<<< Часть 2. КЛУБ “ПЕРЕСТРОЙКА” (1987 г.)

Леонтий Бызов, социолог:

СКВОЗЬ ГОДЫ ПЕРЕМЕН

Часть 3. НЕФОРМАЛ ОТ СОЦИОЛОГИИ

(1-я половина 1989 г.)

Алексей Пятковский: После отхода от ФСИ Вы оказались причастны к деятельности какой-нибудь неформальной организации?

Леонтий Бызов: Всю зиму 88/89 годов я провёл, терпя поражение за поражением в борьбе вокруг ХНИЦа, и мне было просто не до чего. Даже выборы на Первый съезд нардепов СССР для меня остались несколько на периферии внимания.

Тогда, кстати говоря, Минтусов от имени ХНИЦа занимался в Москве рядом кампаний выборов на Съезд народных депутатов — Ельцина, Богомолова... Это было некое ноу-хау, потому что не было такой практики, чтобы у кандидатов в депутаты была своя пиар-команда и свои социологи. Фактически мы были пионерами. Правда, этим (ельцинской и богомоловской кампаниями) больше вплотную занимался сам Минтусов, хотя и от имени нашего ХНИЦа.

Ну а я… Но сначала немного возвратимся в контекст моих социологических интересов. По результатам исследования ХНИЦ, замышленного ещё прошлой осенью совместно с Николаем Львовым, я подготовил статью о типах массового сознания, скрывавшихся под брэндом “Перестройка”. Мы выделили пять или шесть основных типов сознания, описали их политические симпатии и социальную базу. Это был огромный прорыв и, собственно, именно этим я и буду с разными вариациями заниматься вплоть до сегодняшнего дня.

Статья вышла в апреле в журнале “Век ХХ и мир”, курировавшимся Глебом Павловским. Это была для меня большая моральная победа, потому что перевела мои проблемы в иную плоскость. Я уже был как бы не Бызовым — несостоятельным директором проворовавшегося ХНИЦа, а прогрессивным мыслителем, которого травят за его убеждения и честность.

Впрочем, оказаться на улице с волчьим билетом и в мае 89-го года было не подарок. Куда повернется Перестройка, было не понятно. По советским временам то, что произошло со мной, было приговором на всю оставшуюся жизнь, после которого можно было идти только в дворники или сторожа.

Но советские времена уже заканчивались и были на самом последнем своём излете. И оказавшись в мае 89-го года на улице, у меня не осталось иного пути, кроме как становиться неформалом от социологии.

В то смутное, переходное, время опросы, проводившиеся официальными институтами, не вызывали большого доверия, а за какие-то острые темы они и вовсе не брались. Потребность в независимой социологии была острой, даже если её технологическое качество оставляло желать лучшего. Так, в Питере методику массовых уличных опросов осваивал Леонид Кессельман, в Москве телефонными опросами занимался Минтусов.

Опыт работы ХНИЦа показал, что есть потребность и в других социологических заказах — как производственных, так и политических, связанных с избирательными кампаниями. И Игорь начал вести переговоры с ИМА-пресс о создании при нём социологического центра (потом он перерос в “Никколо М”), познакомил меня с социальным психологом Катей Егоровой из Института США и Канады...

Я дал согласие на совместную деятельность, но Игорь до поздней осени отвалил во Францию, а жить на что-то надо было. В кошельке — последняя зарплата из ХНИЦа (триста рублей). Ни копейки сбережений и никаких очевидных перспектив…

Чтобы скоротать время, мы вместе с Григорием Гуревичем затеяли создать независимый социологический центр СОЦЭКСИ и зарегистрировать его как молодежное хозрасчетное объединение. Григорий – мой старый товарищ по ЦЭМИ, который хотел перейти вместе со мной при моем уходе, но этому воспротивились в отделе Шаталина. Григория сократили, он устроился младшим научным сотрудником в Институт экономики мелкого рогатого скота и уже оттуда попросился в ХНИЦ. Теперь, как и я, остался на улице.

Большой веры в это предприятие у меня не было, но чем-то надо было занять время до возвращения Минтусова, к тому же Гриша обещал взять на себя все организационные хлопоты и переговоры, оставив мне только творческую часть. 18 июля СОЦЭКСИ был зарегистрирован, а первые небольшие деньги пошли в сентябре по договору с Павлово-посадским заводом “Экситон” за изучение социально-психологического климата.

А. Пятковский: Интересный сюжет – первая работа Минтусова на выборах. Вряд ли это была уже работа за деньги. Наверное, на общественных началах?

Л. Бызов: Я полагаю, что всё же за деньги.

Пятковский: Неужели деньги уже тогда крутились на выборах?

Бызов: Деньги если и крутились, то, конечно, очень небольшие. Ведь всё равно выборы требовали каких-то ресурсов, пусть и небольших. Потому что, всё-таки, нужно было проводить, например, телефонные опросы. И пусть Минтусов платил [интервьюеру] по двадцать копеек за звонок, но всё-таки и эти двадцать копеек надо было где-то найти.

Что касается кампании Богомолова, то он – очень состоятельный человек и просто платил эти деньги из своего личного кармана. Он – академик, директор, и для него отстегнуть несколько тысяч рублей со своей [сберегательной] книжки проблемы не составляло. Конечно, это всё – смешные деньги относительно тех денег, которые стали ходить на выборах потом.

Что касается ельцинской кампании, то очень может быть, что её делали просто ради престижа, потому что это было очень почётно – примазаться к победе Ельцина, который был “наше всё”.

Так что были ли там какие-то деньги я, честно говоря, не знаю.

НА ПУТИ К СДА

(середина 1989 г.)

Возвращение моего интереса к неформальному движению связано уже с именем Олега Румянцева. (Это было уже весной-летом 89-го года.)

Вообще, Румянцев – человек, знакомство с которым сыграло огромную роль в моей жизни. Человек блестящий во всех отношениях, всё схватывающий на лету, он отличался редкой нахрапистостью, энергетикой, способностью почти любого заставить плясать под свою дудку. Вокруг него всегда всё кипело и бурлило. Кажется, что даже Ельцин попал в своё время под влияние румянцевской харизмы. В какой-то момент поле румянцевского притяжения собрало много достойных и интересных людей с огромным суммарным потенциалом.

Но как большой эгоцентрик, Олег очень часто терял почву под ногами, зазнавался, вместо черновой работы занимался самолюбованием. Всё это привело к тому, что многие искренне преданные ему люди, в конечном счете, с ним расставались.

Крах так удачно складывавшейся политической карьеры после 93-го года, мне кажется, в какой-то степени сломал Олега: его попытки найти себя как лидера ни к чему не привели, а все начатые проекты рассыпались. А не быть лидером ему уже было неинтересно. Он потерял какой-то внутренний стержень и иногда стал вести себя не вполне адекватно.

Олег Румянцев — далеко не единичный характер, который Лев Гумилёв метко назвал “субпассионарием”. В неспокойное, смутное время такие люди выходят в лидеры (кажется, они способны горы свернуть), но в мирной жизни им достойного места не оказывается. Без юпитеров и телекамер, без толпы журналистов и поклонников они как-то сразу гаснут и теряют свою харизму. Фактически единицы из тех, кто сделал головокружительную карьеру в начале 90-х, кого, казалось, сама судьба выдвинула на ведущие роли в ещё совсем молодом возрасте, не ушли в политическое небытие.

Я давно не общаюсь с Олегом, в равной степени, как и многие люди из его окружения 89-93-го годов. Но остаюсь ему благодарен и бережно храню память о нашей совместной деятельности, пришедшейся, наверное, на самые интересные, самые горячие годы в жизни нашего поколения.

...Итак, в первых числах мая я съездил в Таллин — на самую первую неформальную тусовку, где обсуждались перспективы создания общесоюзной социал-демократической партии. Был актив “ДемПерестройки”, я жил в общежитии в одной комнате с Андреем Болтянским и Виктором Золотарёвым. Долго гуляли по первомайскому Таллину с Галиной Ракитской, Дзарасовым, Игруновым, Костюшевым, многими другими деятелями неформального движения. Атмосфера была счастливая и праздничная; я ощущал внимание к себе как к автору нашумевшей статьи в “Веке...”.

11 июля я снова, уже второй раз, на последние деньги поехал в Таллин, где происходили как бы социал-демократические чтения, которые вёл специалист по истории социал-демократии профессор Борис Орлов из ИНИОНа. Секретом Полишинеля было то, что по вечерам там, в гостинице на окраине города, проходило создание (первый неформальный съезд) всесоюзной Социал-демократической ассоциации (все об этом знали, но формально это были просто научные чтения), в которой принимал участие ряд группировок, претендующих на лидерство в будущем социал-демократическом движении.

Тогда казалось, что социал-демократическая идея – очень выигрышная. Если мы будем вводить в стране многопартийность (тогда её ещё не было, но было понятно, что она вот-вот должна начаться — всё к этому шло), то кроме КПСС что ещё должно быть? Ну, конечно, социал-демократическая партия. Кто оседлает этот брэнд, тот и станет неформальным лидером “новой России”.

На этот брэнд претендовали сразу несколько известных неформалов и стоящих за ними неформальных группировок. Это Олег Румянцев со своим клубом “Перестройка” (точнее, с той частью клуба “Перестройка”, которая сохранилась за ним – “ДемПерестройка”), это Демплатформа в КПСС во главе с Вячеславом Шостаковским, Владимиром Лысенко и Игорем Чубайсом (двое последних тоже принимали участие в этой сходке в Таллине), Борис Кагарлицкий (очень амбициозный философ-одиночка; претендовал на роль духовного вождя) с несколькими последователями, среди которых помню совсем юного Алексея Глубоцкого, группировка Андрея Болтянского из Петербурга, а также делегация из Апатитов с участием геолога Лядского и инженера Оболенского.

В Таллин, собственно говоря, я поехал по просьбе Олега Румянцева в качестве человека его свиты — с тем, чтобы усилить его позиции. С ним также приехали его знакомые-эксперты из богомоловского института, члены клуба Ракитская и профессор Солтан Сафарбиевич. … Как его?

П: Дзарасов.

Б: ...Дзарасов, журналист Лёва Сигал и Леонид Борисович Волков, сыгравший огромную роль в работе СДПР в будущем. В общем, его свита оказалась самой большой и дружной.

Вечерами мы обсуждали будущее социал-демократического движения. Выступал и я.

В конечном счёте это кончилось победой группировки Румянцева. Потому что оказалось, что за всеми остальными группировками реально ничего не стоит — ни за Болтянским, ни за Кагарлицким...

П: А в чём именно выразилась эта победа? И расскажите, пожалуйста, о самом мероприятии.

Б: Создание Социал-демократической ассоциации было, условно говоря, поручено Румянцеву и его группе. А Лысенко, Чубайс и Оболенский предпочли поддержать Румянцева, а не Кагарлицкого. Его поддержали также эстонские социал-демократы во главе с Вэлло Саатпалу (потом он стал сопредседателем Ассоциации)…

П: Но это уже – в январе 90-го…

Б: В январе 90-го года съезд проходил уже открыто. А в июле 89-го был как бы предварительный съезд, на котором решались основные вопросы конфигурации будущей Ассоциации. В январе 90-го года, когда я тоже поехал туда вместе с Румянцевым, там была уже просто, скорее, раздача портфелей, а реальной борьбы уже не было.

Вечером 13 июля, в день моего рождения, мы возвращались из Таллина. В поезде меня нашёл Олег и попросил зайти к ним в купе, где кроме Олега был ещё приятель Румянцева Андреас (эстонец из Таллина) и Дзарасов. Мы сидели в купе и обсуждали состоявшийся съезд.

Я стал жаловаться на то, что меня фактически изгнали из официальной социологии, и тогда возникла идея создания неофициальной социологической ассоциации как неформального объединения социологов, которая бы занималась, в том числе, поддержкой демократического движения на предстоящих в 90-м году выборах и опросами на эту тему, которые тогда ещё не разрешалось проводить официальным организациям. Ассоциации, конечно, не получилось, но идея проросла и в результате именно мы с Гришей Гуревичем были привлечены к избирательной кампании “ДемРоссии”.

П: Замечу, кстати, что Румянцев к тому времени тоже остался не у дел, потому что клуб “ДемПерестройка” прекратил своё существование также летом 89-го года.

Б: Да. Он прекратил существование по естественным причинам – потому, что основные усилия Румянцева стали уже связываться не с клубом “Перестройка”, который себя изжил как непартийный клуб. Тогда будущее виделось в многопартийности, и Румянцев мечтал создать первую альтернативную КПСС партию.

Правда, в марте 90-го года, после снятия 6-й статьи [Конституции СССР - о руководящей роли КПСС], его на несколько дней опередил Жириновский. Но Жириновскому, понятно, помогли (по слухам - КГБ), но если взять всю историю, то Румянцев объективно был, конечно, первым. Тут ничего не скажешь.

ПОЛИТИЧЕСКИЙ СОЦИОЛОГ

(конец 1989 г.)

После этого в течении осени мы не раз встречались с Румянцевым и обсуждали планы его личной кампании, и всё это кончилось тем, что когда примерно с октября 89-го года реально стартовала кампания по выборам будущего Съезда нардепов РСФСР, мы оказались чрезвычайно востребованными. То есть, конечно, она стартовала позже, но уже в начале октября были обрисованы её контуры, то есть некое демократическое движение поставило перед собой определённые и достаточно амбициозные задачи - победить на предстоящих выборах.

Благодаря этим всем переговорам с Румянцевым я оказался как бы в составе неофициального социологического штаба этой демократической тусовки, которая шла на выборы 90-го года в Верховный совет РСФСР, а мы с Гуревичем стали её как бы неформальными социологическими координаторами в Москве (в Питере – Леонид Кессельман). В частности, мы делали опросы для самого Румянцева, Владимира Лысенко, Льва Пономарёва, Виктора Шейниса, Сергея Юшенкова, Дмитрия Катаева и много кого ещё, много работали с Ильёй Заславским, стремившимся сделать Октябрьский район Москвы ретортой экономических реформ. И наш с Гришей доморощенный центр СОЦЭКСИ фактически курировал кампанию.

П: Вся эта работа велась в рамках будущего блока “Демократическая Россия”?

Б: Да, в рамках будущего блока “Демократическая Россия”.

П: Давайте вернёмся к началу подготовки к выборам 90-го года…

Б: Я помню, как в День Советской Конституции 7 октября я был в [Историко-] Архивном институте на Никольской улице, где ректором был сам Юрий Афанасьев. Там было проведено первое заседание избирательного штаба «ДемРоссии». (Огромную роль в кампании «ДемРоссии», особенно в Москве, сыграл КИАН – Клуб избирателей Академии наук, собравший самых отчаянных радикалов и ведший кампанию очень жёстко.) А привёл меня туда мой хороший знакомый по ЦЭМИ Кирилл Янков, который тоже хотел баллотироваться по Московской области...

П: Кирилл в ЦЭМИ работал тогда?

Б: В ЦЭМИ, в отделе Суворова. В своё время, кстати, вместе с Минтусовым.

На той волне он стал депутатом Мособлсовета, председателем Комитета по экономическому развитию. После распада СДПР он длительное время был близок к “Яблоку”.

Потом Кирилл - человек с большими организационными способностями, прекрасный администратор, очень спокойный и уравновешенный человек — стал министром правительства Московской области (банкротил подмосковные предприятия). И сегодня он остается на плаву на ответственных государственных должностях, хотя и не слишком заметен в публичном пространстве.

...Ещё в октябре 89-го года вроде всё было как бы спокойно, «процесс шёл», а уже в самом конце этого года, когда был расстрелян Чаушеску и началось стихийное объединение Германии, оказалось, что это уже не процесс, а самый настоящий пожар.

П: Ещё Бархатная революция в Чехословакии…

Б: Да, начались бархатные революции и за несколько месяцев смели почти весь социалистический лагерь.

И распад СССР стал приобретать зримые черты: события развивались столь стремительно, что советская система стала распадалась на глазах - только поспевай. В марте 90-го года на III съезде народных депутатов СССР была отменена 6-я статья, и это казалось немыслимо ещё в 89-м году. Когда Сахаров во время II съезда, за несколько дней до смерти 14 декабря, объявил голодовку и призвал бойкотировать Съезд с требованием отмены 6-й статьи, то казалось, что он делает глупость, страшно торопится. А когда через три месяца это произошло, этого уже почти не заметили. Потому что за эти несколько месяцев процессы настолько ускорились, что это уже было само собой разумеющимся, и никто на это особо не обратил внимания. На III съезд, например, уже не приехали литовцы, а также грузинская делегация, то есть процесс распада страны начался уже во всю.

Так что уже во второй половине ноября нам с Гуревичем стало ясно, что не хозрасчетные договора станут основой нашей социологической работы, а именно политические заказы. В декабре 89-го года мы начали мониторинг избирательной кампании, включавший в себя и опросы кандидатов в депутаты. Заказ был от Глеба Павловского и его только что созданного агентства “Постфактум”.

Мы с Гуревичем каждый месяц проводили телефонный опрос тысячи москвичей на самые животрепещущие политические сюжеты, иногда на деньги Павловского, иногда кого-то из американских журналистов, среди которых помню главу корпункта “Нью-Йорк Таймс” г-на [Билла] Келлера. Результаты опросов публиковались в газете, издаваемой КИАН.

Я писал острые аналитические статьи, пользовавшиеся большим успехом. Их читали все демократы, - по слухам, даже Ельцин.

Именно тогда с моей лёгкой руки в социологическую практику вошли “политические рейтинги”, “белые и черные” списки самых уважаемых и самых неуважаемых политиков. Все это потом было использовано во ВЦИОМе и других официальных центрах общественного мнения.

Ещё одно воспоминание, относящееся к этому периоду - о том, как я последний раз в жизни видел Сахарова (18 ноября 89-го года в ДК медработников на [улице] Герцена на заседании “Московской трибуны”). Обсуждалась предстоящая конституционная реформа. Докладывал Виктор Шейнис. Сахаров выглядел очень плохо, был бледен и измождён, сразу задрёмывал, даже сидя в президиуме. Он казался стариком под восемьдесят, хотя ему было всего 68.

15 декабря меня разбудил звонок Леонида Абрамовича Гордона: “Сахаров умер…”. Прощание и похороны Сахарова стали своего рода демонстрацией со стороны демократической интеллигенции, призванной показать её набирающую силу и мощь. Огромные толпы, километровые очереди к гробу. Имя Сахарова дóлжно было положить в фундамент разворачивающейся в стране демократической революции.

Мне кажется, что в 89-м году, после избрания Сахарова на Съезд нардепов СССР, к нему очень и очень присматривались на предмет не сделать ли на него ставку как на будущего первого демократического лидера России - как Гавел в Чехословакии. Но нет… Дело не только в здоровье и возрасте академика, но уж очень он был далёк от народа.

Как вспоминал Гавриил Попов: вот начинается демократический митинг где-нибудь в Лужниках, на трибуне - Сахаров, Афанасьев, сам Гаврила Харитонович… Народ гудит, что-то жуют, болтают, ораторов слушают в четверть уха. И вдруг словно всех подменяют. Многотысячная толпа как-то вытягивается по струнке. Всё замирает, все – одно внимание, лица делаются просветленными… На трибуну взбирается припоздавший Борис Николаевич Ельцин.

Как пишет Гавриил Харитонович, именно тогда демократам, совсем не доверявшим Ельцину - человеку совсем не их круга и не их биографии - становится очевидно: единственной фигурой в стране, способной привести демократическую революцию к победе, является Борис Николаевич. И 15 апреля 90-го года Координационный совет “ДемРоссии”, собравшийся в здании Верховного Совета РФ на Новом Арбате (я присутствовал на нём), выдвигает Бориса Николаевича, уже депутата РФ от Свердловской области, на пост председателя Верховного совета РФ.

ДЕПУТАТ РАЙСОВЕТА

(май 1990 г.)

Мне меньше всего хотелось бы говорить о себе, но всё же поделюсь кое-какими впечатлениями.

Зимой 89/90-го годов мы занимались избирательными кампаниями кандидатов от блока “ДемРоссия”. Ведя кампанию Румянцева, я и сам избирался депутатом Балашихинского райсовета и был успешно избран.

Райсовет в составе впервые избранных демократическим путем депутатов напоминал такой улей, где собралось множество очень активных людей: каждый норовил вставить свои “пять копеек”, в результате утомительные многочасовые прения часто кончались ничем. Например, мы больше месяца избирали руководящие органы.

Но в руках этой неспокойной массы депутатов была реальная власть, которой бюрократия противостоять пока не научилась. Районное начальство, бледное и трясущееся, взбиралось на трибуну, как на Голгофу, и не знало, в какой должности оно сойдёт с этой трибуны.

Я вошёл в состав экологической комиссии. Были громадные планы по сохранению природного и исторического наследия района, некоторые начали реализовываться. Но потом, с приходом новых собственников в 91-92-м годах, в основном все усилия стали бесполезными: продолжали строиться дачи в заповедных урочищах, застраиваться парки, гореть и сноситься чудом сохранившиеся памятники старины.

До результата была доведена только одна наша инициатива – взят под охрану деревянный домик близ платформы Кучино, где в 20-е годы жил Андрей Белый, и в нём организовано что-то вроде филиала музея. Этот дом цел и по сегодня.

И всё же я никак не склонен расценивать первый и последний в нашей стране опыт работы демократических советов как негативный. Напротив, я уверен, что именно этот путь прямой народной демократии был главным, ему надо было дать отстояться, утвердиться, сделать фундаментом новой российской государственности. Но вышло по-иному.

19 мая 90-го года открылся I съезд депутатов России. Мы тогда с компанией московских депутатов поехали в Литву встречаться с Ландсбергисом и другими лидерами “Саюдиса”.

Тогда в связи с односторонним намерением Литвы выйти из СССР вроде бы была объявлена экономическая псевдоблокада Литвы. И мы демонстративно туда поехали. Повезли сахарный песок, какие-то коробки с едой, канистры с бензином, от вокзала шли по улицам города с этими коробками, подняв их над головой... Мы приехали в блокадный голодный Вильнюс демонстрировать солидарность московской демократической интеллигенции. Нас принимал Ландсбергис, тогда глава Литвы, председатель ВС Литвы. Был приём в штаб-квартире “Саюдиса”.

П: Нет, ну блокада была достаточно реальная: прекратилась, например, подача топлива...

Б: Реальная, но дело в том, что тогда по всей стране ничего не было. И если зайдёшь в наши магазины где-нибудь во Владимирской области, то там, судя по полкам магазинов, “блокада” была похлеще, чем в Вильнюсе. По сравнению с этим Вильнюс не казался бедным и голодным. Напротив, мы в этом блокадном Вильнюсе с удовольствием отъедались в отличных и недорогих кафе, каких в Москве было не найти.

П: Во всяком случае, я помню, что бензина тогда в Литве не было.

Б: Бензина не было, да.

С нами поехала демократическая тусовка, московская элита - Лев Шемаев витийствовал, все эти будущие помощники Ельцина туда поехали. Дмитрий Катаев был.

П: Подождите! Это не могло происходить в рамках той поездки представителей демократических сил России, которую устроил фонд “Содружество” и персонально Игорь Харичев?

Б: Вот именно, то самое. Про это я и говорю. Харичев нашу делегацию возглавлял.

П: А Вы сказали: “депутаты поехали”...

Б: Депутаты московских райсоветов - такой второй эшелон. (Понятно, что депутаты РФ на съезде были.) От Октябрьского района (от Заславского) Катаев и Митя Чегодаев поехали... В общем, все эти третьесортные депутатишки вроде меня.

П: Летом что-нибудь интересное происходило? Или, может быть, в Вашей памяти ещё что-то связано с маем - с учреждением с разницей в несколько дней Социал-демократической партии и ДПР?

Б: Да, это всё происходило у Заславского, в Октябрьском райсовете, накануне открытия I съезда нардепов РФ. Но, первым, по-моему, Жириновский зарегистрировался...

П: Да, но зарегистрировался он попозже.

Б: ...Опередив всех остальных.

П: Да, одновременно с КПСС, - по-моему, в начале 91-го года. (12 апреля 1991 г. - АП.)

Но у Вас ничто не связано с этим периодом?

Б: Это - какой год?

П: 90-й.

Б: Я тогда очень плотно занимался своими социологическими делами и старался в тот период в эти партийные дела не лезть. Благо я только-только из одной неприятности вылез... И поэтому вплоть до августа 91-го года я не помню ничего вот такого значимого, что бы происходило.

Что касается СДПР, то по установившейся традиции, на всех съездах этой партии, которые происходили довольно часто, Румянцев озадачивал меня проводить социологические опросы. Так, в самом конце октября 90-го года я ездил в Свердловск, где съезд проходил в загородном пансионате в направлении Первоуральска. Ездил по командировке ВС РФ. В последних числах апреля 91-го года очередной съезд проходил в Питере, куда мы поехали целой командой социологов. Результаты моих опросов публиковались в газете [«Альтернатива»], издаваемой СДПР.

Я никогда не был членом СДПР и занимался её делами на правах личного друга Олега Румянцева и эксперта партии. В таком же положении был Андрей Быстрицкий, ныне большой телевизионный начальник. А вот Сергей Марков, с которым я в то время особенно часто общался, был председателем программной комиссии СДПР, а Эльдар Ковригин - председателем Московского отделения СДПР.

Участвовал я и в попытках объединения СДПР и Республиканской партии (бывшей Демплатформы). В январе 91-го года ездил на Северный Кавказ (Осетия, Чечня, Дагестан - в республики, где были особенно сильны отделения Республиканской партии) с опросами - как относятся к такому объединению. Потом это объединение так и не состоялось, а вскоре начались очень серьезные противоречия и внутри самой СДПР, особенно между Румянцевым и Борисом Орловым. Но это уже другое историческое время.

ВАЖНЕЙШИЕ РЕШЕНИЯ I CЪЕЗДА НАРДЕПОВ РСФСР

(май-июнь 1990 г.)

Поездка в Вильнюс и все остальные события мая 90-го года проходили под аккомпанемент I съезда. Ещё абсолютно было непонятно, что там произойдёт (потому что судьба Ельцина висела на волоске), и какие силы победят, было совершенно непонятно. Поэтому в первую очередь наше внимание было приковано к новостям из Москвы. Но за это время так ничего и не определилось, потому что, насколько я помню, Ельцина избрали - с четвёртого захода и преимуществом в один голосов - только в середине июня (по-моему, 16-го числа), уже после принятия Декларации о суверенитете - центрального события съезда.

Будут ли выборы председателя Верховного совета России важны или не важны для будущей истории России, заранее было сказать сложно. Там всё, действительно, висело на волоске, и мог победить кто угодно: и Полозков, и Власов. И тогда вся бы новейшая демократическая история России не состоялась. Или бы состоялась совершенно иначе.

Каждый процесс в природе и в политике имеет свою “горловину”, кульминацию. Я считаю, что первая половина июня 90-го года стала такой кульминацией всей Перестройки, начатой в 85-м году. После победы демократических сил и избрания Ельцина председателем ВС все последующие драматические события, включая август 91-го года, стали предопределенными. Противостояние идеологическое приобрело форму противостояния ведущих государственных институтов страны, и её распад стал неизбежен.

Я бы так сказал: одна из крупнейших ошибок, которую допустил Горбачёв (может быть, самая роковая) - это то, что он допустил избрание Бориса Ельцина председателем ВС РФ. Ошибка – для него, конечно, потому что я хоть и социолог, до сих пор не решился бы дать однозначного ответа, было бы лучше или хуже для страны, если бы избрание Ельцина не состоялось.

Обвал авторитета Михаила Горбачёва в то время падал лавинообразно, вместе с ним под откос шла вся страна, и если бы не нашлись руки, готовые этот обвал предотвратить, наверное, могло бы быть и ещё хуже. Как Ельцин воспользовался своей звездой, это уже, конечно, другой вопрос.

Ну а Горбачёву, безусловно, не надо было отдавать на самотёк процесс избрания руководства ВС РФ. Ведь позиции Ельцина были очень слабые: он победил с четвёртого раза и всего одним голосом, причём то ли испорченным, то ли не испорченным, - этот прочерк разбирали сквозь лупу. (Об этом целую книжонку написал тогдашний председатель Счетной комиссии Юрий Сидоренко; она называется “От Кремля до самых до окраин”.)

Найти кандидатуру, которая бы всех устраивала и прошла бы там с первого захода... А не какого-то этого замшелого Ивана Кузьмича Полозкова... Это был колоссальный политический просчёт, который очень дорого стоил.

Союзная власть просто по сути проморгала эти выборы, будучи почему-то совершенно уверенной, что избрание Ельцина невозможно в любом случае. Я думаю, что если бы Горбачев хорошо подумал и набрался мужества, ему бы следовало предложить кандидатуру Ельцина на один из самых высших государственных постов СССР - возможно, даже пост председателя Верховного Совета СССР (вместо Анатолия Лукьянова). Это был бы шанс для страны.

П: Но я помню, что Горбачёв был настолько заинтересован в исходе выборов председателя ВС РСФСР, что сам присутствовал на съезде и, видимо, оказывал какое-то влияние на его ход.

Б: Я на первом съезде не присутствовал и поэтому точно не знаю - я не видел там Горбачёва. (Я там работал с конца августа 90-го года.) Но я знаю, что известие о том, что Ельцин избран председателем, застало его во время поездки на Кубу...

П: ...Мне кажется, в Канаду.

Б: Не важно. И он этим был шокирован, потому что был уверен, что Ельцин не пройдёт.

П: Наверное, поэтому и не стал переносить сроки своего визита в Америку. А присутствовал он на первых турах голосования - в гостевой ложе на балконе.

Б: Видимо, в какие-то самые первые дни. (Эти первые заседания вел председатель [Центральной] Избирательной комиссии Василий Казаков.) И чисто ритуально, по протоколу.

То, что они не нашли ни одной приемлемой кандидатуры... Ведь было понятно, что уже не то время, чтобы пройти Ивану Кузьмичу Полозкову. Ну ушло уже время этих людей в 90-м году. А найти какого-нибудь, я не знаю, академика прогрессивного...

П: ...Фигуру по типа Жореса Алфёрова для нынешней КПРФ.

Б: Разумеется. Конечно. Можно было бы найти фигуру, всех устраивающую.

П: Но поскольку потом Полозкова заменили на Власова, то, значит, всё-таки пытались...

Б: Но Власова тоже никто не знал. Его тоже воспринимали как серого партаппаратчика – абсолютно послушную креатуру ЦК и никому не известного человека. А вот найти общественного деятеля, напрямую не связанного с карьерой в КПСС, безусловно, было не только можно, но и необходимо. Это - пример абсолютного политического дилетантизма Горбачёва. Всё было пущено на самотёк, причём именно в тот момент, когда отпускать было не надо.

А ещё до этого Съездом почти единодушно была принята Декларация о суверенитете РФ. За неё проголосовали не только демократы, но и почти все коммунисты. Почему? Они ненавидели Горбачёва и надеялись, что с Ельциным, с Полозковым (не важно, с кем), но сделают ВС РФ оплотом борьбы с Горбачёвым. Во истину, “страшнее кошки зверя нет”.

Кстати, Олег Румянцев ходил тогда в любимчиках у Борис Николаича (он очень любил таких молодых выдвиженцев; вот ещё Сергей Шахрай тоже), и именно Олег с группой своих экспертов сидел в Белом доме всю ночь на 12 июня и готовил окончательный вариант Декларации о суверенитете, ставший историческим. А основным автором Декларации был, насколько мне известно, Леонид Борисович Волков

Объединение Съезда вокруг Декларации, подготовленной экспертами Ельцина, вне всякого сомнения, добавило Ельцину недостающие до избрания голоса 16 июня. Вскоре с первого захода его первым замом был избран Руслан Хасбулатов. Это не было личным выбором Ельцина: по негласной квоте это должен был быть человек, одновременно представляющий демократов и национальные меньшинства России.

А вот уже место второго зама было отдано оппозиции, и по квоте это должна была быть женщина. Выпало Светлане Горячевой.

Поделили и посты председателей палат. Совет республики возглавил уральский демократ, профессор права Владимир Исаков, а Совет национальностей – зав. сектором ЦК КПСС Рамазан Абдулатипов. Попытки Ельцина ввести ещё одно место зама и протащить на него своего любимца Шахрая, так и не удались.

ПОДКОМИТЕТ ПО ИЗУЧЕНИЮ ОБЩЕСТВЕННОГО МНЕНИЯ

(2-я половина 1990 г.)

Когда I съезд закончился, 12 июля Олег Румянцев меня пригласил в Белый дом и представил председателю Комитета по СМИ, связям с политическими движениями и изучению общественного мнения Виктору Югину как будущего штатного сотрудника этого комитета. Сам Румянцев тогда был его первым замом, и даже в название комитета протащил “общественное мнение” - в расчёте персонально на меня.

Югин, мой первый формальный начальник в Белом доме, был питерским журналистом, главным редактором газеты “Смена”, активно поддерживавшей Ельцина. В Комитете собрались как самые известные журналисты (Попцов, Куркова, Полторанин, АиФовцы в полном составе), так и политики – Лысенко, Юшенков, Пономарёв, Степашин.

Вскоре Олег, воспользовавшись случаем, лично представил меня Борису Ельцину как будущего руководителя социологической службы Верховного совета России. (Своей работой на кампании демократических сил мы как бы заработали такой бонус.) Встреча была чисто формальной: Ельцин кивнул, не проявив непосредственного интереса.

Я два раза встречался с Ельциным лично. Первый раз - в 89-м году, когда мы только начинали работать на демократов и ходили с Гуревичем к нему в официальную приёмную в гостинице “Москва” с идеей, может быть, провести какие-нибудь исследования. (Организовал встречу помощник Ельцина Еремеев.) Я подготовил несколько исследовательских программ, но его это не заинтересовало. Впоследствии, на съездах нардепов я не раз бывал в самой близости от Б. Н., он меня вроде как бы идентифицировал, иногда даже кивал при встрече, но не более того.

А вот с Русланом Имрановичем [Хасбулатовым] мне пришлось лично общаться не раз, причем далеко не все встречи были приятны. Один раз он не пустил меня в загранкомандировку в Прагу, другой раз, по наводке Сергея Красавченко остановил опрос депутатов при регистрации на II съезде, - какие-то вопросы показались ему слишком острыми. Я тогда через Румянцева отстоял анкету, добившись “добра” от самого Бориса Николаевича, но мстительный Руслан Имранович не мог не припомнить мне этого потом. А ещё позже, когда весь наш ультра-демократический комитет целиком оказался в опале у Хасбулатова, он нещадно рубил все предложения комитета.

Но, несмотря на это, я и сейчас питаю к Руслану Имрановичу, скорее, добрые чувства. Человек он очень умный, настоящий интеллектуал каких поискать, человек с масштабным государственным мышлением, хотя и совершал очень серьёзные промахи, а от его самодурства страдал, конечно, не я один.

В условиях, когда Борис Николаевич не мог и не хотел заниматься черновой работой по руководству Верховным советом, вся власть медленно, но верно концентрировалась в руках Руслан Имрановича. Ни одного вопроса в аппарате ВС нельзя было решить в обход этого человека.

Самый последний раз я встретился с ним 4 октября 93 года, когда он бледный, как полотно, после двух недель бессонных бдений, не выпуская изо рта свою знаменитую трубку, пришёл к нам, депутатам и сотрудникам, укрывавшимся в помещении Совета национальностей. Посидел минут десять, и ни слова не говоря, ушёл. Такое вот прощание.

...Так вот: я перешёл на работу в Верховный совет, причём, опять-таки, фактически с улицы, с чёрного хода. Год назад с позором изгнали из Ассоциации, причём чуть в тюрьму не посадили. А здесь, значит: “Здравствуйте, я уже - главный социолог Верховного совета”. И теперь уже та же самая Заславская ходила ко мне за деньгами.

Это - просто анекдотическая история. У меня там каким-то чудом образовались деньги, выделенные Советом министров отдельной статьёй на социологические исследования. Я бы в жизни это пробить не мог; не удалось бы это сделать и Румянцеву, и Югину. Это просто какое-то такое стечение обстоятельств, - депутат Валерий Воронцов это сделал для себя, так как намеревался стать председателем подкомитета по изучению общественного мнения.

П: Именно Валерий Воронцов, а не хорошо известный всем Николай Николаевич?

Б: Именно Валерий Воронцов – медик, ректор мединститута из Оренбурга, личный приятель Ивана Степановича Силаева, тогдашнего предсовмина России. Потом он ушёл в Комитет по здравоохранению и возглавил его.

П: А подкомитет возглавил Юшенков?

Б: Да, Юшенков возглавил подкомитет. Собственно говоря, делами подкомитета хотел руководить Олег Румянце - в качестве зама Югина, но в сентябре был вынужден оставить этот пост, чтобы сосредоточиться на работе ответсеком Конституционной комиссии. А я, всё это время работая в комитете, продолжал считаться человеком Румянцева.

У Олега тогда появился огромный кабинет на втором этаже - прямо под Ельциным (позднее – Хасбулатовым). Он страшно надувался от собственного величия, и когда бы я ни появлялся в его приёмной, у Олега всегда был брифинг, толпы журналистов...

Он вёл себя так, как будто он там - самый главный, страшно этим многих раздражая, кстати говоря. Людьми много старше себя и с политической биографией, вроде Шейниса, он распоряжался, как своими помощниками, - они чуть ли не кофе ему носили. Среди сотрудников-экспертов Конституционной комиссии был и профессор Валерий Зорькин, будущий председатель КС. Так он приспособил Зорькина бегать курьером со своего второго этажа на мой одиннадцатый, и передавать мне какие-то свои бумажки и распоряжения.

...Членами нашего подкомитета некоторое время были ещё Сергей Степашин и Сергей Шеболдаев, но Степашин вскоре тоже ушёл в Комитет по безопасности и возглавил его. Степашин и Юшенков были хорошими приятелями, преподавателями на кафедре Дмитрия Волкогонова в военной академии (Военно-политической академии им. В. И. Ленина, - АП). Юшенков преподавал марксистско-ленинскую философию, а Степашин – историю КПСС.

После ухода Воронцова нужно было, чтобы подкомитет кто-то возглавил, и Юшенков подвернулся почти случайно. И на два с половиной года стал моим формальным непосредственным начальником. В социологию он не вникал, занимался делами своей фракции “Радикальные демократы”, куда входила, среди прочих, Галина Старовойтова.

Всем бы иметь такого начальника, как Серёжа Юшенков! Он настолько не замечал меня и мою помощницу Наташу Севостьянову, что иногда с осоловелым взглядом выходил в коридор и, видя меня, долго-долго вспоминал, откуда я взялся, потом говорил: “А, вспомнил”, и шёл заниматься своим делами. Когда я носил ему подписывать какие-то бумажки, он говорил: “Только не заставляй меня это читать. Всё подпишу, только читать не буду”.

Мне был дан зелёный свет делать абсолютно всё, что хочу, - мешать мне не будут, но и активно помогать, конечно, тоже. Аналогичной линии держались Виктор Югин и сменивший его в 91-м году, когда Югин возглавил питерское телевидение, Вячеслав Брагин.

Вячеслав Иванович Брагин - это третьесортный коммунистический карьерист из какого-то Бежецкого района, чисто карьерно сделавший ставку на Ельцина (как на него сделал ставку весь третий эшелон номенклатуры).

П: Он, по-моему, там секретарём райкома был.

Б: Бежецкого. В Тверской области. Самый пустой человек. Я про него плохого ничего не скажу, - мне он никакого вреда не причинил, всегда был любезен и предупредителен, но в принципе совершенно заурядный человек, совершенно пустой.

...Но я отвлекся от темы денег, за которыми явилась Заславская. Сами по себе деньги на год были страшно большие - примерно шестьсот тысяч, пусть и сильно обесцененных уже, советских рублей. Я был заинтересован хоть какую-то часть сохранить в своем личном распоряжении, - не для обогащения, конечно, но чтобы как практикующий социолог что-то проводить своими силами по своим анкетам.

Я подготовил тендер со списком тех работ, которые заказывает Верховный совет на эти деньги, и разослал его веером по всем институтам и социологическим службам, включая, конечно, наш с Гуревичем СОЦЭКСИ и ту организацию, которую после ухода из ХНИЦа создал Дмитрий Алексеев. И пробил деньги на мониторинг общественных настроений именно на них.

Попал мой тендер и во ВЦИОМ. И вот та самая Заславская, которая меня год назад выгнала, пришла ко мне выпрашивать эти деньги, заручившись, кстати, поддержкой Руслана Хасбулатова, к которому успела сходить накануне. С ней пришёл Сергей Шпилько, её зам во ВЦИОМе.

Им была назначена встреча на 17.00, но уже в 16.30 они сидели в лифтовом холле на нашем этаже, и я, проходя мимо, слышал, как Татьяна Ивановна всё недоумевала и спрашивала у Шпилько: “Шпилько, куда мы пришли? Зачем?” - “К Бызову за деньгами!” - “Да-а-а?”.

Я нарочно опоздал на встречу с ними, сделав вид, что меня по неотложным делам вызвал Румянцев, и на разговор с Заславской организовал Юшенкова и Сашу Кендлера, только что выписавшегося из сумасшедшего дома и пребывавшего в фазе гиперактивности. Они предлагали все эти шестьсот тысяч отдать им, и они нас будут обеспечивать результатами своего ВЦИОМовского мониторинга и вставлять в анкеты интересующие нас вопросы. “Чудненько, а что буду делать я?” И я принял мудрое решение отдать им какую-нибудь небольшую сумму (всё равно от них не отвязаться) – примерно 175 тысяч, как сейчас помню, а остальное оставить на своё усмотрение. За эти 175 тысяч они нам ничего делать специально не обещали, а только рассылать бюллетень. Для них это были копейки, ну а для нас – целое состояние. Этот небольшой бой я выиграл по очкам, но оказалось, что это ещё далеко не все неприятности, которые мне следовало ждать из ВЦИОМа.

В декабре 90-го года состоялся II съезд нардепов России. Главной темой его должна была стать земельная реформа - вплоть до частной собственности на землю. В ноябре я подготовил серьезную аналитическую записку по результатам двух углубленных опросов в Тверской и Саратовской областях. Записка была разослана всему руководству Съезда.

Съезд затянулся минимум на неделю дольше, чем планировалось. И три недели мне пришлось провести в Кремле – Большом кремлевском [дворце] и Грановитой палате. Я выбил себе спецпропуск в кулуары съезда, куда даже не всех депутатов пускали, и с огромным удовольствием проводил время во всех этих Ореховых кабинетах, Теремном дворце, Церкви Воскрешения Лазаря, куда не пускают даже экскурсантов. В этих покоях расслаблялся Ельцин и всё высшее начальство Съезда.

Бурную активность развил Саша Кендлер, в качестве моего помощника получивший пропуск на съезд. Он настолько обнаглел, что через два дня уже сам выписывал пропуска всем желающим, а охрана Ельцина расступалась перед ним как самым главным начальником.

Помню, как-то в холе зала заседаний стояли и разговаривали два больших начальника из числа демократов – Сергей Красавченко и Геннадий Бурбулис. Заседание кончилось, все разъезжались по домам. Так вот Саша Кендлер, набравшись нахальства, сует свой портфель в руки Красавченко со словами: “Сергей Николаевич, подержите-ка, пожалуйста, мой портфель, а я пока в уборную зайду”. Красавченко опешил и от растерянности не нашел слов, чтобы отказать человеку, с которым даже знаком не был. Кендлер застрял в туалете надолго, депутаты потянулись к гардеробу, один Красавченко стоит, как столб, посреди опустевшего холла с портфелем Кендлера, пока тот не соблаговолит доделать свой туалет.

Да, такая простая, весёлая и бесшабашная атмосфера царила на том съезде. Это было время ожиданий, надежд, стремительных карьерных взлётов и падений. Никто не знал, не станет ли завтра министром тот же Кендлер или, скажем, Леонтий Бызов, и на всякий случай вели себя очень осмотрительно.

Кстати, в один из самых последних дней работы съезда в Ореховом кабинете ко мне подошел Геннадий Бурбулис. “Леонтий, - говорит он мне, - я много слышал о Вас. Я сейчас формирую группу, которая разрабатывает сценарные варианты. Очень бы хотелось видеть Вас в её составе. Свяжитесь со мной по такому-то телефону.”

Что за группа? Как вскоре выяснилось, её организовал Алексей Головков, в прошлом сотрудник отдела Лейбкинда в ЦЭМИ, а ныне помощник Бурбулиса. Он привёл Геннадию Эдуардовичу Гайдара, Нечаева, Данилова-Данильяна, Авена и ещё многих своих знакомых по ЦЭМИ. Через год эта группа стала Правительством России. Ну а моё участие в ней по ряду причин так и не состоялось.

(Продолжение следует.)

апрель-июнь 2009 г.

:: Высказаться ::