О неформалах Перестройки рассказывает
журналист НИКОЛАЙ МАТРОНОВ
А. Пятковский: Как и когда Вы впервые столкнулись с неформалами (или будущими неформалами)?
Н. Матронов: Прежде чем пытаться обсуждать какое-то явление, нужно определить, о чём мы говорим. Термин этот совсем не строгий, и до кучи к неформалам причисляют кого угодно. Сразу называю тех людей, кого очень хорошо знают многие. Это – Глеб Павловский, Андрей Исаев, Вячеслав Игрунов, Борис Кагарлицкий, Юрий Самодуров... Все они, как принято считать, вышли из неформалов.
П: К неформалам мы в данном случае относим участников политизированных групп периода Перестройки.
Н: С этим явлением я сталкивался, и привлекла меня к нему не столько его политизированность, сколько такое понятие, как «социальная инициатива». В это же время появилось и такое понятие, как «социальное изобретение».
Впервые с понятием «социальная инициатива» я столкнулся на страницах газеты «Московский комсомолец». Это было небольшое объявление с изображением совы и предложением вступать в Клуб социальных инициатив.
Хочу пояснить: на эту и близкие темы я сам думал и что-то читал, но здесь случился именно некий шок, столкновение, поскольку звучало почти приглашение к широким практическим действиям по реализации инициатив, в которых нуждалось общество, то есть то, к чему стремились многие тысячи людей в разных уголках страны. Об этом свидетельствовала хотя бы обширная почта Клуба социальных изобретений, действовавшего при «Комсомольской правде» под руководством очень энергичного Геннадия Алфиренко, которого из Новосибирска пригласили в центральную газету, а впоследствии приняли и в США.
П: Прошу по возможности каждый раз называть дату или хотя бы период, к которому относится описываемое событие.
Н: Это было, наверное, около 1986 года. Тогда же состоялось и моё знакомство с автором этого объявление – Григорием Пельманом. Мы с ним встретились и обсудили, что такое социальная инициатива.
Меня это интересовало постольку, поскольку я начинал тогда работу над диссертацией, которая впоследствии стала называться «Социальная инициатива и социальная политика». А мой научный руководитель Владимир Григорьевич Мордкович был довольно известным социологом и знал Гришу Пельмана.
И тогда мы начали с Гришей общаться. С ним я побывал и у Алфиренко, увидел мешки писем, адресованных Клубу социальных изобретений, пару из которых Пельман мне передал.
От него же я получил один из текстов - некую попытку создать концепцию того, что представляет собой в нашей жизни социальная инициатива. (Речь идёт о документе «Преамбула к пакету программ Клуба социальных инициатив», - АП.) Документ этот не очень строгий и, может быть, не очень продуманный и, наверное, не охватывающий гармонично и методологично те явления социальной инициативы, которые существовали в нашей жизни ещё до всякой Перестройки. Так, задолго до Перестройки имели место такие проявления социальной инициативы и даже того же самого неформального движения, как, например, КСП. И хотя его участники напрямую не ставили каких-то задач социального переустройства, но задача социального обустройства, создания некоей более комфортной для них среды, присутствовала.
Что касается Клуба социальных инициатив, то мне он запомнился как некий не очень регулярный семинар, который начал с некоторых пор фигурировать как семинар Гордона или семинар неформальных лидеров. Этими лидерами были, в первую очередь, как раз те люди, который я называл.
Совершенно понятны позиция и место Андрея Исаева и его однокурсника Александра Шубина (впоследствии – историка). Они создали студенческий клуб (объединение) «Община». И в этом плане они, действительно, были неформалами, потому что эта организация существовала вне рамок комсомола. (Деталей их взаимоотношений с комсомолом и партией я не знаю, но это было нечто, наверное, выходящее за рамки руководящей роли комсомола.) И Андрей Исаев, действительно, был неформальным лидером.
Мне вспоминаются пикеты, организованные Исаевым и Шубиным недалеко от Красной площади в составе команды анархо-синдикалистов, выступавших под чёрным флагом за права трудящихся. Заходил я и в редакцию газеты «Солидарность», которая, кажется, была органом этой группировки. Название красноречивое, профсоюзное, и закономерно, что Исаев стал в Госдуме заниматься социальной политикой – вот она, наглядная связь социальной инициативы и социальной политики.
Какие неформальные структуры возглавляли другие участники этого семинара, было не очень понятно. Например, о Павловском и Игрунове говорили, что у них были определённые конфликты с властью, и потому они были в некотором роде люди легендарные и авторитетные. Каким-то «подпольным марксистом» был вроде бы и Борис Кагарлицкий. Прежде всего, мне запомнились их выступления, посвящённые анализу социально-политического состояния нашего общества (хотя это и было больше двадцати лет тому назад). Мне сейчас, конечно, сложно об этом говорить, потому что мои записи, которые я тогда вёл, утеряны. (Я был неким независимым исследователем, не принадлежавшим явно ни к каким неформальным группировкам, а тем более, к политическим движениям.)
В тех воспоминаниях участников политизированного неформального движения на igrunov.ru, которые я уже видел, фигурирует фамилия Кротова, который был инструктором райкома партии. В определённый период я тоже был человеком, входящим в этот неформальный клуб, и в то же время я начинал работать в Куйбышевском райкоме партии. На тот период (конец 86-го – начало 87-го годов), как мне говорил Гриша Пельман, я считался первым и единственным инструктором райкома партии, занимавшим такую формальную должность и довольно регулярно общавшимся с неформалами. Мне казалось, что это может быть делом небесполезным и для той же партии, которая вступила в период так называемой перестройки. Собственно говоря, только поэтому я и согласился пойти туда работать; вроде бы перестройка началась, и необходимо работать по-новому, перестраивать формы и методы работы партии. Прямо скажу, эта затея у меня провалилась, потому что мне постоянно «ставили на вид», когда я говорил, что мне надо поучаствовать в том или ином мероприятии. Мне говорили: «Вы не забывайте, кто Вы. Это, всё-таки, не совсем наши люди». Но никаким взысканиям я не подвергался. Хотя магистрально это был очевидный провал всей партии и по всем направлениям. В этом провале мы вместе со всеми и оказались.
С людьми из клубов социальных инициатив, неформалами у меня сложились хорошие отношения. Даже бывало, что я иногда помогал им с помещениями (когда возникали такая необходимость). Правда, делал это я негласно. То есть своему начальству старался об этом не докладывать.
П: Не помните, какие помещения Вам удавалось для них выбивать? Или, может быть, просто вспомните места проведения тех или иных мероприятий?
Н: Во-первых, тут была территория Куйбышевского района. Мне тогда приходилось отвечать за работу по месту жительства. Имеются в виду, с одной стороны, партийные организации, которые были сформированы по месту жительства, и в них состояли, по преимуществу, пенсионеры. Кроме того, это была вся культурно-просветительская, спортивная и досуговая работа с детьми и населением по месту жительства. Тут мне приходилось контактировать с населением, парторганизациями, ДЭЗами, различными спортивными организациями, а также с шефскими организациями, в числе которых был и крупнейший завод МЭЛЗ. Кстати говоря, в этот период ДК МЭЛЗ сыграл определённую роль как некий центр политической активности. Здесь надо вспомнить Вайнштейна, директора этого ДК.
Что касается точных адресов, то тут мне сказать сложно. Район – огромный, и где мне удавалось найти помещение, сложно вспомнить.
П: Скажите хотя бы, какого типа это могли быть помещения: дома культуры, ДЭЗы, «красные уголки»?
Н: Да, да, да: что-то, скорее, типа «красных уголков». Но не могу сказать, что это было как-то отлажено, происходило регулярно и имело какое-то существенное значение для развития социально-политической активности.
П: А про постоянные помещения КСИ Вы что-нибудь помните?
Н: Одно из таких постоянных – это здание на Волхонке, Дом науки и техники. В Ваших интервью его ещё вспоминают как Дом культуры «Моспромстройматериалы», но я больше помню его как Дом науки и техники.
П: Вы не были причастны к получению КСИ этого помещения на Волхонке?
Н: Нет.
Вообще, в большей степени мне вспоминается НИИ культуры Российской Федерации (это, кажется, Берсеневская набережная), где достаточно регулярно проходили гордоновские семинары. Только меня в этих семинарах смущало то, что они отличались некоей академичностью, хотя, казалось бы, в них участвовали неформалы, и это должно было быть некое реальное движение, пусть и не очень политизированное до периода возникновения Московского народного фронта и тому подобных организаций. Но в тот период это, наверное, было естественно, - если вспомнить, что и в первых кружках большевиков всё начиналось с теоретических занятий, написания статей и так далее и так далее. То есть если люди занимаются политикой, то на определённом этапе, конечно, их теоретические занятия переходят в практическую деятельность. И в тот период, когда я посещал эти семинары, меня какие-то теоретические положения интересовали даже применительно к тому, чем я занимался в аспирантуре.
В воспоминания Малютина я обратил внимание на то, что уже на раннем этапе существования неформального движения (в том числе Клуба социальных инициатив) между неформальными лидерами не было единства, и между ними существовали определённые разногласия, личная антипатия и, может быть, даже элементы соперничества. Мне вспоминается, как Гриша Пельман однажды мне сказал: «Ты знаешь, сейчас начинают определяться и обсуждаться кандидатуры в руководящий орган Клуба социальных инициатив, и идут такие споры! И о тебе тоже шла речь». Я на это ответил, что ни на что не претендую, но, откровенно говоря, меня задела сама эта ситуация: если ничего не произошло, ещё люди столь далеки от реальной власти (которой впоследствии некоторые из них добились), а уже начались разговоры о том, как делить шкуру неубитого медведя.
П: Мне ещё никто не рассказывал подробно о том, что это был за семинар Гордона, с какой целью проводились его заседания, какова была их периодичность, каковы были критерии отбора на них неформалов...
Н: Откровенно говоря, меня самого это очень сильно занимает и удивляет, потому что реально это может быть одно из немногих явлений, которые можно было совершенно чётко хронологизировать и обозначить тематику. (В тот период я вёл записи и фиксировал темы и тезисы выступлений.)
Это были в значительной степени теоретические семинары, которые можно также назвать научно-практическими. Для чего их затеял Гордон – крупнейший, можно сказать, социолог в СССР? Наверное, эти движения его интересовали, и он уже тогда предвидел, что они могут вылиться во что-то интересное. Учёному всегда ведь интересно отследить зарождение мыслей у людей, того, к чему они стремились, какие ставили цели и задачи и к чему они в конце концов пришли. Я был уверен, что всё это будет фиксироваться и останется достоянием исследователей-гуманитариев. Но там звучало и много такого, что для моей работы не пригодилось и не всегда было мне интересно. Да, люди там были интересные. Тот костяк, который я наблюдал, состоял из тех людей, которых я назвал. Но иногда приходили и новые люди, которые затем больше не появлялись. То есть какой-то строгой структуры совершенно не было, и никакого подобия партийной дисциплины там не существовало.
П: Если Вы про 87-й год всё уже рассказали, то предлагаю перейти к описанию более поздних событий.
Н: Дело в том, что в райкоме партии я проработал не так долго – 14 или 15 месяцев, поскольку разочаровался в этой работе. Один характерный пример... Когда было объявлено, что у нас в партийных органах проходит перестройка, и мы должны работать по-новому, изменились два формальных элемента: пришёл новый секретарь райкома партии и первым делом спросил: «Официально у вас какой рабочий день?» - «С девяти до шести. Но когда надо, мы, конечно, работаем больше» - «Сейчас будет – до восьми часов. А когда надо, то поработаем и больше».
Второе: приходить на работу секретари райкома партии стали не в костюмах и галстуках, а в джемперах или в свитерах. (Наверное, эта униформа была необходима.) Но закончилось это всё через пару месяцев, так что эти вольности в одежде продержались недолго.
Приведу в тему ещё один забавный штришок: когда перед приёмом на работу со мной проводили собеседования в горкоме, а потом и оформляли, то ни слова не сказали по поводу моей бороды, и только пере самым выходом на работу очень деликатно попросили её убрать. Это, конечно, буквально и фигурально была потеря лица. Утешает то, что сейчас, по прошествии многих лет, эта борода и худоба при мне, а вот, к примеру, Вячеслав Игрунов в результате депутатства заметно прибавил в весе и стал бриться и коротко стричься.
В партийной среде на неформалов смотрели несколько настороженно, хотя это движение существовало как несколько элитарное. Потому что в массах, среди которых я работал по месту жительства, ничего подобного не было. И никакого хождения неформальной молодёжи в народ я не наблюдал. То есть этот неформалитет существовал в каких-то своих формах и не стремился в большинстве своём к политизации. Поэтому всё, что произошло впоследствии, нужно рассматривать в контексте общего кризиса, охватившего страну. И неформалы как люди социально наиболее активные и подготовленные, прошедшие определённую теоретическую и политическую школу, выдвинулись в лидеры движения, что было закономерно. Но я уже не наблюдал какие-то серьёзные события и явления, которые свидетельствовали о некой кристаллизации вокруг относительно небольшой группы лидеров более крупных массивов людей. И эти мои заметки (воспоминания) крайне фрагментарны.
П: То есть нам бессмысленно пытаться сейчас вспомнить ещё что-то про 87-й и 88-й годы с помощью наводящих вопросов? Например, знаменитую Августовскую встречу неформалов.
Н: Нет. А это где было?
П: В Черёмушкинском районе, в ДК «Новатор».
Н: Нет, я там не был. Это - тоже 87-й?
П: Август 87-го.
Н: Может быть, меня просто не было в Москве? Хотя с Черёмушкинским районом я был тесно связан – работал там много лет. (В институте всеобщей истории.) Но на этой встрече я не был. Я, кстати говоря, работал в одном институте с Сергеем Станкевичем, и в тот период, когда я был секретарём комитета комсомола института, он был одним из комсомольцев. Карьеру он начал делать именно как внештатный райкомовский функционер, работавший в неформалами как раз в Черёмушкинском РК КПСС.
А вот про встречу, к сожалению, ничего рассказать не могу. Но кроме этой встречи припоминаю какие-то довольно внушительные маёвки где-то за городом и при участии телевизионщиков из программы «Взгляд», и это было уже обретение неформалами какой-то статусности, социального авторитета.
Беседовал Алексей Пятковский. 16 апреля 2009 г.
