Май 1991 ИЗ ПИСЬМА К Ю.Ю. БОЛДЫРЕВУ
<О путях реформирования страны >
"Минимально необходимым было бы при этом научиться разговаривать и с "реакционерами", как с гражданами своей страны".
Полный текст см.здесь
<…>
1. Политическое и экономическое устройство общества есть не некое произвольное строение, которое можно перестроить по тому или иному замыслу творца, но есть результат культурного развития народа. Согласно известному афоризму - каждый народ заслуживает свое правительство. Выживают только те политические структуры, которые оказываются эффективными в управлении подданными. Поскольку возможности человека и общества довольно пластичны, то и формы государства и экономики могут варьироваться в некоторых пределах, но они никогда не бывают произвольными.
Двадцатый век показал, какое огромное значение имеет насилие, Насилием предопределено было демократическое развитие Германии или Японии и насилием создавался тоталитаризм Восточной Европы.
Однако насилие /для получения эффекта/ должно быть длительным и исходить извне. А как быть, если силы формируются тем самым обществом, которым и предстоит управлять? Я не сомневаюсь, что окажись мы оккупированными Соединенными Штатами, через поколение мы были бы ничуть не менее демократическим обществом, чем Германия. Я даже гораздо более высокого мнения о нашей демократичности. Но мне кажется, мы не спешим стать покоренной [страной], да и не видно охотников нас покорить.
Нас убеждают, что все беды нашей страны происходят от большевиков, которые обманули народ и вели себя со своим народом хуже, чем иноземные завоеватели. Я никогда не был поклонником большевизма. Но я могу задать вопрос: могла ли кучка уголовников изнасиловать стомиллионный народ? Большевики ведь были даже не единственной вооруженной силой, претендовавшей на власть. Но именно они оказались наиболее соответствующими ментальности того народа, который реализовывал большевистскую власть, расстреливая буржуев, грабя интеллигенцию, раскулачивая крестьян. И было бы неверно считать, что только большевики так вели себя с населением. В деникинской армии /не говоря уже обо всяких петлюрах или махно/ офицеры были бессильны предотвращать грабежи, насилия и убийство, чинимые их армией в "освобожденных" от красных городах. Большевики лишь п о о щ р я л и то, на что закрывали глаза белые офицеры. И именно потому, что большевики были более жестоки, именно потому, что большевики возводили милый душе российского человека грабеж в государственную идеологию, они получили большую и длительную поддержку. В этом народе оказалось слишком много людей, способных чинить насилие, и этим народом оказалось удобно править насилием.
Но если это действительно так /а я думаю, что это не только мои клеветнические измышления/, то что же мы имеем теперь? Семнадцатому году предшествовало тысячелетие христианства с его "не убий" и "если тебя ударят по одной щеке...", а девяностым годам предшествовало семь десятилетий убеждения, что насилие есть единственный двигатель истории, что "если враг не сдается,..". Мы очень хорошо понимаем, что насилие - это дурно. Но, во-первых, это понимает только очень узкий круг интеллигенции, и не надо преувеличивать распространенность этого убеждения. Во-вторых, даже у интеллигенции это понимание скорее идеологично, чем заложено в стереотипы поведения. Оно не является органичной составляющей культуры. Разумеется, я могу назвать десятки исключений, но люди, которых мы выводим на площади городов, числятся миллионами.
В мирной ситуации глубинная тяга к насилию проявляется косвенно, но в ситуации конфликта она выползает наружу. Разве Звиад Гамсахурдиа не был членом Хельсинкской группы, которая начисто отвергает насилие? Разве Лера Новодворская не говорила о ненасильственной революции? А теперь ее приверженцы призывают к вооруженному восстанию. Режут в Азербайджане и в Фергане, а на Украине или в Литве молодежь готовится с оружием уйти в леса. Но даже не это меня беспокоит, а беспокоит ельцинское "они враги". К насилию подталкивает не только злоба, но и нежелание разговаривать с врагами, непризнание того, что и враги люди, чьи интересы должны быть удовлетворены. Отсутствие культуры диалога, культуры компромисса - вот основание для моего предположения, что еще долгое время никакого другого способа управления в этой стране, кроме авторитарного, быть не может. Я неоднократно видел, как самые разнаидемократы, получив инструмент давления на меньшинство, "жмут до упора" точно так же, как и советские чекисты. Привести имена? Уверяю тебя, среди них самые громкие.
Вот я безалаберно изложил некоторые ограничения при выборе форм политической организации. Но точно так же обстоит дело в экономике. Нельзя перепрыгнуть через эпоху.
Многие экономисты утверждают, что реформировать нашу экономическую систему довольно просто, достаточно только ввести частную собственность, а там уж хозяева сами все организуют. Другие требуют валютных вливаний. Кое-кто говорит о гарантиях для социально слабых. Но все реформаторы апеллируют к абстрактному западному опыту. Уже кто-то заметил, что частная собственность господствует не только в США или Великобритании, но и в Колумбии, в Афганистане или Нигерии. Можем ли мы ничтоже сумняшеся натягивать европейский костюм на себя или, не дай Боже!, на таджика или узбека? Одни и те же экономические законы по -разному реализуются в разных культурах. Экономика - это не абстрактная идеальная схема, это система, через которую реализуются системы ценностей, мотиваций, интересов - разных в разных культурах. Мы не знаем собственной культуры, она всегда была закрыта для нас, поэтому мы не можем заранее знать результатов нашего "эксперимента" и не можем бросаться в омут, очертя голову.
Не мне быть противником частного предпринимательства. Я был предпринимателем в самом начале семидесятых годов - сначала в полулегальных формах фабрики народных художественных промыслов, а когда эту лавочку прикрыли, я создал совсем уж незаконную букинистическую фирму1. Разумеется, я не зарабатывал денег для себя, я пускал их все на самиздат. Но зато я попал в мир предпринимателей и уже тогда хорошо видел, что такое советский бизнесмен и советский миллионер. Во время перестройки я сделал немало для создания разного рода кооперативов, да и сам работал в одном из них - и у меня достаточно знаний о том, что это такое.
Современные рыночные хозяйства формировались столетиями и создали жесткие системы ограничений. И создавали их не безболезненно, а проходя через правительственные кризисы и социальные конфликты, через грабежи и войны, революции и депрессии. Многие из этих ограничителей запрятаны в законодательстве, многие - в самой технологии рынка или производства, но еще больше - в культурной традиции. И только на фоне этой традиции работает закон. Мы, конечно, не в состоянии быстро освоить западную культуру, перевести в наши нравственные нормы то, что делает возможным западные системы законодательства, но мы в состоянии попытаться адаптировать их подходы через наше юридическое устройство. Но как быстро это можно сделать?
Если сегодня мы приватизируем всю собственность /я уже не говорю о необходимости провести перед этим тотальную демонополизацию/, не имея при этом экономических, юридических, политических и нравственных регуляторов, мы начнем создавать ячеистый дикий капитализм, который будет устраиваться в каждом центре /в каждой группе предприятий/ на свой манер. Они будут несостыкованы, эти системы, они будут вести друг с другом, с обществом, с государством войну не на жизнь... И я предполагаю, как это будет происходить. В моем кооперативе, созданном участниками общественного движения, самом цивилизованном поначалу, процветает сейчас грабеж, рэкет, насилие и организованная монополизация рынка, я уж не говорю о практике чудовищного надувательства не только государства, но и партнеров, но и сотрудников. Подкуп, шантаж, что еще? И, конечно, практически никто не думает о том, чтобы производить. Я не ханжа, не стану осуждать игру на валютном курсе - это нормальное явление, но несообразности нашей экономики дадут возможность еще долго накапливать капиталы паразитическим путем. Если же мы введем тотальную приватизацию /за 100 дней или сколько там в программах?/, то мы получим мгновенный коллапс экономики. Можешь ли ты себе представить, чем он чреват с социальной точки зрения?
Ну и я не говорю уже о массовом иждивенчестве, о популистских требованиях все отнять у партаппарата /"мафии", "новоявленных капиталистов" - в зависимости от говорящего/. Ведь и кооператорами деньги зарабатываются не для того, чтобы вкладывать их в экономику, а вкладываются в экономику, чтобы зарабатывать. Зарабатывать - значит тратить. Самоутверждение, демонстрация богатства - вот что сегодня является одним из самых сильных стимулов предпринимательства. Что значит демонстрация богатства, превосходства на фоне унизительной нарастающей нищеты, можно представить себе даже из истории. Хотя вряд ли хоть одна европейская страна была заражена в такой степени болезнью уравнительства. Перемены в социальном положении достигаются легко, а вот способность их принять вырабатывается через длительный период фрустраций, разочарований, катастроф. Именно поэтому, кроме социальных и экономических ограничений, накладываемых на предпринимателей, при переходе к частному хозяйству, необходимо предусмотреть надежно работающую систему социальной защиты предпринимателей. А это невозможно и при свободном и демократическом политическом режиме: наивно полагать, что ныне мы имеем реакцию на коммунистов и на социализм - мы имеем реакцию на власть, и такой будет реакция на любую власть, демократическую в той же степени, что и коммунистическую, которая не сумеет обеспечить процветания. Свобода печати способна только превратить недовольство в бунт, а разрозненное возмущение в организованное сопротивление. Чудесных же способов быстрого выхода из кошмарного положения, в котором мы оказались, не существует. Суд над КПСС /теперь, кажется, еще одна любимая идея демократов/ может и способен выявить виновника, но не способен дать обществу ничего, кроме адреналина ненависти.
Здесь я говорил лишь о социокультурных и социально-психологических ограничителях экономики, но, конечно же, есть и технологические, и структурные, и информационные. Для преодоления этих препятствий потребуется не только квалификация /которой сейчас нет и которая дается обучением и практикой, а это годы, а не дни/, но труд, растянутый во времени. Здесь я хочу перейти ко второму пункту, ибо время - самый важный ограничитель сегодня.
2. Культура - чрезвычайно инерционная система. Поэтому неправильно надеяться на то, что введение новых установлений немедленно преобразует нашу жизнь. Реалии повседневности еще долго будут отличаться от юридических норм. Поддерживать же функционирование новой системы, которая в каждой точке противоречит общественному сознанию, невозможно. С другой стороны, нельзя вводить законы, действие которых нельзя обеспечить, ибо при этом формируется неуважение к закону, ощущение вседозволенности, которые создают атмосферу беззакония. Лучше менее совершенные, но работающие законы, чем законы идеальные, но не реализуемые - в этом случае не работают никакие.
Сегодняшняя приватизация нацелена на изменение отношения к собственности, к производству. Но положение в этой области может не только не улучшиться с приватизацией, но на некоторое время даже ухудшиться. Я поясню свою мысль на таком примере. После установления советской власти отношения собственности стали такими, что бессмысленно стало сколько-нибудь добросовестно трудиться на советском предприятии. Однако даже подневольные люди производили довольно приличные вещи. Сам труд был добротным. Это объясняют разным образом. Например, говорят о том, что к простому труду легко принудить. Но вот ведь в наше время нельзя принудить к простому труду никакими способами. Труд заведомо плохого качества.
А если Сталинский террор был эффективней, чем деньги, которые я, например, готов заплатить халтурщикам, то с чем тогда связаны наши упования на рынок?
Нет, дело здесь не в этом. Дело в том, что до революции существовала определенная трудовая этика. Человек мог работать, мог не работать. Но если он работал, то он не мог заставить себя работать плохо. Он вполне бессознательно работал - р а б о т а л, а не отбывал только трудовую повинность. Конечно, были выродки. Но при нормальной организация труда они выродками и оставались. При сталинской системе стало выгодно плохо работать. Даже более того - плохая работа стала способом выжить. И на воле, и в лагере. Солженицын писал, что, несмотря на уменьшенную пайку, в лагере больше шансов была выжить у того, кто не выполнял норму, но зато не выкладывался. На свободе тоже хороший труд /часто связанный с доходом, но не обязательно/ был причиной для зависти, репрессий и т.п. У вас в Ленинграде есть примеры совсем недавнего времени. Этот отбор, наоборот, выработал тип работника, который уже и не умеет хорошо работать, даже когда хочет, даже когда это приносит приличный доход, к которому он стремится. И речь не о трудовых навыках, хотя это тоже имеет место, а о некой психологической составляющей. О том, что в представлении крестьянина было работой на Бога.
Так вот, я вполне допускаю, что сейчас отношение людей к государственному имуществу, как к ничьему, перейдет на частное имущество, как на имущество буржуйское, нечестивое, эксплуататорское. Человек будет работать ради денег, но не вкладывая в это душу. Да и предприниматель еще долго будет производить, чтобы продать, не идентифицируя свою личность с продуктом собственного предприятия. Я склонен считать, что трудовая этика будет продолжать еще некоторое время снижаться, хотя условия будут требовать ее повышения. Сталинская экономика держалась в немалой степени за счет того, что вопреки условиям, традиционная трудовая этика удерживала производство. И это рикошетом ударяет по нам. Проэксплуатировав культурный "запас" народа, она развалилась с опозданием, оставив нам разрушенную культуру, которая совершенно не приспособлена теперь к нормальной организации экономики и будет тормозить ее восстановление.
В связи с этим я хотел бы сделать еще одно общее замечание. У нас придают чрезмерное значение материальной заинтересованности. Материальная заинтересованность не панацея, она, как и насилие, не способна создать устойчивой общественной структуры. Общества "нарастают" на стволе нравственности, мифологии, идеологии и т.д. В нашем обществе, как это ни печально, многие нравственные нормы сохранились в канве официальной идеологии, и стремительное ее разрушение приводит на каждом шагу к вымыванию нравственных норм. Виктория Чаликова рассказывала, как ей, беспомощной, в больнице нянечки, да и сестры, отказывались оказать помощь в силу "отсутствия материальной заинтересованности". Я сам подрался с группой уголовников, помешав им красть /по иронии судьбы - на Старой площади/, и они кинулись на меня с криками: "А-а, ты утопию защищаешь!". Падение марксизма усилило до катастрофы падение нравственности. Пренебрежение ко всем моральным заповедям развивается на фоне приплясывания вокруг мифологемы "общечеловеческих ценностей".
Та облыжная борьба с марксистской идеологией, которая ведется сейчас, мне представляется опасной, так как она открывает путь к идеологии дикого рынка, звериной конкуренции и максимы: если не ты будешь ..., то тебя. Здесь тоже надо быть осторожным.
Я был сторонником возрождения христианства. Я остаюсь им и теперь, так как полагаю, что никакой другой идеологии в массе русских не удастся удержать нравственный остов общества. Но не надо преувеличивать возможности возрождения христианства, слишком многие уже не в состоянии уверовать искренне, а ханжеское поведение едва ли не более опасно, чем неверие. Именно потому, что нам нечем немедленно заменить марксизм, я бы не стал вести сейчас интенсивную публичную борьбу с ним. Это не площадное дело.
А теперь я хотел бы перейти к еще одному вопросу /вероятно последнему, который успею затронуть/, связанному с идеологической борьбой.
3. Демократы стремятся к немедленному торжеству справедливости и к немедленному созданию наиболее эффективной экономики. При этом, как мы уже отмечали, это связывается в немедленной приватизацией. Что это значит на практике? В первую очередь это означает отстранение от власти партократии /при этом, впрочем, оказывается, что демократы сами не в состоянии создать сколь-нибудь эффективный управленческий аппарат, но не в состоянии это отрефлектировать/с одновременной передачей средств производства в частные руки /здесь не важно: частные ли, акционерные и т.д./. Особым вниманием пользуется проблема "капитализации партократии", т.е., передачи партийной и государственной собственности функционерам, их родственникам или корпоративным объединениям. При этом же витает в воздухе упоминавшийся выше новый Нюрнберг.
Я не являюсь сторонником привилегированной приватизации. Более того, я усматриваю в этом серьезную опасность /кстати, демократы не брезгуют пользоваться своей причастностью к власти иногда с не меньшей наглостью, чем партократы/. Однако я не могу не видеть опасности в стремлении радикально подорвать возможности миллионов людей /которые являются управленцами/ и поставить их перед выбором: демократия и суд, неуверенность и дискриминация или диктатура и уверенность, обеспеченность и безопасность. Ни одна группа демократов не работает над выработкой условий, обеспечивающих нормальное будущее для огромного числа людей, занятых сегодня в идеологической и управленческой сферах. Они, конечно, совиновники сегодняшнего бедственного положения. Значительная часть из них неспособны к управленческому труду и обременительны как для экономики, так и для государственного аппарата. Но во многих случаях вина их пассивная, почти во всех случаях их виновность сводится к конформизму /а судьи кто? - те, кто вчера прозрел? а позавчера писал обоснования для развитого социализма? или, не будучи в КПСС, молчал в тряпочку?/ Кроме того, каждый должен иметь шанс - для покаяния ли, для адаптации и т.д.
Да, сегодня правящий слой обладает привилегиями. Да, его благополучное /относительно/ положение незаслужено. Да, их благополучие часто основано на вреде, который они наносят обществу. Но - попытка потребовать плату за это /расплату/- путь не только к сопротивлению реформам, это путь увеличения ущерба. Я убежден, что Горбачев со своей командой в 1989 году способен был пойти на очень серьезные реформы, но та конфронтация, которую выбрала МДГ, шаг за шагом выталкивала из окружения Горбачева Яковлева, Бакатина, Шеварднадзе. /Когда я говорю МДГ, следует понимать это, как метафору - Ландсбергис, НФА или АОД имеют такое же значение/. Если мне скажут, что виновник конфронтации Горбачев, то разве я не соглашусь? Я помню, с какой ненавистью к вам, депутатам, я ерзал перед телевизором /ненависть, конечно, не то слово - была горечь, обида, стыд/, ожидая, когда, наконец, кто-нибудь даст этому наглому и ничтожному ведущему под дых. И как я был полон удовлетворения после выступления Афанасьева! Но...
Но после этого мы, все же, дозвонились до многих и собрали депутатов с тем, чтобы выработать тактику /тогда еще нас слушали, и на встрече был и Сахаров, Афанасьев, Пальм, Заславская, Щербак, Уока и многие другие/, чтобы снять напряжение между москвичами и провинцией и найти условия для диалога с Горбачевым. Кое-что вышло, но не так уж многое. В конце концов, победила стратегия всезнания: мы знаем, как верно, и может быть только так, как мы считаем верным. Это касалось и отношений с прибалтийскими делегациями /прибалты, впрочем, оказались не намного лучше, хотя первоначально именно они стремились к диалогу с москвичами, а москвичи уходили от него, предлагая свою "правильную" позицию. Это касалось и отношений к экспертам /в одной такой вместе с Левадой, Гордоном, Шейнисом, Аметистовым, Волковым оказался и я/, это касается и отношения к Горбачеву.
Конечно, Горбачев - ограниченный, необразованный, склонный к диктатуре лидер. Но если мы это знаем, то это означает, что мы должны стремится к закрытому диалогу, т.е. такому, где можно занимать достойную позицию, не заставляя этого человека терять лицо перед всем миром. Да, его решения всегда запаздывают. Да, они всегда недостаточны. Но в диалоге с ним надо двигаться до пределов его возможностей, чтобы следующим шагом ступить дальше. Мы избрали другую тактику: раз Горбачев не способен к радикальным реформам, надо его отстранить. Но какие силы тогда будут действовать? МДГ? Против кого? КГБ? Ведь очень-то неравны силы, а в политике действуют не идеалы, а интересы. Мы очень хотели сместить Рыжкова. Добились - теперь довольны? Неужели мы думаем, что можно было заменить Рыжкова на Попова?
Мы часто говорим, что Горбачев сам вызвал войну, предав "500 дней". Так ли это? Мог ли он не отказаться от этой идеи, если в ней заложен полный распад экономики, в сущности, распад СССР, устранение от власти, как ее понимает аппарат, центрального правительства. Программа "500 дней" была, в сущности, программой замены Горбачева Ельциным за счет процессов дивергенции. Горбачева легко надуть - он ничего не понимает в экономике, но надуешь ли аппарат, который кожей чувствовал свой крах. Да и разве можно списать великодержавные идеи? Они что, перестали вдохновлять людей, особенно в офицерской форме? Эта программа никогда не могла быть принята. Я не партократ, но я на своем уровне сделал все, чтобы "раздеть" программу в глазах тех, кто хоть сколько-нибудь мог повлиять на ее принятие. И использовать отвержение программы, как сигнал к войне, - тактически великолепно, стратегически - это означает уход реформаторов из стана Горбачева. И сегодня компромисс может быть достигнут на значительно более низком уровне. Отказ от компромисса, как это предлагают Ельцин и Баткин, ставят вопрос однозначно: кто кого? И в этой схватке проиграют все, ибо будет потеряна всякая управляемость, если не победит диктатура. Чья? Я мало сомневаюсь, отвечая на этот вопрос. Но если такой курс принят, то у меня есть только одна рекомендация для демократов: уходите в отставку отовсюду, откуда только можно. Диктатура наступит. Но если вы уйдете добровольно, она оставит вам много места для выработки новых позиций. Она окончательно дискредитирует Горбачева и консерваторов. В этой ситуации Запад сумеет сохранить лицо и помогать стране не взорваться окончательно. При этом из нового положения можно будет снова вести переговоры.
Я нисколько не сомневаюсь, что такая рекомендация не будет принята, поэтому и молчу /как не стал бы Горбачеву давать "хорошие" советы, которые он не в состоянии принять/. Но на чем бы я стал настаивать, так это на отказе от конфронтации, на воле к ведению переговоров. Нечего ждать разумной позиции от Горбачева: сегодня он действует под давлением консерваторов, среди которых, похоже, слишком мало умных или дальновидных людей. Но понимая это, следует подумать на каких условиях возможен гражданский мир, открывающий путь к реформам, может быть, не самый успешный путь, но путь, не лежащий через рецидив тоталитаризма или гражданской бойни. Минимально необходимым было бы при этом научиться разговаривать и с "реакционерами", как с гражданами своей страны. Я не думаю, что все они только корыстолюбивые эгоисты. С такими, как Алкснис, следует обсуждать проблемы, а не уничижительно их облаивать. Часто я замечаю больше человеческих достоинств в защитниках Державы, чем в их демократических оппонентах. Я готов показать с текстами в руках, как позиции наших коллег по демократии продолжают сталинское вчера. Особенно, когда они "разоблачают" реакционеров. Корень наших провалов лежит прежде всего здесь: в ментальности, лишенной диалогичности.
Примечания:
1. См. об этом в рассказах "Об экономике, о мастерской и Культуре" и "О библиотеке самиздата, Группе содействия культурному обмену, и о Ларисе Богораз-Брухман".
Вернуться
2. О политическом компромиссе см. раздел сайта Компромисс, об экономике - раздел Экономика. На тему о реформах в эпоху Перестройки см. "Перестройка – это значит пересмотры". В. Игрунов, 1987, "На пути к перестройке или Слово о черно-белом мышлении", В. Игрунов, 1987 г. , "круглый стол" в "Веке ХХ..." <Что такое политика и возможна ли политика в СССР?>. 1988 г.
