Сейчас на сайте

<<< Часть 1

Леонтий Бызов, социолог:

СКВОЗЬ ГОДЫ ПЕРЕМЕН

Часть 2. КЛУБ “ПЕРЕСТРОЙКА” (1987 г.)

Леонтий Бызов: Я не буду подробно говорить о клубе “Перестройка”. И не потому, что это неинтересно, а просто потому, что это было на виду, многие в нём участвовали и всё самое важное уже написали и сказали.

Как я уже говорил, наш ЦЭМИ был кузницей либерализма ещё в 70-е годы. Уже тогда там всё всеми свободно говорилось, там была масса людей с самыми различными взглядами и убеждениями - от патриота-почвенника Михаила Яковлевича Лемешева до ультразападников (таких, как Евгений Григорьевич Ясин). Кого там только ни было! И все мирно уживались под одной крышей.

И в более поздние времена, уже при директоре Макарове, обстановка в ЦЭМИ оставалась очень свободная, подходящая для клуба “Перестройка”. Туда, помню, часто ходил отец Гайдара Тимур Аркадьевич, другие деятели со стороны, которых я не очень знал. А знал я этих людей мало потому, что ходил туда через раз. И тоже не с самого начала оценил, что из клуба “Перестройка” что-то позитивное вырастет. (Мне клуб долго представлялся слишком маргинальным явлением.)

Сначала “Перестройку” вёл профессор из ЦЭМИ Вилен Перламутров, известный экономист-финансист. Были там и люди из парткома ЦЭМИ, которым руководил Алексей Шевяков. То есть можно было предположить, что это вроде такого партзадания, так как всё это делалось, естественно, под контролем парткома ЦЭМИ и под его ответственность. Такой эксперимент - чтобы интеллигенция собиралась в одном месте. Заодно послушать, что она говорит, и как-то пар выпустить. Это был разрешённый эксперимент, но разрешённый в единичном случае. То есть это не значит, что каждый академический институт мог себе заводить по клубу “Перестройка”.

Среди моих самых близких знакомых там был Игорь Минтусов, который постоянно вёл этот клуб “Перестройка”, - скорее всего, как один из сопредседателей. Часто там бывал Кирилл Янков, приятель мой и Николая Львова, и долгое время я следил за клубом, скорее, по их рассказам.

К ЦЭМИ подтягивались, естественно, люди из соседних институтов - ИМЭМО, богомоловского Института экономики соцсистемы (откуда появился Олег Румянцев и очень скоро стал формальным лидером клуба “Перестройка” после Перламутрова), из Института экономики (Владимир Мау). Но были люди и не из академической среды, даже те, кто был в разное время репрессирован.

Для статусной гуманитарной интеллигенции (типа Егора Гайдара и многих других моих знакомых) этот клуб “Перестройка” был шпаной. Люди удивлялись: “Чего там делает профессор Перламутров?” Потому что в принципе относились к “Перестройке” как к шпане. Особенно к неформальной составляющей клуба “Перестройка”. То есть к постдиссидентам типа Кудюкина, Фадина, Кузина, Самодурова и прочих, которые в своё время пострадали не особо, тоже относились как к шпане, как к людям профессионально несостоятельным и пытающимся реализовать себя не в профессии, а за счёт общественной активности.

Но постепенно такое негативное отношение стало размываться. Всё чаще и чаще туда стали заглядывать и захаживать люди, которые поначалу старались вообще этот этаж на всякий случай обойти стороной. (Но не потому, что боялись, а просто не хотели себя ставить на одну доску со всякой шпаной.)

Но гораздо большее значение у нас в ЦЭМИ в то время имел директорский семинар, который вёл (хотя и достаточно формально) Левада. Вот туда приходили статусные люди - перестроечные профессора (Юрий Афанасьев, Отто Лацис, Леонид Гордон, Гавриил Попов, Геннадий Лисичкин)... Егор Тимурович не раз выступал. На это весь бомонд ЦЭМИ сходился в полном составе, и там всегда проходила дискуссия для своих, для избранных - для статусной московской интеллигентской тусовки. (“Вот это - да. А клуб “Перестройка” - это шпана.”)

Алексей Пятковский: Значит, в какой-то период они параллельно проводили там свои заседания?

Л. Бызов: Параллельно. Вообще, есть люди, которые гораздо лучше меня знают о том, что там происходило внутри. Потому что я в клубе “Перестройка” бывал лишь иногда и особенно в их внутреннюю кухню не лез.

А. Пятковский: А Вы не были на его первом заседании, относительно обстоятельств проведения которого существует некоторые разногласия?

Бызов: На первом заседании я точно что не был. (Что-то от кого-то слышал, но своих собственных достоверных сведений у меня об этом нет.)

Потом клуб “Перестройка” разделился на две группировки...

Пятковский: ...Осенью 87-го года.

Б: Да, осенью 87-го года, действительно, произошёл раскол клуба “Перестройка”, и из него образовалась “Демократическая перестройка” и “Перестройка-88” (раз её назвали “Перестройка-88”, то значит, окончательное размежевание произошло уже в начале 88-го года).

П: Раскол происходил осенью, а заседать этот новый клуб начал в январе.

Об этом процессе Вы что-нибудь можете рассказать?

Б: Я к этому причастен не был, о причинах этого раскола тоже знаю только по слухам (от Малютина), и это - не та тема, которую я знаю лучше других. В равной степени это касается и связи между клубом “Перестройка” и КСИ.

Лично для меня гораздо важнее другое. Олег Румянцев после раскола в качестве лидера “ДемПерестройки” начал вести активную борьбу за создание на базе этого клуба социал-демократической партии, которую видел первой оппозиционной политической партией. Вот в этом проекте, начало которого пришлось уже на 89-й год, я принимал участие самое непосредственное.

СОВЕТСКАЯ СОЦИОЛОГИЧЕСКАЯ АССОЦИАЦИЯ

(часть I)

Летом 87-го года началась большая по значению, но непродолжительная по времени полоса моей жизни, связанная с Советской социологической ассоциацией. Полоса очень драматичная, потому что она завершилась для меня страшным фиаско, катастрофой всех замыслов и надежд, тем более обидной, что мною лично в работу в ССА было вложено немерено душевных сил, - как, наверное, никогда более в жизни. Я, что называется, прыгнул выше головы, но это не было не только оценено, но меня просто смешали с грязью, и я даже всерьёз подумывал о суициде.

А как хорошо, как радостно всё начиналось летом 87-го года! Татьяна Ивановна Заславская давно была нашим кумиром (нас – в смысле либеральной гуманитарной интеллигенции). Это пошло с её ходившего по рукам “новосибирского манифеста” 83-го года (реально - довольно наспех написанной статьи или выступления), главной мыслью которого был вполне марксистский тезис о том, что несовершенные, отсталые производственные отношения стали в СССР тормозом для развития производительных сил. Называли её - Бабушка русской перестройки.

Может быть, единственное, что смущало – это довольно ироничное отношение к Татьяне Ивановне Симона Кордонского, длительное время работавшего в её отделе. Ещё минувшей зимой Симон выступал у нас в ЦЭМИ на семинаре молодых учёных и собрал полный зал пришедших послушать человека “от самой Заславской”. Одна восторженная дама не удержалась и даже выкрикнула что-то вроде: “Симон Гдальевич, какое же это, наверное, счастье работать с самой Заславской!” - “Да нет, никакого особого счастья.” “Да почему же, почему же?” - “А потому, что она - дура”, - спокойно ответил Кордонский со своим обычным ироничным прищуром. Потом в Новосибирске при личной беседе Симон развил свою мысль о том, почему Заславская не является для него большим авторитетом. Не считаться с мнением Кордонского я не мог, - уж больно умным и оригинальным человеком он мне показался (кстати, и до сих пор кажется), и я так для себя и не решил, где тут правда.

Ещё более уничижительное мнение о Заславской я услышал из уст Юрия Васильевича Яременко, директора нашего института, когда пришёл к нему увольняться в связи с переходом к Заславской. “Леонтий, Вы пожалеете об этом переходе. - Сказал мне на прощание Юрий Васильевич. - Она очень неумна, к тому же ещё и социально опасный демагог. Зачем Вы увольняетесь? Вы могли бы не увольняться, а работать с ней, продолжая числиться у нас.” Очень верная была мысль, как оказалось впоследствии, но поезд уже нёс меня в совсем ином направлении.

Лично из нас её тогда никто не знал, а я впервые увидел на Школе молодых учёных в Академгородке в начале июля 87-го года, куда меня послал делать доклад Шохин. Я долго готовился, очень нервничал, не спал ночь, но выступил хорошо, даже блестяще, чего и сам от себя не ожидал. Но разговора с Заславской тогда не получилось.

...Советская социологическая ассоциация была создана в 57-м году, то есть намного раньше, чем первый академический институт - ИКСИ АН СССР. Тогда она базировалась при Институте философии РАН (точнее, АН СССР, - АП) и выполняла исключительно представительские функции: наша академическая номенклатура под вывеской ССА ездила за рубеж на всякие официальные международные мероприятия. Потом она долго размещалась под крышей ИСИ АН СССР, а все её сотрудники (человек пять-шесть) даже были на институтских ставках. В ней менялись президенты (Францев, Момджян, Осипов), но влияние Геннадия Осипова и его людей было длительное время доминирующим.

И вот началась Перестройка. Осиповская группировка была вынуждена потесниться, и по рекомендации Егора Кузьмича Лигачёва ССА возглавила Заславская. Как мне говорила сама Татьяна Ивановна, её вызвал к себе помощник Лигачёва Легостаев и сказал: “Есть мнение (показав рукой в сторону кабинета своего шефа), что именно Вы должны возглавить ССА”.

Егор Кузьмич протежировал “новым кадрам”, “перестройщикам”, к тому же выходцам из сибирского региона, с которым сам был связан всею жизнью. А учитывая то, что в это же время Абел Аганбегян стал академиком-секретарем Отделения экономики АН СССР, то в Москве образовалась критическая масса влиятельной академической номенклатуры из Новосибирска. Но Отделение экономики шло в фарватере Перестройки, тогда как Отделение философии явно отставало.

Избрание Татьяны Ивановны Заславской президентом ССА сопровождалось скандалом: выступить против неё лично на пленуме ССА никто не решился, но многие её ближайшие соратники (такие как Здравомыслов и Рывкина) были забаллотированы при тайном голосовании. Впрочем, как и сам Геннадий Осипов.

Новому президенту ССА, не только никак не связанному с Институтом социологии, но и активно ему противостоящему, нужны были свои кадры, не связанные с институтской мафией. Тем более, что сама Татьяна Ивановна продолжала обитать в Академгородке, выбираясь в Москву лишь наездами. Это и определило неизбежность ухода моего предшественника в должности главного учёного секретаря ССА Вениамина Боровика.

Заславская доверяла только людям из экономического отделения Академии наук. Лично меня она, конечно, не знала, но Шохин с Ракитским ей сказали: “Вот есть такой...” Она: “Ну ладно, ладно”. И вот 18 августа 87-го года, буквально за несколько дней до начала встречи неформалов в ДК “Новатор”, Заславская была в Москве, где остановилась в казённой квартире в Ясенево, и я к ней, созвонившись, приехал. У нас с ней произошла первая встреча, и она дала “добро”.

На встрече неформалов, кстати, я впервые познакомился с ещё одним вице-президентом ССА – Овсеем Ирмовичем Шкаратаном, с которым у меня потом образовались, пожалуй, самые тесные контакты (я, например, неоднократно бывал у него дома). Впрочем, Шкаратан меня предупредил, что моё назначение на предстоящем в первых числах октября Президентском совете ССА не будет простым.

Действительно, всё оказалось не так просто, потому что внутри Ассоциации имела место остроконфликтная ситуация, и потом оказалось, что далеко не все были рады моему туда приходу. Весь сентябрь я знал, что туда перейду, но реально руководство Ассоциации (Президентский совет из Заславской и шести вице-президентов) собрался только 2 октября 87-го года и после многочасовых прений и обсуждений всё-таки принял решение о том, что я становлюсь главным учёным секретарём этой организации. В условиях, когда она была поделена поровну (среди шести вице-президентов были ультра-перестроечники – Шкаратан, Ракитский и Ядов и, очень условно говоря, представители более традиционной группировки - директор тогдашнего ИСИ генерал КГБ Вилен Николаевич Иванов, зав. кафедрой АОН при ЦК КПСС Жан Терентьевич Тощенко и, как ни странно, будущий секретарь по идеологии ЦК Компартии Эстонии Микк Хариевич Титма), этот вопрос решился в жёстких и очень продолжительных прениях поздно-поздно вечером. Так я начал работу в Ассоциации.

Кроме обычных задач ССА – работать с региональными отделениями, научными секциями, готовить пленумы и президиумы, курировать международную деятельность - Заславская поставила и ещё одну ранее несвойственную ССА задачу: она должна была стать не просто профессиональным сообществом, а инструментом политической борьбы - той колбой или пробиркой, в которой зарождается нечто новое. И поэтому один из главных, если не главный её интерес - неформальное движение. Изучение, осмысление, связь и даже поддержка неформального движения должны были стать одним из основных направлений работы Советской социологической ассоциации. (Придумала ли это Заславская сама, или ей на это тоже кто-то намекнул в высоких кабинетах, сказать трудно.)

Под связь с неформалами моим заместителем был назначен дальний родственник Заславской Григорий Пельман - тот самый Пельман, которого мне до этого Скворцов отрекомендовал как “очень нехорошего человека” и которого я даже не видел до этих пор. (По словам самого Г. Пельмана, миф о том, что он является родственником Т. Заславской, умышленно распространяли люди из его окружения, - АП.) При этом он занял директорский кабинет Аганбегяна в КЕПСе (Комиссии по развитию производительных сил, формально подчиненной АН СССР, но реально работавшей на структуры Госплана) в Мароновском переулке, потому что Аганбегян руководил КЕПСом чисто формально, там не сидел и считал, что его огромный кабинет там простаивает (в чём он заблуждался).

Ну а у меня в штате на [улице] Кржижановского было четыре “девочки” (точнее, барышни). При этом я стал старшим научным сотрудником КЕПСа, а Пельман получил там же какую-то ставку пониже, хотя, понятно, никаких дел КЕПСа мы вести не предполагали. Это был такой подарок со стороны Аганбегяна. (Ассоциация всегда считалась частью Института социологии, у неё никаких своих ставок не было, а Заславская поставила задачу оторвать Ассоциацию от Института социологии и сделать её рупором перемен.)

В своём кабинете на Мароновском Пельман вместе с Женей Красниковым и кем-то ещё постоянно проводил заседания каких-то своих неформальных организаций. Но я в это дело не очень вникал, будучи занят больше своими непосредственными обязанностями учёного секретаря Ассоциации, и на Мароновский ездил только за зарплатой - точно такой же, с какой ушёл из своего института (250 рэ).

П: Судя по возрасту, Женя Красников тогда должен был быть только студентом...

Б: Да, он студентом и был.

П: Почему же он занимал видное место в официальной структуре?

Б: Нет, не занимал; я думаю, что он там бывал исключительно по причине личной дружбы с Пельманом.

НА БЕРСЕНЁВКЕ

(2-я половина 1987 г. - 1-я половина 1988 г.)

Одновременно была создана комиссия ССА по неформальному движению, которую возглавил директор Института культуры Вадим Борисович Чурбанов. Это - Институт культуры, который расположен в старинных палатах на Берсенёвской набережной рядом с Театром эстрады. (Палаты боярина Аверкия Кириллова расположены по адресу: Берсенёвская набережная, д. 20, - АП.)

П: НИИ культуры.

Б: НИИ культуры.

Сам Чурбанов - карьерный комсомольский лидер 60-х годов, бывший главный редактор “Комсомольской правды”, судя по всему, близкий к тогдашней могущественной группировке Александра Шелепина (но сильно – лет на двадцать - моложе по возрасту самого Шелепина), которую всю вычистили в конце 60-х годов вместе с Месяцевым, Семичастным и другими. Эти люди оказались не у дел в 70-е годы, где-то прозябали и 80-е (когда им было около пятидесяти) и Перестройку восприняли как возможность для своего реванша и возвращения к вершинам власти. Поэтому Вадим Борисович как человек, имевший с проблемами культуры мало общего и мало их знающий (это было совсем не его), но как опытный партийно-комсомольский работник и, к тому же, хороший приятель Овсея Шкаратана, построил работу НИИ культуры в основном на поддержке неформального движения и его изучении (поскольку это была модная тема). Я думаю, что они получили на этот счёт и какие-то указания от Александра Яковлева - что, там, “надо изучать, двигать, всячески поддерживать”.

Чурбанов как председатель этой комиссии получал доступ к каким-то лицам в ЦК КПСС, которым можно было докладывать, и охотно за это взялся. Пельман был назначен ответсеком комиссии. А я стал в этой комиссии первым замом Чурбанова, и над столом в своём кабинете на Кржижановского (“на Крыже”) повесил портрет Александра Николаевича.

Весь октябрь 87-го года мы готовили первое пленарное заседаний Советской социологической ассоциации, которое состоялось 29 октября в актовом зале (конференц-зале) ЦЭМИ и было полностью посвящено неформальному движению. (В основном его, конечно, готовил Пельман, у которого это была основная работа. Ну и я принял в этом тоже немалое участие.) Там выступили представители всех неформальных движений: и Вячек Игрунов, и Галина Михалёва (тогда - Вохминцева), и Павловский, и Красников, и Миша Малютин, и Виктор Монахов, и Сергей Скворцов, и многие другие. Всё прошло на ура, вызвало большой резонанс, все остались очень довольны. Заславская была в восторге.

Как результат заседания, многие неформалы (конечно, не все, а те, кто прошёл сквозь пельмановское сито) лично познакомились с Заславской и попросили меня организовать с ней какие-то более тесные встречи. Заславская один-два раза в месяц появлялась на “Крыже” у меня в кабинете и с кое-кем из них встречалась. В частности, Игрунов с Михалёвой пробивали свои Высшие социологические курсы при Ассоциации. И пробили: они получили “добро”, и какое-то время эти курсы существовали. Павловский тоже какие-то свои дела решал, Кагарлицкий там был (его даже командировали от Ассоциации куда-то за границу, - кажется, в Испанию). Вся эта тусовка на какое-то время была пригрета Заславской и, я думаю, это произошло, опять-таки, с чьей-то подачи сверху. Это был конец 87-го года.

В октябре, в самых последних его числах, как раз состоялся Октябрьский пленум ЦК КПСС, где Ельцин произнес запланированную речь с критикой Егора Лигачёва. (Молва приписывала ему и критику непопулярной в народе Раисы Максимовны, но этого не было.) Однако вместо ожидаемого карьерного рывка он получил пинки и тычки: почти все члены Политбюро обрушились на него с обвинениями (так дружно – тоже неспроста; наверняка их Горбачёв попросил).

Результат пленума – отставка Ельцина, изгнание его из Политбюро и МГК и, одновременно, фактическое понижение Лигачёва: номинально он оставался членом Политбюро и секретарем ЦК, но лишился полномочий курировать оргвопросы, традиционно решавшиеся на Секретариате ЦК (теперь этим стал заниматься сам генсек), а также идеологические вопросы, на которые сел Александр Яковлев. Хитрый Михаил Сергеевич был очень доволен: спровоцировав лобовое столкновение двух своих самых опасных и активных соратников-конкурентов, он убирал одним ударом обоих. Как показало будущее, он, однако, перехитрил самого себя.

История с Ельциным вызвала огромный резонанс, особенно после 12 ноября, когда в «Московской правде» была опубликована стенограмма чрезвычайного пленума МГК, на котором как раз и снимали Бориса Николаевича. (Его место занял Лев Зайков.) Я видел на улице людей, буквально заходившихся в истерике.

Почва для мифа вокруг “народного заступника” Бориса Николаевича была тщательно удобрена, и ростки стали всходить незамедлительно.

Готовьте белые флаги,

Дел нечистых умельцы.

С нами лидер отваги –

Борис Николаевич Ельцин!

В Москве встали пикеты – нечто, не виданное, наверное, с 20-х годов. Вот тот же Андрей Исаев... Он сейчас стесняется говорить об этом, учитывая нынешнюю непопулярность Б. Н., но тогда они первые устроили пикет у метро “Юго-Западная”. (Группа “Община” устраивала пикеты в поддержку опального Бориса Николаевича Ельцина, изгнанного из Политбюро.)

П: Вы не путаете станцию?

Б: Может быть, и путаю.

П: Потому что общеизвестно, что такой пикет был установлен у метро “905-го года”.

Б: Может быть, “905-го года”. Не видел сам, не знаю. Просто так отложилось в памяти.

Так что конец 87-го года - период эйфории, которой больше я никогда в жизни не испытывал. Никогда! Тогда казалось, что жизнь состоялась, Перестройка идёт полным ходом, неформалы процветают, и мы находимся в самом эпицентре этих событий. Но и нарастало ощущение тревоги, особенно на фоне вестей из Нагорного Карабаха (именно тогда вся эта история там закручивалась).

П: Вы ничего не рассказали про “круглые столы” в чурбановском институте. Недавно о них мне поведал Николай Матронов, и из его слов вытекает, что это были “круглые столы” не НИИ культуры, а Социологической ассоциации.

Б: Да. Да. Чурбанов их вёл именно как председатель комиссии Ассоциации по неформалам, а не как директор НИИ культуры.

П: Вот что-то можете о них рассказать – о периодичности этих встреч, об их задачах, об интересных особенностях?

Б: Это всё продолжалось очень недолго. В основном это была поздняя осень и зима 87/88-го годов. Заседания комиссии проходили там практически каждую неделю. И кого-то он взял туда на ставку. По-моему, Фадин там долгое время был на ставке и, может быть, кто-то ещё. Когда Пельмана выгнали из КЕПСа, то его тоже на какую-то ставку взял Чурбанов.

Я же лоббировал неформалов, связанных с охраной памятников и не вписавшихся в ВООПИК. Потому что конфликт, аналогичный нашему, произошёл и в Петербурге. Там была достаточно мощная группировка молодых неформалов - хиппиподобных молодых людей, не нашедших себе места в ВООПИКе. Был там, по-моему, такой Талалай, а вокруг него много молодых ребят.

П: А, Михаил.

Б: Михаил.

П: А Алексей Ковалёв относился к этой группе?.

Б: Не знаю. Не помню. Может быть, и был. Во всяком случае, я лоббировал этих ленинградских неформалов. В середине ноября ездил в Ленинград, специально приурочив свою поездку к съезду этих неформалов (14 и 15 ноября), но одновременно и чтобы встретиться в неформальной обстановке с Татьяной Ивановной, у которой больная дочка проходила лечение в Институте мозга Натальи Бехтеревой.

Мы с ней встречались дважды; с большой тревогой она расспрашивала меня о новостях в Москве, о том, какова реакция на отставку Ельцина, о нарастающей угрозе фашизма… Было ощущение полного взаимного доверия.

А что касается чурбановской комиссии, то до поры до времени это всё так и шло. А последняя комиссия была, насколько я помню, в конце мая 88-го года. Потом настало лето, а осенью начались серьёзные перемены, связанные с распадом Ассоциации в её “заславском” варианте. Ассоциация оказалась захвачена другими людьми, влияние Татьяны Ивановны там стало падать, новых руководителей неформалы интересовали мало, и эта деятельность прекратилась.

П: Участник этих “круглых столов” Прибыловский связывает прекращение их деятельности с избранием Чурбанова в состав ЦК КПСС: якобы он достиг своей цели и после этого интерес к неформалам потерял. То есть его избрание могло состояться на ХIХ партконференции, начавшейся как раз в июне…

Б: Это могло произойти на ХIХ партконференции. Скорее всего, на партконференции это и произошло. Вот я и говорю: лето – рубеж, потому что последнее заседание было в мае. Поскольку сам Чурбанов человек был очень циничный, откровенный аппаратный карьерист, недалёкий и грубый, то естественно, что он относился ко всему этому чисто прагматично и цинично: ему это нужно было как трамплин для решения его карьерных дел.

П: Именно так Прибыловский это и оценивает.

Б: Я думаю, что Прибыловский здесь совершенно прав.

СОВЕТСКАЯ СОЦИОЛОГИЧЕСКАЯ АССОЦИАЦИЯ

(часть II)

Будет интересно рассказать о том, что эта эпопея с Ассоциацией закончилась так, как, вообще, характерно для всей моей жизни, в которой всё начинается на ура, а заканчивается наоборот. То есть всё кончилось полным крахом, причем не последний раз, наверное. И этот крах тоже имеет свою некую общественно-политическую значимость, поскольку в нём, как в зеркале, отразилась та неспокойная и противоречивая эпоха.

...В декабре 87-го года было принято решение о создании ВЦИОМ, и Заславская решается его возглавить и переехать в Москву. Январь 88-го года прошёл без особых потрясений, если не считать инфаркта, перенесенного Заславской, которая в результате стала на некоторое время недоступна для живого общения с ней.

В феврале 88-го года прошло очередное (третье при мне) заседание Президиума Советской социологической ассоциации, которое, опять-таки, готовил и проводил Пельман (вместе с Галиной Яковлевной Ракитской). Заседание было посвящено развитию самоуправления - производственного и территориального. Проходило оно в Институте экономики, с основным докладом выступил Александр Шубин.

Уже через день после этого заседания нас вызывают в КЕПС и заявляют, что мы с Григорием Пельманом оттуда уволены. Почему? Потому что была комиссия Академии наук, которая выяснила, что мы в КЕПСе не работаем и занимаем фиктивные должности. Комиссия рекомендовала нас уволить.

Какое-то время я подозревал, что наводку на нас дал КГБ, но сейчас полагаю, что всё было проще. Сейчас я думаю, что комиссия не просто так туда приехала, а большую роль в этом сыграл заместитель Аганбегяна по КЕПСу член-кор Степанов. Потому что Аганбегян КЕПСом руководил чисто формально, а этот Степанов - реально. Наверное, ему было не очень приятно, что в кабинете Аганбегяна, который он привык считать своим, заседают Пельман с Красниковым. Поэтому я думаю, что эта комиссия приехала не без его информации.

В общем, нас выгнали. Тем временем, в самой Ассоциации финансовые дела шли тоже всё хуже. Коллективные члены (предприятия, ВУЗы) практически перестали платить взносы, и в кассе ССА стали кончаться деньги, потому что она до Заславской вся привыкла жить за счёт Института социологии. Мы остались у разбитого корыта. Я - учёный секретарь, которого сорвали с хорошо оплачиваемой ставки старшего научного в Институте экономического прогнозирования, остался фактически на улице. Барышни из аппарата ССА – тоже без зарплаты. И эйфория сменилась тревогой.

Я пошёл к Аганбегяну, говорю: “Ну как же так? Вы же обещали...” - “Ну а чего? У Заславской появился свой институт- ВЦИОМ. Вот пусть она Вас туда и берёт. Чего ради я Вас буду держать в своём КЕПСе?”

Я съездил к Заславской в подмосковный санаторий “Пушкино”, где она восстанавливалась. Состоялся как всегда милейший разговор. («Да, конечно, я буду рада Вас взять на ставку во ВЦИОМ.») Рассказал ей о своих планах по созданию ХНИЦа. («Да, замечательно, полностью поддерживаю. Вы можете на меня всегда рассчитывать.») И звонок от неё на следующий день: “Леонтий Георгиевич, я всё вспоминаю наш вчерашний разговор... Знаете, Вы мне очень нравитесь. Я так рада, что именно Вы стали мне помогать. Можете всегда рассчитывать на мою поддержку”.

В благодушном настроении я отнес документы во ВЦИОМ, который тогда размещался в Доме туриста на Ленинском. Но уже через месяц, в конце марта, после проведения, что называется, на последних силах пленума ССА в Суздале, подъехавший туда Шохин меня «обрадовал»: «Я сегодня говорил с Борисом Грушиным. Он принял решение либо тебя уволить, либо чтобы ты совмещал работу в ССА с работой ученого секретаря ВЦИОМа». Совмещать было просто физически невозможно, и я сказал: «Увольняйте».

Зачем эту интригу против меня затеял Грушин Борис Андреевич, с которым я, кстати, был хорошо знаком и находился вроде бы в неплохих отношениях? Мне кажется, дело было тут не во мне. Он считал себя главой, хозяином ВЦИОМа (действительно, и идея была его, и пробил её он), а Татьяну Ивановну – только прикрытием своего дела (она, по его замыслу, не должна была сама ни во что вмешиваться). А тут она через его голову решает меня взять. Тем более, для своих целей, прямо не связанных со ВЦИОМом.

Он крайне ревновал Заславскую к работе в Ассоциации и поставил передо мной невыполнимое условие: дескать, Вы заодно будете ещё учёным секретарём ВЦИОМа (что было чисто физически невозможно). То есть он не хотел, чтобы во ВЦИОМе числились люди, которые работают на Ассоциацию. Потом так же ревниво Борис Андреевич отнесётся к Валерию Рутгайзеру и Инне Рывкиной, которых пробила во ВЦИОМ Заславская: тоже будут крики и скандалы, истерики, хлопанья дверями и заламывания рук…

Да, конечно, Грушин был хорош, но почему ему так легко удалось убедить Заславскую фактически взять назад все данные ею мне в Пушкино обещания, причём даже не поговорив со мной лично?

В результате с середины мая 88-го года я оказался на улице, при этом, что называется, работая в ССА не покладая рук. А люди, на которых я работал и которые гарантировали мне условия, даже и не думают их выполнять, и просто футболят меня как мячик.

Но ещё в конце марта, напрягшись и финансово, и организационно, мы провели в Суздале мероприятие, которое его участником надолго запомнилось. Первый день – собственно дела ССА, второй - политическая дискуссия о сталинизме, третий – заседание научных секций. Для тех нелегких лет, когда проблемой были и автобусы, и питание, и вообще всё на свете, мы выложились на сто процентов и более.

На Пленум съехались все социологические светила СССР, многие из которых мне были известны только по книжкам. Я официально был избран (с одним голосом против) главным учёным секретарем, а Шохина тем же голосованием инкорпорировали в Правление ССА.

Но больше всего Суздаль запомнился даже не этим… На пленум приехала армянская делегация, самым активным членом которой была Людмила Арутунян. С ней всё время вместе была этносоциолог Галина Старовойтова. Так вот, эти две заводные шумные бабы каждый вечер устраивали демонстрацию снимков кошмаров Сумгаита и взывали к совести и нравственности присутствующих. Фактически неформальная часть Суздаля свелась к обсуждению Сумгаита. Тогда к этому отнеслись простодушно, приняли всё за чистую монету, но всё же совсем чистой монетой это не было. Армянская сторона активно и целеустремленно вела работу по формированию в Москве, среди московской интеллигенции, проармянского, прокарабахского лобби.

Позднее, в июне 88-го года, ССА проводит специальное заседание (в ЦЭМИ), посвящённое армяно-азербайджанскому конфликту. Пламенные речи произносят всё те же Арутюнян и Старовойтова, их активно поддерживает вся “прогрессивная” часть руководства ССА – Заславская, Шкаратан, Ракитский… Выступление азербайджанской стороны, в частности, блестящего эксперта Намазова, будущего руководителя Администрации президента Гейдара Алиева, встречали гробовым молчанием, чуть ли не шуканьем…

Потом мне приходилось наблюдать те же “армянские бенефисы” на “Московской трибуне”: Боннэр и Старовойтова втянули в проармянскую борьбу Сахарова, который, будучи уже очень плох, ездил в Ереван. А Старовойтова дневала и ночевала на митингах в центре Еревана и призывала армян бороться за Карабах до последней капли крови…

На долгие годы оформился стереотип, что демократы – за армян, за их прогрессивную борьбу, ну а азербайджанцы - это вроде как более такой отсталый народ: антиперестроечные настроения, погромы в Сумгаите… Такие вот политтехнологии, где-то сродни тем, которые я описал выше в связи с обществом “Память”.

Скажу, что я потом, уже в 92-м году, сам серьезно занимался этим конфликтом, ездил и в Баку, и в Ереван, объехал весь Нагорный Карабах, и не раз. У меня друзья с обеих сторон, и я не думаю, что в подобных конфликтах кто-то безусловно может быть прав, а кто-то нет. Но московская интеллигенция этих простых мыслей понять не могла, а односторонняя поддержка армянской стороны в начале 90-х, уже при Ельцине, стала одним из самых серьезных промахов российской дипломатии на постсоветском пространстве.

Мне кажется, что деятельность всех этих комитетов “Карабах”, а позднее “Саюдисов”, воспринималась радикальной московской интеллигенцией как социально близкая. Они вместе расшатывали “империю зла” - СССР, раздували пожары с разных концов обреченного здания.

Многие помнят, как открытие Первого съезда народных депутатов СССР в мае 89-го года задержалось на целый час из-за позиции Московской депутатской группы (Сахаров, Афанасьев, Заславская, Заславский и многие другие), требовавшей почтить молчанием жертв апрельских событий в Тбилиси. А “комиссия Собчака”, специально созданная для расследования этих событий (в неё вошли почти все московские демократы) крайне односторонне подошла к своей задаче, фактически поддержав действия тогдашнего харизматического вождя Грузии Звиада Гамсахурдиа, попросту проигнорировав все иные точки зрения и факты. Что московским демократам грузинский дуче Гамсахурдиа? Сам по себе ничто, но помогал крушить “империю зла”...

Весьма любопытно и то, что подобную позицию разделяла, судя по всему, и часть советского руководства. Ну ладно Яковлев… Но и в Пятом управлении КГБ долго бытовало мнение, что с помощью всех этих народных фронтов, во главе которых часто стояли люди, давно негласно сотрудничавшие с КГБ, эта досточтимая организация продолжает контролировать ситуацию в стране. Лишь после августа 91-го года настало отрезвление.

ХНИЦ: создание и становление

Есть ещё целый ряд очень интересных моментов, относящихся к моей профессиональной деятельности, потому что здесь происходило зарождение неформальной социологии. Здесь, не прерывая последовательности повествования, я начну параллельно проводить новый сюжет, связанный с созданием ХНИЦа (Хозрасчетного научно-исследовательского центра при Президиуме ССА АН СССР).

Когда Ассоциация осталась без денег, возникла идея ХНИЦа - может быть, вообще первого в истории организации нашей науки хозрасчётного центра, который бы был зарегистрирован при Советской социологической ассоциации, выполнял бы хозрасчётные заказы и делился бы прибылью с Ассоциацией, которая благодаря этому могла бы жить и, может быть, снимать помещение за пределами ИС.

К тому времени уже состоялись первые попытки создания неформальных, независимых, социологических служб. Например, уже в декабре 87-го года Игорь Минтусов при моём активном участии создал социологическую службу “Московских новостей”. Замглавного редактора там тогда был Виталий Третьяков, который помог нам пробить это дело. И за очень небольшие деньги мы делали телефонные опросы москвичей по очень острым темам (можно сегодня сказать, немножко демагогическим), за которые не могли тогда ещё взяться никакие официальные социологические центры. Это касалось и политики, и Сталина, и многопартийности, и доверия Горбачёву, и межнациональных отношений, и номенклатурных привилегий. Самым громким было исследование о привилегиях, которое прозвучало на ХIХ партконференции в начале июля 88-го года и вызвало резкую отповедь Лигачёва. Он сказал: “Вот “Московские новости” публикуют такие материалы...” А всё, что звучало плохо из уст Лигачёва, соответственно, считалось хорошим у общественности; критика Лигачёва была сродни ордену.

Идея ХНИЦа была в какой-то степени моей, и борьба за неё как за магистральный путь решения проблем ССА стала главным содержанием моей активности в 88-м году. Нашлись и люди, которые готовы были помочь её осуществить. Мне удалось убедить Заславскую и Жана Тощенко в целесообразности создания ХНИЦ, получить от них необходимые подписи...

Моим первым замом и главным организатором ХНИЦ стал Дмитрий Алексеев, сам вышедший на меня по своей инициативе. (Я с ним не был ранее знаком.) Он -человек расторопный, но малость легковесный. Но он привёл с собой и костяк постоянных сотрудников ХНИЦ, и организовал первые заказы.

Минтусов, которого выгнали из отдела Шаталина, тоже там появился, хотя и обиделся на меня, что я сделал основную ставку не на него, а на Дмитрия Алексеева. Он привёл Павла Кудюкина, сразу ставшего председателем СТК; были ещё Женя Красников, Лена Гаревская, Аля Ахмерова, Ольга Кодис, Лена Богуш, Юрий Вешнинский. Кого там только ни было…

Заказы были, в основном, со стороны предприятий и корпораций - на социальное планирование, диагностику социального климата и тому подобное. В частности, большой заказ получила Лилия Казакова от Внуковского аэропорта.

Реально первые деньги пошли только в августе 88-го года, но это были ещё не те деньги, на которые Ассоциация могла жить, да и прибыль могла быть зафиксирована только по итогам проекта. Этого мы ждали не раньше ноября, и пока все перебивались с хлеба на квас, ограничивая себя во всем.

Не знаю, как мои коллеги, но я никогда не планировал ХНИЦ как чисто коммерческое предприятие. Хотелось развернуться, браться за огромные масштабные проекты, сделать ХНИЦ одним из ведущих центров, занимающихся практической социологией.

В связи с этим помню в сентябре 88-го года поездку в Узбекистан совместно с Левоном Ониковым. Тогда в Нукусе нам удалось напасть на след экспедиции “Нового мира”, организованной Сергеем Залыгиным в связи с проблемой Арала. Участником этой экспедиции, кстати, был и Егор Гайдар, но я с ним тогда не пересёкся.

С кем я там только ни вёл переговоров! Заручившись поддержкой Василия Селюнина, я вышел на председателя правительства Каракалпакской АССР, и он выразил готовность сделать заказ на совершенно астрономическую для нас сумму, но и под огромный объём работ, связанный с экологической и социальной диагностикой этого кризисного региона. Единственным требованием с его стороны было – прислать официальное письмо на его имя за подписью Заславской как научного куратора ХНИЦа.

“Дело за малым”, - подумал я и, окрыленный небывалым успехом, вернулся в Москву. Снова увидел грустные лица “девочек” из ССА, уже несколько месяцев сидящих без зарплаты. “Ничего, скоро кончатся ваши трудности”, - думал я. Увлечённый, как всегда, самим делом, я начисто забывал о возможных интригах и недоброжелателях, завистниках и просто дураках.

П: Кто-то рассказывал мне о выполнении ХНИЦем такого страшно далёкого от социологии заказа, как натирка полов в одном из крымских дворцов. Это было ещё при Вас?

Б: Это больше анекдот, чем правда. Этим проектом занимался мой зам по ХНИЦу Дима Алексеев. Он ездил в Крым по делам ХНИЦа и попытался получить там заказ. Но заказ не на натирку полов, а на комплексное социологическое развитие чего-то в Ялте. Так что ездил, что-то там устраивал, потом был договор (его вёл Саша Кендлер). Хотя точно, что паркет не натирали, но, возможно, ему это и предлагали. Не знаю.

Вообще, вся эта первая волна заказов на социальное развитие предприятий была во многом туфтовая. Потому что деньги тогда на эти работы были только безналичные, которые было не жалко отдать, так как всё равно использовать было особо не на что.

Конечно, то, что делалось и Казаковой, и Авдониным, и Кендлером, трудно отнести к высокой социологии. Но деньги были нужны; нас торопили, каждый день промедления ставили лыко в строку. Поэтому я считаю подобные заказы вполне допустимым компромиссом с профессиональной совестью. Я это рассматривал как временное явление - пока не встанем на ноги. Но в той атмосфере недоброжелательства к ХНИЦу, которая сложилась усилиями Эдуарда Николаевича Фетисова, всё играло против нас - любая шутка и любая сплетня.

Вот Дима Алексеев ездил в Крым, вёл какие-то переговоры, с кем-то обедал, пил вино и что-то обсуждал. Потом, вернувшись, принес счёт с вином к оплате бухгалтеру. Бухгалтер Алексей Барсуков в оплате отказал, но не удержался и рассказал об этом ещё кому-то, и это дошло до самой Заславской.

Обедая с заказчиком, Дмитрий Алексеев упоминал, в том числе, что он представляет ХНИЦ при Президиуме ССА, где президент - Заславская, а Президиум ССА осуществляет общее научное руководство ХНИЦем. Именно так и было задумано. А потом через кого-то, кто встречался с первым или вторым секретарём Крымского обкома (через Тощенко?), возникали слухи, что они там сидели, пили вино и прикрывались Заславской. И Фетисов докладывал Заславской – они там ездят по Крыму, распивают вино и прикрываются Вашим именем. Заславская делала круглые глаза.

Что они там пили и на чьи деньги, я не знаю. Не на деньги Заславской ведь, правильно? А Заславская с таким ужасом говорила: “Вы знаете, они там сидели, пили вино и говорили, что там всё – от имени Заславской. Ужас! Какой ужас”.

То есть это всё – уже результат специально распускаемых слухов и интриг, направленных на уничтожение ХНИЦа. Где-то человек, может быть, что-то сказал, пошутил, и это всё тут моментально обрастало явью, реальностью, и всё это докладывалось Заславской с тем, чтобы настроить её против нас.

Так что реально никаких полов ни в каких дворцах не натиралось. (Это исключено.).

А вот ещё вспомнил экстравагантный случай... В октябре 88-го года по наводке Лилии Казаковой и стоящего за ней её приятеля Александра Бовина на меня вышел израильский разведчик Яша Кедми и предложил работу о положении евреев, подавших на выезд (причины отказов, связанные с закрытостью предприятий, прогноз о масштабах еврейской эмиграции...) Мы с ним для конспирации ходили кругами вокруг ИНИОНа, обсуждая это предложение. Деньги он предлагал хорошие, но мне явственно чувствовался запах провокации, - именно за что-то подобное в 70-е годы посадили, и надолго, Натана Щаранского.

Мои подозрения оправдались. Через небольшое время меня вызвали к телефону в ССА: «С Вами хочет поговорить Александр Николаевич». - «Какой такой Александр Николаевич?» - «Встретимся - узнаете.»

Назначает встречу у метро “Парк культуры”. При встрече показывает удостоверение сотрудника КГБ.

Ходим взад-вперед по Крымскому мосту. - «Вот Вы разговаривали с Кедми. Весь Ваш разговор записан. (У нас на крыше ИНИОНа мощная аппаратура). А зачем Вы отказались? Надо было соглашаться. Писали бы для него отчет, ну а нам второй экземплярчик бы оставляли. А то у нас как раз такая тема в плане, деньги выделены, а работа не двигается, могут премий наш отдел лишить.» Да, чекисты конца 80-х были уже явно не те “сталинские соколы”...

ХНИЦ: разгон и агония

Для меня полной неожиданностью стало отстранение меня 11 октября 88-го года от работы главным учёным секретарём. Вокруг этого возникла целая история: нас обвинили во всех тяжких грехах, настроили против нас ту же Заславскую, которая меня просто сдала в один момент. (То она считала, что Бызов - хороший, а потом ей сказали, что Бызов – плохой, и она тут же поверили, что Бызов - плохой и что всё, что там происходит - плохо.)

Меня вызвали на Президентский совет и объяснили, что «Вы последнее время больше занимаетесь ХНИЦем, а дела самой ССА запущены. Вот и занимайтесь своим ХНИЦем, а с должности ГУС мы Вас снимаем». Учитывая, что меня несколько месяцев назад триумфально шестьюдесятью голосами членов Правления избрали на этот пост на четыре года, это было абсолютно антиконституционно. Но разве это можно было объяснить нашим демократическим светилам?

Имели ли они моральное право требовать “больше заниматься делами ССА”, если сами меня перешвыривали, как мячик, с одной организации в другую, а вот уже полгода оставили вообще без средств к существованию, наплевав на все взятые передо мной обязательства? Могли ли меня обвинять в тяжелом финансовом положении ССА, если сами всё возможное сделали, чтобы лишить ССА материальной базы Института социологии? Та же Заславская, что называется, левой ногой открывала двери к генеральному секретарю, была директором ВЦИОМ с огромными финансовыми возможностями, но палец о палец не ударила, чтобы хоть копейкой помочь Ассоциации. А когда я затеял дело (причём поддержанное ими с начала), которое могло решить финансовые проблемы ССА, именно это мне и поставили в вину. Бог судья этим людям.

Учёным секретарём назначили Фетисова, а меня оставили и. о. директора ХНИЦа. Но Фетисов сделал всё, чтобы наш ХНИЦ уничтожить и забрать его себе (или отдать своим людям).

Формально после этого я продолжал оставаться директором ХНИЦа, но лишался главного - прямого выхода на Заславскую и, соответственно, её поддержки. А на поддержку других я никогда и не рассчитывал.

В это время я не раз вспоминал характеристики Заславской, данные в своё время Кордонским и Яремёнко. Вся благожелательность, даже любовь Татьяны Ивановны, которую она ко мне выказывала минувший год, с того момента испарилась. Всё это оказалось наносное, напускное; никакого дела ей не было ни до меня, ни до моих проектов. Через меня перешагнули и моментально забыли.

Впрочем, нет, не забыли - было кому постоянно напоминать. Речь идет о моём преемнике на посту главного ученого секретаря ССА Эдуарде Николаевиче Фетисове - человеке, которого несколько лет назад выгнали из Института социологии за вымогательство взяток с аспирантов. Льстивый перед начальством и хам в отношении нижестоящих, этот человек быстро втёрся в полное доверие к Татьяне Ивановне, доставал для её больных дочерей какие-то лекарства, стал как бы членом семьи. Каждый день, встречаясь с Т. И., он не забывал ей напомнить, какой Леонтий Бызов мерзавец, какие нехорошие дела творятся в его ХНИЦе и как всё это отражается на белоснежной общественной репутации Т. И.

За ХНИЦ взялись всерьёз, и он стал “градом обреченным”. Фетисов натравливал одних сотрудников ХНИЦа на других, всех вместе – на меня, убеждая их, что вот, главное дело – в Леонтии Бызове (очень уж его не любит Заславская), вот напишите против него, его уберут, будет другой директор, и всем вам будет хорошо. В декабре 88-го года в ХНИЦе все писали на всех, атмосфера стремительно разлагалась, и это разложение всячески поддерживалось Фетисовым. Даже не такие уж маленькие деньги, перечисленные нами в ноябре на счет ССА, нашего положения не улучшили.

Это был ужасный период моей жизни, когда нас (в первую очередь, меня) просто растирали в порошок. Я уже высматривал место под окнами пятого этажа здания на Кржижановского, куда я упаду, если выкинусь, и представлял, как в газетах появится заметка “Падение учёного секретаря”, где напишут, что вслед за нравственным падением Бызова последовало и его физическое падение.

В чём же скрытые причины такой стремительной смены декораций в ССА? Мне кажется, что с осени 88-го года ССА в том виде, в котором она существовала прошлую зиму (“флагман Перестройки”) стала не нужна её высоким покровителям. Свои задачи она выполнила: кто-то в ЦК поставил себе “галочку” в связи с неформальным движением. Было принято и Постановление ЦК КПСС, легализующее социологию как научную дисциплину. К тому же Ассоциацию разменяли на директорство Ядова в Институте социологии (назначен директором-организатором 8 сентября 88-го года).

Ядов имел безукоризненную репутацию прогрессивного социолога, перестройщика. В этом контексте противостояние ССА и Института социологии теряло актуальность, да и сама ССА лишалась своих прежних идеологических задач. В этих условиях Жан Терентьевич Тощенко без труда организовал назначение на моё место Эдуарда Фетисова, ну а ХНИЦ стал тем более никому не нужен, разве что как личная кормушка Фетисова и его прихвостней. Мы все были обречены, и это для меня было очевидно.

Зимой 88/89 годов ХНИЦ буквально разнесли по кочкам, а нас разве что только в тюрьму не посадили. Потому что хотели, наверное, и в тюрьму посадить.

Агония ХНИЦа продолжалась до мая 89-го мая, когда нас всех просто выгнали поганой метлой на улицу. По крайней мере, выгнали всех людей, которых Заславская сама взяла.

Но до этого меня успели отстранить от обязанностей директора, назначив “антикризисным директором” профессора Мордковича (хорошего знакомого Жана Терентьевича Тощенко), которого уже некогда выгнали из Горьковского отделения Института социологии за финансовые махинации. Этот человек абсолютно старой закалки, но весьма жадный до денег, люто ненавидел всех нас, “детей перестройки”, но некоторое время держал меня в качестве зама, чтобы не упустить какие-то заказы, основанные на моих связях.

Дмитрия Алексеева он выгнал сразу. Были вызваны ревизоры из КРУ Минфина, которые месяца два копались в документации ХНИЦа. Плодом их двухмесячной работы стало выявление недочёта в кассе на двести рублей (потом, правда, нашли потерявшуюся ведомость, закатившуюся под стол) и то, что бухгалтер Алексей Барсуков ездил в командировку в Ленинград в “СВ”, а Бызов на казенные деньги оформил подписку на журнал “Огонек”. Да, не густо. Похоже, скорее, на анекдот...

Но Заславской продолжали ежедневно объяснять, какой Бызов ворюга и прохиндей. Хотели довести дело до суда.

Когда я договорился со своей старой начальницей Наталье Римашевской о возвращении на работу к ней, в новый её институт ИСЭПН АН СССР, и даже отвез документы, Заславская (конечно, не без настоятельного напоминания Эдуарда Николаевича) не поленилась позвонить Наталье Михайловне и убедить её меня не брать. Документы пришлось забрать обратно.

Вот такая была картина. Шёл май 89-го года. Во всю шумел I съезд народных депутатов СССР.

Надо сказать, что Татьяна Ивановна Заславская стала нардепом с превеликими усилиями. Сначала её прокатили на выборах от Академии наук (там, среди прочих, выбрали Сахарова, Шаталина, Шмелёва), потом, с ещё большим треском, на выборах от ВЦСПС, тогдашнем кураторе ВЦИОМа. И лишь с третьей попытки при очень неясных правовых нюансах её избрали от научных обществ АН СССР.

Одновременно Эдуард Фетисов собрал заседание ССА, где клеймили нас с Минтусовым за то, что результаты наших исследований были процитированы по радио “Свобода”. Нас клеймили как предателей Родины и идейных перевёртышей.

ЖИЗНЬ ПОСЛЕ ХНИЦа: события и размышления

В последний раз я, уже выгнанный, пришел на заседание ССА в июне 89-го года, и сел скромно с краешку на самой задней скамейке. Заславская, торжественная, напыщенная, и переполненная собственным величием, рассказывала о своей деятельности на Съезде нардепов СССР, где она вошла в состав самой радикальной “московской группы” с участием Сахарова, Афанасьева, Попова, Станкевича, Ильи Заславского и других.

Зашёл разговор и о ХНИЦе. Вся передёрнувшись, Татьяна Ивановна с искаженным лицом и тыкая в мою сторону пальцем, заорала: «Закрыть этот рассадник зла, закрыть насовсем!» Ей говорят: «Ну никак нельзя, Татьяна Ивановна, закрыть, - там проекты уже идут, их нельзя останавливать». (Многие члены Президиума уже там получали немалые зарплаты как консультанты.) Тогда Заславская, откинувшись в кресле, посмотрела на всех так горестно и сказала сакраментальную фразу: “Коготок увяз – всей птичке пропасть”. Правда, грузная, разопревшая от самодовольства Заславская если и походила на птичку, то разве что на какую-нибудь индюшку только.

Я вышел на воздух, к прудику, располагавшемуся около института, с твердым намерением более никогда в жизни не переступать его порога. Страница моей жизни, связанная с ССА, перевернулась, я дал себе ещё один зарок - никогда более в жизни не вешать на себя административных обязательств, не стремиться к директорству и заведованию чем-то. Не для меня это - я не в состоянии разруливать все сложные проблемы человеческих взаимоотношений и интриг, нет необходимой жёсткости и психологической устойчивости. И я честно продержался на этом обещании самому себе всю жизнь.

После нашего ухода ХНИЦ моментально умер естественной смертью. То есть было совершенно непонятно, ради чего кипели все эти страсти, вся эта борьба вокруг ассоциации, скандалы, и стоило ли отнимать то, что потом оказалось никому не нужным. Через год я узнал, что этот ХНИЦ овощами торгует и ещё чем-то подобным занимается.

В тот период у меня возникли такие мысли: если такие деятели, как Заславская, Аганбегян - люди, близкие к Горбачёву, то и сам Михаил Сергеевич - не такой ли? Познакомившись с Михаилом Сергеевичем лично уже в середине 90-х, я убедился, что да, он - в точности такой же, как и они.

Именно поэтому, наверное, вся эта Перестройка и накрылась медным тазом, приведя к катастрофическим последствиям, потому что за неё взялись такие люди - абсолютно необязательные, не хозяева своего слова, пустые демагоги, за словами которых ничего, как правило, не стояло, не способные выполнить элементарные обязательства, взятые на себя, демократы только на словах и самодуры по жизни.

И вся вот эта когорта перестроечников-шестидесятников - это всё такие же люди. В том числе и Заславская, с которой мне удалось (или не удалось?) близко познакомиться в этот период. И Горбачёв оказался в точности таким же человеком без царя в голове, который сегодня говорит одно, а завтра - другое.

Уже совсем в иные времена (году в 93-м или 94-м) мой тогдашний главный враг Эдуард Николаевич Фетисов, которого я где-то встретил на каком-то мероприятии, с обычной для него фамильярностью полуобняв меня, сказал: “Ты думаешь, Леонтий, мы с тобой боролись? Да нет. Ты - пешка. Очень ты был нам нужен! Боролись-то мы со Шкаратаном. Мы думали, что ты – человек Шкаратана, а значит – сионист”.

Вот, что называется, здрасьте, приехали… То есть они боролись с “сионистским влиянием” в Ассоциации!

Я, действительно, был взят в Ассоциацию по инициативе группировки леволиберальных социологов (Заславская, Ракитский, Шкаратан, Ядов, Гордон, Левада). Я был их выдвиженцем. И поэтому они считали, что я должен их интересы реализовывать в Ассоциации.

Я очень уважаю Овсея Шкаратана как действительно крупного, даже выдающегося, учёного и человека незаурядного ума. Человек, правда, он не простой, очень нервозный. И слишком он как-то на меня наседал, чтобы я слушался только его. И с какого-то момента я стал от него дистанцироваться, - я не хотел быть его пешкой.

Но не стал своим и в противоположном лагере и, как всегда, оказался между двух стульев. В конечном счёте я поссорился и с теми, и с этими, и через меня просто перешагнули как через ненужную мебель. То есть в какой-то момент я просто перестал быть нужным и тем, и этим. И с ХНИЦем они тоже расправились.

Из социологов этой группы и поколения шестидесятников мне очень хочется выделить уже покойного, к сожалению, Леонида Абрамовича Гордона. Мы во многом придерживались разных взглядов, а в октябре 93-го года просто оказались по разные стороны баррикад. Именно он пустил в оборот штамп “коммуно-фашистский мятеж”. Но дело не в этом.

Он - один из всех этих “великих демократов” проявил себя как демократ и в жизни, а не только на словах. После нашего с Минтусовым изгнания из ССА он предложил написать совместную статью о перспективах развития многопартийности в России, которая и была опубликована в журнале “Рабочий класс и современность”. Он с интересом следил за всем, что мы делаем, и всегда был открыт к обсуждению любой проблемы. Я жалею, что в свое время не сошелся с ним ещё ближе.

...Мордкович скончался от инсульта в 92-м году. Ну а Татьяна Ивановна…. Собственно, и её карьера стала идти под закат. Во ВЦИОМе она так и не сумела стать реальным лидером, даже после скандального ухода Грушина. В 92-м году эту организацию возглавил Левада, собравший вокруг себя критическую массу своих учеников и друзей.

А её непорочное общественное реноме сильно пострадало в результате развязанной писателем Салуцким кампании против Т. И. как главного идеолога разрушения деревни в 70-е годы, да и её ореол “бабушки Перестройки” стал тускнеть вместе с образом самой Перестройки, ведомой в никуда “слепыми поводырями слепых”.

Депутатство на союзном Съезде нардепов не принесло ей больших лавров и вместе со всем съездом ушло в небытие. Создать в Москве хоть что-то, похожее на “научную школу Заславской” в новосибирском Академгородке, где её просто на руках носили, ей, конечно, тоже не удалось.

В 91-м году она попыталась “вскочить на подножку политического паровоза” Бориса Ельцина и даже некоторое время числилась членом его Президентского совета, но вскоре её настоятельно попросили “выйти вон”. Время требовало иных людей, а большая часть “шестидесятников”, которые всю Перестройку “знали, как надо” и полагали, что “иного не дано”, впали в состояние глубокой растерянности.

(Продолжение следует.)

апрель-июнь 2009 г.

Уважаемые читатели! Мы просим вас найти пару минут и оставить ваш отзыв о прочитанном материале или о веб-проекте в целом на специальной страничке в ЖЖ. Там же вы сможете поучаствовать в дискуссии с другими посетителями. Мы будем очень благодарны за вашу помощь в развитии портала!