Вячеслав Игрунов. Комментарий к письмам Явлинскому, апрель 2004г.

<К ранней истории партии "ЯБЛОКО">

После выборов 12 декабря мои отношения с Явлинским стали крайне натянутыми. Открытого разрыва, как в октябре 93, не произошло, но Явлинский не уставал демонстрировать свое неприязненное отношение ко мне. Он едва здоровался при встрече и принципиально не реагировал на мои выступления во время заседаний фракции. Были предприняты усилия, чтобы выделить членов ЭПИ-центра, определив остальных депутатов на роль приложения. О продолжении какого-либо совместного проекта речи идти не могло. Я поначалу упорствовал, продвигая идею комиссий «Яблока», но когда Явлинский с раздражением сказал: «Делай, я не возражаю», стало все понятно. Создание комиссий требовало и финансовых ресурсов, и авторитета Явлинского. Превратив этот проект в частное начинание депутата Игрунова, Явлинский подписывал ему смертный приговор. Это и было его целью. Любитель символики, он в это время увеличил дистанцию между нами и чисто визуально: во время моей командировки поменял Глубоковского и меня местами. Таким образом, теперь в зале заседаний Думы мы уже не сидели рядом, и даже обмен редкими репликами прекратился. Так продолжалось до мая, когда вдруг Явлинский подошел ко мне и, озираясь, передал мне свернутые листы бумаги. Предупредив об абсолютной конфиденциальности, он попросил написать заключение на проект создания партии Яковенко-Шостаковского. Получив ответ, он довольно долго, подробно побеседовал со мной, а несколько недель спустя, предложил оценить следующий текст Яковенко-Шостаковского. Итогом такой странной переписки, о которой, по-видимому, все остальные во фракции оставались в неведении, стало решение поручить Яковенко первый этап партийного строительства.

Надо сказать, что идея создания партии изначально была чужда Явлинскому. Он боялся дискредитации, и находил поддержку в этом среди эпицентриков. Но так как самые активные депутаты оказывали постоянное давление на лидера, Явлинский решил взять это дело в свои руки, поскольку не доверял никому. Как-то в феврале он заговорщицки остался со мной один на один что было совершенно необычно в той ситуации, и сообщил, что он решил строить партию и на должность парт строителя берет в штат ЭПИ-центра Дмитрия Грачева, брата Ивана. Он особо подчеркнул, что у Дмитрия нет никакого общественного прошлого, нет амбиций, поэтому он будет абсолютно предан и безопасен. На всякий случай, руководить им будет Кущенко, опытный кадровик, ушедший с Явлинским из правительства и бесконечно преданный ему.

К этому времени какие-то наработки по созданию партии были и у республиканцев Лысенко – Яковенко и у социал-демократов Голова, и у меня, поскольку в рамках «Политического мониторинга» ИГПИ происходило сканирование общественно-политической жизни на значительной части России. Рассчитывая заниматься кадровыми и организационными проблемами партии, я естественно, особое внимание уделял изучению персонального состава СДПР и РПРФ. С момента Назначения Кущенко-Грачева вся эта работа потеряла смысл, поскольку задачей Явлинского – и это стало ясно в первые же месяцы – было привлечение в партию новичков, которые не были бы «людьми Голова», «людьми Лысенко», «людьми Игрунова». И я оставил эту работу, сосредоточившись на проблемах ИГПИ, который переживал серьезные трудности в связи с моим уходом в Думу, а также на работе в комитете по делам СНГ.

Получив от Явлинского предложения Яковенко-Шостоковского, я воспрял духом. Яковенко вел себя чрезвычайно энергично – мне казалось даже, что агрессивно – и оказывал сильное давление на Григория Алексеевича, что тот всегда пытался минимизировать уступками или «маневрированием». Так или иначе, в Яковенко я обрел союзника, и это союзничество обещало быть тем более эффективным, чем меньше сам Яковенко догадывался о моей переписке с Явлинским. Здесь, в область конспирологии, мои интересы неожиданно совпали с интересами лидера «Яблока», главным принципом, для которого было «разделяй и властвуй».

Здесь следовало бы сказать о моем отношении к партиям. В советские, да и в перестроечные времена я был противником партийной системы, видя в ней опасность фрагментации общественных интересов, эгоистичное преследование корпоративных целей, обезличивание участников политического процесса и возможность успеха для демагогов.

Поскольку компартия, в сущности, политической партией не была, переход к плюрализму в советской системе не требовал с необходимостью разрушения КПСС и создания альтернативных партий. Тем более, что западная традиция у нас была довольно слаба. Будучи сторонником меритократии, я считал возможным переход к альтернативным выборам с участием в них персональных команд. Например, команды Яковлева, команды Лигачева, команды Афанасьева, команды Ельцина, команды Гайдара. Все они, имея непосредственное отношение к КПСС, могли бы брать на себя моральную ответственность за поддерживаемых сторонников, формально не выходя за пределы однопартийной системы. Такая версия открывала путь и беспартийным («нерушимый блок коммунистов и беспартийных»). При этом размеры команд были вполне обозримы, поскольку эффективная поддержка лидера ограничивалась ответственностью и сугубо физическими возможностями. Такая система требовала культивирования множества «звезд» и создавала систему активной конкуренции. Поскольку в рамках «персональной политики» команды оставались бы относительно небольшими, они нуждались бы в поддержке специалистов. Поэтому я считал необходимым широкое распространение экспертных структур, которые бы оказывали помощь любой команде, готовой за это платить.

Естественно, такая концепция «персональной политики» еще более чужда нашему обществу, чем практика многопартийности. Шанс на ее реализацию был только в упорном сопротивлении КПСС многопартийности. Но КПСС к этому времени настолько ослабла, что наше общество ринулось по простейшему пути, проторенному Западом.

После принятия пропорциональной системы, которую я не приветствовал, стало ясно, что чем быстрее сформируется ответственная политическая партия, тем эффективнее будет минимизирован ущерб от фактического введения многопартийности. Но если я быстро отказался даже от разговоров о персональной политике, то Явлинский, которому импонировала идея персонализации политики, еще долго не готов был отказаться от ориентации на команду-обслугу. Эпицентрики в этом горячо его поддерживали. Однако на выборы-то надо было идти. Что, опять кланяться в ноги маргинальным структурам? Или лучше самому формировать и список, и программу? Этот довод убедил Явлинского.

Но убедить Явлинского – это пол дела. Надо было самому уяснить, как строить партию. Что не на основе существовавших к тому времени, было очевидно. Длительный период раздачи кресел и портфелей с 1991 по 1993 год вымыл из демократических организаций практически всех дееспособных политиков. Другие больше полагались на личную карьеру, нежели на кумулятивный эффект партийного объединения. Тем более, что ельцинская команда демонстративно презрительно относилась к разного рода движениям и партиям. В итоге, в партиях остались люди, не пригодившиеся власти и готовые участвовать во внутрипартийных склоках. Людей надо было искать новых, а партии лоббировали своих функционеров. Но это – с одной стороны.

С другой – Явлинский с самого начала демонстрировал крайне авторитарный стиль руководства. При его склонности к диктату, увлечениях интригами, нельзя было рассчитывать на собирание вокруг него людей независимых, ярких.

Надо было будущую партию перегородить переборками, чтобы властная длань лидера не могла разрушать формирующиеся команды. Эта идея была вполне понятна партийцам, которые, вдобавок, так были привязаны к своим детищам, что не хотели растворения партий в «Яблоке». И здесь проявилась другая крайность, которая препятствовала созданию единого организма. Мне предстояло понять, как создать федерацию региональных партий (таких, как РПЦ Петербурга), избежав унитарного авторитаризма (доходившего в амбициях Болдырева не менее авторитарного, чем Явлинский, до абсурда) и не впав в «конфедерацию попутчиков».

Ясного представления не было. Оно вызревало в течение 1994 года и было, отчасти, реализовано в первом уставе «Яблока». Это стоило мне жесткой ссоры с Болдыревым и кровавой борьбы на съезде с частью регионалов и партийцев во главе с Головым.

Но и это было еще не все. Я понимал, что партстроительство будет развиваться в жанре интриги, и победит тот, кто сумеет обвести вокруг пальца партнера. Явлинский будет бороться со всеми. Болдырев и я будем бороться с Явлинским. Яковенко будет бороться со мной, Болдыревым, Лукиным. Лукин будет кошкой, которая гуляет сама по себе, но не забывает очертить свое пространство. Мне нужно было убедить Явлинского в том, что он может на меня полагаться, при этом демонстрируя смирение по поводу собственной роли и время от времени соглашаясь с наиболее сильными его фобиями.

Этот византийский стиль, который некрасиво выпирает чуть ли не из каждой строчки моей переписки с Явлинским, привел меня к ожидаемому промежуточному результату. Но как только я добился этого успеха, я стал главным объектом интриг и избиений со стороны Явлинского и его окружения. Так продолжалось до тех пор, пока наша небольшая команда не покинула «Яблоко».

---

Об истории партии "ЯБЛОКО" см. также в интервью Игрунова 1996 года "Восстановить политическую культуру" - прим. ред.