У Вячека
Ох, тоска, ох горе горькое! Опять необходимо
вернуться туда, где плохо было. Плохо и тошно. В
молодость мою. Да и не только мою: Впрочем, мне-то
было еще не так плохо. Не знал, не ведал, что во
всамделишном лагере живу. Догадывался: Иногда совсем
тошно становилось, иногда отпускало. Премию дали,
грамоту: Радость! Опять же семья, дочка. Как все.
А ведь была же, была, хоть чуть-чуть, но другая
жизнь, когда газеты читал полностью, а не только
новости спорта. И радио слушал. И не голоса какие-то
там, иностранные, а наши, наши передачи. А книжки:
Вернее, журналы. "Новый мир" с Иваном Денисовичем,
"Октябрь" с Дьяковым. Иди знай, что мемуары стукача
взахлеб читаю. Впрочем, все равно читал бы, да и
другим давал, ибо догадывался, чувствовал, что знание
не только печаль умножает, но и свободней делает.
Собственно, и та, маленькая свобода, короткая,
временная, в великой печали нам досталась. Печаль -
это не страшно. Потом тоска наступила.
А дышать хочется! Читать, слушать, говорить.
Нельзя!
Самый расцвет литературы, искусства начинается тогда,
когда только они ответить на вопросы могут. Когда от
газет, телевизора, радио уже не мутит, нет, тошнит! А
знать хочется, а хоть во что-то верить хочется:
Многие тогда к Богу обратились. Счастливцы! Я-то
много позже к Нему прислонился, прильнул. А тогда:
Помню, помню наши с Борей Херсонским походы на
Староконку каждые субботы-воскресенья. Там развалы
книжные были! Такое, порой, попадалось, что вся
компания завидовала. Я, например, книжку Пильняка
купил 1935 года издания, "Избранные рассказы". За
трешку. А там!...
В общем, кто чем, а чтением хорошим разживались.
Помню у Вячека за поганца-Вознесенского томик
Хлебникова выменял. С доплатой, правда.
У Вячека: А ведь о нем-то и сказ. Долги отдавать
надобно. А я задолжал. Многому он меня тогда научил.
Почитай, ликбез с начальной школой у него прошел.
Потом уже сам учился. "Первый учитель":
Сентиментальщина какая-то. Но, что было, то:
Не помню, кто первый с ним познакомился. Кажется,
Боря Херсонский. Но приметил Вячека я сразу. У него
среди книжного расклада самиздат лежал. Из фотокопий
сделанный. Юнг, кажется. И еще книжки были лакомые. И
он нас, вроде, заприметил. Стоит такой себе
светловолосый и худенький, поздороваешься, улыбнется.
Улыбка, помню, красивая была. Сейчас такой нет.
Потерял видать.
Стали встречаться. Не только на Староконке. Да ее
вскорости и прикрыли. А встречались мы в
фотолаборатории Театрального училища у Шурика
Чернова. Там обучение мое, да и не только мое
началось. Даже помню с чего. Восхитился я лозунгом
Французской революции: - Свобода, Равенство,
Братство. Это еще пол беды, но восхитился я ее
лидерами. И тут уж получил. По первое число! Главное,
что поверил сразу! Собственно, проверить и негде
было. Книжки Гладилина, где хоть между строк, хоть
намеком показаны палачи-якобинцы, тогда не имелось.
Поверил и страшно стало. Но и любопытно. Спрашивать
начал. Тут Вячек книжки стал давать. "Раковый
корпус", "В круге первом" тот, самый ранний вариант,
"Доктор Живаго": И что главное, разрешал держать
книгу долго, разрешал другим, кому доверяю, давать.
Я и сам, к тому времени, кое-что для него делать
стал. Да нет, не для него! Прежде всего - для себя!
Сидел часами фотокопии клепал, на машинке допотопной
барабанил. Семь копий в закладке на папиросной
бумаге. Потом книги стал привозить. Из Молдавии. Я
туда часто в командировки ездил. Они на посылки детям
заключенных шли.
К тому времени больше на Дубовой собираться стали.
Там Вячек с женой и дочкой Юлей поселился. Там вообще
много людей было. Всех и не помню. Петя Бутов с Таей,
Олег, Глеб: Спорили они много: Кажется, еще Даниэль-
младший приезжал.
Но меня больше книги интересовали. Я тогда понимать
перестал, чего же они хотят. Новой революции? Но
любую революцию я уже ненавидел стойко и яростно.
Знал, к чему она ведет. Или догадывался. И не ошибся
ведь. Революция, хоть и "бархатная", много бед в
нашей стране натворила. Впрочем, и страны теперь нет:
Так, осколки зеркала кривого. А осколки зеркала к
беде!
Отходить я от этой компании стал. И отошел бы, да
Вячека арестовали. Не до разговоров стало. Каждый,
как мог, помогал. Кто ему, кто семье: А на Дубовой
тогда Чернов поселился. Или чуть позже? Деньги
собранные я ему отвозил. Хоть чем-то:
Через какое-то время, долгое, как по мне, Вячека
выпустили. Его в психушку определили. Что он вынес,
не говорил. Да и мало мы тогда общались.
Вот, вспомнил! Летом 1976 года, ночью сидел я у
вагончика, где обиталась тогда наша бригада, в
Грузии, возле речки Храми и занимался привычным и
необходимым уже делом - слушал "Голос Америки". Там
не глушили! Помню, помню отчетливые и радостные для
меня слова диктора: - : под давлением международной
общественности смягчен приговор известному
правозащитнику Вячеславу Игрунову:
Как я был счастлив! Захотелось разбудить ребят и
поделиться, но я этого не сделал, а ушел к самой реке
и курил, и улыбался, и мечтал до рассвета.
После освобождения, как я уже говорил, мы встречались
мало. Иногда он звонил, и тогда уже я давал ему
какие-то книги. Последней была подборка рассказов и
повестей Булгакова, которую я долго и старательно
выуживал из самиздата, копировал и вклеивал в альбом.
Домой ко мне Вячек не заходил, но Дубовую ездить не
велел. Встречались на несколько минут в городе.
Тогда, помню, произошло это на Ленина и Жуковской.
Вся наша компания шла с футбола и я поспешно сунул
ему книгу. Попрощались: Думал на неделю-другую,
оказалось на годы.
Многое еще вспоминается. Но я не пишу портрет, ныне
вполне преуспевающего, депутата Госдумы. Я больше о
времени. О своем времени, которое он, хоть ненадолго
осветил для меня. А потом мы пошли своими путями. Чей
путь лучше? Трудно сказать. Я ведь другими не ходил.
|
