Петр Бутов

Воспоминания об одесских диссидентах.
Часть 25

<<< Части 23 и 24

Заключение

1

 

Утром 18 декабря, в субботу, за мной в тюрьму КГБ, заехал "воронок". Надзиратели меня не обыскивали. Только сержант МВД спросил, не слишком ли тяжел мой мешок. Мешок мне сшила моя жена, и он был довольно вместительный. Основной вес давали книги и бумаги. Вес мешка был по закону ограничен. Надзиратели КГБ сказали ему:

- Да ладно, все в порядке.

И я залез в воронок.

Напоследок я проехал еще мимо своего дома, потому что в эту же машину взяли несколько женщин, а женская зона была недалеко, на той же улице Разумовского, только мы жили в начале, в доме 2/4, а женская зона находилась ближе к автовокзалу.

В «воронке» меня посадили в маленькую кабинку. В двери была дырка, чтобы солдаты могли заглянуть, не открывая дверь кабинки. Сама же кабинка находилась напротив входной двери, у которой было опущено стекло. Поэтому я мог наблюдать немного и улицу, по которой ехала машина.

Я полагал, что в Одессу я как особо опасный государственный преступник уже не смогу вернуться, но это не вызывало у меня уже никаких чувств.

Мое будущее я уже не мог планировать и я о нем не думал.

Вагон для заключенных стоял не на главном вокзале, а на Товарной. Когда я забрался в вагон, то там еще никого не было. Вскоре появились и другие заключенные. Они, конечно, сразу стали меня спрашивать, кто я и откуда. Я объяснил, что я политический. Надо сказать, что в этом случае были нарушены правила. Особо опасных госпреступников было положено возить отдельно от остальных заключенных. Но видимо, было слишком много заключенных в вагоне. Один из заключенных постарше сразу сказал:

- Покажем Петру, что мы тоже люди.

Большого любопытства ко мне они не проявили. Только один поинтересовался, сколько коммунистов я убил и был разочарован ответом.

Мы ехали вместе сутки. И поездка прошла совершенно спокойно.

На следующий день мы приехали в Харьков. Меня отделили от заключенных, одного отвели в баню. Банщиком работал паренек из деревни. Узнав, что я политический, он рассказал мне свою историю. К нему зашел его одноклассник, который не задолго до того стал милиционером. Увидев мешок с зерном, спросил – откуда. Украл, сказал паренек. Зерно было ему нужно на корм скоту. Друг спросил:

- Хочешь, я тебя посажу?

- Сажай, - ответил паренек. Тот вернулся вскоре в форме и с начальником. Составили протокол. Паренек получил 5 лет.

Собственно, такие истории известны. Ничего особенного в ней нет. Воровать, конечно, плохо, но и приговаривать к пяти годам за мешок зерна – тоже. Я пообещал пареньку не забыть его историю.

 

2

В Харькове я пробыл еще 4 дня в очень мрачной камере. Камера имела двойную дверь. Одну сплошную и одну решетчатую. Нары были из сплошного толстого листа железа. Матрасик и одеяло были тоненькие, и в первую ночь я замерз. Матрасик набрал много влаги. Но в тюрьме выдавали тюремную газету. Я положил ее на вторую ночь под матрац. Уже было теплее. Матрас был не такой влажный. Если бы я не читал «Хронику» и не знал, как обстоят дела в лагере, то мог бы и испугаться – в тех условиях, которые были в этой камере, долго протянуть было нельзя. К утру газета была совершенно влажная. Я вынул ее и положил просушить. Газеты выдавали каждый день. С каждым днем я спал все лучше.

В четверг меня опять взяли на этап. Поскольку мне ничего не объясняли, то я не знал, сколько времени я просижу в этой камере. В такой ситуации в голову приходят всякие мысли. Но у меня было занятие. Вообще-то я занимался теорией физической акустики, но на этапе решил читать второй спецкурс Шилова и как раз разбирал теоремы теории множеств. В такой мрачной обстановке это занятие приносило особое удовольствие.

В Пензе пересыльная тюрьма была вполне приемлемая. Я получил опять отдельную камеру. Но эта камера была теплая, нары нормальные. Заключенный, который принимал вещи на хранение, узнав, что я политический, сказал

- Я политических уважаю.

Мой вещмешок был самодельный. Он был довольно тяжелый, поскольку перед отъездом я получил передачу и в нем были еще книги. Одна лямка оторвалась. Заключенный заметил это и сказал

- Я пришью.

И действительно пришил, да так хорошо, что все четыре года лямка держалась. Жаль, я мешок не сохранил. Пища была не особенно хорошая, но зато кильки мне давали очень много.

Потом меня довезли до знаменитой станции Потьма. Дубровлаг.

 

3

В пересыльной тюрьме в Потьме меня поместили в камеру с Анаденко. Его привезли за день до меня. Прежде он служил в армии, был майором, но со своим другом, также военным, вел переписку. За эти письма их и посадили. Я так запомнил эту историю.

В Потьме мы провели сутки в камере с уголовниками. Для Анаденко все было внове. Я знал, в общем-то, что уголовники политических не трогают. Но Анаденко не был связан ни с какими диссидентскими кругами. Я, надо сказать, так же чувствовал себя не вполне уверенно. Но я старался наладить с сокамерниками отношения. Это были «сливки». Им предстоял этап в тюрьму, куда их переводили из-за того, что они нарушали режим содержания. До этого они были в лагере со строгим режимом, так что, несмотря на их молодость, за плечами у них была бурная жизнь. Среди них выделялся один человек, как он сказал, татарин, с довольно умным лицом. Он был, по-видимому, паханом. Их было 6 человек, и они жадно смотрели на мой мешок. Просидев несколько лет в лагере, они испытывали особую тягу к вещам. Я раскрыл свой мешок, подарил им кое-что. Мыло, например и прочую ерунду. Ночь прошла спокойно.

Кто были мои сокамерники, понял я по-настоящему утром. В камере был еще старый заключенный. В этой пересыльной тюрьме не было никакого режима дня, не было подъема. Этот заключенный спал утром, когда в камеру заглянул надзиратель через окошечко. Он продолжал спать. Тогда была открыта дверь, один надзиратель зашел в камеру и потрогал старика за сапог. Тот пошевелился. Значит жив. Надзиратель вышел из камеры. Молодые достали наркотики, сделали фитиль из газеты, подожгли его, вода в кружке быстро закипела, они всыпали в кружку пачку чая, подожгли скрученную цигарку с наркотиками, сели в кружок и стали по очереди затягиваться и потом запивать чифирем. После этого им было уже не до нас.

А после обеда нас с Анаденко взяли на этап, и мы приехали в лагерь. Кажется, это был Женя Анцупов, который встретил нас еще по пути с вахты в барак и сказал, что мы своим прибытием всех очень огорчили – они ждали амнистии в связи со смертью Брежнева. Но должны были еще умереть Андропов с Черненко, чтобы амнистия оказалась возможной.

 

4

На этом я и хочу закончить часть воспоминаний под названием «Воспоминнания об одесских диссидентах». Я напомню, что я пишу лишь воспоминания. Это не «История одесских диссидентов».

Я надеюсь еще, что одесситы, которые были связаны с библиотекой или относят себя к диссидентам напишут собственные воспоминания и дополнят те, что уже опубликованы на сайте Вячеслава Игрунова.

Недавно я нашел на украинском сайте "Iсторичний веб-сайт UKRAЇNARUS`" статью Юрия Зайцева «ОДЕСА - ПІВДЕННА "СТОЛИЦЯ" ОПОЗИЦІЙНОГО РУХУ 60-80-х РОКІВ» «Одесса - южная «столица» оппозиционного движения 60-80 годов»

В этой статье коротко охвачена история оппозиции в Одессы. Я узнал из этой статьи новую для себя информацию не только о Святославае Караванском, которого я не знал лично, но даже о Василии Барладяну. Кроме того, я встретил новые для себя имена или имена людей, которых знал очень мало. Так что рекомендую прочитать эту статью полностью. Я не согласен с автором в том, что Одесса была столицей оппозиционного движения. Это верно, что одесситы были очень активны. Но движение было на западной Украине также достаточно сильным, даже если мы не можем особо выделить какой либо город или населенный пункт. На западе Украины и в районе Киева КГБ действовало очень жестко, в отличие от КГБ в Одессе. КГБ в Одессе больше интересовали другие дела. Сотрудники прирабатывали как таможенники. Кроме того, в делах, где речь шла о деньгах, они получали определенный процент. Высоко котировались контрабанда, валютные дела и тому подобное. Мелочь КГБ оставлял милиции и следил за теми, кто быстро богател. В КГБ был фотоальбом. Сначала фото появлялось на последней страничке. Когда фото оказывалось на первой, человека арестовывали. Кроме того, в Одессе было много иностранцев. Инакомыслие не только на Украине, но и вообще в Союзе, существовало всюду. Но Одесса действительно выделяется даже в масштабах Союза – она была третьей по активности после Москвы и Ленинграда. Дух свободомыслия в Одессе не исчезал никогда. В самом крайнем случае это выражалось в юмористической форме, в форме анекдотов. Но вернемся к нашей теме.

 

Вот что пишет Ю. Зайцев о Святославе Караванском и Нине Строкатой:

«Посеред палких прихильників української національної Ідеї помітно вирізняється ім'я корінного одесита Святослава Караванського. Після виходу з оточення в білоруських лісах він 1942 р. вступив на історико-філологічний факультет Одеського університету і встановив зв'язки з підпіллям ОУН. Згодом очолив факультетський осередок ОУН. 1944 р. залишив місто слідом за румунськими військами, незабаром повернувся до Одеси, але був заарештований і в лютому 1945 р. засуджений Одеським військовим трибуналом на 25 років ув'язнення. За амністією у грудні 1960 р. його звільнили. Він поновив заочне навчання в університеті і розгорнув боротьбу проти русифікації, вимагав притягнення до кримінальної відповідальності міністра освіти УРСР Даденкова за зросійщення шкільництва.

Під час погрому опозиційного руху в 1965 р. його заарештували і генеральний прокурор СРСР Руденко без додаткового слідства й суду відправив Караванського добувати 8 років і 7 місяців за присудом 1945 р. Перебуваючи у сумнозвісній Володимирській в'язниці. він зібрав свідчення колишніх учасників розстрілу польських офіцерів у Катані і тайнописом передав ці відомості та інші матеріали на волю, за що у квітні 1970 р. отримав 10 років. У лютому 1979 р. Караванський вступив в УГГ. у вересні звільнився з табору, відбувши загалом 31 рік неволі. На Україну повернутись не дозволили і він з дружиною наприкінці листопада того ж року емігрував до США3. Найбільш послідовним однодумцем Караванського і найрішучішим його захисником перед репресивним комуністичним режимом була його дружина Ніна Строката.

Вона також народилася в Одесі. Закінчила медінститут. працювала в лікарнях області та мікробіологом у своєму вузі. За участь в опозиційному русі, поширення самвидаву та публічний захист чоловіка її спершу позбавили праці, а в грудні 1971 р. заарештували і за кілька місяців відправили на 4 роки у концтабір суворого режиму. На закритому процесі в Одеському обласному суді вона 17 травня 1972 р. виголосила останнє слово. варте включення до шкильних програм. Вдумаймося у мовлене нею без сподівання на оприлюднення: "...Український патріотизм, національну гідність українця затавровано терміном націоналізм.

Але ж український патріотизм - це природна сутність українця, сутність, яка успадковується, стає моральним набутком і не дозволяє ставати покручем, безбатченком, яничаром... Як заходить розмова про український патріотизм, то всіх лякає, а чи не скінчиться ця розмова роздумами про самостійність. ...Надмірність часто безглуздої цензури це і є головний винуватець, якого треба би було віддати до рук правосуддя. Якщо такий єдино справедливий суд ще не є можливим сьогодні, то суспільний поступ рано чи пізно приведе нас до такого, і тоді сама тільки згадка про сьогоднішній суд змусить багатьох почервоніти... Часи, коли стануть неможливими процеси, схожі до сьогоднішнього, ці кращі часи вже тепер всередині нас"»

 

Ю. Зайцев привел некоторые факты о Барладяну. Я вспомнил теперь, что некоторые его статьи были опубликованы на западе. Но я, в свое время, эти публикации не видел и я так же не знал, что они были ему инкриминированы на втором, уже лагерном, суде.

«Неординарною постаттю незалежницького та національно-культурницького рух) в Одесі був викладач університету Василь Барладяну. У 1975-1977 pp. він проводив підпільні семінари з історії української та світової культури, які відвідували близько 20 осіб". А поза тим "систематично виготовляв і розмножував рукописні та машинописні тексти заяв, звернень, статей та інші документи, які містять неправдиві вигадки, виготовляв фотокопії документів такого ж змісту, а потім розповсюджував їх серед своїх знайомих у газетах і журналах. ...наклепницьки твердив, що радянський лад за своєю суттю нібито є антигуманним режимом...".

У березні 1977 р. Барладяну заарештували і в червні засудили на 3 роки таборів. Напередодні звільнення за низку опублікованих у Парижі антирадянських статей він отримав ще 3 роки ув'язнення.»

 

Мы с Анной Михайленко не говорили о позициях. В статье Зайцева они сформулированы коротко и четко.

 

«Переконливим прикладом умовності розмежування течій в українському русі опору була діяльність педагога Ганни Михайленко, 1951 р. переселеної на Одещину з Львівської області в зв"язку з передачею її рідного села Польщі. Вона рішуче відстоювала право України на свою суверенну державність, брала активну участь у діяльності УГГ. готувала документи та інформативні матеріали для московської "Хроники текущих событий" та радіо "Свобода", а під час роботи вихователем в гуртожитку одеського автопідприємства організувала переможний страйк його робітників з вимогами економічного характеру та поліпшення житлових умов.

Після низки звільнень з праці, оббріхування в пресі, судових переслідувань її у лютом) 1980 р. заарештували і в грудні, сфабрикувавши потрібну слідству експертизу, відправили в одну з найжорстокіших психотюрем - Казанську спецпсихлікарню. На волю відпустили лише у травні 1988 р. Подвійна експертиза американських лікарів в Україні (у 1989 р.) та в США (у 1990 р.) засвідчила, що Михайленко розладом психіки не хворіє і ніколи не хворіла. Прокурор на процесі Михайленко 1980р. З.Садікова 1991 року підготувала висновок про її реабілітацію.»

 

Примечание УГГ – Украинская хелсинская группа

 

К сожалению, в статье есть и неточности. Из текста можно понять, что библиотеку Игрунова, после его ареста, спас и перенял Леонид Заславский. Леонид Заславский действительно участвовал в распространении литературы, но библиотеку перенял от Вячека Игрунова и перепрятал я. Об этом пишет и сам Вячек.

 

5

О жизни в лагере я не хочу здесь писать – это совсем иная тема, которая далеко выходит за рамки этих воспоминаний. Ограничусь только коротким очерком, как добавление к этим воспоминаниям.

В лагере – учреждение ЖХ-385-3-5 - было тогда, в конце 1982 года, около 120 заключенных. Большей частью старики, которых уже посадили после войны за военные преступления, в основном за сотрудничество с нацистами. В большинстве своем они уже сидели второй раз. После войны они отсидели и их выпустили. Долгое время они жили спокойно. Но затем пошла политическая волна 70-х годов под лозунгом «нет пощады военным преступникам», поскольку в ФРГ тогда попытались закрыть все дела по военным преступлениям за давностью лет, и их снова арестовали «по вновь открывшимся обстоятельствам». По той же статье им добавили по той же статье до пятнадцати лет. Кто в свое время отсидел, например, 8 лет, тому добавляли 7. Они были все старики, конечно, пенсионного возраста. Некоторые только успели доработать до пенсии и с неделю насладиться отдыхом. А потом за ними пришли. Я еще застал Жепре. Он вышел летом 83. Он отсидел ровно 25 лет и был один из немногих, кто отсидел этот срок полностью. Его осудили еще по старому кодексу и, после введения нового, срок не изменили. Вел он себя вежливо и доброжелательно, но ничего о себе не рассказывал.

В лагере сидели два настоящих шпиона – они продавали информацию. Один немцам, а другой американцам. Правда, они не были агентами. Они зарабатывали, используя свое служебное положение. Были еще несколько человек, которых осудили за шпионаж, но, как мне кажется, без достаточных оснований, как, например Александра Семенова.

В лагере еще находилось несколько молодых людей, обвиненных в измене Родине. Эти дела остались для меня загадкой.

В лагере находилось в конце 1982 года 22 человека, обвиненных, как и я, за антисоветскую агитацию и пропаганду. К концу 1983 года нас было человек 35.

Учреждение ЖХ-385 было названием всего Дубровлага в наше время. ЖХ-385 состояло из системы приблизительно 20 лагерей, которые были связаны внутренней железной дорогой и располагались возле разных поселков Мордовии. Политическая зона находилась в 3-м лагере Дубровлага, возле поселка Барашево. Сам 3-й лагерь был разбит на 5 зон. Политические (мужчины) находились в пятой зоне и наш адрес был п/я 385-3-5. Зона 385-3-4 была единственная в Союзе зона для женщин, осужденных за антисоветскую агитацию и пропаганду. В 1983 году там было человек 10 или 12.

Наша, 5-я зона, была построена относительно недавно, в то время, когда построили лагеря для политических в Пермской области. Часть болота была засыпана землей. На ней построили барак и кочегарку, а так же небольшую внутреннюю тюрьму. Поставили несколько заборов, огородив площадь около 50Х100 квадратных метров. Внутреннюю тюрьму отгородили забором от остальной зоны. Во внутренней тюрьме было две камеры штрафного изолятора и две камеры «помещение камерного типа» - ПКТ. В штрафной изолятор сажали до 15 суток, а в ПКТ до полугода.

Часть старых и больных заключенных, осужденных за военные преступления, решено было не переводить в Пермскую область, и их поселили в 5 зоне. Понемногу к ним стали добавлять и диссидентов.

Я слышал, что Григорий Куценко написал воспоминания о лагере, но я сам не читал их.

Еще три лагеря для особо опасных государственных преступников, в том числе и для «анитисоветчиков», находились на северном Урале, в Пермской области. Они были созданы в начале 70-х годов.

Я недавно нашел в интернете интервью Анны Мисюк. Анна училась в свое время в Тартусском университете и познакомилась там с Рафиком Папаяном. Рафика и его подельника Жору Хомизури привезли в лагерь через несколько месяцев после меня. Анна в интервью удивлялась, что мы с Рафиком попали в один лагерь. А вероятность оказаться в одном из лагерей «антисоветчикам» была довольно большая - ¼.

Я напомню, что осужденных по 190-й статье сажали в лагеря с уголовниками. Как правило, им приходилось гораздо хуже, чем тем, кто был осужден по 70-й статье. Мне известны, например, воспоминания Абрамкина, опубликованные в журнале «Век ХХ и мир» – они оставляют тягостное впечатление.

В лагере я познакомился и с Мишей Ривкиным. Дело его было известно. Его подельники, кажется все, покаялись. Их выпустили после суда. Андропов демонстрировал либерализм. А Миша упорно отказывался каяться. Его держали в следственном изоляторе КГБ около 1,5 лет, но потом все же отправили в лагерь. Он прибыл к нам в ноябре 1983 года. Что в нем было еще необычного? Он был молод. Людей моложе меня среди «антисоветчиков» практически не было.

В январе 1985 года его отправили в Чистополь. Как известно, в Чистополе находилась в то время тюрьма для политических. В тюрьму он попал, потому что упорно носил шапочку на голове. Шапочка называется, кажется, кипа и ее положено носить каждому правоверному еврею. Было три или четыре еврея в лагере, которые декларировали себя как верующие. Осенью 1984 года они стали носит шапочку. Вскоре от них потребовали шапочку не носить – нарушение формы одежды. Их стали за ношение шапочки сажать в штрафной изолятор. Миша упорно настаивал на своем праве. Его, как злостного нарушителя режима, судили и в январе 1985 года отправили в тюрьму. Так что, хотя он попал в лагерь как диссидент, то в тюрьму уже как верующий.

Совсем недавно, в феврале 2006, раздался телефонный звонок. Это был Миша. Я его не видел и не слышал много лет - с 1990 года. Миша приехал на некоторое время в Германию и предложил встретиться. Он находился в Дюссельдофе, а я здесь, в Шварцвальде. Времени у него для поездки было мало, он мог приехать только на один день. Поэтому мы договорились приехать на встречу в Карлсруе. Так удобно получалось, что мой поезд утром приходил на 1 минуту раньше, чем его и вечером его поезд уходил на 4 минуты позже. Мы, я поехал с Таей, встретились с Мишей на вокзале. Он увидел меня и сказал с изумлением:

- Петя, совсем седой.

А какой же я должен быть в моем возрасте? Он-то лет на 10 моложе меня. Я предложил ему съездить в Баден-Баден – от Карлсруе это около 20 минут поездом, что мы и сделали. Мы сводили Мишу в знаменитое казино, в котором экскурсоводы до сих пор рассказывают о том, что в нем играл Достоевский. Гуляли, разговаривали, вспоминали.

Потом зашли в кафе, попили кофе. Я давно уже думал о том, что мне делать с лагерными воспоминаниями. Я считал, что мы все, барашевцы, кто хочет, должны вступить в контакт и совместно написать воспоминания о лагере. Эту идею я высказал Мише, и он со мной согласился. Миша мне еще рассказал печальную новость – умер Генрих Алтунян. Алтуняна я видел в последний раз в Ленинграде, в августе 1990 года, на встрече бывших политзаключенных, которая продолжалась два дня. Те, кто приехал в Ленинград, вечером собрались у Миши Полякова и мы еще вместе немного посидели. В общем, Ривкин согласился со мной – нужно попытаться всем желающим барашевцам связаться и написать совместные воспоминания. Поэтому я пока не буду описывать лагерную жизнь.

Надеюсь, что наш проект – написать совместные воспоминания - удастся и наши лагерные товарищи откликнуться.

 

6

 

Судьба

 

Судьба подыграла мне в руки карандаш

Я вдохнул воздух и закрыл глаза.

Я подумал, что вещь мне нужна,

чтобы писать стихи.

В смысле старой лирики я бормотал

облака, небо, море, ветер, незабудки,

но я не мог эти слова привести в движение

Я владел этими словами, но их идея исчезла.

 

Я взял карандаш крепко в руку

и стал тщательно рисовать самолет.

Вдруг мир стал дышать,

поскольку я стал обозначать свободное пространство.

В самолете было еще свободное место,

но я крикнул пилоту: прощай.

Свободное пространство было там, снаружи,

путь в свободное время находился здесь.

 

Жестокая судьба вселила в меня сомненье.

Но я был благословлен,

поскольку у меня была возможность выбора.

Сомненье длилось одно мгновенье,

в которое я был согласен

покинуть камеру в тюрьме КГБ

 

Что изучал я?

Я исследовал то, что я знал

до тех пор,

когда я стал учиться.

Это можно так же обозначать Верой в Бога.

 

Все знающие люди объяснили мне,

что я являюсь диссидентом.

Я владел чувством одиночества,

которое иногда путал с жаждой знаний.

Когда-то одна молодая женщина сказала мне

- От книг ты глупеешь.

Позднее она ненавидела меня.

Но я не был таким невеждой, как она думала,

только она не могла замкнуть пространство,

наши глаза не встречались.

Я знал, или я только думал так,

что я несу ответственность за весь мир.

Но я не знал, что это означает

и должен был это понять.

Теперь, когда я, наконец, стал слышать ход часов,

я не чувствую себя ответственным за весь мир.

 

Кто заботится о своей судьбе?

Почти все кладут свою судьбу в чужие руки.

Кто несет ответственность за судьбу?

Сократ пьет свой яд и умирает в покое.

Он умирает еще раз, когда я читаю Фаидона.

Возможно, что и сейчас

кто-то читает то место в Фаидоне,

в котором Сократ пьет свой яд,

ложится и ждет, ждет, ждет.

 

Он не вернулся назад и не рассказал,

что же случилось с его душой.

 

Это не мешает мне сейчас,

в мое новейшее время,

наслаждаться жизнью

и слушать музыку,

пока я это могу

 

Почему некоторые вещи трудно сказать

мне не ясно до сих пор

и никто не смог мне это объяснить.

 

Я не знаю, почему слова

имеют иногда очень большое значение.

Мне столько раз говорили

«Скажи.

Скажи, что ты сожалеешь

и раскаиваешься в том, что ты сделал.

Тебе что, трудно это сказать?

Скажи, раскайся».

Я не мог.

 

Я думал:

никто не имеет права

меня судить

Но люди, самые разные люди,

оценивали,

не спрашивая меня,

что же произошло.

 

К счастью,

люди знают не много

и быстро забывают.

 

Их приговоры

могут быть болезненны,

но редко смертельны.

 

Они не имеют теперь и сил,

чтоб пережить

превращенья души.

 

Я крикнул пилоту

«Прощай»

и остался снова один

в моем холодном железном месте.

 

Пространство,

которое меня окружало,

было скучным,

но мое время имело

большое значенье.

 

3 Мая 2006,
Furtwangen in Schwarzwald