Сейчас на сайте

Петр Бутов

Перейти в раздел "Диссидентство" >>>

Воспоминания об одесских диссидентах

"Основная идея диссента была – «назад к частной собственности». Но стоит ли из-за того, чтобы другие разбогатели, идти в лагерь?"

Часть 11. Суд над Барладяну

<<< Части 9 и 10

1

Барладяну после ареста объявил голодовку и держал ее до суда. Он был подвергнут психиатрической экспертизе и был признан здоровым. Следователи часто проявляли ненужную мелочность. Вдруг Вале, жене Барладяну, сказали, что она может передать книги и журналы, но потребовали также большой связный текст якобы для графологической экспертизы, в действительности для психиатрической. Валя отказалась передать текст, тогда ей вернули книги и журналы назад. Хиторость с передачей текста была примитивная, она была разгадана. Могли бы все-таки передать книги. Кроме того, почему они все время врали? Почему не могли сказать правду? Они обвиняли диссидентов в клевете и в то же время очень часто прибегали к обману. В уголовных делах это сходит легко с рук, потому что уголовники естественным образом разобщены. Диссиденты не были преступниками. Они не были объединены в общую организацию, но они имели общие интересы и схожие идеалы. Поэтому они держались довольно дружно и то, что было причинено одному, воспринималось как удар против каждого и ослабляло доверие к государству. Примечательно, что ордер на обыск, чтобы изъять необходимый для психиатрической экспертизы текст, следователи прокуратуры не получили. Конечно, понятно, почему следователи не хотели говорить, для чего им в действительности нужен был текст - они боялись, что эта информация попадет на Запад, поднимется так нелюбимый политбюро шум. Эти противоречия между Востоком и Западом оставляли для диссидентов небольшое, но достаточное пространство для их существования в течение многих лет.

Барладяну арестовали по статье 187-1 УК УССР ( 190-1 УК РСФСР) (Распространение заведомо ложных сведений, порочащих советский государственный и общественный строй) и ему грозило «только» три года, причем вызванным свидетелям говорили, что 62 ст. УК УССР (Антисоветская агитация и пропаганда с целью подрыва и ослабления советской власти) Барладяну не получит. Он такой вредный, что ему эту честь не окажут, отправят сидеть в обычный лагерь с уголовниками.

Я активно в деле Барладяну не участвовал, но постоянно был в контакте с его женой и помогал ей писать письма в его защиту, и Валя была довольно тем, как я их составлял. Некоторые письма подписывали только родственники. Но сам я ничего не подписывал.

Друзья Барладяну не были наивными людьми, и не очень надеялись письмами добиться освобождения Барладяну. Но, тем не менее, была уверенность в том, что письма поддержки очень важны. В марте Валентина Барладяну, А. Голумбиевская, А. Михайленко, Ю. Городенцев, Л. Тымчук и некоторые другие обратились к старшему следователю Одесской областной прокуратуры В.В. Гуленко, который вел дело Барладяну, с заявлением:

2 марта 1977г. был арестован Барладяну В.В., близкий нам человек. Хорошо зная В.В. Барладяну, мы уверены, что заключение под стражу на время предварительного следствия является излишней мерой и несет с собой ненужные страдания для него и его семьи. Поэтому мы обращаемся к Вам с просьбой рассмотреть возможность передачи Барладяну под наше поручительство, что предусмотрено ст.152 УПК УССР.

Мы надеемся, что Вы пойдете нам навстречу, особенно учитывая то, что, как нам известно, с первого дня ареста он объявил голодовку. ...

Настоящее заявление мы просим рассматривать как письменное обязательство в том, что мы ручаемся за надлежащее поведение и явку обвиняемого по вызову и обязуемся при необходимости доставить его в органы дознания, следствия и суда по первому требованию.

Получив отказ, Валентина Барладяну, А.Голумбиевская, Л. и В.Серые, Л.Тымчук и Ю.Городенцев обратились в Международный Красный Крест:

... Мы просим вас обратиться к компетентным советским органам с ходатайствами:

- об избрании более гуманной формы пресечении "преступной деятельности" Барладяну;

- если это окажется невозможным - о предоставлении родственникам свиданий с Барладяну и о предоставлении возможности медицинской комиссии (с включением представителей родных) освидетельствовать состояние его здоровья;

- об ускорении производства и о скорейшем рассмотрении дела в суде....

В приписке к этому заявлению добавлено:

Как нам только что стало известно, следствие по делу Барладяну приближается к концу. Однако мы знаем, что между окончанием следствия и разбирательством дела в суде может пройти много месяцев. Так как теперь Барладяну не может повлиять на ход следствия, то тем более разумно было бы изменить для него меру пресечения.

Мы уверены, что этот гуманный шаг властей будет по достоинству оценен Василием Барладяну и его друзьями и поведет к прекращению голодовки...

О реакции Международного Красного Креста ничего не известно, то есть ее не было.

На Анну Голумбиевскую вновь начали давить. 12 Апреля капитан КГБ А.С. Алексеев беседовал с Анной и утверждал, что это она является автором все коллективных и индивидуальных заявлений, даже которые она не подписывала. Когда я об этом узнал, то меня немного грызла совесть - письма писал и я, а все обвинения легли на Анну. Алексеев сказал еще Анне, что ей, как учителю русского языка и литературы(между прочим ей в школе стали опять давать часы) есть что терять. Алексеев еще сказал, что все старания диссидентов напрасны, потому что о Барладяну все равно никто не узнает.

Во время следствия прокуратура угрожала Голумбиевской открыть против нее дело.

В конце апреля Гуленко сообщил Вале, что следствие заканчивается и настаивал на том, что бы она заключила договор с адвокатом из Одессы.

Следствие прошло очень быстро, в течении двух месяцев. Это было, без сомнения, следствием того, что Барладяну упорно держал голодовку.

2

Суд над Барладяну состоялся 27 июня в одесском областном суде. Председательствующий был Д.И. Каневский. С Каневским я также познакомился позже. Он был председательствующий в суде надо мной. Невысокий, худощавый, с совершенно незапоминающимся лицом человек.

Василия Барладяну обвинили в том, что в 1972-77гг. он «систематически распространял в устной и письменной форме заведомо ложные клеветнические измышления, порочащие советский государственный и общественный строй: советскую демократию, национальную политику, советский образ жизни, а также изготовлял рукописные и машинописные документы и фотокопии такого же содержания»

Маленький зал был заполнен специально приглашенными студентами юридического факультета Одесского университета (они говорили, что они понятия не имели, на какой процесс их пригласили), преподавателями того же факультета, работниками КГБ. Несмотря на ходатайство адвоката, из родственников и друзей подсудимого в зал суда пустили только жену Василия Барладяну - да и то только на вторую половину заседания 28 июня. Обращения в областную прокуратуру и к председателю областного суда не помогли.

Свидетель Макеенко, заведующий кафедрой философии Одесского института инженеров морского флота, показал, что Барладяну в своих лекциях ссылался на книгу Солженицына. Он не мог, однако, ответить на вопрос адвоката, что это за книга. Макеенко показал также, что Барладяну утверждал, будто советскому строю присуща жестокость. На вопрос адвоката, говорил ли Барладяну об отдельных жестокостях, совершенных при советской власти, или о жесткости режима вообще, Макеенко ответил - об отдельных жесткостях, но, по его мнению, это одно и то же.

Двое свидетелей показали, что они брали у Барладяну "В круге первом" и "Архипелаг ГУЛаг". Остальные свидетели говорили об отношении Барладяну к Советской Армии (агрессивная), к Сталину (неуважительно отзывался о нем), что русские - господствующая нация, угнетающая молдован и украинцев.

На суд была вызвана в качестве свидетеля Анна Голумбиевская. В зал Голумбиевская вошла с букетиком гвоздик. Она попросила председательствующего разрешить передать Барладяну цветы "от стоящих за дверью", но получила отказ.

Голумбиевская сказала, что не давала показаний на предварительном следствии - не будет давать их и здесь. Она зачитала заранее подготовленное заявление:

Сегодня на скамье подсудимых Барладяну, завтра согласно нашим законам могу сидеть на ней я... Я не уверена, что, давая показания по делу Барладяну, я не буду давать показания против себя. Поэтому пользуюсь правом обвиняемого отказаться от показаний.

Вторая причина: Барладяну на скамъе подсудимых, обвиненный в распространении заведомо ложных... - это презрение к человеческой мысли и достоинству... Судить Барладяну значит судить разум, бьющийся в поисках истины.

Питаю надежду, что на суде над Барладяну, который вообще не должен был состояться, восторжествует уважение к достоинству человека, его праву мыслить, его праву идти в познании непроторенными тропами, его праву делиться мыслями с себе подобными.

Прокурор произнес нудную речь и в конце напал на Голумбиевскую

- Вы видели здесь гр. Голумбиевскую, которая явилась на суд с цветами, пытаясь представить Барладяну мучеником.

Прокурор потребовал привлечь «гр. Голумбиевскую к уголовной ответственности за уклонение от дачи свидетельских показаний» но получил от суда отказ, т.к. материалы, собранные по ее делу, уже выделены в отдельное судопроизводство. ...

В конце он потребовал дать Барладяну 3 года лагерей общего режима.

Адвокат начал свою речь довольно стандартно:

- Во многом из сказанного государственным обвинителем я солидарен с ним. Да, мой подзащитный действительно иногда допускал слишком резкие высказывания в адрес государственного строя, советского суда и в национальном вопросе.

и закончил словами

-В заключение хочу сказать, что Барладяну человек очень трудный: трудный для семьи, трудный для общества, трудный для самого себя.

Но если приговор суда будет справедливым, я убежден, что, преодолев все заблуждения, к нам вернется поэт, ценный и полезный для общества человек.

Но что значит справедливый приговор, адвокат не объяснил.

Последнее слово Барладяну на суде:

Много внимания было уделено показаниям тех студентов, которые были выгнаны мною за нарушение трудовой дисциплины из колхоза. Совсем же не были допрошены на суде мои друзья и жена.

Что же касается моих работ, то я утверждаю, что они не содержат клеветы, - в них изложены мои глубокие убеждения, и я готов их защищать.

Те письма и заявления о правонарушениях, которые были изъяты в Киеве, прежде всего, направлялись прокурору области Г.М.Ясинскому, но ни на одно из них ответа я не получил.

Я не вижу преступления в том, что эти заявления были переданы мною в Киевскую группу. Конституцией дано право объединяться в различные организации, тем более, что Киевская группа не была нелегальной, но просто незарегистрированной.

Поэтому я не считаю себя виновным, каяться мне не в чем. Я не прошу у суда снисхождения и уменьшения срока.

В своем заявлении на имя Подгорного я отказался от советского гражданства и просил разрешения на выезд - в любую страну, где мне дадут возможность нормально жить и заниматься наукой. Но я никогда не отказывался от верности военной присяге, которая дается раз в жизни.

Поэтому, где бы я ни был, в случае военной опасности я всегда буду защищать свою Родину.

Если же мне будет дана возможность нормально жить и работать на Родине, возможность быть со своей семьей, я оставлю научную работу и займусь физическим трудом. На суде мне пришлось видеть в лице научных работников такое болото, возвращаться в которое я не желаю. Я знаю несколько языков и в свободное время смогу заняться переводами, если их станут печатать.

Насколько я знаю, к «нормальной» жизни Барладяну так и не смог вернуться. В советской пропаганде было принято называть диссидентов отщепенцами. Даже если это прямо и не говорилось, то все-таки их представляли врагами государства, тогда как КГБ олицетворяло патриотизм. Барладяну отказался от советского гражданства, но он не отказывался от Родины. Поэтому он и заявил, что Родину он готов защищать. Это была вечная тема – кто является патриотом?

Советская система трансформировалась, но по сохранившейся традиции только представители власти решали, кто есть патриот и что означает быть патриотом.

Диссиденты не отождествляли Родину и государство.

Большинство диссидентов считало, что советская система является внеисторичной и возникла в результате случайного стечения обстоятельств, сложилась в результате захвата власти группой злодеев во главе со Сталиным, которые извратили светлые идеалы социализма.

Мое представление о системе менялось со временем. Я не считаю теперь, что система была внеисторична. Система в наше время, между 1970 и 1980, уже была не та, что 20-30 лет назад. Но сложился слой людей, которые паразитировали на сложностях системы и на них строили свое благополучие. Конечно, они сопротивлялись изменением. Их влияние со временем уменьшалось. Но именно они определяли, что такое советский патриотизм и кто является патриотом, а кто нет.

Адвокат Барладяну верно заметил, что он был трудный человек. Диссиденты вообще не были легкими людьми. Диссиденты были люди целенаправленные. Но их мотивы были многим непонятны. Как правило, диссиденты делали все наоборот. Тогда как большинство людей думают о своей безопасности и удобстве, диссиденты вызывали огонь на себя, следуя идеям, которые они не всегда могли точно выразить.

Когда мы приехали в Германию, жена одного профессора стала Таю и сына Захара учить немецкому. Заодно задавала много вопросов и как-то с некоторым разочарованием сказала:

- А ты патриот. Видимо, на диссидентов было перенесено то представление, которое о себе создали те, кто остался на Западе после войны. Они должны были себя представить врагами Сталина, коммунизма, Советского Союза, чтобы остаться. Не все диссиденты были одинаковы. Но диссидентами в целом двигали патриотические мотивы. Если многие диссиденты и были так называемыми западниками, то не в том смысле, как это здесь часто представляют.

Сейчас Европа теряет свои идеалы, наука и познание не являются ценностями общества. Заканчивается эпоха, идеями которой мы вдохновлялись. Я бы сказал, что мы были последними, кто пытался бороться за права человека. Мы живем во времена, когда личность перестала играть роль. Потому КГБ были действительно непонятны наши мотивы. Они также задавали себе вопрос: «Ну что им, этим диссидентам, нужно?» И не могли найти ответ.

29 июня суд вынес приговор, совпадающий с требованием прокурора. Суд принял также частное определение – сообщить директору средней школы N130 Ильичевского р-на г. Одессы и заведующему Ильичевским РОНО о "незаконных действиях учительницы" Голумбиевской "для соответствующего реагирования".

3

Сейчас я не могу уже сказать точно, когда Барладяну закончил голодовку, сразу после суда или уже в лагере. Валя после первого свидания с ним говорила, что он находится в тяжелом физическом состоянии. Конечно, до суда его искусственно кормили, иначе он бы не пережил это время, но тем не менее, голодовка серьезно подорвала его здоровье, стала плохо функционировать правая рука и, кажется, стало болеть сердце.

Для него был выбран лагерь на севере Украины в Ровенской области, где он должен был работать в карьере. Валя была в ужасе. Но реально никто не мог улучшить его положение. В целом письма протеста в органы юстиции, обращение на Запад влияло на положение политических заключенных, администрация лагерей стремилась избегать конфликтов. Но это вообще. В каждом конкретном случае было нелегко добиться улучшения положения заключенного.

В лагере Барладяну вел себя активно и у него были постоянные конфликты с администрацией лагеря, причем эти конфликты иногда принимали форму личных конфликтов. Свою норму он выполнять не мог из-за плохого физического состояния. Но заключенные его поддерживали и помогали ему. Я был арестован по ст. 62 УК УССР (70 УК РСФСР) и в результате относился к особоопасным государственным преступникам. Поэтому я с обычными заключенными почти не сталкивался, только во время поездок, в вагоне и на пересылках, где меня, как правило, все же держали отдельно от остальных заключенных. Но я могу засвидетельствовать, что у заключенных было особое отношение к политическим и на их поддержку можно было рассчитывать. Причем эту поддержку заключенные оказывали добровольно.

Валя сама была под наблюдением. Однажды после посещения ее мы, я и моя жена, вышли из ее дома на улицу. Освещение было выключено. Мы дошли до угла. Дальше стояло государственное здание, которое ремонтировалось и было окружено деревянным забором. Вдруг появилась машина и осветила это здание. В самом темном углу мы увидели одинокого человека, который стоял лицом к дому Барладяну. Что мог делать в этой темноте одинокий человек в этот сырой, холодный, осенний вечер?

На работе у Вали начались неприятности. В компьютерной программе, которую она писала, вдруг была обнаружена очевидная простая ошибка. Что-то вроде того, что было неправильно записано количество станков, необходимое для выполнения задания. Ее стали обвинять в саботаже. Правда, это дело было впоследствии замято.

В этот период было создано много самиздатских документов, писем и заявлений. Они были надежно спрятаны. Конечно, по ним можно было бы в деталях восстановить историю этого времени. К сожалению, после возвращения из лагеря я не смог их найти. Возможно, они, забытые, лежат на каком-нибудь чердаке или где-нибудь в подвале и ждут, когда при каком-нибудь ремонте их найдут. Но, скорее всего, их просто уничтожили. Люди, которые меня непосредственно знали и могли ожидать обыска, предусмотрительно передавали материалы дальше, так что все связи через много лет мне было совершенно невозможно проследить. Некоторые люди к этому времени уже переехали или даже покинули Союз.

Однажды мой знакомый, уже во времена перестройки, сказал мне, что он обнаружил у знакомых портфель с машинописными текстами. Я предположил, что это, скорее всего, материалы архива библиотеки и попытался хотя бы посмотреть на них. Но это не получилось. Люди уже не боялись, но понимали, что эти материалы могут иметь ценность. Не обращаться же за помощью в КГБ…

4

Прошло около 2 лет. Осенью 1979 приехала Валя с очередного свидания с Барладяну и рассказала, что его отношения с администрацией обострились. Дело дошло до того, что ему стали так говорить:

- Скоро твое освобождение, из лагеря мы тебя выпустим, но до станции ты не дойдешь.

Барладяну воспринимал эту угрозу вполне серьезно, Валя была в растерянности и не знала, что делать. Тогда я предложил написать заявление Генеральному прокурору СССР Руденко.

Был такой закон: если ты знал о том, что готовится преступление и ничего не предпринял, чтобы его предотвратить, то ты тем самым так же совершил преступление. Заявление было написано от имени родственников. Оно было просто составлено. Если с Барладяну что-то случится после освобождения из лагеря, то Вы, товарищ Генеральный прокурор СССР, несете за это прямую ответственность, поскольку мы Вас о готовящемся преступлении предупредили.

Вскоре последовала реакция. Вале предложили приехать на свидание в лагерь. Ее пригласил также областной прокурор Ровенской области, очень вежливо с ней разговаривал и сказал, что с Барладяну ничего не произойдет, она должна успокоиться, все будет в порядке и, между прочим, поинтересовался, кто подал идею написать письмо Генеральному прокурору. На этот вопрос Валя не ответила.

Еще в университетские времена, во время инцидента со стенной газетой, мы обратились к одному старому адвокату, уже пенсионеру, чтобы он нас проконсультировал в этом деле. Потом по неосторожности мы это рассказали в кругу студентов. Информация попала к администрации и Сергиенко стали спрашивать о том, кто нас консультировал. Я опять обратился к тому же адвокату, и он посоветовал сказать, что мы обращались к студенту юрфака, но не к работающему адвокату. Действительно, после этого расспросы об адвокате прекратились. Я думаю, что и в случае Барладяну прокуратура хотела узнать, что за адвокат дал совет жене Барладяну обратиться к Генпрокурору.

На короткое время это дело успокоилось, но вскоре произошло событие, которое я воспринял очень трагично.

По окончанию срока Барладяну не освободили, поскольку против него было начато новое дело по той же ст. 187 статье УК УССР. В лагере Барладяну судили в августе 1980 во второй раз. На него дали показания его солагерники, особенно те, с которыми он был особенно близок. В лагере Барладяну организовал маленький семинар по украинской культуре. За это он получил еще три года. Теперь уже строгого режима. Поэтому его перевели в другой лагерь.

К сожалению, в те времена это было типично - не раскаявшимся диссидентам, осужденным по ст. 190-1, в лагере устраивали второй суд и человек получал второй срок не выходя из лагеря.

Когда он вышел на свободу в 1983 году, я уже сам находился в лагере, так что я встретился с ним снова уже в 1988 году.

Часть 12. Парадоксальный мир

1

1875 - 1979 годы были расцветом «Хроники текущих событий». В «Хронике» публиковалась обширные сообщения об арестах и судах, положении в политических лагерях и ссылках.

Из «Хроники» и из книги Людмилы Алексеевой можно узнать, что в Одессе были арестованы и другие люди, не только те, о которых я пишу. Но они не были с нами связаны. Мне о них почти нечего сказать, кроме того, что уже опубликовано.

К этому времени – 1978 год – Вячек уже освободился. Он решил издать Альманах и собирал для этого материалы. КГБ, очевидно, за ним постоянно наблюдало. Далее произошло следующее, как это коротко сообщает «Хроника»:

«Одесса. 25 мая сотрудники угрозыска провели обыск у Вячеслава ИГРУНОВА (Хр.44, 47). Искали украденную пишущую машинку, золото и наркотики. Нашли "доктора Живаго", статьи ПОМЕРАНЦА, перевод книги ТОЙНБИ "Перемены и привычки" и другой самиздат».

Меня и некоторых знакомых Вячека вызвали в КГБ. Это уже было третье и последнее мое посещение КГБ перед арестом. На «беседу» сошлось человек 5 сотрудников КГБ. Вначале они несли всякий бред. Видимо, пытались создать непринужденную атмосферу. Говорили о том, что в КГБ люди так же занимаются наукой и защищают диссертации. Потом стали задавать вопросы о Вячеке и альманахе, на которые я отказался отвечать. Интерес ко мне пропал, и большинство сотрудников ушло. Видимо, они вели разговоры в это время с другими знакомыми Вячека.

В кабинете остался только один сотрудник, тот самый, со шрамом. Он так же скучал, как и я, только время от времени он повторял:

Говорите, говорите.

На что я отвечал, что мне нечего сказать. Вскоре ему и это надоело. Мы сидели и молчали. Я, конечно, сильно волновался, потому что предположил, что в это время проводится обыск в моей квартире. И даже спросил об этом. Выяснилось, что никакого обыска у меня в квартире не проводится. А я-то подумал, что меня уже собираются арестовать. Но так просто аресты не происходили. Так посидели мы некоторое время. Затем вернулся один из сотрудников и меня отпустили, попросив никому о разговоре не рассказывать. Я согласился. Я согласился из тех соображений, что я должен играть роль человека, который не подозревает, о чем идет речь. Но это была ошибка. Такие соглашения нельзя заключать ни при каких обстоятельствах. Мы договорились встретиться через день.

Я, конечно, связался с Вячеком. Выяснилось, что у него был обыск, что история с Альманахом КГБ известна, кто-то, я не помню кто, рассказал об Альманахе.

В следующее мое посещение сотрудники КГБ спросили меня, не рассказывал ли я кому-либо о предыдущем разговоре. Я сказал, что рассказывал. Они деланно возмутились. Ведь я обещал и слово не сдержал, как не хорошо. Я сказал, что они так же обещали не рассказывать на работе, что я был в КГБ, и рассказали. Это было мое предположение, но, судя по реакции, я попал в точку. Разговор на этот раз был совсем короткий. Мне предложили прийти еще раз, через день.

Хорошо подумав, я решил больше не приходить. Маскировка под «нормального» советского человека ни к чему хорошему привести не могла. Видно было, что КГБ не хочет меня оставить в покое и лучше сразу сказать «нет». В пятницу я был на работе. Подошло время визита в КГБ. Через некоторое время меня позвали к телефону, который стоял в общей рабочей комнате, хотя первоначально звонок был к администрации. Разговор начался с того, что меня спросили, не позабыл ли я о встрече. Я сказал, что не позабыл.

- Тогда почему же Вы не пришли?

Я сказал, что я больше ходить в КГБ на беседы не собираюсь.

Как же так, в чем дело?

Я сказал, что я ничего не собираюсь объяснять, ходить я не обязан и у меня нет времени для таких бесед и положил трубку. У меня есть все основания считать, что телефон прослушивался администрацией.

Через несколько дне я стоял и курил в коридоре. Вдруг появился зав. отделением и подошел ко мне.

- О, как хорошо, что я вас случайно встретил! Вы поставили в Вашем плане работ на год меня как научного руководителя. Вы знаете, я не могу быть Вашим научным руководителем. Вы теоретик, а я кандидат технических наук. Вам нужно подыскать другого научного руководителя.

Я понял, что защитить диссертацию, которую я готовил, не удастся.

В остальном мое положение на работе почти не ухудшилось. Только в это время наше отделение акустики перешло от Института Математики АН УССР в Гидрофизический Институт.

В связи с этим сотрудникам стали давать допуск к секретным материалам. Я же никакого допуска не получил.

Это уже был не первый случай, когда КГБ связывалось с администрацией из-за меня. За год до этого я поехал в командировку в Москву и остановился у Сани Даниеля. После этого меня вызвал зав. отделением и сказал, что с ним говорили юристы, и он рекомендует мне впредь, когда я езжу по служебным делам в Москву, останавливаться в гостинице Академии Наук, а не на частных квартирах.

По поводу защиты диссертации я и раньше никаких иллюзий не имел. Существовал Указ Верховного Совета СССР лишать за непатриотическое поведение ученого звания. Так лишили звания Ларису Богораз. Не допустить к защите было гораздо проще, чем допустить подозрительного в политическом отношении человека, а затем снимать звание. Но я уже давно смирился со всеми возможными потерями. Я был уверен, что меня арестуют. Решившись на это, я не собирался бороться за степень. Степень степенью, а наука наукой. Библиотека отнимала много времени. Тем не менее, мне удалось получить и некоторые интересные результаты. Перед арестом мне удалось опубликовать 4 работы. Это происходило уже автоматически.

Но многое осталось и неопубликованным.

Кстати, в это время капитан Алексеев уже не работал в КГБ. Его место занял майор Кулябичев, который представлялся всегда как Лев Валерьевич.

2

К 1982 году диссент себя исчерпал. Тому было много причин. Отношение к самиздату постепенно менялось. Во-первых, количество самиздатовских книг все время росло. К самиздату стали привыкать все как к неотъемлемому элементу жизни. Библиотека Игрунова была библиотекой в первую очередь политического самиздата. Но читателей политических книг было немного. Охотно читались неизданные в Советском Союзе произведения. «Хронику текущих событий», например, читал очень узкий круг людей. Для большинства она была просто мало интересна. С другой стороны, иметь дело с «Хроникой» было опасно. Евгения Гинзбуг пишет в «Крутом маршруте», что после того как она вернулась из лагеря никто не интересовался тем, что и как происходило после ее ареста. Даже близкие люди не расспрашивали ее. У людей существует инстинктивное отталкивание от этой неприятной темы – арест, тюрьма, лагерь.

КГБ интересовалось всяким самиздатом. Но все-таки не за любой самиздат арестовывали. Кроме того, я думаю, что поколение, пришедшее после нас, рассматривало нашу историю не так трагично, как мы. Когда я говорю - поколение, то имею в виду не столько возраст, сколько привязанность к определенному политическому периоду. Мне было 10 лет в 1956 году. Те, кому было 10 лет в 1966 году, жили уже совсем в ином мире.

Революция имеет несколько причин. Одна из них заключается в том, что талантливые люди из-за своего социального происхождения не могут себя реализовывать, не могут учиться. Алексей Разладский из Самары (умер несколько лет назад), развивавший «пролетаризм», арестованный и попавший в тот же лагерь, что и я, считал, что одной из движущих сил революции является протест против унижения. Бедных людей в Союзе было много, но и была возможность учиться, независимо от социального положения родителей. Таким образом, талантливые молодые люди могли себя реализовать в рамках государства. В этом смысле Союз был демократическим государством.

Все мои знакомые были моего возраста или старше. Молодых людей, особенно тех, которые были связаны с Анной Голумбиевской, КГБ взяло под свою «опеку». В лагере также я встретил диссидентов, которые почти все были равны мне по возрасту или старше. Диссент требует определенной зрелости.

Книги люди читали по-прежнему охотно. Но мало было тех, кто становился диссидентом, то есть действовал активно. Наоборот, число их уменьшалось. Мы все становились взрослее. Мои друзья стали больше думать о своей карьере. Мотивы, которые двигали людьми в начале 70-х годов, то есть политические репрессии в прошлом, играли все меньшую роль. Если эти времена и были временами застоя, то они не были временами массовых репрессий. КГБ действовало довольно осторожно и старалось избегать арестов. КГБ предпочитало постепенно давить на человека. Когда это длится годы, то человек, как правило, просто устает от такой жизни и вся активность сводиться к личному противостоянию КГБ.

В те дни ко мне пришел мой старый знакомый и рассказал, что с ним разговаривали в КГБ, и он отдал добровольно имеющуюся у него литературу. Он вел свой собственный филиал и пополнял свой фонд с нашей помощью. Через года полтора, это я думаю, был 1980 год, он опять появился у меня. КГБ его не оставило в покое и он даже с сотрудниками КГБ создавал какие-то, непонятные для меня, проекты. Он мне сказал, вот видишь, хорошо, что я отдал книги, а то бы сидел все это время. А так не сижу, хорошо ведь? Он сделал свой выбор. Я его точку зрения не разделял. Но я продолжал с ним встречаться, когда он этого хотел. От него я узнавал некоторые интересные детали из жизни нормальных сотрудников КГБ.

Это был старый друг. Рассказывал ли он что-то обо мне? Я думаю, что, в конце концов - да. Но это для меня не играло роли. Это была его проблема, а не моя. Я с ним встретился еще два раза после возвращения из лагеря. Во время последней нашей встречи он был болен, собирался делать операцию. Я же сам был очень занят своими проблемами и даже не увидел его перед отъездом из Союза. Я познакомился с ним, когда мы были совсем молодыми людьми. А в это время нам было уже за 40.

Диссент не стал все-таки движением. Он не имел определенной политической цели. Для многих диссент был неприемлем, потому что ассоциировался с пропагандой Запада против Союза. Но стать известным диссидентом можно было только с помощью западных СМИ. Но что значит - стать известным? Это значит, наверное, высказывать свое мнение открыто, писать.

В то же время интерес к диссидентам на Западе спадал. Теория диссента не существовала, не было признанных теоретиков движения, которые могли бы диссидентов объединить. Основная идея – защита прав человека – была слишком абстрактна, для того, чтобы привлечь большое количество людей.

Между диссентом и политикой не было четкой границы. Но для каждого отдельного диссидента такая граница существовала. Большинство же диссидентов не имели склонности к политической деятельности, а те, кто имел склонность к политике, и вел себя более дипломатично.

Основная идея диссента была – «назад к частной собственности». Но стоит ли из-за того, чтобы другие разбогатели, идти в лагерь? С другой стороны, заметное место в диссенте занимал социализм. Перестройка не решила эти противоречия.

Мной, впрочем, руководили иные мотивы.

3

Однажды с Анной Голумбиевской произошло следующее. Она со своими знакомыми, с которыми она недавно подружилась и которые, по ее словам, вполне разделяли ее взгляды, пошла в ресторан праздновать чей- то день рождения. После этого они пошли гулять. Один из ее новых знакомых предложил еще выпить. Поскольку Анна вообще-то не пила, то она согласилась пить только шампанское. Группа зашла в один из дворов в центре города, бутылка была открыта и только шампанское было разлито, во двор заехала патрульная милицейская машина. Публично распивать алкоголь было запрещено. Анна объяснила, что они праздновали день рождения и решили выпить еще шампанское, на пьяниц и хулиганов они похожи не были и милиционеры их оставили в покое.

Анна обычно приходила ко мне и рассказывала о том, что с ней происходит. Это был 1979 год. Ситуация снова стала накаляться. Во-первых, 23 июля во второй раз арестовали Гончарова. Он жил тогда в Новоукраинке Кировоградской области, поселок, в котором жили его родители. Работал он в пожарной охране. Теперь его обвинили уже в распространении заведомо ложных сведений, порочащих советский государственный и общественный строй.

В связи с этим в Одессе были проведены в сентябре обыски у Валентины Барладяну, Леонида Тымчука, Анны Михайленко и Анны Голумбиевской. У Голумбиевской кроме книг забрали коллективные письма протеста.

В эти дни пришла ко мне раз совершено возбужденная Анна Голумбиевская и рассказала, что во время перемены в школе, после урока, она зашла в учительскую и там на нее набросилась корреспондент местной газеты, Остроущенко. Стала ее унижать, говорить, что она ведет себя аморально, как и ее друзья, диссиденты, в том числе Барладяну. Анна совершенно растерялась от неожиданности и ничего не смогла толком ответить. Совершенно случайно в этот же вечер ко мне заглянул Леонид Тымчук. Я ему рассказал о случившемся. Он очень обрадовался. О, говорит, хорошо, что я к тебе сегодня зашел. Он тогда жил уже на таировском массиве, а не на Молдованке и добираться до него было далеко, и мы встречались редко. Старый его дом просто снесли. Одесса в то время быстро перестраивалась.

Тымчук был уверен, что Остроущенко обязательно придет на буксир, на котором он работал. Через несколько дней он пришел ко мне очень довольный. Остроущенко действительно пришла на буксир и попыталась на него также агрессивно напасть как и на Анну Голумбиевскую. Но как только она начала говорить, Тымчук спросил ее, как мы и договорились:

- А у вас есть удостоверение, что Вы моральный человек?

Остроущенко растерялась от неожиданности. Леня продолжал:

- Вот Вы решаете, кто является моральным человеком, кто аморальным, а Вы можете доказать, что Вы сама – моральный человек? Остроущенко покраснела, моряки в кубрике начали смеяться. Остроущенко растерялась и убежала с буксира.

Тем не менее, статья о диссидентах появилась и, кажется, в газете «Знамя коммунизма»

4

Суд над Гончаровым состоялся 1 февраля 1980. Гончаров находился на психиатрической экспертизе в больнице г. Смела Черкасской области и был признан больным шизофренией.

Прокурор оспаривал решение экспертизы и утверждал, что Гончаров вменяем. Суд направил Гончарова на повторную экспертизу в институт им. Сербского, где Гончарова уже признали здоровым.

Мне до сих пор не понятно это, но многие из сотрудников юстиции вели себя добросовестно в некотором смысле. С одной стороны прокурор добился того, что Гончарова признали психически здоровым. С другой стороны, все же поддержал обвинение, которое было очень спорным даже по советским масштабам. Впрочем, это уже была область КГБ, где прокуратура была практически бессильна. Формально предварительное расследование вела прокуратура, но на основании материалов, которые она получила от КГБ, которое, собственно и решало, что является советским и что является антисоветским.

3 и 4 октября Кировоградский облсуд снова рассматривал дело Гончарова. Материалов против него практически не было, поскольку он вел себя осторожно. Но уже шла афганская война. Ситуация в стране начала обостряться Гончаров давал читать самиздат, но такой, который не являлся политическим. КГБ установило, что в Новоукраинке он давал читать «Доктор Живаго» Пастернака. Это нельзя было ему инкриминировать. Его судили на основании его высказываний, о которых рассказали свидетели. Один сказал, что Гончаров поднял тост «За национальную трагедию русского народа», другой сказал, что он осуждал вторжение советских войск в Чехословакию.

Тем не менее, его осудили и приговорили к 3 годам строгого режима. Он вышел на свободу после того, как я был арестован. Больше я его не встречал. Мне только рассказали, что после освобождения он женился и уехал в Америку.

5

Как я уже писал, с Анной Михайленко у меня были сложные отношения. Она претендовала на роль лидера. Правда, мы с ней почти не встречались. Так что никакого конфликта между нами не было. Но я беспокоился за нее и запретил Анне Голумбиевской давать ей «горячую» литературу. Тем не менее, однажды Голумбиевская попросила у меня Архипелаг ГУЛаг. Я никогда и не спрашивал ни у кого, зачем тот или иной человек берет книгу. Такие вопросы были невозможны. И вдруг приходит ко мне Голумбиевская и рассказывает мне следующую историю.

Архипелаг ГУЛаг в тот раз она взяла для Михайленко. Михайленко познакомилась возле памятника поэту Тарасу Шевченко в Одессе с одним человеком, который ее к себе очень расположил. У них были общие представления о проблемах Украины и книгу Михайленко взяла, собственно, для него. Она дала ему книгу, и они договорились о новой встрече. Он не пришел. Михайленко пошла к нему домой – он не открыл ей дверь. Вскоре в КГБ она поняла почему.

Мне было ясно, что арест Михайленко не за горами. Сначала я упрекнул Голумбиевскую, поскольку она не сдержала слово. Но потом, поразмыслив, пришел к выводу, что все произошло так, как и должно было произойти. Книгу, конечно, было жалко.

Летом и осенью 1979 Голумбиевская приходила ко мне довольно часто. Все время что-то происходило. Однажды она мне сказала, что из Москвы приезжал один человек, фамилию которого я не хочу называть и спросил ее, кто руководит библиотекой, и она назвала меня.

Я спросил ее:

- Анна, зачем ты это сделала?

Она ответила:

Но ведь человек из Москвы приехал. Действительно, «Москва, как много в этом звуке / Для сердца русского слилось».

Ситуация с Михайленко была все же иной, чем в случае со Светой Арцимович после ареста Вячека. Я хотел их обезопасить. Я не давал книги Свете после ареста Вячека, поскольку шло следствие и я не хотел, чтобы КГБ имело и против Светы материалы, которые позволили бы и против нее возбудить дело. Это дало бы КГБ возможность расширить круг свидетелей, что, как мне представлялось, могло быть губительным для библиотеки. В случае Михайленко речь шла лишь о ее собственной безопасности. Она была очень не осторожна. А что было толку от ее ареста? С одной стороны, это было ее личное дело, как себя вести, но есть и другая сторона ареста. После каждого ареста КГБ получало возможность на «законном» основании беседовать с людьми. И это не все равно, вопросы задают об уже арестованном человеке или о человеке, который еще не арестован. Ведь в первом случае человека могут уже вызвать как официального свидетеля и ответственность за отказ от разговора, т.е. от дачи показаний совсем другая. Я же стремился как можно больше расширить круг людей, в который КГБ не могло проникнуть. Дать себя арестовать не сложно. Сложнее ослаблять влияние КГБ. А я ставил себе такую цель.

6

Большинство моих знакомых, которые были связаны с библиотекой, не были затронуты активностью КГБ, поскольку одесское КГБ о них ничего не знало. КГБ блуждало в определенном смысле в сумерках.

Методика в таких случаях используется самая примитивная. Некто попадает в поле зрения КГБ, то есть кто-то на него доносит. Это может сделать, по долгу службы секретарь парторганизации. Заодно выясняется круг знакомых. Собирается бытовая информация. Здесь каждая деталь может оказаться важной. КГБ интересуется каждым человеком, для него нет неважных людей. Каждый может оказаться источником полезной информации. КГБ, конечно, работало и в университете, собирало там информацию о студентах.

Мне хорошо известно, что с одним студентом, который был хорошо знаком с Вячеком, беседовали еще в студенческие времена. КГБ искало людей с проблемами, людей, которые имели слабости, с другой стороны, заманивало обещаниями хороших возможностей. Все просто и все по-человечески. Знакомый по университету, о котором я говорю, поступил просто – он рассказал все нам.

Система была простая - выяснять, кто с кем знаком. Некоторые люди, ничего плохого не желая, кроме как быть правдоподобным, лояльным и никому не нанести вреда, просто называло знакомых того, кем интересовалось КГБ. Далее сотрудники КГБ искали контакт с названными. И так далее.

Я давно уже не отождествляю КГБ с абсолютным злом. КГБ имело многие функций и большинство из них исполняют тайные службы всех государств. Глупо было то, что КГБ еще охраняло партийную верхушку и, что вообще непредставимо, чистоту идеологии. Эти функции не должны были быть соединены в одной организации. Я понимаю, что были основания связать все эти функции в один узел. Но было еще больше оснований их все-таки разделить. Что касается деятельности КГБ против диссидентов, то она носила антигосудоарственный характер. Врагов Советского Союза КГБ должно было искать в другом месте.

Я сам, как диссидент, находился на границе, в полутени. Давным-давно я был известен сотрудникам КГБ, но они долгое время не придавали мне никакого значения. Я думаю, в первую очередь, оттого, что я не вел себя, как обычно вели себя диссиденты, то есть я не причислял себя к правозащитникам, не подписывал письма протеста и т.д. По своей природе я был индивидуалистом, человеком, который любит одиночество, тишину и покой. Но меня, тем не менее, всегда заносило в центр событий.

Хотел бы я на себя посмотреть в случае катастрофы или аварии. Тонет корабль, люди в панике. Что делаю я? Успокаиваю толпу, организую спасение женщин и детей или рвусь первым к шлюпкам? Я не попадал ни в какие катастрофы или аварии. Я знаю только свои слабости. Перед тем, как меня арестовали, я много лет тренировал себя. Я изучал йогу, осваивал дыхательные упражнения, чтобы научиться сохранять ровное дыхание и не поддаваться панике и многое другое. Постепенно я учил себя не отождествлять себя со своим телом. Я тренировал себя чувствовать себя независимым от слабостей, искать Я, как духовное явление. За два года до ареста, но уже зная, что арест почти неминуем, я бросил курить.

Что я не хотел делать это, избегать ареста. В 1986 году меня и еще несколько диссидентов из Мордовского ЖХ-385/3-5 повезли в Саранский следственный изолятор КГБ.

Это были обычные поездки. Возили по очереди регулярно всех, особенно тех, кто отсидел полсрока. Возили поговорить и там создавали благоприятные условия. Надзиратели заваривали чай, который можно было покупать без ограничения, жарили яичницу и можно было получить внеочередную посылку. Это был своего рода курорт. На обратном этапе наша группа из шести человек и охрана должны были дожидаться поезда в открытом месте и Генрих Алтунян, который сам в свое время был майором армии, а после отсидки и реабилитации депутатом украинского Парламента, сказал начальнику охраны:

- Да ты не волнуйся, если даже охраны не будет, мы не убежим. Даже если вы из лагеря уйдете, мы останемся. Смысл его высказывания был тот, что, находясь в лагере, мы делаем необходимое дело: мы сидим и это значит, что в СССР нарушаются права человека. Как раз это пытались диссиденты на свободе все время доказать. Так что сидеть в лагере была наша как бы обязанность. Я хотя и не рвался в правозащитники, но раз уж меня арестовали, старался делать все как положено.

Уважаемые читатели! Мы просим вас найти пару минут и оставить ваш отзыв о прочитанном материале или о веб-проекте в целом на специальной страничке в ЖЖ. Там же вы сможете поучаствовать в дискуссии с другими посетителями. Мы будем очень благодарны за вашу помощь в развитии портала!