Вячеслав ИГРУНОВ, Что мы потеряли и чего мы ищем?. "Век ХХ и мир", №8, 1988 год.

НЕОБХОДИМ «АВТОСТОП»

Приступив к перестройке, потому что всем очевидна невозможность существовать по-старому, мы поначалу не задали себе самых главных — мировоззренческих вопросов. Поразительно, до чего эмпиричны наши высказывания об экономических, правовых или нравственных проблемах, до какой степени обособленно мы пытаемся их решать. Совершенно очевидно, что нас беспокоит не только экономическое состояние общества. Но не лежат ли в основе всех тех разнообразных деформаций, которые нас угнетают, одни и те же пороки нашего мироощущения?

Революции, сотрясая общественный организм, ведут к обновлению через каскад катаклизмов, не только открывая новые пути, но и беспощадно разрушая. Погибает и то, что безнадежно устарело, и то, что нелепо попало под колесо истории или оказалось отрезанным от магистрали развития. Чаще всего в руинах оказываются наиболее тонкие творения социального гения, ибо, наиболее совершенные, они тысячью нитей связаны со старым режимом, для своего существования нуждаясь в стабильности и взаимной адаптации социальных структур. Когда социум расползается, такие структуры лишаются опор и рушатся, погребая под обломками бесчисленные жертвы.

Итогом революций являются установления простые, лишенные тонкости, но зато способные функционировать без взаимного согласия. Проходят годы и, уворачиваясь от лязгающих шестеренок, социальные архитекторы воздвигают ажурные конструкции, которые скругляют углы и зубья, гасят скрежет ведущего механизма. Но чем радикальнее совершенный переворот, чем привычней люди взирают на жертвы, тем медленней совершенствуется социальная структура и тем длительней страдания «нового мира».

Индивидуализм, пожалуй, одна из самых ощутимых утрат последних десятилетий. Без развития индивидуализма нам невозможно будет восстанавливать ценности, исчезнувшие из массового сознания (либо никогда там не присутствовавшие), но необходимые для цивилизованного общества.

Однако, задавая себе вопрос, почему же развитие индивидуализма в России было прервано — кстати, правление Николая I можно считать некой репетицией этого процесса,— следует его сопоставить с нашим нетерпением, с нашим стремлением чуть ли не любой ценой ускорить исторический процесс. А ведь наше историческое прошлое как раз и предостерегает нас от такой поспешности.

Да, европеизм желателен для нас. Европеизм — это индивидуалистическая культура, и без развития индивидуализма он невозможен. Но в Европе индивидуализм развивался в течение многих столетий внутри формировавшегося гражданского общества и рождавшегося национального сознания. Европеизм индивидуализмом не исчерпывается, индивидуализм легко процветает на почве большинства культур. Индивидуализм сам по себе опасен, и практически все культуры нашли способы ограничения индивидуализма. Европеизм отличается от других культур именно тем, что ограничил индивидуализм не подавлением его, не подчинением, а напротив, развил его в рамках ужившихся с ним явлений и институтов.

В Россию же достижения европейской цивилизации заносились вместе с индивидуализмом, вырванным из его органической среды. Гражданского общества в России не только не было, но и всякие его ростки время от времени беспощадно вытаптывались. Поэтому индивидуализм развивался у нас, скорее, не в европейских формах, а в формах русского удельного сознания. Например, у Пушкина.

Пока существовал культурный слой, которому было доступно полноценное образование, которому была доступна европейская жизнь в ее целостности, проникновение и развитие европеизма все же было неизбежно. Но как только тот слой был уничтожен, индивидуализм у нас стал возможен только как всепроникающий эгоизм. Его антисоциальность и разлагающая сила в неевропейских формах грандиозны и устрашающи. Деревня эпохи революции или коллективизации явили нам жуткий пример этого.

И здесь перед нами два аспекта этой проблемы. Если европеизм в Европе развивался медленно, в большей или меньшей степени пронизывая все слои общества и все стороны жизни, то стремительное развитие европеизма в России могло захватить лишь очень тонкий слой — сначала дворянство, причем, далеко не все, а затем верхушку средних классов, создав разночинцев. Возникло расщепление культуры, при котором собственная элита была более чужда народу, чем скажем, французские дворяне в средних веках — завоеванному ими английскому королевству. Причем европеизм нес угрозу не только традиционному быту, но и традиционному государству, поскольку не мог не культивировать самодеятельность и гражданское самосознание. В лице русской интеллигенции европеизм оказался одновременно чуждым народной массе и враждебным государственной иерархии.

Как известно, это противостояние привело к революции. Но кто бы ни готовил революцию и что бы ни говорили ее деятели, реальный процесс может быть описан как реакция традиционного народного сознания на чуждое европейское влияние. Чем это закончилось, чего это нам стоило — нет нужды напоминать.

Революция сегодня — не лозунг, брошенный с высокой трибуны,— это констатация реальности. Многие произносят это слово с гордостью, иные с восторгом борца, но я вслушиваюсь в него с трепетом. И хотя нам пока не грозит социальный обвал, уже угадываются зоны тектонических разломов.

Например, все мы заинтересованы в эффективной экономике. Это императив времени. Но тот путь, по которому сегодня идет совершенствование нашей экономической системы, означает прежде всего интенсификацию человеческой вовлеченности. Ощущается тяга — и я думаю, вполне понятная тяга — к повторению опыта стран, обогнавших нас по уровню потребления и экономической эффективности. Но можем ли мы без глубокого переосмысления перенимать даже положительный их опыт? Не следует ли, пока не поздно, подумать о возможностях и предпосылках гуманизации экономической жизни?

Вот вопрос, который сейчас задают староверы в попытке противостоять неизбежным переменам. Но этот же вопрос должен задавать себе каждый, кто обеспокоен духовной эрозией мира. Может показаться парадоксальным, но, провозглашая примат общества над личностью, общественного над индивидуальным, мы привели страну к такому состоянию, когда наиболее разъеденным в общественном сознании оказалось чувство социального, и даже национального единства! Разорванные общественные связи, распад гражданских чувств, атомизация общества, в котором не только «моя хата с краю», но и «своя рубашка ближе к телу»... Разрушительному действию индивидуализма легче всего сказаться в экономике и в области социальных отношений. И стремительное развитие индивидуализма может обернуться катастрофой, пострашней катастрофы 20—30-х годов. Ведь тогда еще были живы многие табу традиционного религиозного сознания. Сегодня все табу сняты. Нравственные ценности девальвированы и падение будет происходить без тормозов.

Поэтому, призывая к развитию европеизма, следует делать упор на развитие гражданского самосознания, гражданского общества, которые сами с неизбежностью приведут к нашему врастанию в лоно европейской цивилизации.