Петр Бутов

 

Очерки о немецкой жизни

<<< Части 1 и 2

 

3. EGT

 

1.

 

Можно жить в стране много лет и все же иногда чувствовать себя не дома. Есть такие представления, которые разделяют многие немцы и которые я разделить не могу.

Я как-то говорил с моим хорошим знакомым. Мы были как раз у него в гостях. Его дом расположен в нескольких километрах от Гейдельберга, старого университетского города, который американцы не бомбили, поскольку планировали там разместить управление оккупационных войск.

Мы говорили о положении в странах Ближнего Востока. Тогда как раз началась вторая иракская война, тема была актуальна. И вдруг он мне с тревогой сообщил, что на Ближнем востоке появилось около 4 тысяч русских военных советников. Не знаю, откуда он взял эту цифру и не знаю, верна ли она, но поскольку на Ближнем Востоке закупают русскую боевую технику, особенно средства ПВО, в страхе перед Америкой, то появление большого количества военных советников выглядит правдоподобно.

Его это пугало. Меня – нет. Поэтому я перевел разговор в другое русло.

Есть вещи, о которых не стоит спорить, тем более неподготовленным. Немцы часто уклоняются от дискуссии, если они с тобой не согласны, делают вид, что они с тобой соглашаются, перестают возражать. Что же касается Союза, то пропаганда против него ведется настолько давно, что спорить, то есть искать истину, почти безнадежно.

С моими знакомыми я так же не могу говорить и о многих житейских проблемах, особенно неприятных. Давным-давно, в начале 90-х годов, наши знакомые пытались все недоразумения списать за счет того, что мы плохо понимаем язык. Однако при мне произошел такой случай. Одна наша хорошая знакомая К. повезла нас в Виллинген. Там я зашел с ней в булочную. К. заказала много разных изделий и продавщица очень быстро и бойко ей все сосчитала. Тогда К. говорит, ой, извините, мне нужно отдельно посчитать и разделила продукты на две части. Продавщица посчитала сначала за одну часть, затем другую, сложила и извинилась – в этот раз вместе получилось уже не 26 марок, а только около 16. Конечно, это была не ошибка моей знакомой, с языком у нее все было в порядке.

А вот в Январе 2008 я получил счет от EGT, фирмы, которая поставляет нам электроэнергию.

Они требуют доплаты 500€ за год и хотят увеличить месячную плату до 129€. Это большие деньги не только в России, но и здесь.

Я засомневался в том, что расчеты EGT верны.

 

2.

 

Что представляет из себя EGT? Вот что я узнал со странички http://www.egt-systemhaus.de/Energie_Info/energie_info.html про эту фирму.

«EGT относиться к старейшим поставщикам энергии в Германии. Более 100 лет использует предприятие силу триберговского водопада для производства электроэнергии и снабжения потребителей. EGT является сильным и динамическим дочерним предприятием EGT Holding AG с управлением в Триберге. EGT занял хорошую позицию в либерализованном рынке энергии и заботится о потребителях тока, газа и тепла в области сети распределения EGT Energie GmbH.

EGT продает энергию более чем 10000 внешним потребителям энергии, в том числе промышленным предприятиям и ремесленникам во всей Германии».

Таким образом, EGT является старым предприятием, созданным еще до первой мировой войны. Обычно тот факт, что фирма создана давно, привлекает. Это и понятно. Если фирма существует долгое время, это означает, что она пользуется доверием потребителей.

Правда, до недавнего времени EGT имела монополию в этом регионе. Только несколько лет назад рынок был либерализован. Теперь можно менять поставщика электроэнергии.

Как только мы переехали в Фуртванген, я заметил, что цена на ток подскочила. Это был год 2000. Я пытался найти другую фирму. Это было невозможно. Этим летом я случайно узнал, что я могу получать ток и от других производителей.

 

4.

 

В библиотеке я увидел книгу под названием „Die Strom-Diktatur. Von Hitler ermächtigt – bis heute ungebrochen“. Это название можно перевести так: «Диктатура тока. Гитлером созданная - до сегодняшнего дня не сломленная» (авторы Nikolaus Eckhardt, Margitta Meinerzhagen, Uirich Jochimsen; издательство Rasch und Röhring, Hamburg – Zürich. 1985). В Одессе в научных библиотеках не было свободного подхода к полкам. Книгу всегда нужно было заказывать, даже в читальном зале. Здесь к книгам обычного фонда свободный доступ. Поэтому я иногда просто хожу между стеллажами и прочитываю одно название за другим.

Немного истории. Так называемый Energiewirtschftsgesetz – закон о производстве энергии был принят в первый раз во времена правления наци. Вообще, почему банки и крупные предприниматели поддержали Гитлера? То, что он ведет страну на войну – было ясно. Во времена правления наци была ослаблена власть коммун и коммунального управления в пользу больших концернов. Это один из результатов правления наци.

Увлекшись этой частной темой, я пришел к очень интересным для меня результатам, которые касаются уже истории России. Поэтому я хочу подробнее рассказать эту историю как я ее вижу, хотя я опираюсь в основном на упомянутую книгу «Die Stromdiktatur».

В Германии высоковольтную сеть, 380000 вольт, контролировали девять крупных концернов. Среди них RWE, Siemens, ARE. E.ON, EnBW, Vattenfall. Эти права эти концерны получили на основании упомянутого закона Energiewirtschftsgesetz, который был принят 13-го декабря 1935 года.

Идея сосредоточить контроль над распределением тока в Германии в руках нескольких крупных концернов принадлежит Ялмару Шахту. Эту идею влиятельный финансист разработал еще в 1908 году. Это утверждает в своей книге «Государство и энергетическое хозяйство» (“Staat und Energiewirtschaft”), опубликованной в 1936 году, убежденный фашист Александр Фридрих.

Ялмар Шахт считается очень умным человеком. Он имел очень большое влияние на политику фашистов, но на Нюренбергском процессе бы оправдан.

Важный банкир Ялмар Шахт получил место Президента Рейхсбанка (Reichsbankpräsidenten) 16-го Марта 1933 года, а позже, 21 мая 1935, пост Генерального уполномоченного по военной промышленности (Generalbevollmächtigten für die Kriegswirtschaft).

На посту Президента Рейхсбанка Шахт сместил Доктора Ганса Лютера. Причиной замены был следующий факт. Лютер был прежде канцлером Веймарской республики. Он глубоко разочаровал Гитлера, когда предложил для финансирования перевооружения 100 миллионов рейхсмарок.

Шахт показал себя гораздо щедрее - он выдал на цели перевооружения сразу 8 миллиардов.

 

5

 

Много это или мало - 8 миллиардов рейхсмарок – в 1933 году? В соответствии с книгой «Беспокойные времена» Алекса Мёллера („Unruhige Zeiten“, Alex Möller), вышедшей в 1963 году, бюджет Веймарской республики в 1932 году составлял как раз 8 миллиардов рейхсмарок с дефицитом (Fehlbetrag) 1,9 млрд.

Еще в Союзе я слышал о том, что да, Гитлер и фашисты наделали ерунды, но они ликвидировали безработицу и успешно развивали экономику. Такие утверждения слышал я и здесь от вполне приличных людей. Я относился к таким утверждениям скептично, а теперь вижу, что это был просто обман, иллюзия. Да, с приходом фашистов к власти упала или вообще исчезла безработица, начался стремительный рост производства. Концерны жирели, и не только энергетические. Но государство стало жить в долг. Картина, которая повторяется, кажется, сейчас, прежде всего, в США.

Я далеко еще не готов писать научную работу на тему причин Второй мировой войны, но я имею сейчас твердое убеждение, что финансирование Германии осуществлялось и банками так называемых демократических стран. Прямых доказательств у меня пока нет, но есть много указаний на это. По крайней мере, один миллиард фашисты получили от одного швейцарского банка.

Этот рост экономики Германии в долг был возможен только благодаря тому, что страну срочно готовили к войне. Война была неизбежна в такой ситуации.

 

6

 

В условиях подготовки к войне энергетические концерны увеличивали производство электроэнергии с большой скоростью. В 1929 году производство электроэнергии составляло 16,8 Mrd kWh, в 1932 - 13,4 Mrd kWh - спад, в 1938 уже 31,8 Mrd kWh.

Некоторые непосвященные во все тайны будущего развития боялись, что производство электроэнергии в основном с помощью крупных электростанций в условиях войны слишком опасно, поскольку разрушение таких электростанций через бомбардировки парализует промышленность. Были предложения развивать коммунальную сеть электростанций. Но фашистское правительство упорно действовало в интересах крупных монополий и концентрации в их руках контроля над производством энергии.

У меня сложилось такое впечатление, что приход фашистов к власти потому и поддержали крупные финансисты, что в результате их политики подготовки к войне крупный капитал смог взять под контроль производство. В Веймарской республике коммуны, то есть общины, обладали большим влиянием. Это было определенным гарантом демократического устройства. Именно этот порядок был сломлен фашистским правительством. Без того чтобы поставить производство на военные рельсы этого результата добиться было бы трудно.

Интересно отметить, что социал-демократы, центр и левые либералы в национальном собрании Веймарской республики 31 декабря 1919 года приняли закон о социализации производства электроэнергии. Соответственно все линии электроэнергии выше 5000 вольт и электростанции с мощностью выше 5000 киловатт должны были перейти в собственность государства. Siemens и другие владельцы электростанций и фирмы, продающие электроэнергию, начали настоящую пропагандистскую войну против парламента под лозунгом: «Перевод любых предприятий из частного владения в государственное (Reichsbesitz) является преступлением против немецкого народа». («Die Überführung irgendwelcher Unternehmen aus Privat - in Reichsbesitz ist ein Verbrechen am deutschen Volk»). В тех условиях, когда Германия должна была еще платить репарации, это выглядело правдоподобно.

 

7

 

Интересна история Фрица Тодта (Fritz Todt). Он присоединился к Гитлеру еще в 1922 году и был ему предан.

5 июля 1933 года он был назначен Генеральным инспектором дорог (Generalinspektor für das deutsche Straßenwesen). Позднее, 29 июля 1941 года, он был назначен к тому же Генеральным инспектором по воде и энергии. Положение Генерального инспектора позволяло ему действовать в обход бюрократии. Он был действительно талантливым инженером. Он возглавил строительство скоростных дорог – автобанов. В его руках сосредоточились большие деньги и власть. В феврале 1942 года он имел серьезный разговор с Гитлером в его главной квартире в Растенбурге и, в том числе, он пытался убедить Гитлера в том, что продолжение войны с Россией – дело безнадежное, и ее нужно заканчивать. Утром 8 февраля он должен был лететь в Берлин. С ним собирался лететь также Шпеер (Speer), но затем решил остаться в Главной квартире. Тодт полетел один, но полет продолжался недолго – через несколько минут самолет взорвался. Шпеер занял место погибшего как министр вооружений (Rüstungminister).

Альберт Шпеер, собственно, был архитектором и также близким к Гитлеру человеком. Газета DIE ZEIT   45/2004 S. 104   [http://www.zeit.de/2004/45/A-Speer] опубликовала о нем статью «Шпеер, архитектор смерти» («Speer: Architekt des Todes»).

«Также как и Гитлер, судьи на Нюренбергском процессе были поражены достижениями Шпеера, поскольку он на скамье подсудимых показал себя как хозяйственный, неполитичный технократ, который поднял немецкую военную промышленность на рекордный уровень и при этом вел войну в одиночку против сопротивления всех противников в партии, SS, бюрократии, и вермахте. С 1944 он дистанцировался от Гитлера и весной 1945 предотвратил худшее. Он единственный пытался диктатуру образумить. Про уничтожение евреев ему было ничего не известно. Из этой легенды верно лишь то, что он действительно весной 1945 саботировал приказ Гитлера (Politik der verbrannten Erde - политика выжженной земли), который требовал разрушения немецкой промышленности, чтобы она не попала в руки союзников.

На Нюренбергском процессе он был все же обвинен, поскольку активно использовал труд заключенных и подневольных рабочих (Zwangsarbeiter) в военной промышленности. Рабочие вывозились, как правило, из восточной Европы и из СССР. Шпеер был приговорен к 20 годам заключения.

 

8

 

В конце войны на Ялтинской конференции 4–11 февраля 1945 союзники решили:

«Нашей непреклонной целью является уничтожение германского милитаризма и нацизма и создание гарантии в том, что Германия никогда больше не будет в состоянии нарушать мир всего мира. Мы полны решимости разоружить и распустить все германские вооруженные силы, раз и навсегда уничтожить германский генеральный штаб, который неоднократно содействовал возрождению германского милитаризма, изъять или уничтожить все германское военное оборудование, ликвидировать или взять под контроль всю германскую промышленность, которая могла бы быть использована для военного производства; подвергнуть всех преступников войны справедливому и быстрому наказанию и взыскать в натуре возмещение убытков за разрушения, причиненные немцами; стереть с лица земли нацистскую партию, нацистские законы, организации и учреждения; устранить всякое нацистское и милитаристское влияние из общественных учреждений, из культурной и экономической жизни германского народа и принять совместно такие другие меры к Германии, которые могут оказаться необходимыми для будущего мира и безопасности всего мира».

 

В первое время после капитуляции вермахта союзники активно принялись отлавливать людей, которые активно поддерживали режим. Только с 21 по 22 июля 1945 года в результате операции «Tally-ho» союзники задержали около 80000 национал-социалистов. Те, кто работали в партии и госаппарате потеряли, работу. Всего в руки союзников попало около 6000000 партийных карточек членов NSDAP.

Многие учреждения были просто закрыты. Всего были удалены из управления юстиции и индустрии 520000 наци, четыре пятых судей и прокуроров потеряли место и половина из 40000 учителей.

До 1949 года было обработано 3,6 миллионов случаев. Из них 23060 были признаны имеющими отношение к преступлениям, а 1667 старых наци были признаны главными преступниками.

Союзники провели денафикацию, но в западной зоне с 1948 стали отстранять от работы уже беамте, которые боролись против наци, а старые наци, прошедшие денафикацию, стали захватывать позиции, поскольку началась холодная война.

К этому времени из Восточной Пруссии, из области Судет и из советской зоны прибыло много беженцев и переселенцев. Рабочих мест для беамте было недостаточно. В бывших наци особенно американцы видели своих союзников в новой политической ситуации. Наоборот, в тех, кто боролся против наци, существующая система видела потенциальных противников, их старались не допустить к важным постам.

После войны христианские демократы (CDU) планировали так же национализировать фирмы, производящие электроэнергию. Но это опять не произошло и с теми же аргументами, которые были приведены после первой мировой войны.

Интересно отметить, что первый канцлер ФРГ Конрад Аденауэр был тесно связан с энергетическими концернами, особенно с RWE. Но, кроме того, родственники его жены принадлежали к избранным «10000» США и были связаны с банками. Сам Аденауэр сидел в наблюдательном совете Немецкого банка. Его родственник был директором Всемирного Банка и затем Высокий комиссар американской оккупационной зоны.

В такой ситуации неудивительно, что американцы вложили свои капиталы в немецкие монополии, например в энергетический концерн RWE. На основании того, что я читал, можно легко предположить, что, собственно, образование ФРГ было обусловлено тем, что немецкие монополии пустили американский капитал в Германию. Я собираюсь позже вернуться к этой теме, а здесь замечу, что американцев вполне устраивало правовое положение немецких концернов, которого они добились во времена наци.

Так что основные законы, в том числе энергетический, остался в 1949 году без изменения.

Конституционный суд ФРГ 26 марта 1957 решил, что хотя Ermächtigungsgesetz был недействителен в соответствии с конституцией Веймарской республики, но об этом законе нельзя судить, основываясь на конституции Веймарской республики. «Das Ermächtigungsgesetz должно рассматривать как ступень революционного обоснования национал-социалистической власти. Он создал на месте старого новый компеитентный орган. Новый компетентный орган был интернационально признан. Он был действенным так же внутри страны» («Das Ermächtigungsgesetz muß als eine Stufe der revolutionären Begründung der nationalsozialistischen Gewaltherrschaft angesehen werden. Es schuf an Stelle der bisherigen eine neue Kompetenzordnung. Die neue Kompetenzordnung war international anerkannt. Sie funktionierte auch nach innen »).

Das Ermächtigungsgesetz - это закон о предоставлении чрезвычайных полномочий. Первые три были приняты между 1919 и 1923 годом, а следующий был принят 23 марта 1933 и обосновал нацистский террористический режим.

В 1957 году Конституционный суд ФРГ легализовал действия нацистского правительства.

Что касается Energiewirtschftsgesetz – закона о производстве энергии – он имеет теперь новую редакцию от 7 июля 2005 года, но диктатура монополий и с этим законом не была сломлена.

 

9

 

Столкнувшись с EGT, я неожиданно коснулся первооснов самого государства ФРГ и стал уже сознательно искать информацию об этом государстве. Тема оказалась очень интересной. Но об этом позже. Теперь же я хочу вернуться к моим контактам с EGT. Во времена войны это была, скорее всего, небольшая фирма, но она была, очевидно, защищена нацистскими законами и взята позже, видимо, под покровительство американцев. Так что, столкнувшись с ней, я почувствовал дыхание истории.

Теперь же я вернусь к моей переписке с этой фирмой.

В письме от 17 января я указал на то, что я получаю горячую воду с помощью бойлера. В этом случае цена на электричество должна быть дешевле. Кроме того, для бойлера не был установлен своевременно отдельный счетчик, что противоречит предписаниям. EGT ответило мне, что отдельный счетчик они мне могут установить, но это будет стоить около 150€. На вопрос о снижении счета они мне не ответили. И еще раз предложили мне оплатить старый счет.

Я в феврале написал еще одно письмо в EGT. Я поставил 6 вопросов фирме. В основном я указывал на очевидные ошибки. Например, мы живем в многосемейном доме (7 квартир). Счетчики находятся все вместе на нижнем этаже лестничной клетки. Счетчики опломбированы, но дальше зачем-то установлены пробки. Пробки еще раз установлены в квартире. Эти находятся под моим контролем, но те, что установлены на лестничной клетке, соединены с проводами так, что подход к проводам свободный, и легко перебросить провода с одних пробок к другим, так чтобы это не было заметно. Я спросил, соответствует ли это предписаниям. Кроме того, в 2007 году нам сменили счетчик. Нас об этом не предупредили. Поэтому они могли написать, в общем-то, произвольно показания старого счетчика. Я опять же спросил, соответствует ли это предписаниям. Затем я указал на явное противоречие – дом построен в 1966 году. Я точно знаю, что счетчики должны меняться каждые 16 лет, то есть в 1982, 1998, 2014 годах. А они были частично заменены в 1996, 2004 и 2007годах, то есть полностью произвольно. Я так же спросил, обосновано ли повышение цены за электричество.

Они мне написали, что публикуют информацию о повышении цен за ток в местной прессе и если не получают возражение, то считают что потребитель согласен с повышением и т.д.

По всем 6 пунктам я получил отписки.

Кроме того, я попросил прислать мне текст договора. Когда мы въехали в 2000 году в эту квартиру, мы с EGT договор не заключали. Но тогда и цены за электричество были другие. Теперь же я попросил прислать мне текст договора. Мне его не прислали. Есть о чем задуматься.

Теперь я могу поставить жалобу в Amtsgericht – административный (основной) суд и потребовать через суд ответить на мои вопросы по существу. Но подать жалобу в суд стоит денег и совершенно не ясно, смогу ли я добиться более точного ответа на мои вопросы.

Поэтому я вначале собираюсь послать мои вопросы в Wirtschaftsministerium Baden – Württemberg, то есть в хозяйственное министерство нашей земли. Дело в то, что именно оно утверждает повышение цен по требованию производителей энергии.

Ну и еще собираюсь послать письмо в прессу, для страховки, с просьбой помочь расследовать дело.

Из того, что я прочитал об устройстве производства и продажи электроэнергии, я сделал такой вывод, что оно находиться в руках тех же сил, которые привели Гитлера к власти. Для меня так же ясно, что правительство стоит на стороне производителей. Правда, для больших концернов они вводят льготные тарифы. Тут, как говориться, рука руку моет.

Я, конечно, не знаю, в чьих руках находиться EGT. Вполне может быть, что эта фирма находится в руках американского капитала.

 

4. Приезд

 

1

 

Мы пересекли границу Польши и Германии на поезде 15 сентября 1990 и вечером прибыли в Берлин.

Там мы должны были пересесть на скорый поезд, который шел в Штутгарт. Но пока я искал нужную платформу, поезд ушел. Поэтому нам пришлось сесть в поезд на Майнц и там уже пересесть на поезд в Штутгарт. Дозвониться до наших знакомых вечером из Берлина мне не удалось. Поэтому я позвонил уже утром из Штутгарта. В полдень этого дня наша знакомая, которая приехала нас встречать в Штутгарт, и не встретила нас, решила, что мы напутали и приехали в Мюнхен и поехала встречать нас в Мюнхен. Тогда из Москвы можно было купить билет только в большие города.

Ближайшими к Фуртвангену городами были как раз Штутгарт и Мюнхен. Мы же, как и обещали, приехали в Штутгарт, только гораздо позже, чем собирались. Забирать из Штутгарта нас уже не стали, и мы купили билет до Сант-Георген. Там нас встретил уже вечером другой наш знакомый, у которого была фирма как раз в этом городе. Когда мы вышли из поезда, он нас сразу узнал. Мы сильно выделялись среди других пассажиров. Нас было двое взрослых с тремя детьми между 14 и 3 годами, с тремя чемоданами и 6 картонными коробками. Книги и все наше имущество мы оставили в Одессе в квартире номер 7 в доме 2 ⁄ 4 по улице Разумовского, тогда улице Орджоникидзе.

Леонид Заславский, который пришел нас провожать при отъезде из Одессы в Москву, спросил:

- А что, багаж вы уже отправили?

У нас не было никакого багажа. Мы взяли с собой все, что собирались взять, вплоть до детской коляски и детского горшка.

Я пишу «знакомый», «знакомая» о пригласивших нас немцах, но это были люди, которых мы видели в первый раз в жизни и знали их по переписке. Но все-таки я считал их своими знакомыми.

У меня были некоторые сомнения по поводу того, почему они нас пригласили. Мне было непонятно, почему они это сделали. Россиянам привычно помогать, если человек нуждается в помощи. Простым немцам это тоже не чуждо, как я убедился в последствии. Но почему наши знакомые решили помочь именно нам? Я знал, что существует миф о диссидентах на Западе и что в этом мифе диссидент что-то вроде доброго симпатичного героя, помогать которому необходимо.

Все-таки нужно владеть некоторым мужеством или широтой души, чтобы не побоятся пригласить совсем незнакомых людей в гости и тратить на них деньги, да и нести некоторую ответственность за них. Наш знакомый приехал на вместительном «мерседесе», но в багажнике для наших вещей места все равно не хватало, тогда он решительно усадил нас в машину, а остаток уже положил к нам на колени.

 

2

 

Как мы попали в Германию? Нам присылали письма из нескольких стран, в том числе и из Германии. Поздней весной 1989 я стал писать о том, что мы хотим уехать из Союза, и стал спрашивать, как это можно сделать. Как раз из Германии, из Фуртвангена, нам ответили, что нам пришлют гостевой вызов, мы приедем, посмотрим и тогда решим, оставаться нам в Германии или нет.

Я никому не писал, почему мы собираемся уехать из Союза, но считал, что наша ситуация становится критической. А меня никто и не спрашивал. Как я потом убедился, те, кто нас приглашал, исходили из обычного предположения, что мы просто хотим на Запад, поскольку все должны туда хотеть. Ведь на Западе лучше, чем в Союзе. Они знали, конечно, что я был диссидентом. Это стало им известно из информации от Международного общества за права человека, Немецкой секции (Internationale Gesellschaft für Menschenrechte, Deutsche Sektion, e.V.). e.V. является сокращением от eingeschriebene Verein и означает, что эта организация официально зарегистрирована.

Они меня не спрашивали, за что меня арестовало КГБ. Здесь принято считать, КГБ плохое, арестовывало почем зря, так что все ясно. Суть дела никого не интересовала. Когда мы приехали, у меня был телефон Евгения Анцупова, я позвонил ему. Он был уже тяжело болен. Он мне рассказал, как он попал в Германию. И в том, как он рассказывал, чувствовалась разочарованность. Он мне рассказал о том, как с ним общались немцы и что их интересует. А интересы их были весьма прагматичны. Анцупов был правозащитником по своим убеждениям и это заставляло его еще в Союзе, сначала на свободе (мы говорили – так называемой свободе), а затем в лагере занимать довольно непримиримую позицию, из лагеря поэтому он попал в тюрьму. В лагере я с ним мало общался. Его гуманитарный образ мышления был чужд мне. Каждый из нас вел свою линию. Я чаще общался с Вадимом Янковым, поскольку мы беседовали много о физике и математике. Потом я общался с удовольствием с Рафиком Папаяном и, вследствие этого, с Георгием Хамизури из Еревана, с братьями Бердзенишвили из Тбилиси и ленинградцами Гелием Донским и Михаилом Поляковым, с Михаилом Ривкиным.

Лагерь – 50 метров на 100 метров, видишься с каждым ежедневно, но не со всяким разговариваешь много, не с каждым делишься своими мыслями. Евгений был сильно политизирован, он был историк, написал книгу, которую я не читал и имел, как я понял, много иллюзий по поводу Запада. Он был идеалист и борец с большевизмом. Я – нет. Я знал, что Запад прагматичен и мне в этом во многом помог опыт Андрея Амальрика, которого я не знал лично, но читал его статьи в самиздате и перенял его скепсис. Я уже не говорю о том, что много моих знакомых из Одессы уехало в Америку. Так что я был довольно близок к реальности и имел мало иллюзий по поводу демократии.

По тому, как Женя Анцупов рассказывал, вначале с ним много возились в Германии, но потом поняли, что он человек не прагматический и оставили в покое. Он был человек деятельный и, в общем-то, советский, привык много общаться, а здесь оказался в одиночестве. Но это часто бывает с эмигрантами. Один мир исчез, а другой не появился. Так я себе представляю его ситуацию после телефонных разговоров с ним. Мы говорили по телефону, я долгое время не мог собраться съездить к нему, а когда собрался в 1995 и позвонил, жена его подняла трубку и говорит:

- Женя умер.

Я растерялся от неожиданности и как последний идиот спросил:

- Как умер?

- Как умер, как умер. Умер. Его похоронили. Умер он от болезни сердца, которую имел еще в лагере.

Когда я говорил с ним раньше по телефону, слышно было его тяжелое дыхание.

Наш мир был такой небольшой. Когда я пришел в лагерь осужденных по 70 ст.РСФСР и ей равными (мы поэтому называли себя семидесятники) со мной было 22 человека (из приблизительно 120 заключенных ЖХ – 385-3-5), позже, к концу 1983, набралось человек 35 и на этом уровне держалась до 85 года.

 

3

 

Я так до сих пор и не знаю, какие мотивы немцы в действительности имели, приглашая нас.

Я не знаю, какое представление они имели о нас. Более того, они ничего о нас и знать не хотели.

Но меня это не удивляет. И в Союзе меня никто из моих знакомых не пытался расспросить о том, что из себя представляет лагерь, как проходила там жизнь. Когда я встречался с моими солагерниками, например, при приезде в Москву с Вадимом Янковым, я действительно чувствовал себя так, как будто я встречаюсь с родственниками.

Никто мне не хотел верить, что для меня арест была своего рода удача, поскольку мне было интересно выяснить, что из себя представляет лагерь, особенно, после того, как я прочитал «Архипелаг ГУЛаг». Я хотел узнать, насколько описание Солженицына и то, что было написано в «Хронике» о политических лагерях, соответствует действительности. Это не значит, что я стремился в лагерь, наоборот, но когда мне стало ясно, что меня арестуют, принял это как должное и с интересом, как будто я нахожусь в исследовательской экспедиции, наблюдал со стороны происходящее со мной. Вообще моей целью, в первую очередь было стремление понять динамику развития России, а не бороться с коммунистами. Другое дело, что, не обладая никакими другими знаниями, кроме тех, которые я получил сначала от коммунистов, а потом зачерпнул из самиздата, я и не мог составить удовлетворительную для меня картину развития России за последние 200 лет. Таким образом, для меня переезд в Германию был полезен, поскольку я смог отдалиться от тех представлений о России, которые распространены в России. Но это не было собственной целью поездки. Я даже не был уверен, что мы уезжаем навсегда. Мы уезжали, чтобы выйти из сложившейся ситуации. Не более того.

 

4

 

Нас пригласили в гости две семьи. Одна была семья профессора местного института, а другая – предпринимателя. По правилам, официально, они обязались нас кормить, поить и обеспечивать жильем в течение времени пребывания. Мы поселились в доме профессора. Дом стоял на склоне горы, как это довольно обычно здесь, и мы получили двухкомнатную квартиру с кухней на нижнем этаже. Сами хозяева жили этажом выше.

В субботу семья профессора собиралась уезжать в отпуск. Так что мы оставались одни в доме, но наша квартира была изолирована. Эта квартира была предназначена специально для гостей. Как раз в эту субботу другая семья пригласила нас к себе в гости.

Так что утром в субботу мы прощались с хозяевами дома, причем профессор попросил меня показать ему приговор суда по моему делу. Я, конечно, удивился, но показал. Ведь читать-то по-русски он все-таки не мог.

Он посмотрел на копию приговора и произнес пару звуков:

- П..р..и.. – оказалось, что он знает немного русские буквы. Профессор остался доволен. Вскоре приехал предприниматель и увез нас к себе. Там ждала уже нас его жена. Предприниматель показал нашим детям большую модель железной дороги, где была станция, полустанки, стрелки и, конечно, движущийся поезд. Но на наших детей, к его удивлению, эта игрушка не произвела большого впечатления. Наши ребята остались довольно равнодушны к этой игрушке. Когда-то железная дорога играла в жизни Германии очень большую роль. В России тоже в свое время машинист паровоза имел большой вес. Но в мои времена популярны были уже космонавты, а Германия космонавтику не развивала, да и сейчас Европа сильно отстает от России в области освоения космоса. Это отражается и на детских игрушках.

В тот день мы пошли пешком все вместе в соседнюю деревню, километров 5, и пообедали в ресторанчике, а затем так же пешком вернулись к ним домой, откуда нас снова привезли назад, к нам. Мы договорились, что на следующий день они повезут нас и покажут свою фирму.

Когда предприниматель позвонил к нам в дверь на следующее утро и я ему открыл, мне стало дурно – опять нужно говорить по-немецки! Я думаю, он так же страдал от моего немецкого. Немцы вообще плохо относятся к тем, кто говорит плохо по-немецки. Этот язык имеет такую жесткую грамматическую структуру, так что небольшая перестановка слов ввергает слушателя в панику – как правило, он перестает понимать. В Союзе мы часто встречали людей, которые говорили с акцентом или даже с ошибками. Меня эти ошибки даже развлекали. Но немцы от языковых ошибок испытывают раздражение. Им хочется, чтобы все мысли были выражены однозначно. Это во многом основывается на том, что немцы стараются сохранять дистанцию, беречь свой мир и опасаются своих ближних и часто не без основания. Даже отношения между мужем и женой редко являются доверительными. Как раз наши знакомые были все-таки не типичные люди, хотя много о них мне не удалось узнать. Меня спасало еще то, что мы имели дело с развитыми людьми, которые к тому же часто ездили за границу и знали иностранные языки.

Так что к моим речам они относились терпимо. Просто иногда они переставали реагировать, и я тогда думал «О-о, не понимают, потеряли нить разговора».

Итак, мы поехали посмотреть фирму наших новых знакомых. Фирма внешне была просто складом товара, но товар был не простой – краски, цветные карандаши, дорогая бумага для писем и рисования. Некоторые вещи были просто роскошны – предприниматель показал нам шариковую ручку, которая была занесена в книгу рекордов Гиннеса. Ручка была из золота и украшена бриллиантами (такие вещи хранились, конечно, в сейфе). Клиенты его были состоятельные люди во многих частях Германии.

У нас до сих пор хранятся подарки от них – дорогие наборы цветных акварельных карандашей, которыми можно рисовать, а потом, при желании, намоченной в воде кисточкой разводить. Тая так жалела использовать эти карандаши и так их берегла, что почти не давала ребятам ими рисовать, а теперь они уже и не хотят. Они лежат почти не использованные. Это объясняется шоком, в котором мы находились, неопределенностью положения.

Так мы провели первые дни. Когда мы приехали, холодильник в квартире был полон, а затем нас стали возить поочередно каждые три-четыре дня в магазин, мы выбирали, что хотели, а хозяева платили.

Кроме того, наши ребята получили карманные деньги и вся семья, то есть я, получали карманные деньги каждую неделю. В общем, нас приняли хорошо.

Мы делали что хотели, но городок небольшой, ходить особенно было некуда. Тогда нас первый раз свозили во Фрейбург. То есть, поехали мы с Таей, взяв с собой Митю, самого младшего. Мы осмотрели в первый раз собор, побывали в магазине, который также принадлежал предпринимателю, и где продавались товары, необходимые для художника.

Мы каждый день гуляли, а дети больше играли с игрушками, смотрели телевизор или комиксы.

 

5

 

В общем, первое время мы жили спокойно и довольно интересно. Но было одно обстоятельство, которое мне омрачило жизнь. Еще в Одессе я беседовал с Таей о том, что люди, которые нас приглашают, могут оказаться не вполне простыми людьми и простых и дружеских отношений с ними ожидать не следует. По крайне мере, нужно вести себя с ними осторожно. В Одессе мы привыкли, что нас расспрашивают о состоянии наших дел, и мы считали своей обязанностью объяснять нашим знакомым, что с нами происходит. Здесь мы должны бы были отказаться от наших привычек и понять, что мы имеем дело с незнакомыми людьми, которые еще неизвестно чего хотят. Это было нелегко, поскольку именно наша открытость с нашими знакомыми в Одессе, по моим предположениям, и должна была обеспечивать нашу безопасность. Наши судьбы были как бы связаны. Мы к этому привыкли в течение более 15 лет.

Но наши новые знакомые в Союзе были люди совсем иной судьбы.

Я как-то в это время стал просматривать наши бумаги, которые мы привезли с собой, и не обнаружил как раз копию приговора, который показывал профессору перед тем как, они уехали в отпуск. Кроме того, я не обнаружил таможенную декларацию, которую заполнил при переезде границы. Я пересмотрел мои бумаги несколько раз и вначале несколько перенервничал. Но затем стал относиться к сложившейся ситуации спокойно, как я привык это делать в Союзе. В конце концов, я и не ждал, что меня ожидают в Германии совсем уж обычные люди. То, что у меня пропадут два важных для меня документа, конечно, было несколько неожиданным. Я много всякого перевидал в своей жизни и привык и к человеческим слабостям, и к трусости, и к коварству. Но я все-таки надеялся, что переехав в Германию, я оставлю все это наследство в Союзе. А получалось иначе.

К счастью для Таи, она поняла ситуацию довольно поздно, через много лет. Для меня же вопрос, где я нахожусь, был решен в те сентябрьские дни.

Но я не стал поднимать панику и предъявлять претензии. Пусть считают меня идиотом, который не понял, что произошло. Я полагал, что профессор хочет взять нас полностью под контроль.

Конечно, я не знаю, кто взял мои бумаги. Я не могу с уверенностью сказать, что они были злонамеренно украдены. Просто это наиболее вероятное предположение. Неопровержимым фактом является то, что бумаги, от которых зависела наша судьба, пропали.

Позднее я узнал, что профессор в свое время ездил работать в Китай и должен был иметь контакты с соответствующими службами и, кроме того, я узнал, что в институте он занимался работой с иностранцами, то есть был определенным образом профи. Здесь тоже иностранцы не остаются без контроля.

 

6

 

Я был, к счастью, человек предусмотрительный. Одну копию приговора я получил еще в следственном изоляторе КГБ. Она была отпечатана на тонкой папиросной бумаге, и я возил ее все время заключения с собой. Так и привез в Германию. Эта копия не была заверена. Поэтому в июне-июле 1990 я написал письмо в областной суд по адресу Пушкинская, 3 (думаю, что он и сейчас там находится), письмо с просьбой выдать мне заверенную копию приговора. Прошел месяц, а ответа все не было. Мы с Таей пошли в суд и напомнили о своем письме. Нас направили к одной из секретарей суда. Мы буквально набросились на бедную девушку, а она, чуть не плача, объяснила нам, что копия есть, но она не знала, что с ней делать. Так что у меня на руках было две копии приговора. Кроме того, перед отъездом я сделал микрофильмы со всех документов. Профессору я показал, разумеется, незаверенную копию. Так что пропажа была небольшая. Заверенная копия приговора была у меня на руках.

А все-таки мне жаль именно пропавшую копию - ведь я берег ее около 8 лет. У меня ничего не сохранилось из вещей, которые я имел в лагере, кроме нескольких книг по математике. Правда, в одной из них я позже нашел обертку от конфет, которые я покупал в лагерном ларьке. Эту обертку я использовал как закладку и она так и сохранилась в книге.

А вот таможенная декларация пропала безвозвратно.

Поэтому я и не называю имен своих немецких знакомых, которые меня пригласили в гости.

В дальнейшем мне еще несколько раз пришлось столкнуться со странными случаями.

 

7

 

Профессор отсутствовал одну неделю, а вернувшись, занялся вплотную моими делами. Он съездил со мной в Виллинген, где по его словам он договорился с адвокатом. Мы действительно зашли в адвокатскую контору, но только не в кабинет, а в закуточек, который мог бы быть местом для ожидания. К нам пришла довольно молодая женщина. Ее объяснение было приблизительно такое: «Я, конечно, могу получить политическое убежище, но моя семья – нет».

После этого мы вернулись домой. Я знал, конечно, что есть некоторое соглашение ООН об объединении семей. Так что я сомневался в верности совета адвоката или так называемого адвоката. Было не логично, давать мне убежище, отправлять семью в Союз, а затем на основании указанного соглашения разрешать им приехать в Германию. Но тогда законов я все же не знал, а Тая твердо поверила тому, что сказал адвокат. Я решил делать вид, что я поверил совету адвоката. Вечером того же дня профессор позвал нас к себе, наверх.

Мы собрались все вместе – профессор и его жена, предприниматель и его жена и мы, совдиссидент и его жена. Мы сели за стол и профессор спросил нас: «А, что собственно, мы хотим, в конце концов». Мы ответили так, как и писали в наших письмах – хотим остаться в Германии. Они нас не спросили, почему. Но они были готовы к нашему ответу. Они нам объяснили, что в этом случае, как правило, мы должны подавать заявление на политическое убежище. Вопрос с убежищем был уже как бы решен, поскольку семья все равно не могла остаться со мной.

Но они нам предложили другой вариант. В настоящее время есть свободное место научного ассистента в институте, и я могу его занять.

Все уже подготовлено, еще летом было дано объявление в местной газете о том, что такое место есть, но пока место не занято. Они уже подготовились к этому разговору и упорно склоняли меня взять это место и не подавать заявление на политическое убежище. В чем был смысл этого хода, я не знаю. Но позже я узнал, что согласно закону (§ 30 Abs. 4 Asylverfahrengesetz, то есть закона о процессе признания права на политическое убежище) претензия на политическое убежище очевидно не обоснована, если подающий заявление стремится предупредить предстоящую высылку из Германии и в прошлом имел достаточно времени, чтобы подать заявление на политическое убежище. Иначе говоря, тот, кто хочет получить политубежище, должен сразу после приезда обращаться к властям с соответствующей просьбой. Тот же, кто приехал, пожил или поработал, ему понравилось, он подал заявление на убежище, то он уже потерял это право только в силу того, что не сделал это своевременно, даже если первоначально, при въезде, у них и было основание получить убежище. Профессор знал наверняка, что если я подаю заявление на политубежище, работать я не могу, и если я получаю работу и работаю, то тем самым я должен почти автоматически потерять право на убежище. Складывается впечатление, что он хотел непременно держать меня под контролем.

Правда, закон не формулирует четко, в какой форме должно быть выражено желание получить политическое убежище, и не сказано четко, какое учреждение беженец проинформировать. Так что мы поступили, по сути, в соответствии с законом. Мы выразили свое твердое желание остаться в Германии и, не объясняя подробности, ссылались на политические преследования. Этого должно было бы быть достаточно, особенно если учесть, что по отношению к делам тех, кто уже сидел по политическим причинам, соответствующие учреждения должны относиться особенно внимательно. Я тогда этого всего, конечно, не знал, но предполагал, что это должно быть приблизительно так.

 

8

 

Разговор был довольно короткий, но меня уговаривали взять работу и не подавать на политическое убежище очень настойчиво. Я понимал, что это в некотором роде авантюра, поскольку я даже язык знал недостаточно, но я знал хорошо физику и согласился взять работу. Профессор еще меня спросил, что я буду делать после того, как закончится договор на работу. Я сказал, что после этого я буду заботиться о себе сам. Профессор остался доволен. На что я надеялся? Я имел хорошую специальность как исследователь и у меня были некоторые еще не опубликованные результаты и некоторые идеи моих будущих исследований. Я не имел никаких записей под рукой, но в голове у меня все сохранилось. Я рассчитывал, что я быстро вработаюсь, защищу диссертацию, ну и так далее, найду свое место.

Свободное место в институте было, но мне нужно было продлить визу и получить разрешение на работу. Это могло сделать только министерство внутренних дел земли Баден-Вюрттемберг. Дело было очень непростое. Нас, меня и Таю, свозили в Ausländeramt – службу, которая занимается делами иностранцев. Там я впервые познакомился с Фрау Дишингер. Она, между прочим, работает в этой службе до сих пор. Только тогда Ausländeramt находился в Donaueschingen, а вскоре службы округа собрали вместе во вновь построенном административном здании Landratsamt в Виллингене – в городе, который является центром округа, который называется Шварцвальд–Баар-Крейс.

О Фрау Дишингер мне еще придется рассказывать.

В то время вела она себя с нами корректно, по-деловому. Мы заполнили соответствующие анкеты.

Ф.И.О., место постоянного проживания дети, коротко сформулированные факты автобиографии. Возник вопрос, что писать мне о времени 1982-1987, времени, когда я был в заключении. Я, конечно, хотел написать то, что соответствовало действительности, но мой немецкий друг, профессор, сказал, что лучшее в соответствующей строке записать «диссидент» и не вдаваться в подробности. Я был и достаточно наивен, и в то же время хотел, чтобы меня воспринимали таким, как я был, то есть человеком, который побывал в лагере из-за своих убеждений. Наивность заключалась в том, что я переоценивал немецких чиновников – для них сидевший в лагере человек все-таки преступник. Немцы в этом смысле имели проблемы с дезертирами Второй мировой войны, даже если было очевидно, или как немцы говорят, лежит в руке, что человек отказывался от службы в армии из убеждений. Реабилитировать многим чиновникам и судьям таких отказников и по прошествии времени очень трудно.

В комментарии к некоторым законам говорится о том, что между обвинением по политическим мотивам и по уголовным делам разница есть и существенная, но в самих текстах законов этого утверждения нет.

Я не видел и не вижу, конечно, ничего плохого в том, что я был в лагере, независимо от того, был я реабилитирован или нет. Может быть, где-нибудь в другом месте, в Англии или Франции, это иначе, но здесь, в Германии, это так - сидел, так сидел.

По прошествии времени я стал даже гордиться тем, что был в лагере, хотя прежде рассматривал дело просто – я делал определенное дело, к которому, очевидно, имел способности.

Но, в конце концов, я согласился с формулировкой моего друга. Это было его дело и его инициатива, я делал только то, что он предлагал. Я профессора называю все-таки своим другом, поскольку он себя так называл – моим другом. Но когда я говорю о нем – мой друг, я имею в виду – мой немецкий друг.

Я сходил и сфотографировался для документов и засел за серьезное изучение немецкого.

Профессор взял пару книг по физике в библиотеке института для меня. Вскоре выяснилось, что я получил разрешение на работу, и вся семья и я, в связи с этим, вид на жительство. Я сразу обратил внимание на то, что разрешение на работу я получил только для этого института. То есть, после окончания срока разрешения на работу я одновременно терял и разрешение на работу вообще (Arbeitserlaubnis), и вид на жительство, и опять оказывался в зависимости или должен был уезжать обратно в Союз. То есть, подарок был очень скудный.

Тая разрешения на работу не получила. Свободой наше положение назвать было можно очень условно.

На Западе было хорошо известно, что назревает в Союзе.

С середины октября 1990 я стал ходить на работу.

Старших детей определили в школу, нам нашли квартиру в Ное Кирх (Neu Kirch), в 5 километрах от Фуртвангена, и я должен был ездить на работу на автобусе. Квартира была с мебелью, но за мебель мне пришлось заплатить отдельно приличную сумму, 10000 марок, хотя мебель была – старая. Поскольку денег у нас не было, профессор занял нам деньги, и я обязался ему выплачивать частями, так что я должен был погасить долг года через 3. Но зарплата оказалась приличной, и нам в первое время денег вполне хватало. Жили мы очень экономно, поскольку совершенно не представляли, что произойдет через год, и старались как можно больше денег скопить на будущее.

Как раз 3 октября 1990 года произошло объединение Германии. Мы ожидали, что немцы воспримут это с радостью, но они были более чем сдержаны. Это событие, которого многие политики давно ожидали, не радовало население, поскольку они ждали перемен к худшему. И население Западной Германии оказалось совершенно право. Разделение на оси – восточных немцев – и веси – западных, не преодолено до сих пор. А ведь когда-то, вроде, был один народ. Но наши друзья воспринимали объединение с энтузиазмом.