Уважаемый Анатолий Александрович!

Пару дней назад на мой вопрос о статье Павловский ответил: не годится. Я был вполне готов к такому ответу, во-первых, потому, что мои тексты вообще мало для чего годятся, а во-вторых, потому, что именно этот текст не вызывал энтузиазма у меня самого: я его вымучивал, а не писал на одном дыхании, как это бывает почти со всеми остальными моими работами. Но вот что меня смутило: Вы, якобы, сказали, что "это умно, но не мудро". Хотя я так и не понял, относится ли это к мыслям или же к намерениям, я должен поблагодарить Вас, ибо от похвал не устаешь, а эту фразу /если нечто подобное действительно было сказано Вами/ я воспринимаю, как похвалу.

Бессмысленно ждать от обыкновенного человека мудрости: мудрость, если и является нам, то как неожиданность, откровение. Для того, чтобы быть всегда мудрым, следует как можно реже открывать рот. Я же не провинциальный Диоген: живу, суечусь, ставлю цели - обыкновенные, житейские - и пытаюсь их решать. Благо, если в такой обыденной жизни мне удается сохранить равновесие ума. Как правило, нам изменяет чувство меры, чувство реальности, не скажу - глубины подхода, но скажу - ответственности. Если нам дается действовать и говорить умно, это почти счастье, а мудрость же есть естественный сопутствующий, я бы даже сказал - побочный, продукт обыденной жизни и обыденных мыслей. Нельзя фонтанировать мудростью - накопление каждодневного опыта, если он постоянно оценивается внимательно и уравновешенно, медленно рождает мудрость. Мудрость - это как бы обертон умной жизни, ее не выразишь каждый раз, но и не каждый раз выраженную услышишь.

Павловский говорит: от тебя ждут нечто, вроде твоих писем, чего-нибудь эссеистичного или публицистичного. Что ж, мне кажется, я способен на публицистику, но для нее нужен повод, нужна эмоциональность - увы, со мной это случается нечасто, и чем дальше, тем реже: скепсис рождает апатию. Об этом недурно было бы написать, особенно в обойме перестройки, и я это, вероятно, сделаю, но нельзя не отдавать себе отчета в этой болезни и нельзя не знать своего места. Что же до эссе, то страсть как не терплю этого слова: надеюсь, Вы знаете, что "мое" "эссе" представляет собой винегрет из переписки с Павловским за год или даже больше. Из него еще можно надергать на парочку "произведений", но это работа не по моим силам. Конечно, мне хочется пописать немного на темы русской истории, китайской государственности, места человека в этом мире, но это требует размеренной жизни, чтения, поиска поводов, - пока же я ищу кусок хлеба моим детям /и отнюдь не размеренно/.

Извините, ради Бога, за такие подробности, писанные незнакомцем, но мне кажется, что я ввел Вас в заблуждение относительно моего участия в журнале, и мне хотелось бы оправдаться, что ли, объясниться: мне не в писателях место, мне надо приобрести ремесло в руки, а к журналистике я никогда не смогу относиться, как к ремеслу. Да и то, чем я занимаюсь, мало подходит для Вашего журнала: я пописываю о генетике, психологии, между прочим и об истории, внешней политике и многом другом - все более непубликабельные тексты. Эти слова лишь повторяют оценку Павловского моей статьи: она не для "Века ХХ-го".

Увы, я это чувствую сам. Когда я за нее взялся, начало было несколько иным, но я его отбросил /как мне сказали, убрал единственное живое место/ - смешал жанр, сменил ракурс. Тему я выбрал конъюнктурно - надо было что-то срочно нашлепать, страничек семь, болванку, с которой можно было бы идти к Вам /так меня натаскивали/, но, работая, я вышел на мою главную ноту: я очень обеспокоен судьбой того, что мы теперь называем перестройкой. И здесь уже дело не в том, что надо "Веку XX-му", а в том, как и что можно опубликовать.

Я обычно за событиями нашей жизни наблюдаю из своей Тмутаракани, куда долетают лишь невнятные обрывки речей и дел, где больше дел с иноязычным этносом, где общенациональные заботы выглядят странно и экзотично, и на манер Кассандры пророчествую в кухне перед забитыми провинциалами. Пророчества мои чаще печальные, но, к сожалению, чаще сбываются, чем нет. Быть может это связано с тем, что в провинцию не доходит блеск, сопутствующий всем начинаниям столицы, и ощущаешь только то, что реально происходит. Восторги проходят быстро, огорчения, не выдаваясь, спокойно становятся в длинный ряд и ткань жизни воспринимается ровно, без бархатистой глубины обманчивого ворса.

Вот и сейчас, в газетах еще не остыли вчерашние надежда, а у нас здесь все стало уныло и безнадежность проглядывает во все дыры расползающихся декораций. Слишком часто в истории России широкие кампании выдавались за революции. Слишком часто дозированные обсуждения выдавались за свободные дискуссии. Слишком часто политические кампании были полем переделов чинов и мест. Слишком происходящие события напоминают прошлое.

Не замечаете ли Вы, что где-то с июля перестройка сильно затормозилась? Не слышите ли Вы тут и там раздающиеся окрики? Не чувствуете ли Вы морозца, набирающего силу к зиме, в советско- американских отношениях? Конечно, так должно било случиться, и мы все об этом говаривали, однако все происходит очень уж быстро, очень уж в некрасивых формах. Разумеется, любой процесс знает спады и повороты, стремительные и неожиданные скачки и возвраты. Из-за очередного кризиса нельзя впадать в панику: остановка, регресс могут быть временными и не обязательно означают инволюцию. Однако ведь и обратного не гарантирует никто. По смелости и по спадам, по пикам и ложбинам, по мощности всплесков и глубине депрессии можно строить прогнозы - но сегодня эти прогнозы не носят ярко выраженной оптимистической окраски.

То, что нам предстоит сделать - и в самом деле революция. Любая революция тяготеет к разрушениям и бесконтрольности. Любой революции следует опасаться. В этом смысле я поддерживаю руководство в его стремлении сдержать темп событий, не идти у него на поводу. Но меня угнетают персоналии. Угнетает ограниченность там, где ее могло бы и не быть. Все это вызывает сомнение в способности руководства идти дальше. Остановиться же на полпути нельзя. В июле, когда я писал текст, я не чувствовал это так остро, хотя и приехал в Москву с ощущением застоя. А теперь я вдвойне чувствую необходимость успеть, пока все будущие действующие лица не заняли свои места, не определили иерархию, не успокоились, ввести безусловно независимые институты и не только в экономике.

Сегодня мы говорим о гласности, но мы должны сознавать, что это лицемерие или ложь, в лучшем случае - честное заблуждение. Пока гласность регламентируется, это только инструмент для достижения скрытых политических целей, а не свободный самоанализ. Сегодня гласность носит инструментальный характер, она удобна одним лидерам для укрепления своих позиций за счет других. Сегодня гласность - способ приспособиться к полуправде на завтра. У нас нет установлений, которые могли бы защитить гласность, и она покоится на доброй воле политической группы, сегодня преобладающей в руководстве. Я слишком скептик, чтобы требовать таких установлений, но я полагаю, что в наших условиях надо стремиться создать центры, где гласность была бы нерегламентируемой, пусть даже такие центры будут узкими и элитарными, но хоть кто-то в обществе должен знать всю правду о себе и своем прошлом, кто-то должен свободно оценивать перспективы и возможности, кто-то должен безнаказанно предлагать альтернативы, и пусть право выбора принадлежит другим, пусть решения принимают политики, но без аристократии свободы и политики слепы. Мы не можем отказаться от конструирования образов будущего, мы не можем согласиться на узурпацию этого права - при иномотношении вся перестройка не более, чем мыльный пузырь.

Мне говорят, что статье не хватает публицистической яркости. Верно. Но я не могу и не буду подливать красок. И это не вопрос мастерства или каприза. Это вопрос темы. Я призываю вторгнуться, да и сам краешком вторгаюсь в мертвую зону послеапрельских начинаний. Я позволяю себе оценивать действия высших руководителей государства - и что с того, что нами они иногда высказываются самокритично? - нам это не позволено. И если я еще буду писать страстно, то это будет не только непроходимо, но и преждевременно по моему собственному мнению. Я должен отстаивать свое право равного партнера государственных деятелей, но я не должен ни похлопывать по плечу, ни болезненно затрагивать те темы, которые трудны для нашей традиции. Вспомните как остро реагировал Горбачев на заявление /робкое и косвенное/ эстонского партийца о том, что они, мол, начали на местном уровне перестройку явочным порядком еще до апреля: сколько сарказма, сколько высокомерия! Какое уж тут равноправие!

Да, статья приобрела сухой, теоретичный характер. Возможно при некотором таланте ее можно было сделать занимательней и сочнее. Не вышло. Уже не выйдет - я не умею переделывать свои вещи. Но я не уверен, что это портит ее безнадежно. Если ее можно опубликовать, отредактировав, то она могла бы оттенить отдельные грани в совокупности публикаций - весь вопрос в том, стоит ли представлять ту совокупность, которой является мое видение. В любом случае я не буду перекраивать эту статью только потому, что она не для "Века ХХ-го" - я не журналист, для меня это не хлеб. Тем более, что если она имеет смысл, то публикацию задерживать не стоит - опоздает. Впрочем, уже три недели не брал ее в руки - может и сама запросится к переделке, да вряд ли - скорее допишу ее, но только вот не знаю, впишутся ли туда мои эколого-философические изыски. Но в любом случае хотелось бы видеть Ваши замечания - ведь замечания это главный толчок в работе, а побеседовать вряд ли мы сумеем: в Москву, вероятно, в ближайшее время я не приеду, слишком быстро она меня разочаровала, вот и учусь в Одессе столярному искусству.

Еще раз прошу простить меня за невольный... не знаю, как это сказать: "обман" как-то не выговаривается. До свидания.

17.9.87.

Признательный Вам В.