили даже в качестве “представителей независимой прессы”.

Не дали выступить на конференции и университетской группе сторонников Ельцина – группе Галамова. Я пытался (с места) поднять вопрос о «деле» Галамова, которого в этот момент выгоняли из университета, но Затулин заявил из президиума, что Галамов “отчислен за неуспеваемость”, и что никакого отношения к борьбе за Перестройку это дело не имеет. Исаев с Кагарлицким при этом промолчали.

Однако это подыгрывание комсомолу не спасло их от комсомольско-кагебешного пасквиля в советской прессе – в “Комсомолке”, кажется, - где их приравняли к Лере Новодворской и Дим Димычу Васильеву. Этот пасквиль, правда, сделал их всесоюзно известными и, в конечном счете, восстановил их авторитет и влияние среди неформалов. И хотя на конференции в гостинице “Юность” некоторые “общинники” выступали с трибуны в том же духе, что и я с места, я всё же после неё попросил Кагарлицкого и «общинников» не считать меня более членом СИ и ФСОК.

- А как ты впервые вышел на “Общину”?

- На “общинников” меня вывел Кагарлицкий. Я познакомился сначала, наверное, с Лешей Василивецким (с которым мы случайно пересеклись в сторожке у Кагарлицкого), потом - с Сашей Шубиным (на которого я вышел через Василивецкого), а несколько позже - с Андреем Исаевым (возможно, что на конференции в гостинице “Юность”). Кроме того, с кем-то из них я еще раньше пересекался на мероприятиях КСИ.

- Какой это год?

- Это, наверное, весна-осень 87-го - чуть раньше или параллельно “Перестройке-88”, которая образовалась в декабре 87-го. Вообще, наибольшая интенсивность моих контактов с разными группами приходится на осень 87-го года – зиму 88-го.

ДВЕ «ПЕРЕСТРОЙКИ»

В ЦЭМИ на клуб “Перестройка” я начал ходить после того, как узнал о нём, наверное, весной 87-го года от только что освобождённого Миши Ривкина (в это время как раз начали освобождать политических заключённых), у которого был на праздновании его освобождения. (Тогда меня Миша отыскал, наверное, через Кудюкина. Скорее всего, мне позвонил и позвал на это мероприятие как раз Кудюкин. Хотя присутствовал ли на нём сам Паша, я не помню.)

- Где это было?

- Не помню, где. У Миши в квартире, где он жил тогда. (Там тогда ещё жила его мама.)

- На метро “Молодёжная”?

- Я говорю: у меня топографический кретинизм. Но, наверное, всё-таки, на метро “Молодёжная”. Я, действительно, куда-то к нему на метро ехал.

Я в первый и в последний раз был тогда у него в гостях. Помню, что именно там я в первый раз попробовал еврейское кошерное вино. Один его сорт был приторно сладкий (его невозможно было пить), а другой - жутко кислый, как уксус (его тоже невозможно было пить). Кстати, я сказал, что его невозможно было пить, но мы всё выпили – и кошерное, и не кошерное. Дело было в том, что начиналась антиалкогольная кампания, и ничего приличного достать было уже невозможно. И все пили (и верующие евреи тоже) любую дрянь, какую только могли достать.

- Я поясню: как Ривкин мне сам рассказывал, именно в лагере он уверовал и стал правоверным иудеем, кем до сих пор и является.

"Он ["Зоолог", Борис Кагарлицкий - ред.] познакомил меня со многими людьми. [...] Третий был очень интересным парнем. Молодой, с явной примесью какой-то тюркской крови, но свободно, грамотно и даже изящно говорящий по-русски и, судя по всему, уроженец столицы, очень интересовавшийся и тем, что я рассказывал, и больше всего, конечно, книгами,которые я давал ему читать. Мне он очень понравился, мы с ним поддерживали контакты вплоть до моего ареста". Михаил Ривкин, Андрей Шилков. "ДЕЛО МОСКОВСКИХ СОЦИАЛИСТОВ".// "Гласность", 1989, 29, с.244.

- Во второй и в последний раз после Мишиного освобождения я с ним встретился в 88-м как раз на собрании “Перестройки” (или уже “Демперестройки”?). То ли мы случайно встретились на пороге ЦЭМИ, то ли созвонились по какому-то поводу. Миша был тогда уже весь душой и мыслями в Израиле. (Кстати, в своем интервью “Гласности” о деле “молодых социалистов” он упоминает меня как “студента с тюркской внешностью, который, однако, хорошо говорил по-русски”.)

…А в августе 87-го года состоялось очень громкое заседание клуба “Перестройка”, стенограмма которого была опубликована в первом номере журнала “Гласность”. (Её затем несколько раз зачитывали по Радио “Свобода”.) Наибольший фурор тогда произвело жутко антисоветское выступление некоего Лямина - Олега Анатольевича или Олега Александровича (впрочем, не уверен даже, что Олега). [В воспоминаниях Валерия Фадеева (Похождения неформала. М., 1992) Лямина зовут Игорем - Е.Ш.]. После этой сугубо антисоветской речи никого, однако, не повязали и даже клуб не разогнали. И именно после этого заседания я и стал туда ходить. (А то всё только собирался.)

Когда я решил, наконец, заглянуть в этот клуб, то как-то после работы поехал туда из Нового Иерусалима (возможно, что со своим сослуживцем Лёшей Кадацким или еще с кем-то из Нового Иерусалима). После этого я стал туда приезжать каждый раз, когда у меня было свободное время. Там я, кстати, возобновил знакомство с Андреем Фадиным, с которым не виделся с тех пор, как он был у меня в гостях и “клеил” мою жену (См. рассказ Прибыловского, часть 1). Нет, ошибаюсь: с Фадиным мы возобновили знакомство несколько раньше, на дне рождения у Лёши Собченко. (На том дне рождения у Собченки присутствовал ещё Артём Троицкий - из будущих знаменитостей.)

На “Перестройке” я познакомился с Игорем Минтусовым. Именно там, по-моему, Пельман познакомил меня с Игруновым. Иногда ходили туда и “памятники”, например, однажды там я видел самого Валерия Емельянова, автора “Десионизации”, лидера языческого крыла “Памяти”. Если я не путаю, то бывший диссидент, а теперь нацист-язычник Алексей Добровольский тоже там бывал. Турик точно бывал не раз.

- Иркутский Турик?

- Нет, московский. Не Александр Турик, а Анатолий. Это - тот, у которого был свитер “Куришь, пьёшь вино и пиво - ты пособник Тель-Авива”. Ближайший друг Валерия Емельянова. У Емельянова и Добровольского тоже были такие свитера, но Емельянов, случалось, ходил и “в штатском”, а вот Турик со своим свитером не расставался.

Тогда на какое-то время (примерно с осени 87-го и еще на полгода или чуть больше) в ЦЭМИ - в “доме с ухом” - образовалась основная площадка для встреч всех неформалов. В отличие от КСИ, клуб “Перестройка” собирался регулярно (заседания проходили, по-моему, раз в неделю) и являлся дискуссионным клубом с постоянным местом и открытым входом. На него приходили все - и кто считал себя членом “Перестройки”, и кто не считал. Это было место, где обменивались информацией, самиздатом, где читались лекции, иногда смелые. Но мне в ЦЭМИ лекции как раз были не очень интересны. Мне было интересно настроение людей, так сказать, в предреволюционной обстановке. Ещё я ходил туда ради завязывания и поддержания контактов. Я туда приходил, тусовался в кулуарах (в конференц-зал иногда только заглядывал), раздавал “Хронограф”, перекидывался словами и обменивался информацией с интересующими меня людьми, закупал у Лёвы Волохонского его самиздат и иногда уходил ещё до начала дискуссии. Впрочем, “Хронограф” возник только в 88-м, но, всё равно, “Перестройка” в «доме с ухом» существовала и в 88-м, и даже в 89-м...

- ...Уже как “Демперестройка”.

- Да, с января 88-го - как “Демперестройка”.

...Я быстро уматывал оттуда, потому что мне тамошние теоретические споры были скучны и неинтересны. Их вели люди, никогда не жившие в общежитии. А я за шесть лет университетского общежития и последующие несколько лет общежития музея обо всём уже переспорил, и меня суть дискуссий совершенно не задевала. А вот склоки по организационным вопросам я наблюдал с интересом, хотя и не без сожаления и разочарования в людях.

Иногда, правда, всё-таки бывали лекции, в какой-то степени интересные и для меня тоже, и тогда я на них оставался. Впрочем, может быть, для меня просто был важен сам факт присутствия на подобной лекции или дискуссии в СОВЕТСКОМ учреждении, когда с трибуны несут такое, за что ещё два года назад сажали. Словом, революционная атмосфера. Правда, и это со временем приелось.

На каждом заседании я видел Сережу Митрохина и Валеру Фадеева, которые всё время катили бочку на лидеров клуба, то есть на Минтусова, Кардаильского, Румянцева и Фадина, постоянно узурпировавших председательское место. Митрохин обычно сам не выступал, но накручивал Фадеева, и Фадеев начинал выступать со всякими демаршами. Например, припомнил как-то Андрею Фадину “дело Михаила Ривкина”. Происходило это всё в конце 87-го года.

Я считал выступления оппозиции (“бешеных”, как я их для себя называл, – было такое течение левее якобинцев во время Великой французской революции) - очень неконструктивными, тем более, что самыми заметными выступавшими от неё были довольно вздорный (хотя в чем-то и симпатичный) Валера Фадеев и парочка сумасшедших: тот самый Олег(?) Анатольевич(?) Лямин (его все по имени-отчеству называли), чьё антисоветское выступление произвело фурор в августе, и Юрий Митюнов со своими костылями. Лямин, например, первым стал кричать с трибуны, что надо объявить клуб “Перестройку” оппозиционной коммунистам партией - Социал-демократической партией Советского Союза! – и Олег Румянцев, который втайне мечтал о том же (но считал, что “ещё не время”) очень переживал из-за того, что его любимую идею опошляют.

Кстати, я, кажется, присутствовал на знаменитом публичном покаянии Митюнова, когда он с трибуны повинился в том, что является агентом КГБ, засланным в клуб “Перестройка”. Или не с трибуны, - возможно, он возле трибуны бился в самоисступлении, чуть ли не на полу валяясь. Хотя, кажется, Митюнов провёл не один, а несколько таких сеансов самоисступлённого покаяния вкупе с требованиями покаяния и от других “присутствующих здесь агентов КГБ”. На том основании, что он так смело разоблачил КГБ, Митюнов претендовал на лидерство в клубе и всячески обличал Фадина, Кудюкина и Румянцева.

Между прочим, Митюнова ещё в университете завербовал тот самый Владимир Алексеевич Кашин, который в своё время со мной душеспасительные беседы проводил. Впоследствии Митюнов, изгнанный за свой склочный характер с радио “Свобода”, обвинил в газете “Московская правда” моего друга Лёшу Собченко, работавшего как раз в тот момент на “Свободе” в Мюнхене, в былом сотрудничестве с КГБ. Лёшу Собченко тоже Кашин в своё время допрашивал.

...Ещё к “бешеным” принадлежал радикальный оппозиционер, «мемориалец» Витя Кузин, будущий дээсовец (теперь он состоит в антиглобалистском и антиамериканском “Шиллеровском институте”). Кузина я сумасшедшим не считаю, но тогда его речи мне тоже казались не столько радикальными, сколько безумными, именно “бешеными”, - кажется, этот термин вспомнился мне именно во время какого-то демарша Кузина. «Вылитый Эбер!», - подумал я тогда. (Эбер, он же Эберт - лидер “бешеных” во Франции конца 18 века). Вместе с Кузиным ходил на “Перестройку” Юра Скубко (см. интервью Бориса Беленкина с Юрием Скубко), который, правда, в основном молчал. (Со Скубко мы познакомились потом в клетке, после ареста на митинге в августе 88-го).

К оппозиции в клубе “Перестройка” принадлежали и те, кого я от “бешеных” мысленно отделял - Дима Леонов, Игорь Чубайс и Вячек (роль которого была не явной: он так же, как Митрохин - Фадеева, накручивал ещё кого-то, но сам почти не выступал). Впоследствии Вячек мне как-то признался, что его личная политика тогда была направлена именно на раскол клуба. (Он именно этого и хотел.) Я уже не помню, как он это мне тогда объяснял, но в принципе его тогдашнюю логику можно реконструировать. Но до этого признания я думал, что Вячек являлся в “Перестройке” сторонником компромисса между радикалами и умеренными - как Леонов. Ан нет! Он, оказывается, интриговал в пользу раскола. А с кем заодно был Пельман, мне было не очень ясно, поскольку он обычно молчал. (Пельман всегда - серый кардинал.)

Мои политические симпатии находились на стороне умеренного крыла “Перестройки” (а не радикального) – на стороне Минтусова, Кудюкина, Кардаильского, Румянцева, отчасти Фадина. Что касается Фадина, то у него очень сильно играло честолюбие – для меня, например, очень заметное. Он вёл себя довольно высокомерно, особенно по отношению к откровенным психам. (А психов туда на самом деле ходило немеряно, просто не все были такие яркие, как Лямин и Митюнов.) Фадин своим аристократическим пренебрежением сильно раздражал оппозицию, в частности, Сережу Митрохина, который всё время накручивал Фадеева против Фадина, после чего Фадеев с азартом на Фадина наскакивал.

Вообще-то, по сути я был бы согласен с радикальным содержанием выступлений “бешеных”, но мне категорически не импонировала, раздражала, вызывала активное неприятие форма их выступлений. В то же время умеренная оппозиция Димы Леонова и Игоря Чубайса, которые не хотели раскола клуба и искали какой-то компромисс, меня не раздражала. При этом человеческие отношения у меня в этот момент завязались с Вячеком, который был мне симпатичен, и с Димой Леоновым, – то есть с оппозиционерами, хотя и не крайними.

Сам я на клубе никогда не выступал, а в кулуарах комментировал чужие выступления очень аккуратно и в примирительном духе: мол, и у тех - своя правда, и у этих. Более откровенно я высказывался в разговорах со старыми приятелями – с Кудюкиным, Фадиным, а из новых знакомых – с Вячеком. Говорил, например, что если б в Якобинском клубе была хотя бы парочка Ляминых, то Великая французская революция ни фига бы не состоялась.

Когда клуб раскололся, я продолжал ходить на “Демперестройку”. Туда, кстати, ни для кого доступ не был закрыт, и часть бывшей оппозиции продолжала туда ходить – в статусе гостей клуба. При этом личное общение у меня развивалось, в основном, с членами П-88 – Игруновым, Леоновым, отчасти Чубайсом и Фадеевым, а потом и с Митрохиным. И встречался я с ними чаще всего как раз на заседаниях “Демперестройки”. А саму “Перестройку-88” как клуб я посетил один единственный раз, когда Вячек с Чубайсом затащили меня на квартиру Фадеева, где они начинали делать журнал “Полемика”, который получился, на мой взгляд, неинтересным.

- Какое отношение квартира Фадеева имела к “Перестройке-88”?

- Дело в том, что у “Перестройки-88” своего помещения не было, и её члены собирались где придется. При этом, отколовшись от “Демперестройки”, они стали конспирироваться от сумасшедших – они их просто отсекли - хотя у Леонова и были моральные страдания по этому поводу. Во всяком случае, от Лямина точно (а, может быть, и от Митюнова тоже) они места своих встреч скрывали.

А вот от других “бешеных” - Скубко и Кузина - они не шифровались: Скубко и Кузин считались полноправными членами-учредителями “Перестройки-88”. Правда, их дезавуировали, когда, вступая в апреле 88-го в оргкомитет партии ДС, Кузин заявил, что они со Скубко представляют в оргкомитете группу “Перестройка-88”. Митрохин, узнав об этом, возмутился: “Выходит, он там и меня тоже представляет? – а я ему такого права не давал!”, - и Вячек, Чубайс и Леонов согласились с Сережей, хотя и не так импульсивно.

А надо сказать, что у “восьмерок” была внутренняя безбрежная демократия типа Речи Посполитой, при которой всякий член-учредитель имел, похоже, право вето на всё. При этом другие неформалы ошибочно считали лидером П-88 Игоря Чубайса. Но если приглядеться, то становилось ясно, что всем у них вертит Вячек – причем исключительно благодаря своему личному обаянию…

...После того инцидента с присвоением полномочий Кузин со Скубко (и, может быть, еще Александр Хатов?) стали себя именовать типа: “радикальное крыло клуба “Перестройка-88” или, может быть, какая-то “секция”, - помнится, в названии их фракции присутствовало именно слово “секция”. (Насколько я помню, они именовали себя представителями Юридической комиссии П-88, - АП.) И Фадеев тоже стал себя и Кузьмичёва как-то отдельно называть – то ли “теоретический семинар клуба «Перестройка-88»”, то ли ещё какая-то “секция”. Ещё он с Кузьмичёвым основал Партию городских и сельских хозяев – из двух человек. (Я обо всех этих перипетиях узнавал от Леонова и отчасти от Вячека, поскольку с Митрохиным до мая 88-го практически не общался.)

Где-то на “igpi[.ru]” (на самом деле, на igrunov.ru - Е.Ш.) Митрохин обмолвился, что Прибыловский состоял в “Перестройке-88”. Ничего подобного. Я в “Перестройке-88” не состоял. Не считал я себя членом и клуба “Перестройка” до его раскола. (Я и не выступал на его заседаниях, а только наблюдал и общался в кулуарах.)

Кстати, до раскола в «Перестройке» и не существовало формального членства. В это время только готовился устав, и как раз по поводу устава и возникли большие разногласия между умеренными и радикалами. Мало того: когда у них произошёл раскол... А окончательный раскол у них произошёл – как в РСДРП, на большевиков и меньшевиков - из-за устава, потому что имелись варианты устава разной степени жёсткости. У Димы Леонова была идея компромиссного варианта устава, которая со стороны умеренных поддерживалась Кудюкиным, и этот устав имел шансы пройти. Но тут Диму подвело его занудство, – дай волю Диме, каждый пункт устава обсуждался бы и шлифовался по полгода. А жизнь шла революционным галопом и всё время подкидывала новые темы: борьбу за свободную и неограниченную подписку на газеты и журналы, “дело Ельцина”… “Дело Ельцина”, кстати, как раз совпало по времени с обсуждением на “Перестройке” устава.

- В интервью мне Митрохин рассказал о том, что одно время “Перестройка-88” собирались в каком-то помещении около Ленинского проспекта.

- Возможно. Я там ни разу не был. Я припоминаю, что, действительно, был какой-то полуподвал в районе Ленинского проспекта, ключи от которого находились у кого-то из «общинников». И однажды там собрались разные неформалы для принятия какого-то заявления – скорее всего, с требованием “гласности в деле Ельцина” - и их разогнала милиция. После этого туда никого уже не пускали и то ли замок перевесили, то ли ключи отобрали - хотя, может быть, и не навсегда. Я в этом полуподвале присутствовал единственный раз - на том самом мероприятии, которое менты разогнали, о чем и сделал репортаж для “Экспресс-Хроники” Подрабинека. Возможно, речь идёт о том самом подвале, и “восьмерки” могли там тоже иногда собираться. Но и на квартире Фадеева они собирались – по крайней мере, по поводу издания Фадеевым и Чубайсом (Игорем) “Полемики”, которая, впрочем, быстро стала единоличным продуктом Фадеева...

- ...В квартире в сталинской высотке на Котельнической набережной, д.15, где жил Фадеев?

- Совершенно не помню где.

«МОЛВА» И “ХРОНОГРАФ”

- Как возникла идея издавать “Хронограф”? Каковы были цели этого предприятия?

- Моя обычная в жизни цель - наслаждаться жизнью. И издание “Хронографа” являлось для меня именно частью наслаждения новыми формами жизни. А собственно идея издания объективной – в смысле надклубной, надфракционной - газеты о неформальном движении возникла у Леонова. Леонов приехал ко мне в сторожку, где мы с ним эту идею и обсудили. Я сначала встретил его предложение скептически. (Я не был уверен, что из этого что-либо получится.) Не помню, то ли он уже тогда приехал с первым номером “Молвы” (который меня не впечатлил), то ли “Молвы” еще не было... Впечатлил и стал решающим для меня второй номер “Молвы”, который Вячек набрал и распечатал в виде узкой театральной программки – типа как в Театре на Таганке. А набрал он его на знаменитом пельмановском компьютере “Шарп”, на котором вскоре половина московского самиздата стала печататься. (У него у единственного в Москве имелся такой компьютер. Ему его троцкисты подарили - немецкие или швейцарские.) И вот эта вот оригинальная форма...

- ...Театральной программки.

Из воспоминаний Вячеслава Игрунова:
…Все началось с «Молвы». Газетка Леонова мне страшно понравилась. Мне казалось, что такой листок можно производить раз в день или, по крайней мере, раз в неделю, и он может стать тем самым «коллективным организатором», которого так не хватало на взлете общественного движения. Но с Димой оказалось трудно работать. Я в то время располагал компьютером Гриши Пельмана (и разрешением печатать на нем «Молву» - хотя Гриша так дорожил своей «Тошибой»... (читайте далее в тексте "Молва" и Леонов)

- Да. ...Форма а ля таганковская программка плюс продвинутая техника побудили меня согласиться делать следующий номер “Молвы” вместе с Леоновым. Так я вошёл в редколлегию “Молвы”. Но Леонов - человек очень медлительный, перфекционист...

- Это что значит?

- Человек, который хочет, чтобы всё было идеально (перфектно). И скоро нам с Вячеком стало ясно, что следующий номер “Молвы” не выйдет никогда. И пока Леонов делал – по десять раз на дню советуясь по телефону с Вячеком и мной - следующий номер “Молвы”, мы с Вячеком и Митрохиным выпустили три номера “Хронографа”. Следующие два или три номера “Хронографа” вышли как совместные с “Молвой”, но роль Леонова в этом была минимальной. Просто мы не хотели его терять и стремились убедить его, что надо делать вместе “Хронограф”. Кроме того, мне с самого начала совершенно не нравилось название “Молва”...

- ...И поэтому ты, как историк-медиевист, дал своему изданию греческое название “Хронограф”.

- Вячек утверждает, что название “Хронограф” первым придумал он. У меня есть некоторые сомнения, что Вячек помнит это точно, но, может быть, так оно и есть. Если бы не было утверждений Вячека, что это придумал он, я бы, конечно, сейчас присвоил эту идею себе. Но я все-таки не уверен, что это название придумал я. Во всяком случае, я этот вариант сразу же активно поддержал, потому что это – очень хорошее название (и уж точно лучше, чем “Молва”).

...Мы пытались оставить Леонова (он вошёл и в число учредителей М-БИО), но он как-то тихо отошёл от всего этого дела. Он пытался в одиночку делать “Молву”, но у него ничего не получилось. Мы пытались его привлекать к нашей работе, но он говорил: “Я должен сделать номер “Молвы””. И так три месяца: он делает номер “Молвы”, а мы за это время выпускаем десять номеров “Хронографа”. Мы, может быть, специально ради Леонова не определили главного редактора, зарезервировав этот пост за ним. (Всё равно ведь предполагалось реально коллективное руководство, а то, что Дима не диктатор – это точно.) И так и осталось, что у “Хронографа” не было главного редактора, а были равноправные соредакторы.

Правда, поначалу Вячек являлся самым главным редактором в том смысле, что делал окончательную редакцию (во всяком случае, в первых номерах “Хронографа”). Но основную редакторскую работу на самом деле выполнял я – собирал тексты, редактировал их вчерне и так далее. Ведь Вячек - человек, который вообще ничем долго не способен заниматься. Он генерирует идею, некоторое время кипит энтузиазмом, навязывает эту идею другим, а навязав, бросает её. А я, наоборот, консерватор: если чем-то начал заниматься, то долго этого не бросаю.

И получилось так, что реально главным редактором стал я (то есть “Хронограф” стал делать я), а тексты писал преимущественно Серёжа Митрохин. Ну, я и других авторов привлекал, и сам писал, но Митрохин был лучшим. Я откровенно признаюсь, что в своих репортажах сразу стал подражать Митрохину. На самом деле, это Серёжа Митрохин создал жанр иронического репортажа, который потом стал стилистической особенностью “Коммерсанта”. (Напомню, что Андрей Фадин - один из основателей “Коммерсанта” - в 88-89 годах являлся регулярным читателем и почитателем “Хронографа”.) Сейчас это даже трудно себе представить, читая суперсерьезные тексты Митрохина в “Независьке” или ещё где. Ныне в стиле иронического репортажа блещет, например, Андрей Колесников, автор недавно вышедших двух томов о Путине. (Не путать с “известинским” Андреем Колесниковым, автором апологетической книги об Анатолии Чубайсе.)

- Когда в начале 89-го года я стал писать для «самиздата», то тоже, даже ничего не зная про Митрохина и «Хронограф», то тоже делал это в жанре иронического репортажа.

А с какой целью возникла “Молва”?

- Это - к Диме Леонову. Я уже сказал, что то, что Леонов говорил мне, это - объективное описание того, что происходит в неформальном движении. Не “Экспресс-хроника” (которая описывает борьбу с режимом), не вот эти коммерческие издания Льва Волохонского (в которых славится государь-мученик Николай II, а все остальное обгаживается), не “Полемика” Фадеева (которая является ухудшенным вариантом дискуссий в “Перестройке”), не издание … - забыл как называлось - клуба “Перестройка” (где публикуются занудные идеологические статьи с упором на социал-демократию), а информационное издание.

- Это - и программа “Хронографа”?

- Не совсем. Это - программа “Молвы”, которая не была осуществлена. В “Хронографе” кое-что было примерно так же, но с самого первого номера в нём получилось то, что Леонову так не нравилось. Он же хотел делать объективную газету, а у нас получилась субъективная и ироничная. (Леонов с самого начала никакой иронии не хотел.)

- Какова была технология изготовления, размножения и распространения издававшихся вами газет?

- “Молва” никак реально не распространялась, - вышло ведь всего два или три номера отдельных. (Третий, может быть, не был даже распечатан [Это не так. Третий номер был набран на компьютере и вышел. Об этом можно прочитать в мемуарах Игрунова. Кроме этого, у автора этих строк имеется и другое, неопровержимое, доказательство существования третьего номера - он лежит перед ним на столе во время написания этого пояснения - Е.Ш.]. И было два совместных номера “Молвы” и “Хронографом”, но это реально был тот же “Хронограф”.) А “Хронограф” - очень просто. Макет делался на компьютере - всё на том же пельмановском “Шарпе”.

Изготовлял макет Игрунов, а потом и я научился, хотя у меня это хуже получалось. Бывало, я очень злился на Игрунова: он должен приехать ко мне и смакетировать номер (я взял на этот вечер у Пельмана компьютер, который ходил туда-сюда по всей Москве), жду Вячека целый вечер, а у него - всякие там дела. “Шарп” - у меня (потребности “Хронографа” Пельман удовлетворял в приоритетном порядка, и “Шарп” этот часто жил то у меня, то у Вячека), тексты готовы, компьютер завтра отдавать ещё какой-то неформальной редакции, а Вячека нет. Ну и пришлось самому научиться макетировать.

Макет “Хронографа” (в двух-трех-пяти экземплярах) распечатывался на игольчатом принтере (принтер жил где-то отдельно), а затем размножался самыми разными путями: Вячек иногда устраивал сколько-то десятков, а то и сотен экземпляров где-то на ксероксе, но чаще всего я просто приходил к Пилар Бонет (см. о ней в первой части рассказа Прибыловского) и за то, что давал ей эти номера, первые 10-20 экземпляров распечатывал. Она злилась: пока она готовит кофе, я у неё всю бумагу переведу. А потом туда приходит Сережа Харламов и ещё одну пачку изводит.

- На что?

- На “Хронограф”.

- Харламов тоже имел отношение к “Хронографу”?

- Он, в основном, читал и раздавал - том числе иностранным корреспондентам.

- А целью распространения была просто...

- ...Неформальная среда.

- То есть имела место просто раздача номеров, и деньги тогда ещё не играли никакой роли в распространении?

- Нет, абсолютно никаких денег. Но сам этот вопрос: продавать - не продавать, возникал Я, например, “Хронограф” раздавал бесплатно, а вот Вячек через какое-то время стал его продавать. Во всяком случае, ту часть тиража, которую иногда делал сам Вячек, он продавал. А потом и мы решили, что, если есть такая возможность, то можно продавать.

- Что значит: “делал часть тиража”? Размножал?

- Да. Например, в 89 и 90 году два номера “Хронографа” (антискурлатовские - про скурлатовский Российский народный фронт) он ухитрился издать тиражом порядка пяти тысячи экземпляров. (Они у нас потом лежали сто лет, и мы их раздавали всем кому не попадя и сколько угодно.)

- Поди, на деньги какого-нибудь противника Скурлатова?

- Нет, скорее, на деньги кооператива “Перспектива”. Или на свою зарплату в кооперативе. Вячек-то как раз рассчитывал на этом немножко заработать. Заработать может и не заработал, но, по крайней мере, затраченные деньги вернулись после продажи (по-моему, по рублю или, может, по пятьдесят копеек) первых нескольких сотен экземпляров.

Помню, как я впервые продавал его («Хронограф» вообще или те номера – не помню) на каком-то большом митинге, после которого мне нужно было куда-то ехать, а денег у меня не было совсем. Я, по-моему, хотел стрельнуть у Вячека денег на такси, а он сказал: “А ты лучше возьми и попродавай “Хронограф”. Всё, что продашь, потратишь на такси”. И, знаешь, я как раз ровно на такси и наторговал. После этого я тоже стал иногда торговать “Хронографом”. (Один раз попродаёшь и уже становится не стыдно.)

Кстати, в 89-м году стала очень популярна в народе “Хроника” Виктора Пименовича Миронова, в которой прославлялись Ельцин и Гдлян, и я думаю, что некоторые покупали “Хронограф”, принимая его за “миронохронику”. А ведь мы-то движение фанатов Гдляна называли “гдлянь”...

КОММЕРЧЕСКИЙ САМИЗДАТ

Первым стал торговать самиздатом Лёва Волохонский, и его все за это презирали.

- Ты никогда не называешь года, что для истории важнее всего.

- А ты не спрашиваешь. Это всё - 88-й год. Лев Волохонский начал торговать своими изданиями в 88-м году… Хотя, может быть, уже и в 87-м. Он и его сотрудники - его жена Оля Корзинина (красивая девушка!), Лёва Сигал, Владимир Гершуни – приходили на “Перестройку” (потом - “Демперестройку”) и там их продавали.

- Что это были за издания?

- Например, “Российские ведомости”...

- Газета?

- Нет. Это - толстый журнал с православно-монархическим оттенком. Была ещё скандальная “Светская хроника”, которую на самом деле делал Лёва Сигал. Волохонский являлся только издателем (возглавлял Информационное агентство СМОТ) и сам ничего не писал. А эту понoсную “Светскую хронику”, в которой печатались остроумные и злобные пасквили на неформалов, на самом деле делали Сигал и Женя Красников (причем Красникову удалось остаться вне подозрений).

Правда, Сигал до сих пор официально отрицает – с ухмылками – что имел отношение к “Светской хронике”, но я-то знаю... Например, пасквиль про М-БИО никак не мог быть написан без знания его внутренней жизни. А внутреннюю жизнь знала Марина Морозова из тогдашнего “Мемориала”, которая и в М-БИО работала или тусовалась. (Я не помню точно, - скорее, тусовалась.) Так что информация была получена от Марины, а Лёва её расписал достаточно смешно, но неоправданно злобно – в конце концов, что мы ему плохого сделали?

Кроме того, в одном из выпусков “Светской хроники” съезд ДС был описан в виде пьяно-сексуальной оргии, групповухи. Еще в одном “Гласность” Григорьянца была обгажена. Так что по сравнению с пасквилями “Светской хроники” иронико-комические репортажи “Хронографа” - это просто апологетика.

В итоге все обиделись (особенно их действиями возмущался Толик Папп) и объявили Волохонского и Сигала агентами КГБ. Григорьянц даже написал суровую статью “КГБ развлекается”. А ещё Митрохин с Вячеком заподозрили Макса Мейера в шпионстве на Сигала и выжили его из М-БИО. (Макс действительно что-то там интриговал против Вячека).

- Да, Сигал - очень скользкий человек, от которого можно ожидать всего. А кем был Волохонский, о котором я тогда много слышал, но которого ни разу не видел?

- У меня-то с Лёвой Сигалом как раз очень хорошие личные отношения сохранились. Кроме того, я считаю его талантливым журналистом.

А Волохонский… Во-первых, это - Лев Волохонский, и он не имеет ничего общего с Анри Волохонским, который вместе с Хвостенко написал песню “Над небом голубым есть город золотой”, на старинную музыку Франческо да Милано. Лёва Волохонский был не очень понятный для меня человек, но с ним я тоже не ссорился. Даже как-то уже после той “Светской хроники” ездил к нему в гости, где мы пили коньяк с ним и его другом Володей Гершуни - зэком еще сталинских времен. (Гершуни выглядел – и был собственно – уже пожилым человеком, но все его Володей называли. (Я его так не называл, - АП.) Кстати, он и в «ГУЛАГе» упоминается, так как с Солженицыным вместе сидел. Умер он в сентябре 94-го.) А на тот момент - 87-88 годы - Волохонский, как и Гершуни, был недавно выпущенным зэком…

- Политическим?

- Да, политическим, но у которого были крайне плохие отношения с тогдашними столпами диссиденчества – с Григорьянцем, Подрабинеком, Валерием Сендеровым, Новодворской, Юлом Рыбаковым.

...Гершуни тогда хотел, чтоб я напечатал в “Хронографе” его обличительную статью против сразу кучи бывших зэков-диссидентов – Глеба Павловского, Натальи Горбаневской и ещё против кого-то. Я статью взял, но мы с Вячеком, почитав её, решили, что это не для нас: пусть Волохонский этакое в Бюллетене СМОТ печатает или в “Российских ведомостях”. (Волохонский и напечатал, вроде бы).

Кстати, я пытал тогда Волохонского насчёт того, кто ж всё-таки делает “Светскую хронику”, а Волохонский: “Это не я, я ее только распечатываю и продаю. Хочешь, “Хронограф” буду издавать?”.

Потом много лет мы не виделись, но передавали друг другу приветы через питерского монархиста Мишу Кулыбина, когда тот заезжал в Москву. Года за три-четыре до смерти (а умер он от инфаркта в мае 2003-го) Волохонский как-то ко мне в “Панораму” заглянул (с бутылкой портвейна, кажется) - хотел у нас какие-то тексты из “Лабиринта” купить. Но я ему всё распечатал бесплатно, конечно.

И опять я его спрашиваю: “Ну скажите (дело ведь теперь уже давнее), кто писал тексты в “Светскую хронику” - Лёва Сигал, Женя Красников?”. А он как партизан: “Да я уже и не помню, Володя. Извини”.

Между прочим, когда в конце 98-го года ФСБ пыталось на Волохонского и Корзинину повесить убийство Галины Старовойтовой, то я на “Православно-общественном радиоканале” у Ирины Иловайской сразу сказал, что уж это-то – как бы кто к Волохонскому ни относился - чушь собачья. И Волохонский от кого-то об этом узнал. И Ирина Алексеевна со мной согласилась, хотя она понаслышке не очень хорошего мнения была о Волохонском.

СОЗДАНИЕ ИНФОРМЦЕНТРА НЕФОРМАЛЬНОГО ДВИЖЕНИЯ

Вячек познакомил меня с Митрохиным, я думаю, ближе к весне 88-го (где-нибудь так в марте-апреле), когда некоторые тусовки неформалов стали проходить в Институте культуры...

- Ты имеешь в виду Научно-исследовательский институт культуры на Берсеневской набережной?..

- Да.

- ...В котором, по воспоминаниям Золотарёва, тогда работал Пельман ?

- Возможно, и работал. Директором его являлся Чурбанов, который, наверное, хотел на перестроечной волне стать членом ЦК и поэтому привечал неформалов. При этом многие считали, что делал он это по заданию КГБ. Возможно, он решал сразу обе эти задачи.

- Ты объясни нашим читателям, что это - не тот Чурбанов.

- А я другого и не знаю.

- Не Юрий.

- А кто такой Юрий Чурбанов?

- Зять Брежнева.

- О, я про этого уже и забыл. Даже и не помню, что у зятя Брежнева была такая же фамилия, как у “нашего” Чурбанова. “Нашего” Чурбанова звали, по-моему, Вадим… Вадим Борисович…

Так вот, именно там и возникла идея создания информационного центра. После первого же обсуждения её с Чурбановым и его сотрудниками – а на обсуждении присутствовало человек двадцать от неформалов и человек десять от Чурбанова (или от КГБ – уж не знаю точно) – и Вячек, который продолжал оставаться для меня симпатичным, но все ещё полузнакомым человеком, подходит ко мне и спрашивает: “Что ты по этому поводу думаешь?”. Я отвечаю: “Если и делать информационный центр, то точно что не здесь и не с этими гэбилами”. Тогда Вячек и говорит: “Давай сделаем это сами”. По-моему, в этот момент он подозвал Митрохина, к которому я тогда относился с некоторым сомнением (помня, как он накручивал на «Перестройке» Фадеева, а тот произносил всякие дурацкие речи), и познакомил меня с ним. (Или познакомил уже чуть раньше, но мы с Серёжей ещё не подружились к этому времени.) Видимо, Вячек к этому моменту уже имел предварительные разговоры на ту же тему с Пельманом, и поэтому “подписал” нас с Митрохиным (и примерно в это же время - Леонова) на участие в информационном центре.

- Кем Леонов являлся тогда?

- Каким-то учёным. Очень уважаемым всеми человеком, одним из основателей “Мемориала”, который со своим занудством и так далее до самого последнего момента пытался удержать “Перестройку” от окончательного раскола, хотя и сам участвовал в подведении её к расколу: когда там все переругались, у него оставались хорошие человеческие отношения и с “демперестройщиками”, и с “восьмёрками” (или “колёсами”, как их тогда ещё называли). Собственно, он считался членом-учредителем “восьмерок”, но и там оказался в какой-то полуоппозиции к Игорю Чубайсу, Фадееву, Вячеку – причём, по-моему, будучи с ними в очень теплых личных отношениях.

Да, а почему Леонов пришёл ко мне? А потому что у меня тоже были со всеми нормальные отношения, - я тоже ни с кем не поссорился в ходе этих драк. Я всё время находился как бы “над схваткой”, и в то же время был обо всём в курсе, в чём Леонов успел убедиться. (Хотя и сам он являлся моим ценнейшим источником обо всём том, чего я собственными глазами не видел.) Вот так мы с ним и стали делать газету “Молва”, а потом и “Хронограф”.

Весной 88-го вокруг “Хронографа” и возникла наша компания, которая собиралась или у меня в сторожке на складе в Филях, или у меня дома – в квартире, которую я снимал на улице Фабрициуса (это - метро “Сходненская”). Дома у меня бывали Вячек (в мае 88-го очень часто), Митрохин, Пельман, Вера Писарева, Леонов (пару раз). Бывал у меня и Минтусов, который, правда, к компании “Хронограф”/М-БИО не относился, а просто случайно встречал у меня новый 88-й год. (Или 89-й? В этом случае уже не на Фабрициуса, а в Выхино - на Ташкентской. Бывал я и сам (пару раз) дома у Пельмана. (Между прочим, в том самом Савином переулке, где когда-то была коммуналка, в коей жили мои бабушка с дедушкой, и где я сам прожил свои первые три года жизни прежде, чем родители увезли меня в Чистополь.)

А в моей сторожке на складе в Филях бывали Дима Юрасов, Вячек, Пельман, Дима Леонов, Золотарёв (правда, может быть, единственный раз), позже – Папп. Заезжал Саша Гришин (журнал “Свидетель”, вскоре переименованный в “Левый поворот” – в память о старом “Левом повороте”), какие-то еще гонцы от Кагарлицкого, Лёша Василевецкий. Макс Мейер приезжал ко мне не один раз. (Начинал он в КСИ. На меня его вывел Пельман.)

- Но Максу и Вере тогда должно было быть лет по семнадцать...

- Ну да, Вере Писаревой - наверное. А Максу, все-таки, наверное, больше - он в это время был уже студентом и даже, наверное, не первого курса, а второго-третьего. Он, кстати - сын моего университетского преподавателя. (Я Мейеру-старшему сдавал на истфаке экзамен курсе на втором-третьем.)

...Так что мой склад являлся тоже одним из центров неформального движения. Правда, там мы собирались для решения каких-то конкретных дел - по поводу выпуска нового номера “Хронографа”, чтобы договориться о том, присоединяться к митингу ДС или не присоединяться... Кстати, “Хронограф” и ДС - почти ровесники, поскольку подготовительные мероприятия ДС на основе клуба “Демократия и гуманизм” проходили в апреле 88-го. (Оргкомитет возник в апреле, а в начале мая состоялся учредительный съезд ДС.)

Вообще, в апреле-мае 88-го много чего зародилось. В апреле начались интенсивные тусовки в Институте культуры, где вскоре прочно обосновались скурлатовцы (Скурлатов и его два-три старых друга вроде Игоря Кольченко), дергуновцы (ФСО Жени Дергунова), надзиратель от горкома КПСС Владимир Николаевич Березовский (он на велосипеде приезжал, в футболке, весь демократичный такой; с Мишей Малютиным о чём-то всё время шептался)… В мае - начале июня 88-го возникла инициативная группа Московского народного фронта («кагарлята», «общинники», дергуновцы), тогда же – Московская межрегиональная партийная группа за Перестройку (Володя Лысенко, Миша Малютин, Сергей Станкевич), тогда же в Институте культуры зародилась идея Российского Народного фронта (у Скурлатов и дергуновцов).

Тут следует рассказать о возникновении слова «кагарлята». Я не помню точно, что его выдумал: может быть, даже и я, а может - Миша Малютин, являющийся автором доброй половины всех тогдашних бон мо, например, Голенище с усами. Догадайся, о ком это.

- А чего мне догадываться? Я просто помню, что это - о Руцком.

- Правильно. Но я уж точно приложил руку к тому, чтоб словечко “кагарлята” вошло в устный обиход. Помню, Леша Глубоцкий, впервые его услышав, с какой-то наивной обидой воскликнул: “Это что ж, выходит я… кагарлёнок?!”. Не желая дразнить Глубоцкого, я при нём воздерживался от употребления любимого слова, но зато все в М-БИО стали за глаза ласково называть Лёшу “наш кагарлёнок”. А потом и сам Глубоцкий перестал обижаться и даже вввёл в обиход слово Кагарёл – применительно к Борису Юльевичу.

Ещё один существенный момент: начиная примерно с конца 87-го года в Москву приезжало много разных людей из провинции, в том числе и по общественно-политическим делам. Так жил я почти что один (если не считать зависавших у меня время от времени барышень, в том числе из той же неформальной среды) и был вполне гостеприимный (не то, что сейчас)...

- Это точно.

- ...и тусовочный человек, то Лёзов и Подрабинек стали селить ко мне приезжавших к ним из провинции людей старо-диссидентского формата, а Боря Кагарлицкий - своих гостей из числа “новых неформалов” (из ФСОКовских, в основном, клубов). Например, через Подрабинека ко мне приезжали какие-то украинцы (бывшие диссиденты) - Набока...

- Мой покойный друг Набока у тебя останавливался?!!!

- Да, Набока у меня ночевал, по-моему, один раз. И, по-моему, он был с какой-то женщиной, тоже диссиденткой. А может, и без женщины. Может, я его с кем-то путаю. Может, их – украинских диссидентов - было у меня больше. (Я не помню точно. Вот Вячеслава Черновила у меня точно не было – я бы запомнил). А Набоку я тогда видел в первый и в последний раз.

Через Кагарлицкого и ФСОК у меня появлялись какие-то ребята из Харькова (группа «Шанс»), Казани (Рашит Ахметов, будущий основатель Народного фронта Татарстана, ныне главный редактор газеты “Звезда Поволжья”), Оренбурга (основатель ВСПК Саша Сухарев), Хабаровска (Женя Финкель, издатель машинописного журнала “Окраина”).

Рашит Ахметов, кстати, в 88-м или 89-м году “скрывался” у меня в Москве, когда его в Казани партийный вождь Минтимер Шаймиев объявил в розыск за организацию несанкционированного митинга. Теперь же президент Шаймиев приглашает Ахметова к себе в казанский Кремль на приемы – как столпа лояльной оппозиции. (Ахметов Путина критикует резко, шаймиевским чиновникам тоже не дает спуску, но самому Шаймиеву оппонирует оч-чень аккуратно, с показным уважением) – и поощрительно говорит ему: “Да, да, конечно, читаю я “Звезду Поволжья” и Ваши комментарии. Да, интересно, интересно…”.

Были и питерские: кто-то из группы “Спасение” как-то у меня ночевал. (Но не сам лидер “Спасения” Лёша Ковалев, который, приезжая в Москву, останавливался у “общинников”.) Возможно, это был Лурье. Позже приезжали Виталик Григорьев (питерский социал-демократ, а ранее один из основателей питерского клуба “Аделаида”), Игорь Дашкевич (редактор питерского же самиздатского журнала “Рубикон” из Клуба демократизации профсоюзов). Бывал “олдовый” хиппи Валера Никольский (кличка ЮФО, то есть “неопознанный летающий объект” по-английски) из псковской “Коммуны-1”.

Останавливались у меня Коля Ашин, Стас Дмитриевский, Игорь Эйдман из Нижнего. Ашин и Эйдман – это люди, которые вскоре (в 90-м году) сделали Бориса Немцова депутатом и политиком федерального масштаба. Игорь (в то время член ДС) – двоюродный брат Немцова. Стас – в то время совсем юный экологист, а сейчас председатель Общества российско-чеченской дружбы.

Несколько позже - уже и через “Мемориал”, то бишь, в данном случае, Вячека - пошли саратовские люди (Юра Чернышёв, Илья Малякин, подружки Малякина) и свердловские (лидер группы «Митинг-87» Виталик Суворов; Галя Михалева; потом какой-то студент - фанат Ельцина, активист тамошнего движения строителей МЖК, учившийся в одном классе с младшей дочерью Ельцина Леной), еще кто-то.

Среди последних был даже юный бывший активист свердловского национал-патриотического «Отечества», перешедший к тому времени в НТС. Он рассказывал мне, как по поручению фюрера «Отечества» Юрия Липатникова выкрал из Свердловского оперного театра, в котором он тогда работал, бутафорскую корону царя Солтана и на деньги того же Липатникова повёз её в Москву Дим Димычу Васильеву («Память») и Станиславу Куняеву («Наш современник») в доказательство сионистской ориентации своего театра. Дело в том, что корона была обклеена снежинками, а в основу снежинки, как известно, гнусная семитофильская природа положила шестиконечный щит Давида - могендовид. Приезжая в «Наш современник» и «Память», этот мальчик останавливался тогда ещё не у меня (у кого-нибудь из «Памяти», наверное). У меня он жил уже в своей новой - демо-монархической - ипостаси и про сюжет о «сионистской короне» рассказывал с юмором. (Речь, видимо, идёт об известной постановке оперы Римского-Корсакова «Золотой петушок», партию Звездочёта в которой, кстати, исполнял Александр Градский, - сам свердловчанин, как известно, - АП.)

Но нижегородцы и свердловчане – это, скорее, уже начало 89-го года, и, значит, речь идёт о Ташкентской улице..

У меня имелись спальные мешки, матрацы, на которых вповалку (на полу) и устраивались мои гости. Но коробочка-то у меня не очень большая. Так что даже когда случалась какая-то конференция (типа конференции в начале 88 в гостинице “Юность”, на которую провинциалов пригласили, но не пустили), то я не мог приютить больше четырех-пяти человек.

Таким вот образом у меня образовалась масса знакомств среди людей из провинции, хотя далеко не все они были мне симпатичны. Но с некоторыми из тех, кто ко мне тогда приезжал, я до сих пор дружу. Так появилась и часть контактов у “Хронографа” и М-БИО.

- О каком именно Подрабинеке ты сейчас говорил?

- В смысле? О Саше Подрабинеке. О каком ещё?

- Ну были ещё Кирилл (до 91-го я больше контактировал с ним) и [отец Александра и Кирилла] Пинхос.

- С Пинхосом Абрамовичем я тогда был знаком совсем чуть-чуть - разговаривал мельком два раза, Кирилла же знал скорее понаслышке, видел пару раз на митингах, а познакомился с ним значительно позже, только во время президентских выборов 96-го года (на почве инициативной группы “Против всех кандидатов”).

- Ты начал рассказывать про историю создание М-БИО...

- “Хронограф” был создан в последних числах апреля 88-го года, тогда же был создан ДС, тогда же возникла инициативная группа Московского народного фронта, тогда же возникла инициативная группа Московской межклубной партгруппы и тогда же возникла идея информцентра, впоследствии названного М-БИО. И где-то в июле, когда появился кооператив “Перспектива” и когда у него появилось какое-то помещение, М-БИО было создано.

Теперь - откуда возникло это название. Саратовский социал-демократ Юрий Чернышев привез в Москву какой-то свой машинописный журнал или листок, в котором в качестве издателя было обозначено Саратовское бюро информационного обмена (С-БИО). И, с согласия Чернышева, мы с Вячеком решили назвать свой информцентр “Московским общественным бюро информационного обмена”, добавив слово “общественное”. Но для красоты букву «О» в аббревиатуру вставлять не стали. Впоследствии злоязычный Сигал расшифровал нас как “Московское бюро информационного обмАна”.

Так что название М-БИО возникло в мае-июне-июле 88-го, а сам информцентр – как только у нас появился этот наш “сквот” на Дубровской (помещение кооператива “Перспектива” в предназначенном к капитальному ремонту доме). Быть может, там прошёл лучший год моей жизни... Во всяком случае, самый веселый…

В первый раз я появился в кооперативе “Перспективы”, возможно, не в июле, а позже - в августе. (Во всяком случае, на тот августовский митинг по поводу годовщины вторжения в Чехословакию, на котором меня задержали, я отправлялся, по-моему, уже из “Перспективы”. А, нет - из квартиры на Фабрициуса, где у меня в те дни жили сразу и казанские, и свердловские гости, а тут еще и мама ухитрилась приехать из Чистополя.) Помню, мама сразу же возлюбила Рашита Ахметова. Как же: не курит, не пьёт! («Володя, вот с кого надо брать пример!») К тому же Рашит ещё и вегетарианец. (Из московских неформалов-вегетарианцев я знаю только Витю Золотарёва.)

Одно из окончательных решений о создании М-БИО с опорой на кооператив “Перспектива” было принято у меня на складе во время тусовки, в которой участвовали Пельман, Вячек и Золотарёв (который тогда предполагался в качестве активного члена М-БИО). А ещё одна такая тусовка – насчёт М-БИО - проходила в квартире Золотарёва. Не помню, присутствовал ли на этих двух совещаниях Леонов, но он и Золотарёв вскоре отпали...

- Не помнишь, почему?

- Ну, стали своими делами заниматься: Леонов, может быть, в “Мемориале”, Золотарёв - в своей группе ГД, которая взяла курс на создание партии кадетов.

Кроме того, сначала предполагалось, что в этом как-то будет участвовать и Павловский, но он в тот момент уже начал создавать “Факт”. Он и в “Перспективу”-то фактически не вошёл, хотя считался главным человеком на этапе предварительной подготовки.. Вообще, задумали создать кооператив “Перспектива” Пельман, Павловский и Вячек, которые подключили к этому Корсетова, Аксючица и Берковича. Но к моменту регистрации кооператива Павловского в нём уже не было. (Павловский просто решил создать свой собственный кооператив, в котором он будет главным, потому что командовать Вячеком, Пельманом и прочими было трудно.)

Сам я к этому имел небольшое отношение, хотя какое-то время являлся сотрудником кооператива и даже официально получал там зарплату. Что касается Толика Паппа, то он появился, по-моему, только в сентябре 88-го. Ещё пару месяцев позже - Илья Кудрявцев, который тогда отождествлял себя с одной из групп в МНФ. Примерно тогда же или в начале 89-го - «общинница» Таня Титова.

- Кем являлись тогда Аксючиц, Корсетов и Беркович (о котором я слышу впервые)?

- Все они в этот момент являлись кооператорами – учредителями “Перспективы”. Кем был Корсетов “в миру”, я не помню. Аксючиц являлся безработным полуподпольным философом и публицистом, находившимся какое-то время под надзором КГБ. Корсетов был связан с “общинниками”, но пытался организовать свою собственную неформальную группу, толкая что-то типа идеи рабочего самоуправления. (Его клуб тоже входил во ФСОК.)

- Так значит, у него всё-таки имелся собственный клуб?

- Ну, это так только называется. Дело в том, что каждый уважающий себя человек создавал собственный клуб-группу, от имени которого выступал. Имелась одна группа (не помню, как она называлась), по поводу которой “Община” издевательски объявила, что выплатит денежную премию тому, кто найдёт второго члена этой группы. Но такого человека так и не нашли, и эти деньги остались не востребованы. То есть каждый, кто претендовал хоть на что-то, начинал делать вид, что представляет не просто себя лично, а некую группу, клуб, движение. Например, полноправная группа-учредитель Московского Народного фронта - “Лингва” Миши Шнейдера - состояла фактически из двух человек – самого Шнейдера и Володи Быкова (с которым вместе меня арестовали и судили в августе 88-го). (Я знал ещё одного члена этой группы - Марину Тугус, - АП.) Корсетов в случае нужды тоже мог предъявить общественности пару-тройку членов своего “Рабочего самоуправления”, поскольку некоторые “общинники” согласились считаться членами корсетовской группы тоже. (Наш общий друг Агапов рассказывал мне о том, как Корсетов таскал его везде с собой в качестве этакого образцового рабочего - чуть ли ни единственного во всём неформальном движении, - АП.)

“ЭКСПРЕСС-ХРОНИКА”

По окончании той исторической тусовки в апреле 88-го в чурбановском Институте культуры меня поразило одно обстоятельство. Я в это время немного писал про неформалов для “Экспресс-хроники” и даже устроил туда машинисткой жену своего друга (сейчас она жена другого моего друга), Катю. И по окончании этой тусовки в Институте культуры я достаю из сумки полученную то ли от Кати, то ли от Лёзова “Экспресс-хронику” (ещё на папиросной бумаге) и вижу, что все достают её же. Оказалось, что почти все, кто вышел с этого заседания, регулярно читают “Экспресс-хронику”. Я был поражён: я думал, что она распространяется в гораздо более узком кругу, чисто диссидентском. Я знал настроения неформалов, которые (за исключением, естественно, Вячека) подчёркнуто отделяли себя от диссидентов и критиковали их. (Это относилось в особенности к “общинникам” и кагарлятам.) А оказалось, что отделять отделяют, ругать ругают, но все где-то достают “Экспресс-хронику” и читают её.

- А ты не помнишь, как и почему возникла “Экспресс-хроника”?

- Я в этом не участвовал. Помню только, что Подрабинека, незадолго до этого освободившегося, совершенно не устраивала “Гласность”. Кроме того, Григорьянц – довольно не простой в общении человек (впрочем, Саша ведь тоже не сахар), и они не могли быть вместе. Подрабинек собрал людей, которые были ему приятны и которые готовы были с ним работать. Среди них – бард, который замечательную музыку на “Лебединый стан” Цветаевой написал... Не помнишь, как его?

- Старчик.

- Да, Пётр Старчик. Позже, в начале мая 88-го, на его квартире проходила вторая конференция самиздатчиков (первая состоялась в Питере в декабре 87-го), на которой Подрабинек с Григорьянцем шипели друг на друга и оба не подавали руки Лёве Волохонскому. Я в первой конференции не участвовал, а на второй представлял "Молву" и "Хронограф". На той же, кажется, конференции (или все-таки на следующей, осенью 1988?) я познакомился с Володей Линдерманом, нынешним идеологом нацболов Абелем. Но третья конференция была уже на какой-то другой квартире, не Старчика.

“Экспресс-Хроника” в 87-м году - это Саша Подрабинек, Пётр Старчик, Володя Корсунский (не помню только, был ли он в составе редколлегии с самого первого номера), Пинхос Абрамович [Подрабинек] и ещё один-два человека. С номера четвёртого-пятого к Подрабинеку пришёл Лёзов, который проработал у него где-то полгода или, может быть, месяцев десять, но затем разошёлся с ним из-за несхождения характерами. Лёзов меня и познакомил с Подрабинеком. Лёзов был в газете очень активен, а я эпизодически писал для неё информационные тексты про неформальные тусовки, которые через Лёзова и передавал Подрабинеку.

- “Экспресс-хроника” начала выходить примерно тогда же, когда и “Гласность” - летом (по-моему, в августе)...

- ...В августе или самом начале сентября 87-го года.

- “Гласность” тоже, по-моему, начала выходить в августе, то есть оба эти издания появились одновременно. Поэтому я не понимаю твою фразу о том, что Подрабинека не удовлетворяла “Гласность”.

- Ну да, они практически одновременно стали выходить. Но проходили и какие-то предварительные тусовки вышедших из лагерей диссидентов и их друзей, на которых обсуждался проект независимого от власти печатного органа. (Туда, может быть, и Подрабинек приходил.) Сначала предполагалось, что “Гласность” будет органом клуба “Гласность”, который организовал где-то в июле 87-го [Лев] Тимофеев и членом которого на первых порах являлся Григорьянц. Затем они фактически разошлись - в том числе из-за того, что то, каким образом Григорьянц стал делать “Гласность”, не устроило Тимофеева и других. А Подрабинека это с самого начала не устроило – он хотел не публицистического журнала-альманаха, а воссоздания легендарной «Хроники текущих событий».

Тимофеев где-то в конце 87-го (а может, уже в 88-м году) начал выпускать на компьютере журнал “Референдум”. Журнал, на мой взгляд, очень хороший, но у него было плохо поставлено распространение - он практически не тиражировался: сколько экземпляров тиснули за раз на принтере, столько и получалось. Правда, “Референдум” (также как “Гласность” и “Экспресс-Хроника”) почти целиком перепечатывался в Париже “Русской мыслью”, а «Русская мысль» уже стала просачиваться через кордоны. Кроме того, всё это читалось по вражьим голосам – глушение-то Горби уже отменил.

Я тогда всё это коллекционировал. У меня имелись все номера “Экспресс-хроники” за первые три-четыре месяца, первые номера “Референдума” и “Гласности” (“Гласности” - кроме самого первого, кажется). То есть у меня была хорошая коллекция. Я почти всю её сдал в Архив М-БИО (этот архив затем в “Мемориал” перешёл), а что-то у меня сгорело при пожаре.

- Каковы были цели издания «Экспресс-хроники»?

- Про цели спрашивай тех, кто издавал.

- Хорошо. Какова была материальная база этого издания?

- Саша получал какие-то вспомоществования из-за бугра. Первые несколько месяцев “Экспресс-Хроника” выходила на пишущих машинках, на папиросной бумаге. Но довольно скоро он получил с Запада компьютер - из “Русской мысли”, ЦРУ (не знаю). Потом получил чуть ли не целую наборную линию, в разгрузке которой я, может быть, даже участвовал. (По-моему, я помогал Лёзову таскать какие-то ящики.) А! Это были как минимум один компьютер (а может, и не один) и большой ксерокс (а может, их было и больше). Если я правильно помню, сначала это всё было разгружено в квартире Лёзова, которая явилась перевалочным пунктом, и я Лёзову в этом помогал.

Кстати, возвращаясь к теме денег и возможности продавать «самиздат»... Из-за этого в семействе Подрабинеков, между прочим, имел место длительный спор и раскол. Сначала Саша Подрабинек выступал категорически против продажи “Экспресс-хроники”, и она распространялась исключительно бесплатно. (Правда, потом перепродавалась некоторыми предприимчивыми людьми). Но в конце концов и Саша пришёл к выводу, что “Экспресс-хронику” нужно продавать. И когда Саша принял это окончательное решение, Пинхос Абрамович ушёл из редакции. Правда, я уже не помню, в каком это было году. Может быть, в самом начале 90-х или даже позже.

КЛУБ «ГЛАСНОСТЬ»

- О клубе “Гласность” что-то можешь рассказать?

- Возглавлял его Тимофеев. Я там был один-единственный раз, да и то не на заседании самого клубе, а на конференции, которую устроил клуб в течение нескольких дней в начале декабря 1987 года, в частности, я там присутствовал 12 декабря. Это называлось типа “Семинар по гуманитарным проблемам”, и там собрались столпы диссидентского движения со всего Союза. Диссиденты пытались привлечь к официальному участию в семинаре и новые клубы, но новые неформалы этого побаивались и говорили примерно так: клуб “Перестройка” (КСИ, группа “Мемориал”, ФСО и т.д.) официально участвовать не может, но в личном качестве кто-нибудь, может быть, и придёт. Помню в связи с этим, как Минтусов жутко конспиративно встречался с Тимофеевым по поводу возможного участия в этом семинаре клуба “Перестройка”.

Проходил семинар по секциям, на квартирах, в том числе, скорее всего, и Тимофеева. По-моему, из “новых” только “Гражданское достоинство” участвовало в этом диссидентском мероприятии официально. Кроме того, на этом семинаре тихо в уголке сидел Гриша Пельман – то ли в личном качестве, то ли как наблюдатель от КСИ. Леонов присутствовал в личном качестве, хотя диссиденты очень хотели, чтоб группа “Мемориал” участвовала официально.

Витя Золотарёв что-то рассказывал тебе об этом семинаре-конференции в своем интервью. Но я там Золотарёва не помню – скорее всего, мы были в разных секциях и даже, может быть, в разных квартирах. Мы, правда, с Витей еще не были знакомы, но в лицо я его, скорее всего, уже знал.

На семинаре я тоже присутствовал в личном качестве - меня пригласили сделать докладик об идеологии общества “Память”. Кстати, в упор не помню, кто меня пригласил и через кого. (Может быть, через Диму Леонова? Ведь с Тимофеевым я тогда еще не был знаком.) Я, кстати, тоже предполагал, что нас могут там свинтить, но надеялся, что повинтят ненадолго – только чтоб сорвать мероприятие - а потом отпустят. Я побаивался, что для меня задержание на “антисоветской конференции” может кончиться изгнанием с работы (а прописки у меня нет, и значит, ни на какое другое место уже не возьмут), но решил рискнуть.

Я приехал туда, кажется, с Леоновым, у которого был адрес, и поэтому не запомнил даже направление, в котором мы ехали. А уехал я оттуда точно, что вместе с Леоновым. Случилось это после того, как звучавшие на семинаре однообразные морально-политические нотации (“Перестройка – это обман”, “нельзя верить коммунистам ни в чём”) быстро мне наскучили.

Вообще, тусовка эта оказалась неожиданно занудной: даже винтить никого не винтили – только весь день у подъезда стояла какая-то подозрительная машина, люди в которой менялись. Запомнилось выступление представителя какой-то еврейской правозащитной организации о “корнях антисемитизма”, основная мысль которого была следующая: нехорошие люди просто завидуют, что евреи такие умные, культурные, красивые, образованные и богоизбранные, и поэтому их ненавидят. Я еще тогда подумал: впервые вижу дурака-еврея. И где – в таком избранном обществе! Я тогда ещё не выпускал “Хронограф”, а то непременно пересказал бы в своём репортаже этот доклад близко к тексту.

Сделав свой докладик-сообщение про национал-большевизм общества “Память”, я начал искать повод, чтобы смотать оттуда. Когда кто-то объявил (со ссылкой на вражий голос, что ли?), что сегодня в университете будет проходить митинг в защиту Бориса Ельцина, то возникла идея: “А не послать ли кого-нибудь на этот митинг от семинара?”. Ну, мы с Леоновым и вызвались. А меня, кстати, организатор этого митинга - студент экономического факультета Галамов - на митинг как раз приглашал, позвонив дня за два до этого мне на склад. И вот мы туда поехали.

- А что ты помнишь о целях и формах деятельности клуба “Гласность”?

- Насчёт целей - это к Тимофееву. А формы - это выпуск журнала “Референдум” и семинары...

- ...Домашние семинары?

- Да, квартирные. На них обирались эпигоны диссидентского движения и разговаривали об ужасах коммунизма и лживости политики Горбачева. Впрочем, статьи членов клуба в журнале “Референдум” были хорошие. Во-первых, сам Тимофеев хорошо писал. И не об ужасах коммунизма, а об экономике, социологии – и все очень доходчиво, хорошим русским языком. Кроме того, у него, по-моему, начали печататься люди типа Ларисы Пияшевой и Бориса Пинскера.

- Кем был тогда Тимофеев?

- Тоже выпущенным зеком. Но не знаю, чем он тогда занимался «в миру». Он являлся уважаемым – хотя и в узких кругах - публицистом, и я думаю, что он зарабатывал деньги своими статьями на Западе. Я сам помню: получишь гонорар из “Русской мысли” - сто баксов - и полгода на него живёшь. А Тимофеев писал хорошие книги и статьи, и я думаю, что на эти деньги и жил.

- Ты говоришь про советские времена?

- Ну да, про позднесоветские - период Перестройки. Я помню: когда я получил первый гонорар из “Русской мысли” (это было долларов двести), то я на них год жил. Конечно, я в это время продолжал получать также свою зарплату в сторожке...

Вернее, даже не в сторожке, а в ментовке, - я же был всё-таки сторожем вневедомственной охраны Киевского РУВД. Я, кстати, удивляюсь, почему меня до сих пор не записали в стукачи. Наверное, потому, что сторож бракованных унитазов ни у кого не ассоциировался с ментовкой, хотя формально я был именно мент. У меня даже удостоверение было ментовское – вот подивились менты, которые меня свинтили на “чехословацком” митинге! (Паспорт я тогда старался представителям власти не показывать, потому что в нём была просрочена прописка.)

Так вот, эта моя зарплата ночного сторожа рубль в рубль совпадала с теми деньгами, которые я платил за квартиру. Приходилось еще как-то подрабатывать. Когда мне стал платить Вячек (в смысле - кооператив “Перспектива”) - на хлеб с сыром мне этого примерно хватало, а всё остальное... Двухсот же баксов от “Русской мысли” мне хватило на пиво и вино с легкой закуской чуть ли не на целый год.

 

“ПЕРСПЕКТИВА”/М-БИО

- Как создавался кооператив “Перспектива”?

- К кооперативу я имел очень небольшое отношение. Для меня “Перспектива” была просто географической точкой.

- Пельман рассказал о том, что ты пришёл туда не сразу после его создания, а позже - где-то в августе.

- Да, в конце августа. Я ведь тем летом несколько раз уезжал из Москвы - и в июле, и в августе.

- А что касается истории создания М-БИО...

- В последних числах апреля 88-го года был создан “Хронограф”, тогда же - ДС, чуть позже возникла идея создания Социалистического народного фронта (СНФ) – будущего Московского народного фронта, в конце мая - начале июня возникла инициативная группа Московской межклубной партгруппы. А несколько ранее – в конце апреля - возникла идея создания информцентра, впоследствии названного М-БИО. И где-то в июле, когда образовался кооператив “Перспектива” и когда у него появилось какое-то помещение, М-БИО было создано.

- На упоминавшихся заседаниях в НИИ культуры обсуждалась идея создания именно будущего М-БИО?

- Вроде бы да. Во всяком случае, идею создания информцентра мне изложил (в апреле 88-го) Вячек. Он, вероятно, уже тогда предполагал, какая может быть у него легальная крыша (а именно, кооператив) и, может быть, даже об этом мне говорил, но такие вещи я всегда пропускал мимо ушей, поскольку ни в какую легальность тогда не верил.

Одно из окончательных решений о создании М-БИО с опорой на кооператив “Перспектива” было принято у меня на складе - во время той тусовки начала лета 88-го года, на которой присутствовали Пельман, Вячек, Золотарёв (который тогда предполагался в качестве активного участника М-БИО), Леонов и, может быть, кто-то ещё. При этом речь о кооперативе не шла. А если и заходила, то только мельком, потому что кооперативом занимался Пельман, и то, что нашей легальной основой станет кооператив, мне не очень объясняли.

А ещё одна такая тусовка – насчёт М-БИО - проходила в квартире Золотарёва. Не помню, присутствовал ли на этих двух совещаниях Леонов, но он и Золотарёв вскоре отпали...

- Не помнишь, почему?

- Ну стали своими делами заниматься: Леонов, может быть, в “Мемориале”, Золотарёв - в своей группе ГД, которая взяла курс на создание партии кадетов.

Кроме того, сначала предполагалось, что в этом как-то будет участвовать и Павловский, но он в тот момент уже начал создавать информцентр при кооперативе “Факт” – будущий «Постфактум». Он и в “Перспективу”-то фактически не вошёл, хотя считался главным человеком на этапе предварительной подготовки.. Вообще, задумали создать кооператив “Перспектива” Пельман, Павловский и Вячек, которые подключили к этому Корсетова, Аксючица и Берковича. Но к моменту регистрации кооператива Павловского в нём уже не было. Павловский просто решил создать свою собственную кооперативную фирму, в котором он будет главным, потому что командовать Вячеком, Пельманом и прочими было трудно.

- Кем являлись тогда Аксючиц, Корсетов и Беркович (о котором я слышу впервые)?

- Все они в этот момент являлись кооператорами – учредителями “Перспективы”.

Аксючиц был безработным полуподпольным философом и публицистом, находившимся какое-то время под надзором КГБ. Более плотно я познакомился с ним только через год - тогда, когда мы в М-БИО все вместе часами смотрели трансляцию со Съезда народных депутатов. Мы сидели рядом, смотрели телевизор и всё время комментировали происходящее. Помню, как в паузе между заседаниями съезда кто-то из его людей (видимо. из его будущего РХДД), по физиономии - совершенно ярко выражённый еврей, вдруг начал мне доказывать, что русские - это только православные. Я подумал: “Ни хрена себе! Он себя, очевидно, русским считает! Неужели и Аксючиц думает так же?”

- Это был случайно не Владимир Махнач?

- Не, это - не Махнач, хотя у него лицо, тоже, конечно, мечта антисемита. Ещё один такой же православнутый - Кирилл Фролов. Кирилл тогда был близок к экологической группе “Слобода”, главным в которой сначала был Кирилл Парфёнов - тоже, кстати, еврейский мальчик. С Парфёновым я познакомился ещё в 88-м, Он и дома у меня вроде бы раз был. А вот с Кириллом Фроловым я тогда знаком не был.

...Кем был “в миру” Корсетов, я не помню. Он являлся членом КСИ, был также связан с “общинниками”, но пытался организовать свою собственную неформальную группу, толкая что-то типа идеи рабочего самоуправления. (Его клуб тоже входил во ФСОК.)

- Так значит, у него всё-таки имелся собственный клуб?

- Ну, это так только называется. Дело в том, что каждый уважающий себя человек создавал собственный клуб-группу, от имени которого выступал. То есть каждый, кто претендовал хоть на что-то, начинал делать вид, что представляет не просто себя лично, а некую группу, клуб, движение.

Имелась, например, группа «Дипломатия граждан» Виктора Гиршфельда, по поводу которой “Община” издевательски объявила, что выплатит денежную премию тому, кто найдёт второго члена этой группы. Но такого человека так и не нашли, и эти деньги остались не востребованы.

А полноправная группа-учредитель Московского народного фронта - “Лингва” Миши Шнейдера - состояла фактически из двух человек – самого Шнейдера и Володи Быкова (с которым вместе меня арестовали и судили в августе 88-го). (Я знал ещё одного члена этой группы - Марину Тугус, - АП.)

Корсетов тоже в случае нужды мог предъявить общественности пару-тройку членов своего “Рабочего самоуправления”, поскольку некоторые “общинники” согласились считаться и членами корсетовской группы тоже. (Наш общий друг Агапов рассказывал мне о том, как Корсетов таскал его везде с собой в качестве этакого образцового рабочего - чуть ли не единственного во всём неформальном движении, - АП.)

...А Беркович был просто кооператором, и политика его не интересовала.

Теперь - откуда возникло название М-БИО. Саратовский социал-демократ Юрий Чернышев привез в Москву какой-то свой машинописный журнал или листок, в котором в качестве издателя было обозначено Саратовское бюро информационного обмена - С-БИО “Сфера” (такая игра слов). И, с согласия Чернышева, мы с Вячеком решили назвать свой информцентр “Московским общественным бюро информационного обмена”, добавив слово “общественное”. Но для красоты букву “О” в аббревиатуру вставлять не стали. (Скорее всего, это Вячек предложил просто заменить “С” на “М”.) Кстати, впоследствии злоязычный Сигал расшифровал нас как “Московское бюро информационного обмАна”.

- А кем было решено, что эта аббревиатура тоже будет писаться не в соответствии с традициями русского языка, а через дефис?

- Это решалось в диалоге между мной и Вячеком. Но кто именно это придумал, я уже не помню. Мне кажется, что я, но на сто процентов не поручусь.

- За этим дефисом стояла какая-то идея?

- Нет, просто МоБИО звучит и выглядит некрасиво (мне и сейчас так кажется), хотя поползновения писать именно так имели место.

...Так что название М-БИО возникло в мае-июне-июле 88-го, а сам информцентр – как только у нас появился этот наш “сквот” на Дубровской (помещение кооператива “Перспектива” в предназначенном к капитальному ремонту доме). Быть может, там прошёл лучший год моей жизни. Во всяком случае, самый веселый.

Когда я во второй половине августа вернулся из археологической экспедиции, то обнаружил, что появилось некое место, где можно собираться, и что это - кооператив “Перспектива”. Первый раз я там появился, возможно, как раз в августе. Во всяком случае, на тот августовский митинг по поводу годовщины вторжения в Чехословакию, на котором меня задержали, я отправлялся, по-моему, уже из “Перспективы”. А, нет - из квартиры на Фабрициуса, где у меня в те дни жили сразу и казанские, и свердловские гости, а тут ещё и моя мама ухитрилась приехать из Чистополя. Помню, мама сразу же возлюбила Рашита Ахметова. Как же: не курит, не пьёт! (“Володя, вот с кого надо брать пример!”) К тому же Рашит ещё и вегетарианец. (Из московских неформалов-вегетарианцев я знаю ещё Витю Золотарёва и Диму Леонова.)

Сам я к кооперативу имел небольшое отношение, и в него не вступал. Хотя где-то после августовского митинга кооператив начал официально платить мне заплату. Видимо, я подписал какие-то бумаги и стал работником кооператива.

Что касается Толика Паппа, то он появился у нас, по-моему, только в сентябре 88-го. Ещё пару месяцев позже - Илья Кудрявцев, который тогда отождествлял себя с одной из групп в МНФ и которого, возможно, привёл Глубоцкий. Примерно тогда же или в начале 89-го появилась “общинница” Таня Титова, будущая жена Гейдара Джемаля. (Она умерла несколько лет назад.)

Вячек, Толик Папп и даже, по-моему, Илья Кудрявцев были членами кооператива. А вот Глубоцкий точно что не был членом, и я даже не знаю, работал ли он официально в “Перспективе”. Но в М-БИО он что-то иногда получал за сделанную работу, и можно считать, что в М-БИО работал.

В сентябре мы с Толиком начали работать над базой данных о неформалах - одновременно для себя и для Чурбанова.

- А не западло было “сдавать” своего брата-неформала Чурбанову, который, как вы были уверены, работал на КГБ?

- У кооператива "Перспектива" (или у его социологического подразделения, которое возглавлял Вячек) был с Институтом культуры договор о создании базы данных по неформальным организациям. Базы данных по открытой информации - о деятельности, которая не была запрещена, которая была легальной.

- Вы сразу сели на Дубровке?

- Да, сразу - в августе или, наверное, даже уже в июле (хотя я-то - не раньше конца августа). Я часто оставался там ночевать. На нижней полке стеллажей у меня было гнездо, я туда залезал и спал.

- Я помню рассказ твоей тогдашней сотрудницы Ларисы Осколковой о том, как ты её однажды утром страшно напугал...

- А, вылезая с полки...

- После перехода в М-БИО ты ушёл из РУВД?

- Нет-нет, я работал сторожем до начала 91-го года.

- И всё там же - на складе сантехники в Филях?

- Да-да-да. Я думаю, что я уволился оттуда только в феврале 91-го.

- Кстати, ты так часто упоминаешь свою сторожку в качестве одной из ключевых точек формирования неформального движения (подобно тому , как раньше в истории страны подобной же ключевой точкой являлась сначала Малая Земля, а теперь вот - Невская Дубровка), что я не могу не попросить тебе рассказать о ней поподробней. Большое ли это было помещение? (Или же вы проводили свои встречи непосредственно на пространстве склада?) Бывали ли на складе другие его сотрудники, и как они (и начальство склада) относилось к вашим сборищам?

- Сторожка была маленькая – две комнатки метров по 4-5 каждая, скамейка-топчан, два-три колченогих стула, два дряхлых письменных стола, шкаф - на шкафу мы, сторожа, прятали подушки-пуфики, служившие вместо матраса, и пару одеял.

Территория же склада была большая, примерно как треть футбольного поля (рядом был полузаброшенный стадион – легко было сравнить). У сторожки стояла большая садовая скамейка, которую можно было двигать куда угодно – в тень или, наоборот, на солнце. Летом на территории склада можно было поваляться на травке – была пара таких углов.

Сторожил я по системе "сутки через трое" (то есть один день работал, три дня отдыхал): в будние дни с 7 вечера до 7 утра, в субботу и воскресенье – с 7 утра и до 7 утра. В зависимости от погоды и времени суток посиделки устраивались или в сторожке или на садовой скамейке.

Закрыв склад на замок изнутри, я часто перелезал через забор и уходил – чаще минут на 15-20, в магазин, – но иногда и надолго (на день рожденья, в кино с девушкой, на митинг, наконец). Никто мой склад не грабил, правда, однажды забор подожгли. (По счастью, я был на месте и вызвал поливалку.) Предметы я охранял преимущественно неподъемные – чугунные ванны, баллоны с ацетиленом, огромные баки с краской. Более легкая дребедень (мешки с шурупами, кронштейны какие-нибудь) запирались в железных ангарах.

Складские начальники и рабочие уходили, когда я приходил, и наоборот. Непосредственная начальница от ментов (от вневедомственной охраны) жила неподалеку и иногда заходила проведать. Я её угощал чаем, пивом или винищем - тем, что было), и она всегда была мной довольна: “Молодец! И выпиваешь иногда – и не пьяный ни разу! Все бы так”. Пару раз она заставала у меня гостей – скорее, девушек, чем политических активистов (но этим я тоже нарушал, конечно, инструкцию) - но смотрела на это сквозь пальцы. И даже отстояла меня от увольнения после митинга в августе 88-го. Хорошая была тётка. Пару раз поймала меня на том, что я уходил со склада надолго. Отругала, но не настучала.

МИТИНГИ (начало)

См. также рассказ В.Прибыловского о митинге в Лужниках в мае 1989 г.

- Расскажи про тот митинг в МГУ, на который вы с Леоновым поехали после диссидентского семинара.

- Дело в том, что сам студенческий митинг 12 декабря 1987 взащиту Ельцина - точнее, попытку митинга, я фактически не видел. У меня имелся студенческий билет (правда, поддельный - билет моего друга, который тоже уже не учился, в который я вклеил свою фотографию и подделал срок его действия), по которому я и хотел пройти в МГУ. Но Костю Затулина не обманешь. Затулин, который руководил разгоном – точнее предотвращением этого митинга - меня опознал, и его ребята выкинули меня из здания, отобрав пропуск. (Ну не выкинули, а вынесли и аккуратно положили на парапет.)

- Ты говоришь о том знаменитом первом митинге, проходившем в стенах МГУ?

- Да.

- Расскажи о нём.

- Мы приехали поздно, когда студентов уже согнали с площадки перед стекляшкой и отчасти загнали, отчасти заманили в одну из поточных аудиторий для “идейного разгрома” его участников. (В “идейном разгроме”, кстати, участвовал и мой старый друг и однокурсник Серёжа Щеблыгин, нынешний сенатор.) Галамова же, вообще, заталкивали в эту аудиторию насильно – затулинские оперативники при личном участии проректора МГУ Александра Сергеевича Орлова – и ещё ворот рубашки ему порвали. Эта история описана в одной моей статье про Затулина в “Русской мысли” (я там только Щеблыгина не стал упоминать), так что возвращаться к ней нет смысла – всё равно я ничего нового вспомнить не смогу.

Добавлю только, что до этого Галамов и ещё какой-то студент истфака с согласия комсомола устроили как-то в стекляшке, в одной из поточных аудиторий, общественно-политическое обсуждение “всего”. Я туда тоже припёрся и повыпендривался вволю: например, пересказал с кафедры “Энимал фарм”, а заодно мысли Троцкого-Джиласа-Восленского о том, что партноменклатура (она же – “свиньи” Орвелла) – это новый эксплуататорский класс. (Я, кстати, позвал на эту тусовку Диму Юрасова, но тот не смог прийти.)

Надо сказать, что то ли у Галамова, то ли у его приятеля студента-истфаковца была своя собственная самопальная универсальная идеология социалистического толка. И вот после выступления организаторов мероприятия в защиту демократического социализма некий аспирант Куликов с кафедры [истории] КПСС заявил: “Такие-то имеряке – типичные меньшевики, как Керенский! А мы знаем, кто приходит вслед за керенскими!..” (Куликов явно собирался сказать в продолжение, что приходит генерал Корнилов.) Галамов только-только привстал, чтобы уличить коммуниста-аспиранта в невежестве (Керенский-то был эсером, как известно, а не меньшевиком), но тут я вскакиваю со второго ряда и опережая обоих провозглашаю: “Тогда я претендую на роль генерала Корнилова!” После этого наступили полминуты полной тишины. Все оглядываются: где же КГБ? А КГБ молчит. И аспирант Куликов тоже молчит – обалдел на фиг. (Аспирант Куликов рассказывал потом о своих впечатлениях от того собрания Серёже Харламову, а Харламов пересказал мне). А затем - нерешительные аплодисменты.

Галамову тогда очень не понравилось, что я перетянул одеяло на себя – все вопросы студентов были адресованы мне, а не инициатору собрания Галамову. Но телефоны мои он записал и на свой митинг меня пригласил. Галамова после “ельцинского” митинга завалили на ближайшем же экзамене – кажется, по марксистско-ленинской философии - и быстренько исключили из партии и университета. Он потом пропал куда-то с концами.

- А какова была цель подделки тобою студенческого билета?

- А чтоб в университет попадать. Причём я с этим документом ходил, в основном, не в стекляшку, где проходил тот митинг, а в высотку, где у меня жили друзья.

- Какую стекляшку ты имеешь в виду? «Первый гум...»?

- Стекляшка - это наш истфак и еще пара факультетов.

- А, первый.

- Первый гуманитарный. А в высотке в это время ещё жили истфаковские аспиранты и студенты, с которыми я поддерживал отношения, а также какие-то латины - старые друзья моей мексиканской жены. Так что в высотке я бывал, и документ этот мне был нужен. Но, к сожалению, затулинцы у меня его отобрали, и моё свободное хождение в университет закончилось.

Продолжение следует >>>

Беседовал Алексей Пятковский. 25 июня 2005 г.


Уважаемые читатели! Мы просим вас найти пару минут и оставить ваш отзыв о прочитанном материале или о веб-проекте в целом на специальной страничке в ЖЖ. Там же вы сможете поучаствовать в дискуссии с другими посетителями. Мы будем очень благодарны за вашу помощь в развитии портала!

 

Редактор - Е.С.Шварц Администратор - Г.В.Игрунов. Сайт работает в профессиональной программе Web Works. Подробнее...
Все права принадлежат авторам материалов, если не указан другой правообладатель.