Петр Бутов

Перейти в раздел "Диссидентство" >>>

Воспоминания об одесских диссидентах

<<< Части 1 и 2

Часть 3.

Игрунов арестован

1.

Вячека арестовали 1 марта 1975 года.

К январю 1975 возня КГБ вокруг Игрунова вроде бы прекратилась. Но его деятельной натуре этого было мало. Его жизнь как бы остановилась. Книгами он больше не занимался и не мог заниматься. Практическая деятельность, к которой он привык, исчезла. Он продолжал, правда, составлять индекс имен к Хронике. Он привык двигаться, общаться, говорить, спорить, слушать, искать истину.

Наш мир трудно объяснить. Мы считали, что наш образ жизни естественен. Мы жили, и это само по себе было достаточным основанием так же и нашего образа жизни. Как бы оправдывая принцип: все действительное разумно. Но этот принцип в действительности заменяется следующим: все, подобное мне (или «Мне») - разумно.

Вячек не мог больше делать то, что он привык и не мог найти новый образ жизни. Его постоянно тянуло к библиотеке, к книгам. Зимой он стал меня просить поехать к Резаку и дать ему новое задание. Я был категорически против этого. Я считал, что Резака нужно на время оставить в покое. Он был очень ценным человеком в системе самиздата. Я считал, что сначала должна закончиться история с Вячеком. Вячека посадят, но Резак останется в стороне от этого процесса. Тогда можно будет снова возобновить с ним контакты, воспользовавшись тем, например, что он приедет в отпуск в Одессу. В общем, я не поехал.

В середине февраля вдруг приходит к нам Света, жена Вячека, и расказывает следующую историю. Вячек поехал в Крым к Резаку, а на обратном пути в Симферополе его задержала милиция и его обыскали. (Я так запомнил. Вячек же сначала поехал в Москву, а затем в Крым)

Искали, как всегда в таких случаях, ворованное или наркотики, золото или валюту. Находили же самиздат. В общем-то это было очевидное злоупотребление властью, и я полагаю, что и милиции это не нравилось. Нас это просто возмущало.

В общем, я поехал к Вячеку. В доме мы не стали разговаривать, вышли на улицу и пошли не торопясь в направлении Юго-западного массива. Была пасмурная погода. Транспорта было мало на дороге. Трудно было не заметить на пустынной улице «волгу», которая стояла недалеко от угла и медленно тронулась за нами. Мы перешли на левую сторону улицы и увидели, как не доезжая до нас метров 15-20 машина остановилась и из нее вышло 4 довольно рослых человека, три помоложе и один под 50, которые пошли вслед за нами. В общем-то мы на них не обращали внимание. Только их трудно было не заметить. Я думаю, они даже и не знали, за кем они наблюдают. Наверное, им сказали, что это очень опасный агент чего-то. К сожалению, КГБ часто преувеличивало опасность диссидентов для той власти, которой они служили. Совершенно неоправаданно было утверждать, что диссиденты угрожают государству. Уже то, что в V отделении КГБ было совсем немного людей (в Одессе 3-4), говорит об этом, и они занимались не только диссидентами. Я как- то сказал одному из следователей, что они должны еще благодарны быть диссидентам, потому что они за наш счет кормятся. Тот обиделся и сказал, что диссидентские дела составляют малую часть их работы. В основном, они занимаются крупными экономическими преступлениями. Для меня это было неожиданностью.

Короткой прогулки было достаточно, чтобы Вячек мне рассказал о библиотеке все необходимое.

Было ясно, что арест не за горами. Мы подошли к остановке 10 трамвая и еще договорились с ним о встрече в пятницу на этой же неделе.

2.

Я сел в трамвай и уехал. Мне хотелось, конечно, проверить, едет ли кто-то из той группы, которая ходила за нами, теперь со мной. Но я сказал себе, что это все равно. С этим нужно учиться жить и не обращать на это внимание.

Как я помню, 1 марта была пятница. Погода была холодная, морозная. В тот вечер с нами дома произошло несколько неприятностей, из-за которых сильно задержался выход из дома. Когда мы уже вышли, было поздно. И мы повернули домой. Решили поехать на следующий день.

Поехали мы утром. Приехали, а дома только Света с ребенком. Сотрудники КГБ пришли накануне вечером, провели тщательный обыск и увезли Вячека в КГБ. Обыск шел довольно долго и за это время к Вячеку на огонек заглянуло несколько человек. У каждого из них был проведен на дому обыск. Приехали бы мы, у нас тоже произвели бы обыск. Это было бы катастрофой, поскольку я тогда много литературы еще держал дома.

Нам ничего не оставалось другого, как помочь прибраться.

Света еще рассказала, что Вячек работал с Хроникой, составлял индекс имен. Листы Хроники, картотека имен были разложены на столе. Когда постучали, он ничего и не убрал, пошел открывать, поскольку ждал гостей. А пришли сотрудники КГБ. Были очень довольны, что нашли наконец хотя бы один номер Хроники у него.

С тех пор я стал очень внимательно относиться к помехам. Если я видел, что что-то сильно не идет, я выжидал и смотрел, что произойдет дальше.

Так началась нормальная ненормальная жизнь. Свету стали вызывать в КГБ на допросы, как и многих знакомых Вячека. Раза два я провожал ее до КГБ. Просто чтобы поддержать. В то же время мне тогда не очень нравилось приходить к ней домой, хотя я и не мог не приходить. С момента ареста Вячека к ней стали приходить буквально толпы. И сначала она чувствовала себя даже неплохо, окруженная вниманием. Хотя как можно себя хорошо по-настоящему чувствовать в таких условиях? Люди же к ней приходили самые разные и некоторые вели себя довольно нахально, так что Света хотела бы кой-кого и выставить, но не решалась. Дело еще осложнилось тем, что некоторые посетители, люди вроде бы неплохие, стали требовать у нее книги. А книги были у меня. Она стала требовать, чтобы я ей необходимые книги давал. Раз или два она даже приезжала ко мне домой.

Я пытался ей объяснить, что в этих условиях, когда следствие в полном разгаре, ей нечего играть в диссидентку. Самое разумное, что она может сделать, это заниматься домом. Что если она не будет себя осторожно вести, то может ухудшить положение Вячека.

А она говорила в ответ, что все знают, что книги у нее есть и это просто хамство с моей стороны, что я не даю ей книги. Наши отношения стали натянутыми.

Так прошло месяца два. Вдруг как-то приходит Света и говорит:

- А ты был прав!

Накануне ее вызвали в КГБ. Она как всегда, говорила, что ничего не знает. Ей еще как-то один из следователей сказал:

- Ну что Вы молчите, как партизан на допросе? – я нашел это довольно циничным высказыванием.

Ну вот, а в этот раз следователь Граждан сказал:

- Ну раз вы нам ничего не хотите говорить, мы сейчас поедем к Вам домой и произведем обыск.

Тут уж стало не до шуток. Книг у Светы, правда, не было, но кто-то принес ей магнитофонную пленку с записью «антисоветских» песен. Я об этих песнях ни до, ни после не слышал. Словом, довольно сомнительная история. Поехали. Вместе поехал и капитан Алексеев. Пока остальные занимались обыском, Алексеев стал внезапно прослушивать магнитофонные пленки. Но Свете как-то удалось злополучную кассету не дать ему в руки. Она все ему подсовывала неправильные правильные кассеты с обычными песнями, а злополучную кассету ей во время удалось переложить в уже прослушанные.

Так что сотрудники КГБ ушли ни с чем. А Света осталась дома в полном шоке. Ведь вполне и против нее могли бы открыть дело. Так что после этого случая она стала мне вполне доверять. Меня она вообще почти не знала. Я общался с Вячеком. И в дальнейшем у меня с ней сложились вполне хорошие отношения и такими и остались.

С тех пор и количество посетителей в ее доме резко убавилось. Один старый друг Вячека просто поразгонял всех. Ну конечно всех, кроме старых друзей.

После этого случая дело как бы улеглось. Света носила передачи в КГБ, раз в месяц. Ей многие приносили кто продукты, кто вещи, кто деньги. Но никого больше не вызывали в КГБ. Это потом мы узнали, что Вячека отправили на психиатрическую экспертизу. Сначала в 14 Отделение судебной медицины в местной психиатрической больнице. Я там тоже провел два месяца, но гораздо позже. В мое время и врачи были те же самые. Надо сказать, что в 1974 году Союз был сильно поставлен под давление из-за признания некоторых диссидентов психически больными. Так что дело Вячека благодаря этой особенности стал особенно знаменитым. Но это произошло несколько позже. Надо сказать, что местные психиатры однозначный диагноз не вынесли, и КГБ направило его в печально знаменитый институт судебной медицины им. Сербского в Москве.

Я сам был два месяца в 14 отделении в Одессе. Там были кроме меня все уголовники. Действительно, в основном очевидно больные люди. Я тогда спросил врачей, в чем заключается их проблема в моем случае, почему они меня так долго держат у себя. Обычно экспертиза длится 1 месяц. Зав. Отделением сказала мне:

- Мы боимся ошибиться.

Это было для меня неожиданностью.

- А разве Вам не все равно?

- Конечно, нет! Ведь если Вы здоровы, а мы ошибемся и признаем вас больным, вы будете страдать.

Для меня это проявление человечности оказалось неожиданным. Все-таки система была не так уж примитивна. Но это произошло гораздо позже.

3.

Летом 1975 этого года моя жена стала получать повестки из КГБ. Их скопилось три. В двух последних было жирным подчеркнуто, что в случае неявки свидетель будет приведен принудительно.

Короче говоря, на обратной стороне каждой Повестки было напечатано:

ПОСЛЕДСТВИЯ НЕЯВКИ

При неявке свидетеля по вызову без уважижительной
причины, свидетель на основании ч. 2 ст. 70 УПК УССР
может быть подвергнут приводу.
При злостном уклонении от явки свидетель
привлекается к уголовной ответственности по
ст. 179 УК УССР

Таю пригласили сначала на 8 мая 1975 года. Пригласил ст. лейтенант Шалагин. В следующий раз она получила приглашение на 8 августа и в третий раз на 12 августа. Внизу на повестках мелким шрифтом было напечатано: Одесса тип. Увд. Зак. 428 – 10 т. 5.6.74. Видимо 10 т.

Означает тираж 10 тысяч. То есть КГБ пользовалось теми же бланками для приглашения свидетелей, что и прокуратура.

Мы как-то беззаботно относились к этим приглашениям. Тая была старая знакомая Вячека, и ее конечно должны были вызвать. Как я теперь думаю, кэгэбисты (сотрудники КГБ не любили это слово) в августе торопились, поскольку собирались отправить Вячека в Москву на экспертизу. В общем-то поведение Таи было довольно нахальным. Но Тая была беременна, и мы были уверены, что КГБ будет вести себя благоразумно. Короче говоря, Граждан как-то пришел к нам домой утром. Тая согласилась с ним поговорить и впустила.

Что нельзя было отрицать, она и не отрицала. Например, что знает Игрунова. Находит умным и интересным человеком. О так называемой антисоветской деятельности ничего не знает. Ничего сказать не может. Граждан пытался еще оказать давление и сослался на высказывание ее мамы, которая, кстати, пришла в этот момент с рынка и Тая выглянула в коридор и спросила, мама, ты что, в самом деле такое говорила? – а мама тут же ответила: Да нет, ничего такого я не говорила. Товарищ ошибается. На этом история и закончилась.

Я держу эти три повестки в руках. Одна без печати, на одной круглая печать, на третей ромб.

Управление КГБ – Одесской области а в центре: № 24. Что означает этот номер, я так и не узнал. Такие пожелтевшие и невинные на вид бумажки, от которых некоторых в пот бросало. Но я хочу сказать, что это, конечно, всегда производило впечатление - появление в КГБ. Чем это посещение закончиться, никогда нельзя было предугадать. Я так же раз получил повестку, но от капитана Алексеева, поскольку не был официальным свидетелем.

Я общался с Вячеком, ходил к Свете. Возникает вопрос – а почему ходил? Но связь как бы естественная: Тая старая знакомая Вячека, я тоже с ним познакомился, а Света – жена Вячека. Но я еще стал объяснять Алексееву, что мой приход добровольный, а вызывать они меня не имели права, поскольку я не являюсь официальным свидетелем. Что если они меня хотят допросить, должны получить разрешение от прокуратуры. Это почему-то сильно разозлило Алексеева, и он стал меня довольно агрессивно спрашивать, а почему это я законами интересуюсь? На что я ответил, что это же хорошо, когда граждане законы своей страны знают, или? Сейчас школьников в школе законам учат, а если это кому не нравиться, должен в министерство просвещения обращаться. В общем, разговор был совсем безобидный. Только одна деталь меня удивила. Вдруг под конец Алексеев показал на своего помощника, фамилию которого я так точно и не запомнил, хотя встретился с ним еще несколько раз в последствии, но запомнил только, что фамилия эта была украинская, и сказал, что вот человек с бандеровцами сражался, ранения имеет, шрам на лице, а вот другие бандеровцев поддерживают. Какое отношение это ко мне имеет, я так и не понял тогда. Это мне стало ясно позднее. Я все время думал о Вячеке, а Алексеев имел в виду Строкатую и Тымчука. В общем, под конец, мне предложили помогать органом бороться с врагами. На что я сказал, что среди моих знакомых враги мне неизвестны. И конечно, я не обещаю этот разговор оставить в тайне, потому что мне нечего скрывать от КГБ, но мне нечего скрывать и от моих знакомых. Я, конечно, врал. Потому что мне уже было что скрывать от КГБ, но я считаю, это была допустимая ложь.

4.

Было очевидно, что Алексеев на меня очень обижен, поскольку наш разговор закончился безрезультатно. Я был довольно уязвим, работал в Академии наук, собирался написать диссертацию, и он даже сказал, что в 37-м он бы со мной иначе поговорил, никаких репрессий против меня не последовало. По-видимому, он считал меня очень неинтересным человеком.

Впрочем, у КГБ летом 1975 было много работы. Сотрудники КГБ искали библиотеку. В это время они поговорили с большим количеством людей. Особенно мне запомнился случай с Тихомировым. Об этом случае упомянула и Хроника. Тихомирова пригласили не в КГБ, а в гостиницу, кажется, «Красная» и говорили с ним в номере, как бы неофициально. Он, скорее всего, был хороший знакомый Леонида Тымчука, с которым этим летом произошла удивительная история, о которой я расскажу позже. Я не думаю, что Вячек его, Тихомирова, хорошо знал.

Тихомирова пригласили и попросили его, как советского человека, помочь. Ему сказали, что он-то знает обстановку в городе. В Одессе работает группа антисоветчиков и сионистов, которые наносят большой ущерб Родине. Под антисоветчиками подразумевался Вячек и его друзья. Под сионистами, видимо, Шифрин и его окружение. Шифрин был очень активен и за городом на Каролино-Бугаз, прекрасная песчаная коса, на которой одесситы любили отдыхать, вел семинар по ивриту. Тогда многие евреи в Одессе собирались уезжать, если не в Америку, то в Израиль. Шифрин сам отсидел за шпионаж 10 лет (пытался связаться с каким-то посольством), а вернувшись в Одессу превратился в сиониста. Видимо, Тихомиров имел много знакомых среди евреев, что было очень не удивительно в Одессе и особенно в среде «деловых людей». Он отказался доносить на диссидентов, но согласился доносить на «сионистов». Тихомиров был гораздо старше нас. Он был дитя совсем другой эпохи. Он все это воспринял очень серьезно. В конце беседы был заказан в ресторане обед, и они еще и выпили. Этот разговор стал хорошо известен, поскольку Тихомиров его рассказал Тымчуку, хотя и пообещал никому ничего не рассказывать. До этого момента этот случай был описан в Хронике. А потом произошло следующее. Тихомиров очень переживал и, конечно, боялся мести КГБ. У него начались осложнения с сердцем, и он вскоре умер. Он был жертвой этой системы. Если бы его не стали вербовать, он бы прожил спокойно свою обычную жизнь. Но это мгновенье сделало его героем. Это было освобождение. Он боялся. Боялись многие и поступали по-разному. Но он преодолел свой страх. Его поколению было свойственно приписывать КГБ сверхъестественную силу. Мы же знали: и КГБ не всесильно.

5.

История Тымчука началась так же этим летом. Курса был не просто моим соучеником по университету. Мы были друзьями и прежде много времени проводили вместе. Осенью 1974 года он нашел работу в Твери и переехал туда. Теперь же, летом 1975, он приехал в отпуск и на несколько дней остановился у Светы. Его родители жили под Одессой. Я как раз приехал к Свете, чтобы повидаться с Курсой. Мы сидели на веранде, пили чай, курили, говорили о том, о сем. Его до этого вызывали свидетелем по делу Вячека. Вдруг приходит Тымчук и рассказывает. Он заметил, что на стене дома появились провода, которые вели к его квартире. Эта стена была глухая - с другой стороны находилась территория какого-то завода и нормальным путем никто к этой стороне дома не подходил. Но Тымчук был человек очень внимательный. В это утро он залез на крышу дома и с крыши заметил эти провода. Тогда он забрался на территорию завода и осмотрел стену. Провода вели к нише в стене, которая как раз находилась против одной из его комнат. Он решил, что в нише находится подслушивающее устройство, вскрыл нишу и нашел ящик, который сорвал его со стены и спрятал на чердак. Затем опять вылез на крышу и стал наблюдать, что же произойдет. Действительно, через короткое время к заводу подъехала машина и люди из этой машины направились к тому месту, где прежде был ящик, нашли оборванные провода и начали возбужденно ходить туда и сюда, видимо искали ящик. Тымчук не стал ожидать развития событий и поехал к Свете. Он пришел очень возбужденный, с большими глазами, рассказал эту историю и пошел дальше. Это было для меня все очень неожиданно и нереально, так что я даже не воспринял все это всерьез. Я вообще был очень скептичен по поводу рассказов о КГБ и имел склонность скорее недооценивать опасность, чем переоценить. И мне было непонятно тогда, чем это Тымчук может быть интересен для КГБ.

Его целью было рассказать свою историю как можно большему числу людей. Собственно, до этого дня я почти Тымчука не знал. Почему на стене его дома повесили подслушивающее устройство я себе и представить не мог. Тымчук ушел. Позже я узнал, что его через некоторое время на улице остановили сотрудники КГБ, Алексеев в том числе, и привезли его домой, что бы провести обыск. Ордер на обыск был уже выписан, поскольку ожидалось, что у Тымчука хранится антисоветская литература. Искали же на самом деле злополучный ящик и, конечно, нашли. Все как в дурном сне. У Вячека искали украденное, нашли самиздат. У Тымчкука искали самиздат, нашли подслушивающее устройство. Настоящий маскарад.

Этот ящик, как объяснили ему, относиться к системе противохимической обороны. Его потом по этому поводу вызывали на допрос и угрожали. Но Тымчук настаивал на своей версии, что это подслушивающее устройство. В это время меня не было в Одессе, я как раз участвовал в морской экспедиции, а когда приехал в конце августа, то моя жена родила ребенка. Причем у нее несколько дней была высокая температура, так что я и на работе почти не появлялся, возился с ребенком.

В общем, Тымчуку угрожали судом. Но версия КГБ была очевидно липовая. Никакого суда, конечно, по поводу нанесения вреда обороне государства не удалось устроить. Видимо КГБ не удалось договориться с военными или КГБ просто блефовало. Да и история стала распространяться. Я не помню, попала ли информация на радио Свобода, но в редакцию Хроники она попала моментально.

Часть 4

Леонид Тымчук

1

Тымчук «записался» в диссиденты еще в 1968 году и даже написал письмо протеста. Это даже выделяет Людмила Алексеева в своей книге как необычное событие, поскольку Тымчук был «простым» матросом. Видимо он сыграл большую роль в установлении контактов одесситов с московскими диссидентами. Эх, тогда бы все порасспрашивать. Ведь живая история. Как связи возникли, кто с кем познакомился и каким образом. Но если бы мне это пришло тогда в голову, порасспрашивать, я бы это делать не стал, по понятным причинам. До сих пор не люблю отвечать на вопросы и стараюсь не задавать. Не люблю знать чужие тайны. «Анти-КГБ-синдром».

Квартира Тымчука была забита книгами. Насколько я помню, Тымчук как-то раз сказал мне посмеиваясь, что его жена развелась с ним, поскольку он покупал много книг. Он вообще говорил почти всегда чуть улыбаясь, и речь его была мягкая, вежливая, как и его украинский акцент. С нами он говорил по-русски, но иногда к нему, по причинам мне неизвестным, приезжали дивчины с Карпат и тогда Леня расцветал и говорил с ними на украинском.

Одним словом, человек он был образованный и интересный, хотя был самоучкой. Он немного страдал оттого, что в Одессе не было таких квартир как в Москве, где устраивались среды, например, и куда приходили диссиденты. Правда, подобные встречи были у Анны Голумбиевской. Я сам туда приходил раза два. Там собирались, пили чай, разговаривали разные люди, в том числе ученицы Голумбиевской. Большинство, однако, я не знал. Но Тымчук хотел регулярных встреч именно диссидентов, какой-то структуры, организации.

Ко мне домой приходило много людей, но хаотично. Хотя иногда случайно собиралось до 10 человек и более. Но я никакой системой себя не связывал. Просто у меня со временем образовалось большое количество близких знакомых. Леня приходил ко мне когда он хотел, но ему этого было мало. Но такова уж была наша судьба. С одной стороны наши связи были крепче, чем семейные или дружественные, а с другой стороны мы все были очень разные люди, с очень разными жизненными интересами и с очень разным образованием.

Жил он в пяти минутах ходьбы от Анны Голумбиевской. Так что я думаю, они были давние знакомые и, насколько я помню, это он привел Анну к Вячеку.

Я никогда не слышал от Тымчука никаких политических заявлений. Мы говорили с ним о вещах практических. В этом была особая проблема для КГБ. Очевидно, что человек «не наш», а зацепиться невозможно. Никаких причин для обвинения в «антисоветчине» Тымчук не давал.

Однако он всегда был там, где диссиденты нуждались в поддержке. Насколько я знаю, он хорошо поддерживал мастерскую Вячека.

Как-то раз пришел инспектор в мастерскую. Там обрабатывали деревянные изделия и покрывали их лаком. А вытяжки не было. Был поставлен ультиматум - в три дня сделать вытяжку или мастерскую закроют. Леня из мастерской не вылезал, а вытяжку сделал. Хотя, как я уже писал, он работал матросом на буксире в порту. Кстати команда буксира была очень слаженная, дружная. Обычно КГБ действовало через администрацию на диссидентов. Но видимо портовики держались дружно, и КГБ не могло там особенно развернуться. Поэтому этот путь давления на Тымчука был закрыт.

Серьезное внимание КГБ привлек Тымчук к себе после ареста Нины Строкатой. Ее я не знал лично. Ее муж, Святослав Караванский, уже сидел. КГБ считало его очень опасным человеком, страшным националистом. На Нину Строкатую КГБ попыталось надавить и заставить ее развестись с Караванским. Но Нина проявила удивительный характер. Она игнорировала все угрозы. Сначала потеряла возможность защитить диссертацию, вскоре потеряла и работу в Медицинском институте, где она работала микробиологом и вскоре была арестована.

Тымчук стал ее законным представителем и получил право ездить к ней на свидание. Это в свою очередь сильно обеспокоило КГБ. Тогда-то и была поставлена прослушка у Тымчука.

2.

Я был занят своими делами и некоторые события прошли мимо меня. Вдруг в ноябре приходит ко мне Анна Голумбиевская и сообщает, что Тымчук исчез. Мы все как-то старались не терять друг друга из вида. А Анна особенно часто встречалась с ним.

После этого Голумбиевская и Анна Михайленко разыскивали Тымчука по всей Одессе. Они начали свои розыски с городского морга, а нашли его живым и здоровым в одном милицейском участке. Он был арестован и приговорен к 15 суткам за хулиганство. Это была месть КГБ. Никто в этом не сомневался. И все-таки когда я узнал о том, что Леонид «всего-навсего» арестован, у меня камень свалился с души. Хорошего мы были мнения о системе, надо сказать.

Об Анне Михайленко я знаю довольно мало. Ее арестовали 1980, 20 февраля. Я относился к ней с большим уважением, но наши отношения не сложились. Одно время она составляла письма протеста, особенно в случае Тымчука и в случае Барладяну, я же их корригировал. Диссиденты часто составляли письма так, что их по этим письмам и судили. То есть получался самодонос. Я же считал, что выражать эмоции, или только эмоции, не имеет смысла. С системой нужно пытаться коммуницировать, формулировать нашу позицию, доказывать, что наши убеждения не клевета, а объективное сомнение в том, что партия всегда права и не делает ошибок, что критичная по отношению к власти позиция не является преступлением. Если это были письма в защиту арестованных, то следовало положительно характеризовать арестованного как человека, указать на то, что обвинение, выдвинутое против него для нас не понятно и, с нашей точки зрения, необоснованно. Нападения на чиновников, на систему, абстрактные обвинения, я считал не конструктивными. Еще из своего опыта, который я получил в университете, и даже из истории Голумбиевской, у меня появилось ощущение, что поле для легальной борьбы есть. Михайленко же, как, кстати, многие диссиденты-одиночки, выражали свое негативное отношение к власти и на этом останавливались. Для меня было очень важно понять, где лежит эта нейтральная полоса, в которой можно было действовать, влиять на систему и в то же время не быть, например, арестованным.

Анна Голумбиевская приносила написанные письма ко мне, я их читал и корригировал. После этого она подписывала письмо и несла обратно на подпись к Анне Михайленко, а та возмущалась, что ее письмо кто-то решился корригировать. Но, в конце концов, мой вариант подписывало большинство (3 или 4 человека, собственно). Я вообще не был сторонник писем протеста. Я корригировал письма только для того, чтобы по возможности обезопасить «подписантов». Со временем Михайленко привыкла ко мне и, по крайней мере, мне при встречах со мной не выясняла наши отношения, хотя за глаза иногда неодобрительно отзывалась

3.

19 ноября Тымчук был освобожден. Мы как-то успокоились. Леонид заглянул и ко мне после освобождения и рассказал об обстоятельствах его задержания. Они точно описаны в Хронике.

4 ноября, вечером, он возвращался домой с работы и должен был пересесть с одного троллейбуса на другой. Было уже около 9 часов вечера. В это время к нему подошли милиционеры, задержали его и посадили в микроавтобус. Там уже сидели 2 «потерпевшие» и 5 свидетелей. В отделении милиции Тымчука посадили в коридоре. Он ждал минут двадцать, пока остальные составляли и подписывали фальшивый протокол. Потом «потерпевшие» и «свидетели» ушли, а Тымчука завели в кабинет, где ему зачитали «протокол» его «преступления». Из протокола следовало, что он к двум невинным женщинам приставал и обматерил их. Кроме того, он, оказывается, еще и оказывал сопротивление милиции при задержании. Он, конечно, «протокол» не подписал. Это не произвело никакого впечатления на милицию. Тымчука отвели в камеру.

4.

Через несколько дней приходит ко мне Голумбиевская и рассказывает, что Тымчука опять арестовали, что его опять обвиняют в хулиганстве, но теперь, поскольку обвинение повторное, начато настоящее следствие и ему грозит заключение в лагерь. В общем, нужно идти к следователю, фамилию которого она уже знала и объясниться. Никто с ней не хочет идти, потому что считают это объяснение безнадежным. Я должен идти с ней. Это не далеко. Тымчук сидит в Ильичевском отделении милиции. От моего дома нужно было идти действительно минут 10.

Мы были обычные люди и имели такие же заблуждения как все остальные. Мы уже знали, что живем в тоталитарном государстве и что перед нами стена. Я так же был уверен в том, что наш поход в милицию с Голумбиевской совершенно напрасен, что КГБ и МВД в таких делах рука об руку работают. А дело оказалось сложнее. Не мог Алексеев просто так прийти в милицию и сказать - Тымчук плохой, враг советской власти, его нужно посадить, давайте обвиним его в хулиганстве и посадим. Следователь вообще ничего не знал о сути дела, ему дали папку – дело есть, привели Тымчука – и человек есть. Правда Тымчук говорит, что он не виновен и что все это провокация КГБ. По-видимому, Тымчук сумасшедший. Много было таких, которые на этой почве свихнулись и утверждали, что их КГБ преследует. Но Голумбиевская все очень складно объяснила и следователь ей поверил. Тымчука выпустили на свободу до суда. Явление крайне редкое, просто невероятное. Я уверен, что если бы я с ней не пошел, она бы и одна прошла. Со мной ей было просто легче. Она была уверена, что ей удастся повлиять на следователя.

После освобождения Тымчук пришел ко мне и рассказал, что вечером 23 он вышел погулять возле дома, в сквере. Навстречу ему шел человек. Было совершенно пустынно. Когда человек поравнялся с Тымчуком, он вдруг упал на землю и закричал. Тут же из-за угла выехала милицейская машина и подъехала к Тымчуку. Его и «потерпевшего» посадили в машину, где опять уже свидели свидетели и привезли его в милицейское отделение.

5.

Вопрос, конечно, возник, что дальше делать. Тымчуку стало просто опасно одному появляться на улице. И именно Анна Голумбиевская предложила сопровождать Тымчука на улице, когда он едет с работы и на работу.

Так и начались эти поездки с Леней. Зимой было особенно неприятно с Молдованки вечером везти его в порт или встречать его в темноте, в непогоду, когда он сойдет с буксира на берег. Морской вокзал в Одессе днем выглядит очень привлекательно. Ночью же вся территория за зданием самого вокзала и причалы не освещалась и там царила мрачная темнота. Конечно, все ожидали провокаций КГБ. Поэтому в троллейбусе я всегда садился сзади него. Однажды в троллейбусе к нему подошла, скорее даже протиснулась к нему, его прежняя жена и он рассказал ей свою историю. Под конец он сказал, что теперь он ездит с телохранителем. Она стала крутить головой и искать этого телохранителя, ожидая, по-видимому, увидеть какого–то богатыря. Когда же Леонид указал на меня, хлипенького бородача, она была несколько разочарована.

6 человек подписали письмо в прокуратуру, где они описали Тымчука как образованного человека, всегда с книгой в руке, не пьющего, вежливого и не способного кого-либо оскорблять.

Команда буксира так же была на его стороне. Леонид даже гордился несколько от того, что его постоянно сопровождают друзья. По крайней мере, он чувствовал себя теперь уверенно. Я не заметил тогда, что его сопровождают еще и «неизвестные» лица. Но Павловский и Городенцев утверждали, что таки Леонида упорно сопровождают неизвестные. Я так же в этом нисколько не сомневался.

Впрочем, и сам Павловский не оставался без внимания неизвестных лиц. Как- то он сидел в парке Шевченко на лавочке, смотрел на море, размышлял. Свои карманные часы он повесил за цепочку на ветку дерева, а потом встал и пошел домой. Дома он заметил, что он забыл часы, которые очень ценил, в парке. Только он открыл входную дверь, что-то стукнуло. Часы уже висели не на ветке дерева в парке, а на ручке двери его квартиры. Павловский сам находился тогда в сложном положении, поскольку после ареста Вячека отказался от показаний, которые дал в августе 1974 против него. Ему так же грозил арест, и ему было о чем подумать.

Так это все и продолжалось до суда над Тымчуком, который состоялся 30 декабря 1975 года.

6.

Перед судом Анна Голумбиевская провела большую работу. Был найден толковый адвокат, который согласился защищать Тымчука, хотя ему была подоплека дела известна. Анна обошла всех свидетелей и просила их отказаться от своих показаний. Те, конечно, и не собирались этого делать. За дачу ложных показаний их самих могли бы посадить. Удалось выяснить, что во второй раз Тымчук был задержан патрульной машиной не Ильичевского района Одессы, в котором жил Тымчук, а Центрального. Анна пыталась еще так же выяснить, а что это делала патрульная машина чужого района в Ильичевском? Выяснить это, конечно, не удалось. Но дело было очевидное – в этом патруле милиции участвовал стукач КГБ. Так что Анна еще и милиции помогла.

Весь этот процесс происходил уже без моего участия. Все как-то согласились с тем, что мне не стоит выходить на передний план из-за библиотеки.

Я так же не пошел на суд. Мы с женой подошли только во время перерыва. На суд пришли Анна Михайленко, Анна Голумбиевская, Глеб Павловский, Городенцев, Света Арцимович, жена Вячека, несколько бывших учениц Голумбиевской, несколько друзей Тымчука, которых я не знал и вся свободная от вахты часть команды буксира с капитаном во главе. Толпа возле суда во время перерыва была внушительная. Леня так же стоял с друзьями, поскольку он не был арестован и сиял, хотя решения суда еще не было.

Суд протекал приблизительно так. Сначала выступили «свидетели» и «жертвы» «преступления» которые не смогли связно рассказать, как же все произошло в действительности. Я полагаю, что они еще и побаивались мести.

Голумбиевская и Городенцев выступили как свидетели Тымчука и охарактеризовали его как очень хорошего человека, который не может совершить хулиганские действия, оскорблять женщин или драться, что для него привычно читать книги и что материться, то есть нецензурно выражаться, он просто не способен, как утверждали «жертвы».

Тымчук и его адвокат настаивали на том, чтобы в суд пригласили свидетеля Токаря, который таки взял свои высказывания против Тымчука назад и во время следствия записал в протокол, что его первичные показания он дал под давление КГБ. Суд его не пригласил как свидетеля.

Сам Леонид выступил с настоящим политическим заявлением. Он описал, что в действительности произошло и сказал, что свидетели дали ложные показания под давлением КГБ. Тымчук рассказал, что КГБ установило в его квартире микрофон, который он обнаружил, и что это является действительной причиной обвинения. «Я чувствую себя уверенно, потому что я много читал и познакомился с людьми, которые подобны Сахарову. КГБ это не нравиться. Капитан КГБ Граждан сказал мне, что если я буду высоко пыль поднимать, то мы используем милицию против Вас».

Адвокат заявил, что Тымчук невиновен. Суд признал Тымчука виновным и присудил его к году заключения, но по просьбе команды буксира, осудил его условно. Он мог работать дальше на буксире, должен был выплачивать 20% зарплаты. Правда, ему зарплату повысили, так что он и в деньгах не слишком потерял.

7.

Тымчук остался на свободе, но, конечно, не мог ездить к Нине Строкатой. Все-таки это была наша победа. Шло время. Мы все стали уставать от необходимости сопровождать регулярно Тымчука. В начале весны произошел суд над Игруновым. История Тымчука уже не казалась такой безысходной. Все начали привыкать к мысли, что с Леонидом уже ничего плохого случиться не может. В конце весны – в начале лета пришла ко мне Голумбиевская посоветоваться, что делать. Сопровождать Тымчука уже нету сил. Жизнь идет. Мы договорились, что больше не будем с ним ездить, не будем его сопровождать. Чувствовали все себя при этом паршиво. Никто не решился к нему прийти и сказать о принятом решении. Однажды утром приходит ко мне возбужденный Тымчук и говорит, что ему нужно на работу, а к нему никто не пришел. Я ему сказал, так и так. Один уехал, другая готовиться поступать учиться, еще кто-то так же почему-то не может. Никак не получается дальше с ним ездить и его опекать. Он ушел, как к смерти приговоренный. Лето прошло и в конце августа пришел ко мне совершенно возбужденный Тымчук и рассказал, что накануне утром подходя к причалу увидел издалека капитана Алексеева. Он мелькнул и исчез. Леонид сразу решил – провокация. Когда он подошел к ступеням лестницы, чтобы спуститься к причалу, он увидел мужа Голумбиевской. Тот работал учителем и работал в районо. У него была только одна рука, он был инвалидом. Интересный, но и странный человек. В то время, когда я сидел, он был убит при загадочных обстоятельствах. Он был склонен к авантюрам.

Незадолго перед этим днем, когда Тымчук его встретил на морском вокзале, он хвастался, что КГБ уполномочило его бороться с диссидентами, и он разогнал уже одно такое собрание на квартире жены (он и Анна в это время разводились, а он пришел к ней, были гости, устроил скандал, все, конечно, ушли). Леонид остановился, демонстративно держа руки за спиной, а Голумбиевский подскочила к нему, стал размахивать рукой перед его лицом и вдруг с воплем упал на лестницу, хотя Тымчук его не трогал. Но на этот раз трюк Алексеева не удался. Матросы с буксира и шедшие на работу портовики знали Тымчука и всю его историю, столпились вокруг, подняли Голумбиевского и повели его как хулигана в милицию. Среди этих людей найти свидетелей в пользу Алексеева и его команды было делом безнадежным. Сам же Алексеев спрятался и так и не появился.

На этом, собственно и закончилась история Тымчука. У меня камень с души свалился. Я каждый день думал о Тымчуке и все время беспокоился, не случилось ли с ним чего, не пропал ли он опять.

Алексеев вскоре уволился из КГБ и стал работать зам. директора филармонии. Одна моя знакомая, которая работала у Карцева и Ильченко костюмером, как-то предложила провести меня на представление, которое должно был состояться как раз в филармонии. На представлении Карцева и Ильченко всегда билеты были распроданы и многие пытались войти через боковой вход. Там как раз стоял капитан Алексеев с засученными рукавами и сдерживал толпу, а кое-кого пропускал. Мне что-то не захотелось еще раз с ним встречаться и я попрощался со своей знакомой, хотя она мне обещала, что меня-то она проведет.

Капитана Алексеева звали Александр Сергеевич. Он закончил филологический факультет Одесского университета, который закончила на два года позже Голумбиевская. Когда Анна в первый раз попала в КГБ, она увидела там своего знакомого Сашу, которого хорошо запомнила со времен учебы, и спросила с удивлением:

- Саша, а ты что здесь делаешь? - так что Саша, Александр Сергеевич, сначала даже засмущался. А потом ничего, пришел в себя.

Продолжение следует (части 5 и 6) >>>

Уважаемые читатели! Мы просим вас найти пару минут и оставить ваш отзыв о прочитанном материале или о веб-проекте в целом на специальной страничке в ЖЖ. Там же вы сможете поучаствовать в дискуссии с другими посетителями. Мы будем очень благодарны за вашу помощь в развитии портала!