Сейчас на сайте

Вячеслав Игрунов задумывал и начинал писать этот текст сразу после парламентских выборов, однако огромная занятость помешала ему закончить статью во время. С тех пор о политической ситуации написано уже множество аналитических материалов, и, по всей видимости, будет написано, ввиду президентской кампании и катаклизмов на правом фланге, еще больше. Мне же показалось содержание статьи во многом нестандартным, отличающимся от массы прочитанного мною. И, с любезного позволения автора, я беру на себя смелость  опубликовать этот незавершенный текст. Тем более это уместно, что свою позицию по многим не отраженным в статье вопросам Вячеслав Игрунов уже выразил в ряде интервью (см. например, здесь) и выступлениях на Центральном Совете и внеочередном съезде партии СЛОН.

Вячеслав Игрунов. 8 декабря 2003 - 25 января 2004г.

Правые: поражение или конец проекта?

Поражение СПС и ЯБЛОКА на парламентских выборах 2003 года не только ошеломили интеллигенцию, как всегда пребывающую в благостном ожидании, что кто-то за нее решит ее политические проблемы, но и вызвало рассуждения о том, что природа не терпит пустоты. ЯБЛОКО и СПС срочно начали консультации по проблеме объединения. Интеллигенции очень хочется видеть цивилизованных западников на правом фланге российского политического спектра. Однако суждено ли этим мечтаниям обрести плоть?

Прежде всего, надо вернуться к самим понятиям, которыми оперируют политологи. Что есть «правые» в нашем расхожем понимании? Правые – это демократы-рыночники, реформаторы, западники. Чубайс с Гайдаром – правые. Новодворская с Боровым – еще правее. А реакционер Зюганов – левый. Подобное словоупотребление абсурдно, хотя и распространено повсеместно

Деление на «правых» и «левых» восходит к Великой французской революции, когда в Национальном Собрании справа располагались сторонники порядка, а слева – сторонники революции. Правыми были роялисты, левыми республиканцы. С изменением исторических реалий и содержания общественных дискуссий взгляды правых, как и взгляды левых менялись. Никому и в голову не придет заподозрить самых правых французских политиков современности в приверженности роялизму или феодальному порядку. Что оставалось неизменным, так это высокая степень консерватизма у правых и стремление к переменам у левых. Естественно, что в обществе утвердившегося капитализма правыми оказывались неизменно те, кто сохранял преданность идеям свободного рынка, неограниченной частной собственности, а левыми – люди с антибуржуазной ментальностью. Однако даже в западном обществе связка левизны с социалистичностью к концу двадцатого века стала терять смысл. Кстати, носителей социалистических взглядов итальянских фашистов или немецких национал-социалистов принято считать правыми, хотя противостоящие им либералы или христианские демократы были сторонниками традиционных буржуазных ценностей. Таким образом, противопоставление «правые-левые» вовсе необязательно должно связываться с противопоставлением капитализм-социализм, рыночники-сторонники плановой экономики.

Совершенно в соответствии с этим, советские диссиденты если не сами считали себя левыми, то таковыми являлись в глазах значительной части интеллигенции. И чем радикальнее были взгляды, тем ближе было к левому флангу. Идеи приватизации и рыночного хозяйства – свидетельство радикальной левизны. И это было естественно, поскольку правые – охранители, а левые – разрушители, революционеры, модернизаторы. В советском обществе охранители были носителями социалистической, авторитарной идеологии. Революционеры стремились к демократии и капитализму.

Бывшие правые

Первый рыночный проект, обнародованный в период Перестройки, носил в значительной степени правый характер. С.Васильев и Б.Львин осенью 1987 года вполне осознанно сформулировали: «нам нужно сильное государство и либеральная экономика». В 90-м году делегация экономистов-рыночников во главе с наиболее радикальным идеологом направления В.Найшулем вернулась из поездки в Чили в полном восторге. Опыт Пиночета казался этим достаточно молодым людям путеводной звездой. Это был проект, который и в самом деле условно можно было бы назвать правым. Опираясь на сильную власть, парализующую сопротивление общества, необходимо было ввести в стране рыночную экономику и передать всю собственность в частные руки. Однако ирония истории заключалась в том, что государство в СССР ослабло до того, как удалось его использовать для введения полноценного рынка, а пришедшие к власти реформаторы поставили себе задачу разрушить экономику и государственность настолько, чтобы не оставить возможности охранителям реставрировать старые порядки. Поскольку концепция государства-«ночного сторожа» содержалась в рыночной идеологии реформаторов, поскольку российское государство сохраняло в себе подозрительные черты коммунистического происхождения, лозунг «чем меньше государства, тем лучше» стал сигналом к тотальному разрушению общественных и государственных структур, доставшихся в наследство от предыдущей эпохи.

Таким образом, рыночный проект в России, в отличие от Китая, оказался абсолютно революционным, т.е. левым по своей сути. Благодаря революционному способу внедрения и поддержке западнической интеллигенции весь проект в 1991 году приобрел общедемократическое звучание, и вокруг него объединилось большинство реформаторов и реформаторски настроенной общественности, мало различавшей в то время правые и левые европейские ценности. В одном флаконе подавалась приватизация с ее залоговыми аукционами и представительная демократия вкупе с правами человека. В предвыборный список ДВР наряду с Гайдаром в первую тройку входит Ковалев. Складывается впечатление, что рыночный проект носит либерально-демократический характер. И эта иллюзия дожила до сегодняшнего дня.

Однако первоначальный синкретизм не мог продолжаться долго. Уже 1992 год был временем распада аморфной общности. Один за другим союзники Ельцина уходили в оппозицию, что позволило их слить в красно-коричневую массу в сознании нетерпеливых демократов-западников. Расстрел парламента в 1993 и ельцинская конституция стали закономерным выражением той марксистско-пиночетовской целеустремленности, которая оставалась стержнем гайдаровско-чубайсовских реформ. Революционеры-рыночники начали воссоздавать то самое сильное государство, под авторитарным зонтиком которого можно было провести молниеносную приватизацию. Президентские выборы 1996 года с их беспрецедентным по тем временам использованием административного ресурса, а затем и выборы 2000 года окончательно подвели черту под либеральной риторикой «правых» и ясно обозначили по-настоящему правый, авторитарный проект. Чубайс приветствует вторую чеченскую войну, Ковалева отзывают из российской делегации в ПАСЕ, Немцов говорит о том, что СПС партия крупного капитала, а не партия правозащитников. Теперь СПС готов очиститься от диссидентства и вновь стать партией власти. Однако ситуация изменилась.

Реформаторы-рыночники, преимущественно в их олигархической ипостаси, рассматривали ельцинское государство, как инструмент проведения собственной политики, и пользовались им, как инструментом. Они полагали, что Путин, избранный ими в преемники Ельцину, станет частью этого инструмента, может быть даже в большей степени, чем пришедший к власти без них Ельцин. Однако новый президент, не ломая договоренностей, тем не менее, не захотел оставаться марионеткой. И тем, кто захотел манипулировать им, пришлось искать политического убежища. Дальше – больше. Олигархи, которые разочаровались в своих ожиданиях, приступили к поиску сценария, обеспечивающего возврат контроля над государственной машиной. Каждый олигарх рисовал свой сценарий в меру изощренности. Арест Ходорковского был ответом на эти поиски. Продолжение следует. Для того, кто не поймет вовремя, что больше никогда крупный бизнес не будет диктовать условия государству. Олигархи боялись такого сценария в случае избрания президентом Примакова. Они предотвратили его приход на вершину власти и нашли защиту в лице Путина, который очень скоро оказался радикальнее Примакова.

Путин не продемонстрировал желания менять рыночный характер российской экономики. Более того, бывшие олигархи, правильно понявшие новую свою роль, чувствуют себя относительно спокойно. А некоторая неуверенность лишь придает смысл поискам нового модуса вивенди. Следовательно, впереди у России рыночное будущее. Но будущее под зонтиком авторитарного режима, бережно относящегося к наследию советской государственности. И во главе этого сценария становится не кто иной, как Президент Путин, правый консервативный политик, экономическое законодательство которого не раз признавали «своим» лидеры СПС. Охранитель, экономический либерал, державник. Человек, который способен сменить парадигму, не выходя за рамки сложившихся реалий. Не государство ради бизнеса, но бизнес, ради государства. С поражением правых вакуум не образовался. Произошло замещение. Правая ниша занята. А кто ее будет олицетворять: марионеточные правые или марионеточные единороссы, – непринципиально.

В СПС существует план объединения всех демократических сил в единую оппозиционную партию. Пожалуйста, теоретически это возможно. Однако эта партия, будь она создана, ни при каких обстоятельствах не будет правой. Прежде всего, потому, что правые ценности (в том числе усиленно пропагандируемые гайдаровской школой) – богатство, личный успех, – никак не вяжутся с оппозиционной деятельностью. Ориентированные на свой частный успех, привыкшие опираться на себя, предприниматели не пришли даже на выборы, чтобы проголосовать за тех, кто обеспечил им процветание и должен был бы сохранять условия для продолжения успеха. Разве станут они идти на противостояние власти, власти авторитарной, способной сломить шею, тем более, что их бизнесу ничто не угрожает? Олигархи будут либо устранены, либо приручены. Не олигархи ли финансировали «Единую Россию»? Средний бизнес еще не имеет ни сил, ни смелости бросить вызов власти. А малый – пребывает в инфантильном состоянии. В оппозицию идут те, кто готов пожертвовать своим личным благополучием ради общего дела. Можно было за разработку экономических реформ обрекать себя на нищету и заключение, если в этом ты видел путь для страны. Но идти в оппозицию ради процветания именно Иванова, именно Петрова, именно Сидорова..?

Сегодня противостоять режиму легко тому, кто считает приватизацию грабительской, кто сомневается, что нынешний собственник эффективен. И потому заинтересован в пересмотре либо правил игры, либо результатов приватизации. И для которого материальные интересы не прежде всего. Из таких людей возможно создавать оппозицию. Они не должны быть сильно обременены бизнесом, поскольку давление на бизнес – одна из самых эффективных технологий приведения к покорности. А если это так, то портрет оппозиционера окрашен в более или менее левые тона. Именно поэтому я пессимистически смотрю на перспективы правой оппозиции – она беспредметна в России, в ней заинтересована только часть олигархов и обслуживающие их политики, она не имеет ни кадрового потенциала ни социальной опоры[1].

Настоящие правые

К стыду своему должен признаться, что на протяжении многих лет видел в «Единстве» и его продолжателях мертворожденный проект. Как почти все сторонние наблюдатели, я видел в «ЕдРо» временный инструмент, который придет в негодность при первой радикальной смене Власти. Внутренние конфликты только подтверждали гипотезу. Однако она оказалась ложной.

Во-первых, какая партия не формировалась из разного сброда? Жесткие ограничения при формировании создают естественные предпосылки для внутренних конфликтов. Становление реальной партии требует, на мой взгляд, не менее десятилетия. Что ж удивительного в том, что партия чиновничества переживала и переживает все те же самые трудности, которые переживали и другие партии. У нее только дополнительный запас прочности, благодаря «резервному фонду» в Кремле. Стабильность кремлевской администрации дает некоторый гарантированный лаг для партстрительства, при котором никакой кризис не является критичным.

Во-вторых, отсутствие артикулированной идеологии не означает идеологического вакуума. Кто сумеет пересказать основные идеологемы ЯБЛОКА, пусть бросит в меня камень. Идеологический образ, тем не менее, имманентно содержится в неясных томлениях, в социально-психологической конституции участников политического объединения. Можно сколько угодно смеяться над косноязычием и бессмысленностью представителей «Единой России», однако нельзя отрицать, что за суммой неказистых частных интересов вырисовывается вполне осмысленный не только групповой, но и национальный интерес. Путин, стоящий во главе этой партии, не позволяет усомниться, что оформление пока неясных устремлений идет полным ходом. Если кто сомневается, что идеология будет построена, то пусть он посмотрит на активность экспертов, которые толкутся в предбанниках власти, конкурируя между собой за право формулировать национальные цели. Мало того, вполне приличные люди из ЯБЛОКА и СПС уже переходят в «Единую Россию», создавая плацдарм для появления там и вполне осмысленных политиков. Если в «Единую Россию» потянутся люди типа Бориса Федорова или членов «Серафимовского клуба», то идеологическое оформление не заставит себя долго ждать. Но даже и те политтехнологи, которые обслуживают эту партию, способны предложить более-менее инструментальные идеи.

Ну и, наконец, третье соображение. К оценке состоятельности партий интеллигенты подходят с истинно российскими критериями. Вся историческая политическая жизнь России густо замешана на интеллектуализме и идеализме. Поэтому ждут от правых если не Милюкова с Набоковым, то, хотя бы, Столыпина с Гучковым. Без такого людского наполнения партия считается бесцветной, не способной бороться за электорат. Но если посмотреть на западные правые партии, то мы убедимся, что состав этих партий в человеческом отношении мало отличается от персонажей «Единой России». Разве что, на западных правых сказывается лоск более древних демократий. И я не стал бы обвинять в излишнем интеллектуализме Коля, Рейгана или Буша. Однако упомянутые политики успешно возглавляли и государство, и политические партии. Почему Грызлов, Шойгу, Лужков или Шаймиев не смогут сыграть столь несложной роли?

Таким образом, я не вижу препятствий для формирования на основе «Единой России» право-консервативной партии со всеми вытекающими последствиями. Разумеется, успех не предопределен. Сбои возможны. Однако категорически утверждать, что эта партия окажется заведомо неэффективной, я лично больше не буду. Хотя иметь в виду возможность реализации карикатуры на КПСС необходимо. Более того, этот вариант может стать основным для «Единой России», если в оставшемся коридоре возможностей не удастся сформировать реальную оппозиционную партию. Тогда Россию ждет катастрофа скорая и более значительная, чем постигла СССР.

Левее правых: неудавшаяся альтернатива.

Завершение авторитарного проекта «правых» и их замещение Путиным и его партией, открывают блестящие перспективы ренессансу альтернативной демократической партии. В 1993 году такой партией попыталось стать ЯБЛОКО. Однако амбивалентность тогдашнего политического сознания, включая сырое политическое сознание Явлинского, не позволили уже в 93-94 годах сформулировать альтернативные концепции социально-экономического и политического развития России. Аккумулируя вокруг себя соответствующий слой населения, партия корчилась безъязыкая, не умея ни сформулировать политическую линию, ни проявиться в сколь-нибудь конкретных действиях. Самым значительным действием партии было выдвижение Примакова на пост премьер-министра. И оно вполне соответствовало внутреннему замыслу – прервать разрушительное течение революции и опрокинуть страну в эпоху термидора. И этот шаг привел к небывалой популярности ЯБЛОКА. Избирательные рейтинги подпрыгнули до уровня 18-19%. Однако Явлинский не сделал из этого никаких выводов. Он продолжал ориентироваться на мнение своих олигархической и заокеанской референтных групп и, вопреки мнению партийного руководства, в сам день утверждения Примакова в должности начал антипримаковскую кампанию. Да и во время избирательной кампании отказался от идеологии «термидора с человеческим лицом» в пользу концепции «продолжения реформ». Но и фиаско 1999 года ничему его не научило. На некоторое время он усилил либеральную риторику, борясь с альтернативным креном партии.

Организационная революция, проведенная Явлинским в ЯБЛОКЕ в 2000 году, снизила вариативность яблочных возможностей и привела к авторитарной стагнации внутри партии. Диалогоспособность партии снизилась на порядок. Творческие возможности тоже. Не случайно главный лозунг кампании 2003 года – много убедительней реализованный Путиным и даже Рогозиным – «Россия победит!» – это лозунг, предложенный Игорем Малашенко в 1999 году для совершенно иных раскладов и уже тогда отвергнутый Явлинским. Новых идей не нашлось. Разве что, за идеи могли сойти лозунги «ЯБЛОКО идет в Думу», «партия принципов», «партия граждан». Интеллектуальное убожество, полинялость партии и явственно выведенная на экран беспредметная агрессивность привели к тому, что потерянные в 1999 году голоса собрал в свою корзину Глазьев, сыгравший роль подающего надежды молодого экономиста, знающего решения. Только с патриотической окраской. В сложившихся условиях Рогозин сумел сыграть роль убедительней Лукина, который в ЯБЛоке образца 93 года предполагался символом следования национальным интересам.

Таким образом, ЯБЛОКО не смогло стать партией альтернативного социально-экономического проекта с российской спецификой, со следованием национальным интересам, с государственнической составляющей. И одновременно ЯБЛОКО не стало аккумулятором ярких людей, способных представить России теневой кабинет, альтернативное лицо власти. И сегодня, когда демократическая и западническая интеллигенция напугана результатами выборов 2003 года, Явлинский представляется символом тупика, а без Явлинского ЯБЛОКО более не жизнеспособно. Именно поэтому ЯБЛОКО вряд ли сможет стать лидером либерально-демократического возрождения в политической жизни России.