Вице-президент Фонда исследования и моделирования общественных процессов. ЮРИЙ МОСКОВСКИЙ

РАССКАЗ КОМСОМОЛЬЦА-НЕФОРМАЛА

Часть I.2

Часть I.1

КОНЕЦ 1987 г.

В 87-м году руководством СССР проводилась компания по выборам директорского корпуса трудовыми коллективами. В результате по советскому директорату был нанёсен весьма существенный удар, как, впрочем, и по экономике.

В конце осени Саша Шубин привлёк меня к исследованию ситуации на одном из московских предприятий, и я впервые в жизни побыл в роли эксперта-пиарщика...

П: Это случайно не был заказ канадского троцкиста Давида Манделя, использовавшего для выполнения подобных исследований людей из левого сообщества?

М: Первый раз слышу такую версию. На мой взгляд, роль троцкистов в неформальном движении того периода резко преувеличивается. О них ходило множество слухов – в плане того, что где-то в России есть зарубежные “троцкисты”. Да, они приезжали в СССР, привлечённые запахом идущих перемен, которые могут вызвать катаклизмы, наиболее подходящие для революций. Но и в 90-е представители IV Интернационала в России весьма активно пытались работать, ни и что? Кого они смогли просветить и повести повторить 17-й год?

...Тогда же началось моё участие и в группе “Самоуправление”, пытающейся развивать самоуправление на производстве. Именно в тот период я сделал вывод, что в сообществе социально активных людей очень тесно переплетены различные связи, и в конечном итоге все друг друга так или иначе знают. То есть существует единое поле, на котором действует весьма активное меньшинство. Действительно, не мир тесен, а слой узок.

В ноябре 87-го года я поучаствовал в очередной театрализованной дискуссии - о профсоюзах, воссоздающей известные события 20-го и 21-го годов. Ведущую роль в подготовке и проведении дискуссии сыграли Андрей Исаев, Саша Шубин и другие ребята из “Общины”. Я тоже принял участие в подготовке этой очередной беспрецедентной для СССР акции и, погрузившись в исторические материалы, прочитал кучу литературы о ситуации 20-го года и заодно о Кронштадтском мятеже.

Наша Дискуссия о профсоюзах состоялась в декабре 87-го года и стала одним из ярчайших событий жизни факультета. Мне досталось выражать позицию “демократических централистов” (так называемых децистов), и я постарался ярко сыграть свою роль. Зал был забит до отказа; нас слушали, затаив дыхание.

П: Это было что-то типа тех известных исторических судов, которые в конце 80-х устраивала проректор Историко-архивного Басовская? (Когда студенты исполняли роли реальных исторических персонажей, выражали их тогдашние позиции, а зал потом голосованием оценивал, чья позиция ему показалась более убедительной.)

М: Да, это было именно так. Только Басовская начала делать свои “суды истории” на год позже, чем мероприятия, проходившие на истфаке МГПИ.

Судя по всему, и приоритет в политизации этих театрализованных  представлений, которые практиковали ещё коммунары из РВС, тоже принадлежит креативной “Общине”. И эта кампания способствовала выявлению определённого актива, который готов был идти дальше вместе с теми, кто это организовывал.

Кстати, наверное, именно во время этой дискуссии значительно укрепился интерес Андрея Исаева к профсоюзной жизни, что в 90-е годы сыграло решающее значение в судьбе крупнейшего профсоюзного объединения страны - Федерации независимых профсоюзов России (ФНПР). Убеждён, что если бы не Исаев, то профсоюзная собственность была бы просто конфискована, а профсоюзное движение надолго было бы в России реально ликвидировано, и вместо него существовала бы лишь декорация и имитация деятельности , прикрываемой каким-нибудь “Сопрофом”.

С конца 87-го года мы стали ходить на квартиры всяких интересных товарищей, например, к “старине Гиршфельду”. Именно там я имел честь познакомиться с Петром Петровичем Сиудой, участником знаменитых Новочеркасских событий 62-го года. (Правда, о Новочеркасском выступлении я слышал и раньше.) Позднее он был при загадочных обстоятельствах убит. Ходили слухи, что у него пропал портфель, в котором он держал материалы об этих событиях - с указанием конкретных лиц, отдавших приказ о применении огнестрельного оружия против требовавших справедливости рабочих.

Кстати, примерно в то же самое время произошли волнения и в Муроме, в результате чего было разгромлено местное отделение милиции. Об этом мне, когда я жил в Муроме, рассказывали местные (но шёпотом, с оглядкой).

Однако тот бунт не был напрямую связан с повышением расценок и нехваткой продуктов, а был вызван конфликтом между населением и милицией. Один город, древний, а раскол на “власть” и тех, кто “при власти”, и на остальных там существовал. Действительно – один народ, но два мира, даже пересекающихся, но с крайним недоверием относящиеся друг к другу.

Вообще Муром всегда отличался каким-то бунташным нравом, стремлением к Правде и Справедливости. Что невозможно без скрытой до времени оппозиционности, которую иногда прорывает. И при этом там один из самых высоких процентов Героев Советского Союза на душу населения, огромное количество идущих служить офицерами в армию. Практически не было там “уклонистов” и “косивших”.

 

СЕТУНЬСКИЙ “САМИЗДАТ”

(осень 1987 г. - конец 1988 г.)

Осенью начался выпуск журнала “Община”. Но ему предшествовало другое, абсолютно не связанное с ним издание – “Сетуньский вестник”, первый номер которого вышел в сентябре.

Дело в том, что к тому моменту была такая потребность в самиздате, что ряд инициативных студентов истфака решил начать его выпуск - как вполне умеренного, хотя и неофициального, издания. Сделали его Кирилл Конюхов, Иван Воронин и Петя Рябов - ныне все трое уважаемые преподаватели нашего факультета.

Но Пётр, имевший пишущую машинку и обладающий влиянием на нескольких студентов, также владеющих ими, опубликовал без согласования с товарищами в первом же номере “Открытое письмо Раскольникова Сталину”, что послужило началом размолвки. “Дело Ельцина” ещё более углубило раскол. Пётр был радикален, его товарищи придерживались умеренных взглядов, выразившихся, в том числе, и в попытке в угоду чьему-то мнению “выпороть” Петра по комсомольской линии за его позицию (о чём я рассказывал ранее). Естественно, что после этого ни о какой совместной работе не могло быть и речи.

Тогда Пётр решил выпускать своё издание. Посоветовался со мной. Мы пригласили третьим Кашина. И с осени же 87-го стал выходить наш журнал “Юго-запад”, который выпускали Петя Рябов, ваш покорный слуга и Кашин. Главная роль в его появлении принадлежала ныне дипломированному Философу Петру Рябову.

В первом номере была помещена  Декларация, которая отражала цель журнала. Среди прочего нами на одну доску были поставлены “экстремизм и фашизм” - в этом мы тоже стали определёнными новаторами.

В результате сразу же после появления первого номера нас по одному стали вызывать в деканат. Петра расспрашивали о Декларации, а меня спрашивали: “Что означает “Юго-запад”?” Я же, не краснея, практически честно отвечал заместителю декана Владимиру Ивановичу Вышегородцеву (который исполнял обязанности декана), что название отражает образ будущего в виде грядущего переезда факультета на Юго-запад.

Дело в том, что мы тогда сидели в здании бывшего техникума на Сетуни, и факультет, как и весь институт, должен был переехать в новый строящийся корпус на проспект Вернадского, то есть на Юго-запад Москвы.

Владимир Иванович сделал вид, что удовлетворился ответом. Наверное, его попросили выяснить, что к чему, и он честно выполнил свой долг, сделав вид, что поверил. Вообще, был он человеком замечательным, очень интеллигентным и порядочным. Общаться с ним было одно удовольствие. Пишу: “был”, потому что в августе 2000 года его не стало.

Но, конечно, в название мы вложили не только это. На самом деле, под Юго-западом мы ещё подразумевали Гуляй-Поле, где со своим самоуправлением действовал батька Махно. Кроме того, помня о своей жизни в Днепропетровске, я в названии зашифровал ещё и это приятное воспоминание юности.

Каждый номер “Юго-запада” был уникален не только потому, что печатался на машинке, но и тем, что обложки разрисовывала от руки самыми настоящими шедеврами Наташа Простова. И так каждый номер – двадцать с лишним эксклюзивных, очень символических картин. (Это не касалось только тех номеров, что мне удавалось печатать по своим каналам, - они не были столь изысканы.) А ещё я там свои фотографии размещал в виде иллюстраций (вклеивал), потому что всегда любил фотографировать.

Появлялись в журнале и хорошие, интересные статьи, которые и сейчас не стыдно опубликовать в “большой прессе”. Сокурсники давали нам свои материалы, мы их собирали и размещали. Среди авторов были, в частности, Анатолий Злобовский, Игорь Шойфот, Ваня Воронин, Таня Титова. Иногда мы перепечатывались статьи из “Общины”, но в основном публиковали своё. 

Кстати, журнал “Юго-запад” выпустил серию материалов “Неформалы: кто они?”, где мы описывали конференции, на которых учёные мужи обсуждали неформалов, и откуда я много интересного про них (то есть “про нас”) узнал. Я эти всё записывал и публиковал в “Юго-западе”. Так что это было интересное самодельное издание.

П: Поскольку это издание малоизвестно, то прошу обнародовать все возможные подробности про него: сколько примерно времени продолжалось его издание, сколько вышло номеров, каким бывал тираж, кто руководил этим процессом?

М: Издавался в течении года. Реально процессом руководил Петя Рябов. Я ему оказывал техническую помощь и моральную поддержку, потому что был как бы старшим товарищем, “крышей”, и к моему авторитету прислушивались.

П: Рябов считался официальным главным редактором?

М: Да, он был действительным Главным редактором. Нам нужен был третий, и им стал засветившийся в Деле Ельцина Кашин, весьма тяготившийся своим внезапно возникшим имиджем “политического”.

Там мы иногда перепечатывались статьи из “Общины”, но в основном публиковали своё: сокурсники давали нам свои материалы, мы их собирали и размещали. Среди авторов были, в частности, Анатолий Злобовский и Игорь Шойфот. Я так даже свои фотографии размещал (вклеивал) в виде иллюстраций, потому что всегда любил фотографировать. Так что это было интересное самодельное издание.

П: Ты ещё не всё рассказал: тираж, программа…

М: Тираж – экземпляров 20-25 (иногда 50-70). Как-то раз с помощью матричного принтера МГУ, где у нас были знакомые, мы отпечатали экземпляров, наверное, сто. Там же мы как-то сделали и “Общину”, благо ночи были длинные, а сторожа лояльные. Печатали нас и в других местах. Более того, немалое количество “Общины” отпечатал как-то подпольно в райкоме мой друг Дима Павловский.

П: На ксероксе?

М: В основном мы “размножались” на ротапринте. (Ксерокс тогда ещё был в диковинку.)

Так что тиражи “Юго-запада” были не такие уж маленькие. И он действительно перерос рамки истфака. Помнишь, у Галича:

“Эрика” берёт четыре копии,

Вот и всё и этого достаточно”.

А мы выдавали минимум 25 экземпляров.

А ещё при Ленинском и других райкомах комсомола выходили свои комсомольские журналы-бюллетени, в которых меня тоже печатали. Но это был уже, наверное, 89-90-й годы, когда система пошла вразнос.

П: А! Ты говоришь про районные как бы независимые газеты, издававшиеся примерно с начала 89-го года, в частности, при центрах НТТМ?

М: И газеты, и журналы. Это был, на самом деле, тот же самиздат, потому что никакой цензуры, окромя ихней совести, он не проходил.

П: Ты не закончил про “Юго-запад”. Период его издания?

М: Издавался он примерно с ноября-декабря 87-го, по, наверное, конец 88-го. Выпустили мы номером семь. Но потом как-то перегорели. К тому же эта работа отнимала много сил, а они были нужны для иного. Да и пишущие машинки, перепечатывающие “Юго-запад” и “Общину”, были одни и те же. Да к тому же и публиковаться в них стали зачастую одни и те же материалы.

Но самое главное – время полетело так быстро вперёд, что многотиражные газеты стали печатать ещё более острые и проблемные материалы, чем мы. Так что зачем было тратить силы? “Юго-запад” сделал своё дело, проложив дорогу и “расшатав колею”.

П: Каким мог быть объём номера?

М: Не менее 25 страниц, а то и поболее.

П: Наконец, какова была его программа? Почему он выходил на одном и том же факультете параллельно “Общине”?

М: Если “Община” больше пропагандировала анархизм и была очень политизирована, то “Юго-запад” был в политическом плане более центристский журнал: мы не отвергали “Общину”, не отвергали анархию как таковую, но были более смещёны к центру, рассчитывая на аудиторию всего факультета. У нас публиковались те, кто не понёс бы свои материалы в “Общину” в силу самых разных причин.

П: Теперь то же самое расскажи про “Общину”: как это издание возникло, почему, что ты помнишь про него интересного?

М: Честно скажу: не помню.

П: Ты сам не принимал в нём участия?

М: Я давал свои материалы, помогал сам печатать номера, благо, как уже упоминал выше, после сбора помидоров купил себе пишущую машинку. Привлекал к печати и других, сочувствующих.

 

ОТ СЕССИИ ДО СЕССИИ…

(весна 1988 г.)

Весной 88-го (в марте – прямо к дате) была организована следующая историческая дискуссия – по Кронштадтскому мятежу, но она не получилась. Наши головы были заняты уже совершенно другим.

Но подготовка к дискуссии мне, тем не менее, хорошо запомнилась. Сама она прошла в форме семинара, без обычной широкой аудитории и ошарашенных от очередной правды лиц. И это было показательно.

Если дискуссия по профсоюзам была ещё осторожной, и казалось, что мнение Ленина побеждает, то дискуссии по Кронштадтскому мятежу фактически не было. Все её участники были на стороне восставших.

Все выступления ясно показывали, что то, о чём говорила советская историческая наука, не совсем правильно. Например,  я с удивлением обнаружил, что штурмов было не два, как всюду считается, а три. Просто первый провалился, едва начавшись – солдаты отказались наступать на Кронштадт.

И потом, насколько были справедливы требования мятежников? (Понятия “справедливо” и “несправедливо” были тогда для нас очень важны.) А они, вообще-то говоря, были справедливы. И они выступали фактически с теми же лозунгами, с которыми они же выступали в 17-м году. То есть это были те же самые требования, только они были высказаны на три года позже. Но ситуация-то в стране уже поменялась. То, что было правильно в 17-м году, уже не совсем правильно в 20-м, так как ведёт к дальнейшему развалу страны. То есть объективно мятежники были правы, но реально они, действительно, стали орудием в руках врагов уже образовавшегося государства, и их победа означала просто полный крах и коллапс. В этом-то и была трагедия восстания.

Но никто практически с этих позиций не выступал. Защитников Ленина на факультете не осталось, или же они пребывали в полной прострации от происходящего или же не понимали, что происходит. Лишь через полтора года на факультете началась какая-то консолидация “охранителей”. И это отражало общемосковские тенденции. Но время, повторяюсь, было уже “охранителями” упущено.

А вообще, самые разные мероприятия проходили тогда одно за другим.

П: Мероприятия какого типа?

М: Например, обсуждение номеров “Общины”, выпуск “Юго-запада”, какие-то встречи, конференции, написание проектов, продолжение комсомольской дискуссии…

П: Это - мероприятия “Общины” или факультетские?

М: И “Общины”, и факультетские, и даже всероссийские

П: А вот исторические суды, насколько я понимаю, это факультетские мероприятия?

М: Это были факультетские мероприятия, но они шли не только на истфаке МГПИ, а и в других местах. Следовательно, это была какая-то общая тенденция.

Кронштадтский мятеж обсуждался не только на истфаке МГПИ, но одновременно эту тему стали активно муссировать средства массовой информации. То есть шла какая-то кампания - то ли возникшая спонтанно, то ли скоординированная. Это сложно понять. Нельзя исключать того, что какие-то моменты координировались и из ЦК КПСС. Вполне возможно.

Зная, как работают эти механизмы, можно предположить, что координация была. Может быть, надо было подвести общество к тому, что кронштадтские мятежники правы, а их оппоненты – не правы.

(Фото Московский-3)

С весны же 88-го забурлило так называемое Карабахское движение. Карабахские (арцахские) армяне стали требовать присоединения к Армянской ССР. Армяне очень активно начали агитационную кампанию, по стране поехали их эмиссары, в Москве начались митинги. Вообще, демократическая общественность сочувствовала армянам и всячески поддерживала их требования, по мере сил участвуя в их митингах, например, возле Армянского кладбища.

У нас был такой студент Карэн Саакян, принимавший очень активное участие в общественном движении, в частности в делах “Общины”, и участвовавший в маёвке ФСОКа. Он очень бурно ратовал за разрешение карабахской проблемы в пользу армян. Собирал студентов и преподавателей, выступал перед ними на тему исторической принадлежности Карабаха-Арцаха, об исламе и турках. Кроме того он ходил (и нас зазывал) на разные митинги. Ещё Карэн прославился в узких кругах тем, что первым в Москве залез на столб, прям как революционер в 905-м году, и стал раскидывать листовки за свободу Карабаха.

Словом, он вёл очень активный образ жизни настоящего борца за свободу. И так этим увлёкся, что забыл не только об учёбе, но и о том, что на экзамены и зачёты надо хотя бы приходить. К нему очень сочувственно относились преподаватели, но в конце концов он подделал в зачётке практически все их подписи, за что и поплатился - был отчислен из нашего ВУЗа. (Но случилось это уже 90-м году.) Много позже я встретил его в метро и узнал, что он занимался тем, что писал диссертации разным имеющим деньги господам.

А ещё мы вместе с Сергеем Ильиным, взяв в прокате велосипеды, ездили по ночам по Москве и клеили листовки.

П: В связи с карабахскими событиями?

М: ФСОКовские и «общинные» - о свободе и социализме.

Один раз нас милиция задержала, но я знал, как себя с ней надо вести, и спокойно заявил, что у нас с собой конспекты лекций. Естественно, что патруль читать наши листы не стал.

Весной же стало просыпаться экологическое движение - в защиту Битцевского парка, против строительства зоопарка на Юге-востоке Москвы, против Северной ТЭЦ и прочее. По мере возможностей я общался с этими людьми и даже был на их встрече в Моссовете с руководством столицы.

П: Но, кстати, до этого были известные митинги 5-6 марта.

М: Но их ДС сделал.

П: Точнее, будущий ДС - “Перестройка-88”...

М: Хорошо, пусть будет “будущий ДС”. Он делал митинг на Гоголях, и я в нём принял некоторое участие.

П: Когда это?

М: По-моему, это тоже – март месяц. Они проводили целую серию таких акций, причём создавалось впечатление, что они специально стремились к тому, чтобы милиция их побила. Это напоминает ту тактику, которую недавно применяли “несогласные”…

Так что тогда же весной я случайно поучаствовал в митинге будущего Демократического союза и даже произнёс на нём речь. Случилось это так. Однажды я шёл спокойно по Гоголевскому бульвару и вдруг вижу: собирается будущий ДС (а тогда ещё “Перестройка-88”) и вместе с ним множество западных журналистов и телекамер. Начался митинг; выступающие ратуют за многопартийность. Ну я не выдержал, залез на скамейку. Приготовился говорить речь. Тут набежали репортёры, ждут, что же я такого антисоветского выдам. А я возьми, да и брякни: “Граждане, что же это они такого предлагают! Мы одну-то партию прокормить не можем, а они их много нам на шею навязывают!”

Кстати, термин “белые большевики”, как потом многие называли либералов и реформаторов за их методы проведения в жизнь своих доктрин...

П: Ты хотел сказать: «...многие глупые люди»?

М: ...тоже был придуман на одной из встреч “Общины”.

 

ИДЕЙНЫЕ БОРЕНИЯ НА ИСТФАКЕ МГПИ

(1988 г.)

Под впечатлением общения с реставраторами в конце 87-го гогда я вместе со своей однокурсницей Оксаной Сунник (в замужестве ставшей Косиновой) прошёлся по центру Москвы и сделал, как сейчас говорят, фотосессию на тему: “Москва разваленная”. (Кстати, мы очень много снимков сделали в Гостином дворе, позднее преображенном Юрием Михайловичем Лужковым и облюбованном, в частности, “Единой Россией” для проведения разных массовых мероприятий.) Эти фотографии в январе 88-го года мы поместили в стенгазете, которую повесили на факультете, причём абсолютно без санкции.

Этим, как я позднее понял, была положено начало компании по вывешиванию всевозможных несанкционированных стенгазет. В принципе, эту цель я тогда тоже ставил, делая эту стенгазету, имевшую шумный успех и даже демонстрировавшуюся позднее, как я узнал, где-то в МГК ВЛКСМ, а может быть, и “выше”.

У нас стали выпускаться разные стенные газеты, возле одной из которых произошёл даже мордобой.

П: Ну-ка поподробней! Это было совсем уже неформальное дацзыбао или всё-таки какая-то более-менее официальная - факультетская, комсомольская - стенная газета?

М: Нет - неформальное дацзыбао, каких студенческий народ стал вскоре вывешивать массу. Началось прямо-таки половодье стенной печати. А кроме газет зачастую просто вывешивали на специальных стендах свои статьи, заметки и тому подобное. Кстати, к годовщине смерти Сталина была повещёна громадная антисталинистская газета, которую сделала “Община”.

П: Это, наверное, март 88-го?

М: Да, это - март 88-го. Возле неё тоже были бурные дискуссии. Но её никто не снял. Вокруг неё дискутировали, спорили, били физиономии, но (самое интересное!) её никто не снимал. Рука не поднималась. Ведь должен быть, считали, плюрализм мнений, борьба идей. Да, наверное, и желания реально снимать уже не было. Ведь она была, как казалось, в русле общегосударственной политики, направленной на борьбу со “сталинизмом».

Вообще, у нас на факультете было две основных группы - условно,  “демократы” и “патриоты”. Причём “патриотам” было весьма сложно бороться с “Общиной”, потому что она пропагандировала исконно славянские ценности и   этим всем импонировала.

К течению «патриотов» принадлежала группа товарищей, которые занимают сейчас в обществе тоже неплохие позиции и которые заявляли: “Мы – государственники, а эти вот разваливают государство”. Другое дело, что когда начались рыночные реформы, многие из этих людей встали во главе этих реальных рыночных реформ 92-го года. В отличие от многих “общинников”, которые после 92-го года всячески пытались противодействовать развалу страны и не ушли в бизнес. А те, кто был противниками анархизма,  впоследствии очень активно пошли в бизнес. (Не будем называть фамилии.)

П: Значит, «демократы» – это “общинники”?

М: Частично да, “общинники”, но не только.

Кроме «патриотов» на факультете действовало ещё и коммунисты, безуспешно пытавшиеся спасти то, что разваливалось. Патриоты и коммунисты-“консерваторы” старались работать в своих направлениях, но им было очень тяжело, потому что, как это не парадоксально, они действовали вне дискурса государства. Поэтому народ больше прислушивался к “общинникам”, чем к “Сетуньскому вестнику” и к тем настенным изданиям, что они иногда вывешивали.

П: Ты не сказал: “Сетуньский вестник” тоже был “патриотическим” изданием?

М: “Сетуньский вестник” даже своим названием заявлял о претензиях на консерватизм, привязку к настоящему, в отличие от устремленного неизвестно куда “Юго-запада”. Тираж “Сетуньского вестника” был меньше нашего, да и оформление не шло ни в какое сравнение. Но он Был, выражал определённые настроения, и это главное.

Он вполне мог стать консервативным журналом, который можно было бы впоследствии, наработав базу, развернуть в более массовое некоммунистическое издание. Ведь выпускали его люди, называвшие себя патриотами. Они потом активно сотрудничали и с Бабуриным, и с другими идеологически к нему близкими товарищами, например, с Руцким (до тех пор, пока он не перекинулся к Ельцину). Но у них ничего не выходило. В Москве массы были настроены “продемократически”, а потом ещё и “проельцински”. А их оппоненты начали консолидироваться только с конца 90-го года, но время было уже упущено.

Их идейным вождём, духовным авторитетом был покойный Кузьмин Аполлон Григорьевич. Может, помнишь, были такие депутатские группы “Союз”, “Отечество”?

П: Да, сначала, не позже весны 89-го, возникла организация с названием типа Союз духовного возрождения «Отечество» во главе с Кузминым, а, наверное, к концу года и депутатская группа «Союз».

М: Любопытно, что ещё одно “Отечество” появилось как общероссийская политическая организация в конце 98-го года, и его программа очень напоминала программу “Отечества” времён Верховного Совета. И в конце концов именно “Отечество”, но уже Лужкова-Примакова, смогло сделать так, чтобы Ельцин отошёл от власти.

П: Мне кажется, что всё было не совсем так, и это наследник Ельцина успешно завершил начатое тем уничтожение «Отечества». Но я хочу сказать о другом - о том, что организаций с таким названием было предостаточно. Вспоминается, например, одноимённый «либерально-патриотический» блок, участвовавший в выборах 95-го года.

М: Но вернёмся в Сетунь. Конечно, все участники процессов, которые шли на историческом факультете МГПИ, пытались как-то решать и карьерные вопросы. При этом все же обвиняли в карьеризме друг другу. Одни обвиняли “общинников” в том, что те хотят сделать карьеру в комсомоле и поэтому пытаются пробиться вне иерархии: “Обычно люди делают нормальную, иерархическую, карьеру, а эти громко кричат в расчёте на то, что на них внимание обратят”. Их оппонентов обвиняли абсолютно в том же самом.: “А вы сами-то что делаете?” А надо сказать, что подозрение в карьеризме в те годы казалось гораздо более страшным обвинением для репутации, чем обвинение в антисоветизме.

 

МЕРОПРИЯТИЯ ФСОК

(1-я половина 1988 г.)

Так получилось, что если весной 87-го года у меня была маёвка с коммунарским движением, то весной 88-го – уже ФСОКовская маёвка...

П: Ты не рассказал ещё о большом ФСОКовском мероприятии в гостинице «Юность» 30-31 января 88-го года.

М: Помню его весьма смутно. Помню, что на входе был бардак, что организаторы пытались не пускать участников, приехавших из других регионов или не заявленных в списке. Но в конечном итоге пустили всех. Меня в списке не было, но почему-то пропустили меня беспрепятственно. А также тех, кого я проводил, бросая фразу “Этот со мной…”.

Федерация социалистических общественных клубов становилась весьма влиятельной силой. И как констатация того, что такая сила есть, была проведена маёвка ФСОКа, в которой я участвовал и которую по мере сил помогал организовывать.

Чем я помогал, кроме личного участия, создания массовки и участия в написании проектов решений? Например, когда приехала разбираться с несанкционированным лесным сборищем милиция, заявившая: “На каком основании собрание?”, я просто к ней подошёл вместе с другими организаторами мероприятия и, не качая прав, спокойно отошёл в сторону с начальником (не помню, какого он был звания) и веско так ему сказал: “Это – не ваш вопрос. Всё согласовано. Люди проводят мероприятие”. И показал своё удостоверение оперативного отряда – с красивым щитом, мечём и прочим. (До сих пор оно дома, как память, лежит.) После чего они развернулись и уехали.

Возможно, свою роль сыграл и ещё кто-то. И если некоторые мои товарищи утверждают, что это они развернули милицию, то пусть так считают и дальше. Ведь в таких случаях зачастую действует совокупность факторов. Вспомни комедию “День выборов”: “Уж больно они борзые….”

ФСОКовская маёвка прошла очень хорошо. Не зря она вошла во многие справочники по истории “неформального” политического движения в России.

Произошло это потому, что там собрались три категории людей. Первая – это политизировавшиеся коммунары и КСПешники (участники клубов самодеятельной песни) из “Лесного народа”, которым в кайф было попеть на природе. Вторая – это будущие ДСовцы-уже-антисоветчики, среди коих был и Владимир Вольфович Жириновский. А вот третья – социалисты, собственно, эту тусовку и затеявшие. К “общинникам” примыкали школьники из “Бригады имени Че Гевары”, “ЮКИ” (Юные коммунары-интернационалисты) во главе с Андреем Бабушкиным) и другие.

И вот - открытие мероприятия: появляются вожди, и происходит торжественный вынос красного знамени. Несёт его гордо какой-то юноша бледный со взором горящим, в армейских сапогах и офицерском бушлате - словом, полное олицетворение сталинизма.

К слову сказать, в сапогах там многие ходили: лес всё-таки, весна, сыро. А сапогов армейских у общинников много было – через армию-то почти все проходили.

А вынос красного знамени имел большой смысл, так как сразу же задал вектор собранию. И к тому же нас уже никто не мог бы обвинить в антисоветчине.

Фотография этого момента у меня имеется. На ней  я иду со знаменем, а чуть сзади Андрей Исаев и Герман Иванцов.

 

Вообще, снимков с того мероприятия у меня оказалось на удивление много. Например, как Жириновский с Шубиным о чём-то бурно спорят. На обороте её у Саши Шубина осталась сделанная мною надпись: “Шубин, Реутт, Пельман и какой-то мужик”.

На маёвке, как и на других подобных собраниях, тоже обсуждались всевозможные программы улучшения жизни, писались и обсуждались проекты будущего… Кстати сказать, по моему предложению в военную программу включили то, что предлагается сейчас нашим Министерством обороны - годовой срок службы при усиленной полугодовой программе занятий в учебке. То есть ФСОК поддержал и выдвинул эти идеи ещё весной 88-го года. Двадцать лет прошло, а идея начинает вроде бы реализовываться. Не так уж и долго по историческим меркам.

С имеющимся сегодня опытом ФСОК вполне можно было развернуть в партию. Но тогда на это не хватило, на мой взгляд, обычного аппаратного ресурса, да и время “партизации” настало лишь через два  года. А КПСС не могла потерпеть рядом с собой альтернативной структуры во главе с неизвестными, “нестатусными” на тот момент лидерами. Именно поэтому  в августе 1988 года прошла последняя конференция ФСОК, после которой она плавно растворился в разбушевавшемся политическом море.

 

ОПЕРОТРЯД

П: Что за оперотряд у тебя был в Москве - с такой красивой корочкой?

П: В Москве я входил в оперотряд при Московском городском штабе (МГШ). В этом оперотряде мы активно работали, поддерживая общественный порядок как в центре столицы, так и в других точках.

Кроме работы в отряде МГШ я реорганизовал оперотряд на факультете, помогал в постановке работы институтского оперотряда. (Это мне было зачтено во время выборов комсоргом факультета.) Потом ребята из этих отрядов приглашались на охрану разных мероприятий, да и просто как участники разных акций.

Это были структуры, объединяющие активных законопослушных граждан в борьбе с разного рода правонарушителями. Интердевочки, которых потом показали в фильме, были для нас нормальными буднями. А наркоманов мы очень активно ловили ещё в Днепропетровске.

Кстати, работали мы очень эффективно. В первую очередь потому, что это было не для галочки, а шло от души. И именно поэтому Оперотряда боялись больше, чем милиции, - знали, что оперотряд денег не берёт.

Кстати, Горбачёв вспоминал, что когда он пришёл руководить комсомолом на Ставрополье, то вынужден был разгонять оперотряды, потому что они активно занялись борьбой с бандитизмом, зачастую переступая рамки социалистической законности, а всех комсомольских начальников при этом посылая куда подальше. Такая вот была своеобразная партизанщина, которой очень боялись румяные комсомольские вожди.

Я потом посмотрел вышедший в 90-м году фильм “Плюмбум или Опасная игра”, который очень правильно отразил психологию бойцов оперотрядов. (В действительности этот фильм вышел в 1986 г. - АП.) Именно эти ребята были очень опасны для грядущей “номенклатурной революции”: они, в случае их организации, могли помешать делать многие мерзости.

Мне было интересно не только заниматься этой деятельностью, но и изучать психологию этих людей. Я знал, что рано или поздно, но эти структуры и их методы пригодятся в общественной деятельности. Так, впрочем, и вышло.

Кстати, мой дед по отцовской линии Московский Василий Иванович, ветеран Великой Отечественной, умер в 73-м году именно после дежурства в ДНД. Так что у меня, это, наверное, наследственное – мешать всяким подонкам совершать гнусности.

А вообще, оперотрядам надо посвящать отдельную тему, ведь это тоже была одна из форм самоуправления общества, у которого был довольно мощный потенциал. Ведь оперотряды никто реально не контролировал, и они жили своей собственной жизнью. Причём что самое интересное, работали абсолютно самодеятельно, на энтузиазме и за бесплатно. То есть это тоже такое своеобразное общественное движение. Да, они контактировали с милицией и с другими, что называется, правоохранительными органами, но жили при этом своей жизнью.

П: С “другими органами” тоже?

М: Мне не приходилось с ними сталкиваться.

П: А в принципе?..

М: Там были структуры, которые работали в связке с “другими органами”.

П: В оперотрядах?

М: Да, в оперотрядах. То есть внутри них были отдел по работе на массовых мероприятиях, отдел по борьбе с идеологическими диверсиями, отдел по наркотикам…

П: В оперотряде?

М: Да.

П: В его штабе?

М: Да. Были такие спецрезервные структуры, которые работали по различным направлениям. Внутри МГШ был, например, отдел по борьбе с идеологическими диверсиями. Чем он занимался, мне было абсолютно не понятно, так как это - компетенция идеологического отдела ЦК КПСС, то есть покойного ныне Яковлева.

П: Мне интересно: а приходилось ли отделу по идеологическим диверсиям московского штаба сталкиваться с носителями этих самых диверсий из числа неформалов?

М: Этот вопрос не ко мне. Это всё равно, что пехотного комбата спрашивать про стратегическую контрразведку. Я-то этой темы не знаю. (Это не моя тема.)

Но я знаю, что эти ребята активно работали “по хипам”, так как считалось, что те представляют какую-то угрозу. Самое интересное, что и неформалы пытались хипов, что называется, втянуть в процесс, чтобы те приняли участие в Движении. Тем более, что у тех были отлажены связи, действовала прекрасная “дорожка” или, как её ещё называли, “подземная дорога”, обеспечивающая связь со своими длинноволосыми братьями во всех уголках страны. Такая вот готовая сетевая структура, которую весьма заманчиво было взять под контроль в преддверии скорой необходимости иметь какой-то первоначальный остов, на который можно опереться. Интернета-то тогда не было. Коммуникации были совсем другие. И стоит заметить, что хипы политизировались довольно быстро. Они стали органической частью Движения, сломавшего КПСС.

Вообще, деятельность оперотрядов нужно изучать отдельно, писать о них отдельную работу и защищать отдельную диссертацию.

П: В штабе городского оперотряда тебе не приходилось встречать кого-нибудь из известных впоследствии людей вроде Затулина?

М: Нет, не приходилось, потому что Затулин руководил оперотрядом МГУ, и делал он это, по-моему, с года 88-89-го.

П: В 87-м он уже точно что его возглавлял.

М: Но мы никак не пересекались, потому что я при Московском городском штабе работал, да ещё в МГПИ. А он работал на уровне, да, крупного, но только одного из ВУЗов.

П: Всё равно же на штаб всё завязывалось. Могли там и пересекаться.

М: Нет. Дело в том, что все оперотряды имели значительную автономию. У нас, например, был оперотряд МГПИ, а были ещё факультетские оперотряды. Были отряды дружинников и в общежитиях, но это уже не оперотряды: у них удостоверения другие были – просто ДНД.

Надо понимать, что значительную массу даже элиты “оперотрядовцев”, работавшую вместе с самыми серьёзными правоохранительными структурами, часто использовали как простую “пехоту”. Например, надо мероприятие провести (вроде открытия Дворца молодёжи или Бала первокурсника), и знаешь, кого из людей можно привлечь к охране порядка на этом потенциально чреватом разными стычками мероприятий. Берём проверенных людей, имеющих опыт и удостоверения, надеваем на них красные повязки, и они смотрят, чтобы народ слишком сильно не напивался и не ругался громко матом. И уже даже сам факт нахождения людей с красными повязками сдерживает эмоции.

Однако летом 89-го в “Комсомольской правде” появилась большая разгромная статья “Фанаты порядка”. И с неё можно начать отсчёт заката оперотрядов. Они могли бы стать мощной силой, противодействующей развалу, но их ресурс не был использован.

Вообще, тот потенциал, которые несли в себе оперотряды, можно задействовать и сейчас. Да он и применяется. В Москве, да и в ряде других городов, например, сохранена структура ДНД.

Недавно принят, наконец, многие годы пробиваемый соответствующий федеральный закон. Так что, надеюсь, движение оперотрядов – активных граждан, противодействующих преступности и хулиганству не по службе, а потому, что понимают, что нельзя стоять в стороне - вновь возродится.

И в борьбе с терроризмом, особенно по южным рубежам России, подобные волонтерские добровольческие формирования тоже вполне могли бы играть положительную роль. И если вспомнить, что первое оцепление вокруг захваченного террористами представления “Норд-Оста” в ДК устраивали именно сотрудники ДНД Москвы, а отнюдь не те, кто обязан был это делать по службе, то становится понятна вся мощь и потенциал подобной структуры.

 

ПОДГОТОВКА ДЕМОНСТРАЦИИ НАВСТРЕЧУ ПАРТКОНФЕРЕНЦИИ

(Май 1988 г.)

В мае 88-го года сложилась ситуация, когда улицу стали захватывать антисоциалистические радикалы, а КПСС при этом бездействовала, играя роль Великого молчальника. Дело в том, что “Память” активно проводила свои акции, Демсоюз (вернее его предшественники) также постоянно устраивал уличные акции, на которых его гоняла милиция, к которой были готовы присоединиться и прохожие.

Те же, кто относил себя к социалистам, отсиживались по квартирам. И надо было показать обществу, что кроме этих крайностей есть ещё и другие силы, выступающие за движение по пути социалистического развития, а отнюдь не за возвращение в бородатое прошлое или в капиталистическое грядущее, которое неизбежно разрушит, как мы считали, и страну, и экономику, – как, впрочем, это и произошло.

Кроме того, нам нужен был ещё один информационный повод заявить о себе. И лучший предлог, чем проведение громкой несанкционированной акции, трудно было придумать.

Вопрос: “Что делать дальше?” возник уже после ФСОКовской маёвки. А решение о проведении демонстрации было принято на семинаре “Общины”, где Исаев мирно читал лекцию о Нечаеве и где присутствовали руководители различных неформальных групп.

Буквально в конце его лекции появился Ярослав Леонтьев из Историко-архивного института и весьма эмоционально рассказал о том, что какие-то “консерваторы” и “злые силы” не дают избираться на грядущую XIX партконференцию демократическом ректору Юрию Афанасьеву и что надо что-то делать. И все поняли, что надо. Момент ведь уже назрел. Нам надо было что-то проводить вместе с союзным нам “Гражданским достоинством” кооператора Золотарева. К тому же всех уже «достали» Временные правила проведения митингов и демонстраций, введённых ещё Ельциным. И тут весьма кстати пришлась готовящаяся XIX партконференция и готовившийся визит Рональда Рейгана.

Нам можно было сделать вид, что мы поддерживаем “прогрессистов” против “консерваторов”, и благодаря этому получить если не поддержку, то хотя бы нейтралитет властей. К тому же нельзя было не учесть, что Западу в лице его лидера надо было показать, что в СССР идут демократические перемены, и народ хочет социализма. Вот так, играя на всех этих противоречиях или даже заявляя, что мы на них играем, мы тут же вгоняли разных недоброжелателей в состояние ступора.

Представьте, что “несогласные” вдруг начинают с весны 2008 года акции в поддержку кандидатуры Дмитрия Медведева в качестве будущего кандидата в Президенты и против разных безымянных “консерваторов”. Думаю, что им бы удалось провести немало своих мероприятий, найти немало спонсоров и новых активистов, пока власти поняли бы, что к чему. Но фантазии на это у них не хватило.

А на том собрании двадцатилетней давности Герман Иванцов выступил с предложением провести что-то вроде пикета в районе МГУ, а Андрей Исаев предложил устроить какую-нибудь демонстрацию в поддержку прогрессивных сил. Я же, как сторонник компромисса, предложил: “Ребята! А давайте проведём и там, и там”. Все сказали: “А почему бы и нет? Ты хочешь проводить около МГУ, вот ты и проводи около МГУ. А мы проведём демонстрацию”.

Решение проводить демонстрацию – это был сильный, нестандартный ход. И мы начали готовить эту ставшую впоследствии знаменитой демонстрацию неформалов

Так как все понимали, что проведение демонстрации – штука серьёзная, то мы это дело начали готовить втайне. Совещаний по этому поводу практически не проводилось, всё шло на полунамёках.

Я вместе с Сергеем Ильиным отвечал за маршрут этой демонстрации и за проводку по нему колонны. Мы разработали маршрут, определили несколько точек сбора участников демонстрации…

П: У меня есть подробное интервью на эту тему Золотарёва, из которого явствует, что “Община” проводила это мероприятие на паях с “Гражданским достоинством”.

М: Да, с “Гражданским достоинством” Золотарёва.

П: Но Витя Золотарёв утверждает, что это он ходил на разведку и просматривал маршрут, смотрел, куда можно будет свернуть, и так далее.

М: Может быть, и он тоже ходил. Я не отрицаю. Но участники шли так, как мы с Ильиным их вели. И шли мы по тому самому маршруту, который мы с Ильиным смотрели. Возможно, что Золотарёв смотрел тот же самый маршрут, - я не отрицаю.

 

ДЕМОНСТРАЦИЯ 28 мая 1988 г.

(1-я фаза)

В числе демонстрантов (её ядром) была “Община” и “Гражданское достоинство” Золотарёва, к которым подтянулись какие-то старые диссиденты (которые, как выясняется сейчас, были не настолько уж стары – лет по сорок-пятьдесят), просто знакомые и ещё какие-то группки. В результате собралась довольно большая толпа, которую до того никто из неформалов, кроме “Памяти”, пользовавшейся благосклонностью одного из “парадных подъездов”, собрать не мог.

Собиралась мы из нескольких точек. Кто-то - под памятником Первопечатнику Фёдорову, кто-то - сразу в сквере у Большого театра.

Делалось это преднамеренно, чтобы никто не знал, где реальная точка начала маршрута и куда демонстрация направится. Ведь мы, теоретически, могли пойти и к Памятнику героям Плевны, что на Старой площади, и устроить митинг возле Политехнического музея - как раз напротив Лубянки и памятника Дзержинскому. Словом, вариантов у нас было много. А у наших потенциальных противников сил было не настолько много, чтобы перекрыть все возможные пути разом.

Единственным выходом для них в этих условиях было провести предварительные задержания организаторов, но на это не было повода, да к тому же было не очень понятно, кто там основной организатор-то. А то, что акция проводилась в поддержку прогрессивных сил и XIX партконференции, вообще сбивало с толку.

И митинг возле МГУ тоже играл нам на руку. Он не распылял наши силы, как это считалось вначале, а наоборот, в тех условиях отвлекал возможных противников.

И вот началось… От памятника творцу подцензурной печати Фёдорову мы подошли к Большому театру, переулочками вышли на Горьковскую-Тверскую и двинулись к Пушке.

П: Золотарёв описывает дело так, что мероприятие началось на пандусе у Большого театра...

М: Да.

П: …куда вы вскочили с плакатами…

М: Да, там Василивецкий произнес очень короткую речь.

П: …и куда вы заранее пригласили иностранных журналистов.

М: Я не приглашал. Это была не моя функция – приглашать журналистов (тем более, иностранных). Я и российских-то тогда только по телевизору видел. Моя задача была обеспечить проводку демонстрации до Тверской, и я её честно провёл.

Причём я не люблю “светиться”: моя задача всегда была – организовать мероприятие, а интервью пусть дают другие. Хоть двадцать лет спустя. Но журналисты там были не только иностранные. Мне кажется, что там был “Взгляд” и ещё какие-то отечественные телевизионщики.

Формально, да, демонстрация началась там. А реально часть будущих демонстрантов двинулась от памятника Фёдорову, но это была ещё не сама демонстрация, а подготовка к ней, движение для усиления тех, кто собрался у крыльца Большого.

Потом, да, Лёша Василивецкий произнёс там краткую речь. Но долго разговоры вести было нельзя – нас могли быстренько свинтить. И мы пошли по маршруту, по которому незадолго до этого топали мы с Ильиным. Возможно, что по нему ходил и гражданин Виктор Золотарёв. Я не отрицаю.

И тут нас тормознул наряд милиции, решив дальше нас не пускать. Или хотя бы задержать продвижение. Мол, кто такие? Не положено…

И формально они были правы - демонстрация-то была, как теперь говорят, несанкционированная, да к тому же она нарушала Временные правила проведения митингов и демонстраций, введённые ещё при Ельцине... К слову  сказать, одним из лозунгов акции был: “Нет Временным правилам!”

П: Где вас остановили - на Пушкинской улице?

М: Как там этот театр?..

П: Театр оперетты?

М: Да, Театр оперетты. И вот где-то около Театра оперетты нас милиция и тормознула.

В то время там, как сейчас помню, шёл мюзикл “Кошки” - первый мюзикл в Москве - и театр был обклеен его афишами. (Мне почему-то запомнились эти “Кошки”.) Вот напротив этих самых “Кошек” нас милиция и тормознула.

Организаторы вступили в переговоры, начали говорить что-то про Конституцию, гарантирующую свободу слова, свободу митингов и демонстраций и прочую разную лабуду, которая не производит впечатление на людей, нацеленных на конкретное задержание.

А я очень люблю сказки, мультики, анекдоты. И я весьма кстати вспомнил мультик “Волшебник Изумрудного города”, в котором волки остановили Страшилу Мудрого, девочку Элли и её собачку Татошку и прочих героев по пути к Великому и Ужасному Гудвину, заявив: “Сюда идти нельзя, здесь, типа, запертые ворота”. Тогда Страшила Мудрый почесал затылок и сказал: “А зачем нам идти в ворота? Давайте мы их обойдём”. И я, прошвырнувшись по толпе, спокойно сказал: “Ребята! Давайте мы их просто обойдём – быстренько так”.

После чего я запел то ли “Варшавянку” (“Смело товарищи в ногу”), то ли ещё что-то подобное революционное. Народ обалдел, но врубился и дружно подхватил. И под эту революционную песнь мы спокойно обошли-обтекли тоже обалдевших милиционеров, которые тщетно пытались узнать, кто здесь старший. Мы с песней и криками (мол, все мы здесь Главные) их плавно так обтекли  (как вода кирпич весной в половодье) и вышли на Тверскую площадь – с флагами, с транспарантами, с криками: “Конференции – честные выборы” (Исаев скандировал, а народ подхватывал).

П: Меня интересует, в каком месте вы свернули с Пушкинской улицы на улицу Горького.

М: Сначала мы пошли проулком, после мюзикла чуть-чуть прошли вперёд и потом – раз в проулок! – и вышли на Тверскую (на Горького то бишь). И основная часть маршрута прошла по Горького.

П: Ближайший переулок налево после Театра оперетты – проезд Художественного театра (Камергерский он сейчас называется).

М: Я не помню точно. Наверное. Во всяком случае, мы пошли в близлежащий переулок.

Знаешь, что самое интересное? Я вспомнил, что когда мы прорабатывали маршрут, то решили, что идти надо по “Камергерскому”, Но чисто стихийно, по наитию, получилось, что мы двинулись по нынешнему Георгиевскому, мимо тогдашнего Госплана, а ныне ГосДумы.

Потому что если бы нас хотели блокировать, то у “них” ничего бы не получилось. Ведь они выставляли заслон именно на Камергерском или же выше по Дмитровке, а мы пошли не вверх по улице, а “нырнули” вниз, в Георгиевский, и оказались на Тверской.

Именно в этом и была основная задача – как можно быстрее очутиться на “оперативном просторе”. И вся сила этой импровизации заключалась в том, чтобы максимально быстро выскочить на Тверскую-Горьковскую.

Потому что повязать демонстрантов, свинтить нас можно было до Тверской, на Дмитровке, где этого не видела бы широкая публика. А на Тверской, напротив «Интуриста» брать народ – это уже технически очень трудно, а политически на тот момент (в канун приезда Рейгана и Партконференции), не побоюсь сказать, преступно.

И задача, поставленная нами перед самими собой, была блестяще выполнена. Мы обтекли милицию, рванули вниз в сторону Колонного зала, проскочили с лёту эти в общей сложности двести метров и выскочили из-под арки на Горьковскую.

(Ю. Московский явно путается в своих показаниях: демонстранты либо всё-таки шли какое-то время по Пушкинской улице и поэтому возле Театры оперетты (так запомнившихся ему «Кошек») обтекли наряд милиции и продолжили движение по Пушкинской, либо сразу пересекли Пушкинскую и нырнули в Георгиевский переулок, но в таком случае им не пришлось обтекать милицейский наряд около театра. Как говорил по такому случаю герой ещё одного мультфильма - Вини-Пух - «хвост либо есть, либо его нет, - тут нельзя ошибиться». - АП)

 

ДЕМОНСТРАЦИЯ 28 мая 1988 г.

(2-я фаза)

Я шёл в стороне – весь в чёрном. (Это был тогда, кстати, весьма модный прикид: чёрная рубашка, чёрные варёные штаны.) Кроме того, по неопытности я думал, что буду в этом одеянии не так заметен.  Но вышло совсем наоборот. Ведь наряд мой вполне соответствовал мероприятию и весьма гармонировал с чёрно-красным флагом.

Кстати, о том, что он был именно такой расцветки, почему-то все забыли. Многие утверждают, что флаг был радикально чёрным. Но он был с большой красной звездой. И о том, что одеты все были, как нормальные москвичи, тоже забыли. И о том, что демонстрацию вообще-то не анархисты устраивали – тоже забыли.

Так что осталась легенда о грандиозной демонстрации анархистов в чёрном под чёрными знамёнами. Мне этот уже гуляющий в народе миф спустя десяток лет один юноша пересказывал, ну а я не стал его разубеждать. Эти же версии я читал и в Интернете.

...Во время марша я шёл в стороне и ненавязчиво сбивал демонстрацию на тротуар – чтобы она не шла по проезжей части. И она, действительно, старалась идти не по проезжей части, а по тротуару, благо он не был забит прохожими.

Любопытно, что когда в 2000 году мы готовили важное мероприятие с участием мэра Москвы Юрия Михайловича Лужкова, то решили запустить какой-нибудь сохранившийся в архивах видео-ролик о начале Перестройки. И в этом ролике я с удивлением увидел себя – в чёрном одеянии и под тем самым флагом. Несмотря на то, что старательно маскировался, думая, что мои активные действия не будут видны.

Кстати, снимали это всё отнюдь не вездесущие спецслужбы, а приглашённые отечественные журналисты (хотя и первый вариант тоже совсем уж отрицать нельзя). А кто с ними договаривался, кто их прислал – это не ко мне вопросы.

...Было состояние какой-то эйфории, дикий прилив энергии. Толпа шла по тротуару, скандируя разные лозунги: “Конференции – честные выборы”, “Даешь демократию, перестройку, гласность!”, просто крича “Ура-Ура-Ура!!!” и так далее.

П: Сколько, по твоей оценке, народу принимало участие в демонстрации?

М: По моей оценке, в демонстрации принимало участие человек шестьдесят, а может, даже пятьдесят непосредственных участников. Но не более.

П: Я слышал, что народ (прохожие) просто примыкал к демонстрации…

М: Да, народ (прохожие) понабежал на зрелище, присоединился к колонне и шёл вместе с нами. В итоге на площади собралось человек 250.

Когда к нам присоединялись прохожие, многим было понятно, что акция не санкционирована, - уж больно как-то неформально она проходила. И, тем не менее - “Вперед, ребята!”, “И так - до Зимнего!” и так далее. Правда, кто-то, глядя на чёрно-красный флаг, реющий рядом с красными, возмущённо говорил: “До чего дошло: уже пираты по улицам ходят”.

Перед Садовым (на самом деле - Бульварным, - АП) кольцом, около Пушкинской площади меня, помню, тормознул какой-то кооператор и спросил: “Ребята, вы кто такие?” На что я коротко изложил ему нашу программу и, вспомнив горьковскую “Мать”, завершил свой спич словами: “Мы – социалисты. Нас всё равно посадят”. Чем поверг его в полный шок. Но он всё равно сказал: «Ребята, держитесь, я с вами».

Так вот народ шёл через Садовое, мимо Пушкинской площади и в конце концов упёрся в то место, где сейчас стоит кафе “Елки-палки”.

П: Имеется в виду та стекляшка, что стоит перед новым корпусом “Известий”?

М: Да. Кстати, на месте владельцев кафе я в мае сделал бы памятную доску и торжественно её открыл – это был бы очень хороший PR заведению.

Это место было определено специально, потому что журналисты не могли не прореагировать на то, что происходит возле “Известий”. (Например, сразу же после митинга в “Московских новостях” вышла статья с фотографией.) Так что место было выбрано идеально.

Честно говоря, я не знаю, кто определял конечную точку маршрута. Хотя, когда мы с Ильиным опробовали этот маршрут, то до этой точки доходили. Возможно, планировали конечную точку сделать у памятника Пушкину, но решили, что лучше – у “Известий”. Тем более, что у Пушкина собирались будущие дээсовцы.

И народ пошёл через Садовое кольцо (подземного перехода тогда не было), мимо Пушкинской площади к пятачку около “Известий”. (На самом деле, подземный переход под Пушкинской площадью - знаменитая Труба - существовал по крайней мере с конца 70-х годов, - АП.) В этом тоже была особая прелесть проработанного маршрута. Дело в том, что там была свободная площадка, и относительно небольшое число участников (уже человек 100-150, а может быть и все 250 - вместе с примкнувшими по пути) на ней производило впечатление огромной толпы.

Что касается демонстрации и последующих событий... Может быть, кто-то в ЦК КПСС и был в курсе готовившегося, но я об этом не знаю. Но наверняка кто-то что-то знал, кто-то о чём-то слышал. Потому что мероприятие готовилось хоть и тайно, но особо не скрывались. Неизвестен был только маршрут и то, что будет именно демонстрация. Демонстрацию-то не афишировали. Все думали, что будет митинг возле Большого театра. А мы взяли и пошли.

То есть если бы могли нас перехватить, то, наверное, перехватили бы. Но просто не успели, потому что мы вовремя вышли на Тверскую. А дальше всё – момент упущен.

Анализируя события, я думаю, что “компетентные органы” всё же были в курсе готовящегося, но непонятен был именно маршрут, по которому мы пойдем. Поэтому, если и хотели сорвать мероприятие, то не смогли это сделать, так как просто мы очень быстро вышли на Горьковскую.

Возможно ещё, что никто ничего “наверху” о готовящейся демонстрации не знал, система дала какой-то очередной сбой и всё в конечном итоге было отдано на откуп среднему звену. А оно не проявило инициативы и ждало команд. Скорее всего, именно так и было.

А впрочем, надо просто посмотреть архив Лубянки по этой теме, заглянуть в архив ЦК и МГК КПСС – там наверняка есть об этом материалы в виде докладных и аналитических записок. Думаю, что они показали бы весьма интересный ракурс  событий.

 

ДЕМОНСТРАЦИЯ 28 МАЯ В ИСТОРИЧЕСКОМ КОНТЕКСТЕ

Кстати сказать, потом, уже после этих событий, прошли какие-то демонстрации в районе памятника Энгельсу.

П: Это на Кропоткинской?

М: На Кропоткинской. В них активно участвовало “Гражданское достоинство”, ещё кто-то. Но это всё производило уже впечатление дежавю.

...Так что до этого дээсовцы проводили митинги, а мы решили делать именно демонстрацию. До нас такого рода акцию-шествие проводила лишь “Память” Дмитрия Дмитриевича Васильева.

П: Да, ещё во времена секретарства Ельцина, когда он с ними якобы встретился.

М: Правильно, это был ещё 87-й год. Как рассказывали мне очевидцы, та демонстрация состоялась абсолютно стихийно. Была тусовка “патриотов” у Манежа. Вдруг кто-то предложил пойти “к властям”, и они пошли.

Да, Дмитрий Дмитриевич Васильев (Дим Димыч, как его называли в “узких кругах”) был очень интересный человек, загадочный, харизматичный. Для меня, например, является тайной, откуда у его была эта шикарная квартира и средства на поддержание такой не дешёвой структуры. Правда,, в конце своей жизни он намекал, что является незаконнорожденным сыном “законного наследника” российского престола. Так что, может, у него были доставшиеся от папы сокровища? Во всяком случае, квартира у него была довольно-таки большая, и средств у него явно хватало на многое. Да и “Памяти” дали такую мощную рекламу в СМИ, что просто диву даёшься

П: Когда я у него бывал в этой квартире и спрашивал об источниках финансирования фронта, газеты, радиостанции, то он ссылался на доходы от сельхозкооператива “Теремок”.

М: Когда появился кооператив “Теремок” и когда появилась квартира, чёрные рубашки, хоругви и прочая “атрибутика”? Так что “откуда деньги, Зин?” – вопрос интересный.

Вообще, вопрос финансирования, на мой взгляд, первостепенный. Всегда очень интересно для понимания процесса, кто был в нём заинтересован и кто был меценатом-бессребреником. Ведь кто-то хочет участвовать в процессе явно, а кто-то – тайно. Но всем нужен некий практический результат от вложения.

Во всяком случае, у тех, кого называют неформалами и кто организовывал первые наши мероприятия, денег было только на то, чтобы нарисовать что-то краской на куске ватмана.

П: На съезде в декабре 94-го года Васильев говорил уже о наличии у “Памяти” влиятельных покровителей.

М: Про “Память”, кстати, мы очень много писали в “Юго-западе” и в прочих изданиях нашей направленности, где шла бурная полемика с этим движением. Обсуждались события в Доме литераторов с мордобоем...

П: Но это уже – 90-й год.

М: Нет, это – не 90-й. Это было пораньше. Это был год 89-й.

П: Значит, в 90-м Осташвили уже осудили.

М: Это было в 88-м году. Это в 88-м году Дмитрий Дмитриевич со своими ребятами пришёл в Дом литераторов и учинил скандал: “В следующий раз мы придём с автоматами”.

П: И за это был осуждён Осташвили.

М: Это – Осташвили. А я говорю про Васильева. Осташвили был осуждён за другие вещи.

П: Но я думаю, что ты ошибаешься.

М: Ну бог с ними. Многие вещи без документов на руках тяжело вспоминаются. Да и тема у нас была немножко другая.

П: Ты забыл сказать, что стало с твоим митингом у МГУ.

М: У МГУ – не моё мероприятие.

П: Ты же сам рассказывал: «Все сказали: “А почему бы и нет? Ты хочешь проводить около МГУ, вот ты и проводи около МГУ“».

М: Это не мне сказали. Это Иванцову, который хотел проводить именно там.

П: А я думал, что эти слова тебе были адресованы.

М: Нет. Эти слова были ему адресованы.

П: Ну и что у МГУ?

М: Ну там прошёл пикет - чинно и благородно. Они там постояли, поразмахивали флагами, но никакого резонанса это не получило. Потому что МГУ – не та точка. Нет людей, нет средств массовой информации, нет народа. Если и проводить что-то в том районе, то у входа в метро, а этого не делалось. Так что люди изначально предлагали тупиковый вариант.

Вот Демократический союз проводил свои мероприятия так же, но он проводил их для западных корреспондентов. И их принципиальное отличие от нас было в том, что они работали на зарубежную публику.

Мероприятия “Общины”, “Гражданского достоинства” и примкнувших к ним товарищей были для народа, для страны и при участии отечественных средств массовой информации. То есть это было для наших людей.

А ДС рассчитывал на западную поддержку. То есть изначально у него была другая ориентация.

И там шли жесточайшие идейные споры с “Новодворской и К”…

П: “Там” – это где?

М: В Движении шли бурные обсуждения того, что предлагает пласт “Перестройка-88” (далее - ДС). То есть то, что предложили потом либералы (а в их числе был и Жириновский): сделать больше капитализма - как на Западе. В то время, когда все кричали: “Больше социализма”, они говорили: “Больше капитализма. (Даёшь капитализм!)”

Ещё в 87-м году мы открыто говорили о том, что у страны два пути: либо тот, что предлагает “Община” (опора на трудовые коллективы, общинное самосознание, “общинный социализм”), либо – либерализация, приватизация и развал.

Людям же было не понятно, что в России не обязательно получится, как на Западе. Может ведь выйти как в Латинской Америке или даже в Индии.

Но вышло так, как предсказывал Троцкий, написавший в 40-м году, что “рано или поздно номенклатуре надоест распоряжаться собственностью, и она захочет ею владеть”. И наступило время “первичного накопления капитала”, “дикого капитализма”, “тёмных времён” и “криминальной революции”.

На мой взгляд, термин “криминальная революция”, запущенный Говорухиным, абсолютно не соответствует действительности, если подразумевать, что криминалитет был её основным участником, проводником и, самое главное, победителем. Нет, это была именно “номенклатурная революция”. Номенклатура-то у нас была не только партийная, но и хозяйственная, комсомольская, силовая. Вот часть этих “лучших людей” при некотором участии криминалитета и начала дербанить страну.

Итог налицо. Вопрос-то был в улучшении того, что было, а не в разрушении, как это предлагали оппоненты “Общины”. “Община”-то предлагала улучшение существующего, а не развал и хаос.

 

НАЧАЛО ТРАДИЦИИ ГАЙД-ПАРКА

(Май-июнь 1988 г.)

Но вернёмся к митингу на “Пушке”. На самой Пушкинской площади народ начал произносить речи - Виктор Золотарёв, его сестра-красавица, Андрей Исаев и прочие. Кстати, на пятачке очень быстро оказались и ребята с Лубянки, которые использовали новейшую аппаратуру, в том числе кинокамеры в дипломатах. Причём они её особо и не скрывали. Им самим было очень прикольно всё происходящее наблюдать, тоже было весело и интересно на свежем воздухе, при хорошей погоде, рядом с приятными людьми. Так что все были довольны.

Потом на этом “пятачке” состоялось ещё три мероприятия, что дало повод говорить о том, что в Москве появился Гайд-парк, и стали складываться его традиции.

П: Сколько, по твоей оценке, принимало участие народу в каждой из этих трёх демонстрациях.

М: Каких трёх? Демонстрация была одна.

П: Там же договорились провести такое же мероприятие в следующую субботу и потом ещё в следующую (пока вас в июне не разогнали).

М: Это были просто встречи (то есть митинги), и демонстраций уже не было. Там безо всяких шествий народ просто собирался в назначенное время на площадке напротив входа в “Известия”.

П: Уже непосредственно на этом пятачке?

М: Именно там - где родился наш, советский, Гайд-парк.

Вообще место было выбрано идеально: рядом “Известия”, на другой стороне “опора гласности” - “Московские новости” и их стенды. Метро буквально в двух шагах.

Замечу, что в это время шло борение нескольких групп в ЦК КПСС, и одна из них аргументировала свои действия теми событиями, что происходили на Пушкинской площади, ссылаясь на “демократические стремления масс”. И это действительно было так.

Мы ведь провели первую именно демократическую демонстрацию в Москве с 17-го года. И участвующие в мероприятиях ничего не говорили ни про капитализацию общества, ни про развал Советского Союза. Наоборот, участники митингов говорили, что номенклатуру (которая в итоге и развалила Союз) надо брать под контроль народных масс. И оказались правы.

Люди на референдуме проголосовали за Союз, а номенклатура дружно его разорвала. Так что уже известно, кто был более прав: те, кто занимался развитием народной самодеятельности и самоорганизации, или те, кто сделал ставку на приватизацию собственности и власти.

Как писал Евтушенко о петрашевцах

“О, всех Булгариных наивность,

Не в этих мальчиках таилась,

Измена Родине твоей

В Сенате властвуя надменно,

Сидела подлая Измена….”

Кто подписал Беловежские соглашения? Кто встал во главе вновь образовавшихся государств? Кто приватизировал государственную собственность? Сплошные номенклатурные фамилии, причём, зачастую, наследственные. Они просто превратили власть в ещё большую власть, добавив к ней собственность.

Так что Новодворская и ДС реально способствовали приходу к власти номенклатуры, с которой пытались на словах бороться. Кстати, ещё в 89-м мною был написал памфлет “Игрушки”, где дээсовцы прямо обвинялись в провокаторстве, напечатанный с помощью Димы Павловского.

...Да, а потом на этом месте были проведены ещё три мероприятия. Второе мероприятие ничем особым не выделялось, а на третий раз… Вернее, на четвёртый. Первая демонстрация считается как бы “нулевой”, потому что было ещё три митинга.

П: Третий был интересен, во-первых, разгоном, а во-вторых, появлением Жириновского.

М: Жириновский появился, может, уже и на втором мероприятии - сразу же за тем, что было за демонстрацией. Когда я его увидел там, он произвёл на меня впечатление человека, который специально хочет привлечь к себе внимание. Он не лез на трибуну, но собирал слушателей и утверждал, что всё нужно делать, как на Западе, и незачем выдумывать что-то новое: вот там уже всё придумано, и надо делать всё, как там. Чем повергал собравшихся в шок и полное изумление. Потому что все искали третий путь, а Жириновский открыто говорил: “Ничего придумывать не надо. Надо сделать как на Западе”.

Так что позиция его была тогда однозначна: «всё, как на Западе! Ничего выдумывать не надо, делаем, как на Западе». И когда на Пушкинской площади Жириновский появился и выступил, то народ смотрел на него как на весьма странного то ли психа, то ли провокатора. Вот чем мне запомнился господин Жириновский.

Кстати, он до этого несколько раз появлялся на семинарах “Общины”, откуда его даже как-то раз буквально вынесли на руках за хамство. Но он был не в обиде, вновь и вновь рвался на встречи с “неформалами”, пытаясь занять свою нишу и найти адептов.

П: Ты не сказал, пришло на второе и третье мероприятие больше народу?

М: Народу было много. Площадь была забита.

П: То есть можно говорить о том, что было уже больше сотни?..

М: Да. Но я имею в виду участников и тех, кто приходил специально, в том числе и по долгу службы. Я не говорю про набегающий народ. Место такое - бойкое. Мы начинали, и народ сбегался. Это же в новинку было. Это сейчас людей поди собери.

 

ВЫСТУПЛЕНИЕ И НАКАЗАНИЕ

Часть I

Только после третьего (четвёртого) собрания в Гайд-парке 18 июня милиция стала “винтить” его участников, причём это было явно по указанию “сверху”. Задержанных посадили в автобусы и отвезли в близлежащее отделение милиции.

О том, насколько не в курсе реальной структуры Движения были как власти, так и “западники”, говорит то, что, например, по “Свободе” несколько раз было передано сообщение о том, что “Захвачен лидер “социалистов” Гарьковой”. А сам герой сюжета был простым школьником 10 класса и для него и попадание в кутузку, и всемирная слава (абсолютно не соответствующая действительности) стали довольно большим стрессом.

 Мы пошли выручать товарищей, благо, что я знал, где это отделение находится. Потом относительно долго, как нам тогда казалось, стояли, что-то даже, по-моему, скандировали.

Всех наших задержанных довольно быстро, после составлении протоколов, отпустили. И, в первую очередь, потому, что милиция не была настроена враждебно. Да, она не имела право задерживать по тогдашнему закону более чем на три часа, но если захотеть, то можно было и дольше держать.

Моё ощущение: милиция не была враждебна в принципе. Её сотрудники относилась к митингующим возле Пушкинской довольно доброжелательно (в отличие от митингующих рядом дээсовцев). И это не потому, что им давали такую установку, а просто им самим всё это было интересно слушать, и они чувствовали, что за этим есть какая-то правда. Это было немножко другое общество, и ей оно было интересно.

 Когда милиции дали команду задержать, она нехотя, но выполнила приказ. И, действуя по закону, после составления протокола об административных нарушениях быстро отпустила задержанных.

Я помню, был там славный генерал с фамилией , по-моему,  Мыриков…

П: Да, он был замначальника ГУВД, который обычно присутствовал на митингах.

М: Да, он производил впечатление довольно-таки интеллигентного человека...

П: L

М: В рамках, разумеется… Он относился к собиравшимся как к детям малым, которые бедокурят. Тем более, что ему не было дано указаний разгонять, самому же без приказа ему это делать явно не хотелось, да и милиция тогда не умела разгонять, не умела правильно задерживать митингующих. Ведь её этому никто не учил. У них даже палок ещё не было.

У милиции тогда был совершенно другой менталитет. Её старались воспитывать так, что, мол, советского человека по лицу бить нельзя, - это унижает его человеческое достоинство. Как это: милиция бьёт советского человека?

Это сейчас никто не удивляется, когда милиция во время досмотра ставят российского гражданина раком. Или лицом в снег при досмотре на рынке, как сейчас… И удивится, если этого не случится.

А тогда это было немыслимо. В голову тогда никому не могло прийти, что такое может быть. Не говоря уже, чтоб палкой (тем более, автоматом) - по почкам. 

Впервые резиновые дубинки были использованы в Москве при разгоне митингов, кажется, уже в августе 88-го года. Эти атрибуты, как бы получше выразиться….

П: …Демократизации.

М: Вот именно. Само это ироничное название говорило о том, что либеральный вариант демократии вводят с помощью демократизаторов. Значит, что-то здесь не то, значит, какую-то не ту демократию хотят ввести. Не ту, что хотят граждане. Граждане-то, значит, хотят чего-то другого – не того, что внедряют палками.

Как мне рассказывал отец, при Хрущёве, во времена “оттепели”, тоже попытались вооружить милицию дубинками, но потом от этого отказались, решив, что это поставит между властью и народом дистанцию и всё равно не приведёт к снижению преступности. При Горбачёве эти спецсредства появились на вооружении патрульно-постовой службы в 89-м году...

П: А я их впервые увидел у патрулей в марте то ли 88-го, то ли 89-го года.

М: ...а на вооружении у спецчастей внутренних войск они были уже к середине 80-х. Во всяком случае, мой товарищ вспоминал, что во внутренних войсках учили пользоваться дубинками при разгоне массовых демонстраций ещё в 85-м году.

Ну, я опять отвлёкся.

...Всех отпустили, и все дружно пошли по домам. Правда, потом были административные суды. (Я на этих судах присутствовал и сделал там очередную фотосессию.)

На них задержанным участникам выписали штрафы. При этом надо было видеть лицо судьи: она явно сочувствует этим юношам, но не понимает, на кой чёрт они бузят.

Правда, даже административное правонарушение со штрафом тогда вполне могло послужить предлогом для самых жёстких последующих административных мер - выговора по комсомольской линии, исключения из ВЛКСМ и исключения из ВУЗа И слому по меркам советского прошлого, всей дальнейшей жизни.

 

ВЫСТУПЛЕНИЕ И НАКАЗАНИЕ

Часть II

Потом было большое разбирательство в институте, куда сверху поступила команда разобраться с зачинщиками. Для этого в главном корпусе МГПИ собрали педагогическо-партийный актив, на котором все по сценарию дружно должны были осудить антисоветчиков.

Я как-то проник на это мероприятие. (Вход-то почти свободный был.)

  Правда, кое-кого из общинников на это мероприятие, возможно, и приглашали - наверное, для проработки. Но меня не звали. Я сам пришёл.

Там прокрутили перед собравшимися киноплёнку с демонстрации...

П: Какую киноплёнку?

М: Киноплёнку с первой демонстрации.

П: Откуда она?..

М: Нас снимали журналисты, когда мы шли по Тверской. Они были с нами от самого Большого театра. Возможно, что кто-то ещё снимал наш “левый марш”. (Я ж уже об этом говорил.)

П: Что, некие доброжелатели предоставили её администрации института в качестве компромата - с целью “разобраться”?

М: Да. И вот после просмотра началось обсуждение увиденного.

Надо сказать, что это после того, как “демократия” победила, кажется, что ничем таким организаторы и участники демонстрации не рисковали. Но это было не так.

В тот момент система была ещё крепка. О скором её сломе никто особо и не догадывался. Ничего было не ясно. Приди к власти “консерваторы”, и мало б не показалось всем, хоть сколь-нибудь причастным к оппозиции, даже “лоялистской”. Да и без этой “заморозки” пусть не посадить лет на пять (всё же на дворе был 88-й, а не 78-й), но запросто исключить из ВУЗа за “антигосударственную” и антисоветскую деятельность с “волчьим билетом” вполне могли даже тогда.

Так что риск был и не малый. И поначалу казалось, что так и будет: ведь “машина” начала работать именно в этом направлении.

Чтобы исключить это, дать максимальное число сбоев в её программе, мы и стремились быть или хотя бы казаться лояльными там, где это возможно. Одним словом, не дразнить понапрасну ещё вполне крепкого быка. И этим наша тактика отличала нас от ДС, который прямо провоцировал власти.

Да и где в наших действиях была “антисоветчина”? (Именно на этом и строилась наша линия защиты.) И единственное, что можно было нам реально предъявить, кроме нарушения “Временных правил”, так это черный флаг со звездой.

Но помощь нам пришла с самой неожиданной стороны. На эти обвинения прямо на собрании преподаватель новой и новейшей истории Саплина Зоя Владимировна открыто сказала: “А чего тут такого? Чёрный флаг с красной звездой – это флаг левых сил Латинской Америки. Чего тут компрометирующего? Я ничего компрометирующего не вижу. Чего они такого сделали?” И её поддержали преподаватели.

Это было мнением всей институткой преподавательской общественности: “Чего такого сделали-то? В Конституции записано право на свободу митингов, шествий и демонстраций. Они воспользовались своим конституционным правом. Чего такого? Да, они прошли, в том числе и под звёздным чёрным флагом. Но это - флаг левых Латинской Америки. Если мы их, левых латиносов, поддерживаем, то почему нельзя ходить с их флагами? Конечно, они выбиваются из принятого у нас, но всё равно это – в одном русле, русле социализма”. И итоговое мнение институтской общественности и преподавательского состава, не объявленное явно, было таким: “Ребят надо защитить. Мы сделаем всё, чтобы их не тронули”.

Если бы преподавательский состав захотел, то он бы без проблем “разобрался” – вплоть до исключения. Благо и “мнение” было, и кто-то же дал команду (или “совет”) собраться и “принять меры”. Но преподаватели  разобрались и решили, что ничего такого мы не сделали. (“За что их наказывать?”) То есть решил взять и не “разбираться”, “мер не принимать”. Причём это было единое мнение всех – и тех, кто потом стал левым, и тех, кто потом стал правым. То есть “не дадим”, “своих не выдадим”. По сути, было провозглашено, что “с МГПИ выдачи нет”.

П: И никаких оргвыводов сделано не было?

М: На первый взгляд, всё обошлось. Но это не так. “За 28-е мая” самые засветившиеся организаторы шествия - Исаев, Шубин и Гурболиков - получили по комсомольской линии решением комсомольского бюро института (меня в его составе ещё не было) выговоры без занесения в учётные карточки. И как следующий шаг, уже “за разгон”  - получили выговоры уже “с занесением”.

Делалось всё очень грамотно. Выговор с занесением был чреват исключением из института – таковы тогда были правила. И если бы преподавательский состав тогда “не взбрыкнул”, то ещё не известно, как обернулось бы дело.

Причём угроза была вполне реальной. В принципе, если бы комитет комсомола и партбюро было бы последовательны, то они могли в любой момент запустить процесс исключения.

Так что задачей было опротестовать решение Бюро, которое было проведено вопреки, скажем так, духу Устава, так как на комитете комсомола факультета, а тем более курса или группы, вопрос не обсуждался. (Его сразу же провели через Бюро института.) А каким образом снимались эти выговора, какая разворачивалась борьба по этому поводу – отдельная история.

Хотя в принципе, могло бы быть и хуже. Так что можно сказать, что в институте не было никаких драконовских оргвыводов ни в отношении участников, ни в отношении организаторов.

Но произошло это не потому, что этого не хотели некоторые как “наверху”, так и в самом институте. Только поддержка вдруг переставшего сильно бояться народа спасла общинников от расправы.

П: Исаеву пеняют на то, что когда он впервые, как кажется, вышел на митинг под черно-красным флагом, то у него не хватило смелости сказать, что это анархистское знамя, и он стал объяснять, что это – флаг какого-то левого латиноамериканского движения. То есть это он сам запустил такую версию?

М: Во-первых, флаг был, как я уже сказал, черный с большой красной звездой. Правда, ходит ещё легенда, что на нём был череп и кости (Шутка).

Ещё раз говорю, что эту версию запустил не Исаев. Это произошло на “разборе полётов” с участием педагогического актива ВУЗа, когда Саплина Зоя Владимировна открыто заявила собравшимся: “Товарищи, это, вообще-то, флаг левых сил Латинской Америки”.

Может, Исаев это где-то и повторял, но я этого не слышал. И я думаю, это пошло после того, как об этом сказала Зоя Владимировна Саплина. (Кстати, она до сих пор преподаёт в МГПИ.)

Один маленький нюанс: если бы кто-то реально хотел за это наказывать, то сказали бы: “Вы чего из нас дураков-то делаете? Это там у них - “флаг левых сил”, а у нас это – флаг развала государства. А Вам, преподаватель, поставить на вид, вызвать на партсобрание и – партбилет на стол”.

Видно, коллектив нашёл предлог, чтобы не “разбираться”. Ему же тоже нужно оправдание (когда вышестоящие товарищи говорят: “Разобраться”, а я не разбираюсь). И коллектив прикинулся дураком. Коллектив сказал: “Это – флаг революционеров Латинской Америки. Вы за что людей хотите обидеть? Вы что, против революции в Латинской Америке?”

Встретив даже малейшее сопротивление, инициаторы “разбирательства” пошли на попятную. Видно, сами правоту свою не ощущали, и не было у них желания подмётки рвать. И дело спустилось “на тормозах”. Да к тому же вскоре к процессу “реабилитации” подключились “рядовые комсомольцы”.

Мне странно, что двадцать лет спустя кто-то кого-то обвиняет в том, что тот чего-то не то сказал про флаг. Ребята, вам больше делать нечего? Это всё на уровне детского сада!

 

КОМСОМОЛЕЦ-НЕФОРМАЛ

П: А как в 88-м году развивалась твоя комсомольская карьера?

 

М: В комсомоле я не дошёл до очень высоких степеней. Хотя как посмотреть…

Осенью 88-го года, безо всякого предварительного согласования с партийными органами, меня на альтернативных выборах избрали секретарём комсомольской организации факультета. А это - шестьсот человек. И факультет – идеологический, да ещё в крупнейшем педагогическом ВУЗе.

Поэтому я полностью погрузился в текучку, направленную на то, чтобы не сказали, что мы “только языками молоть умеем”, и чтобы оправдать доверие товарищей. И, как мне кажется, это удалось.

Например, я забирал для факультета примерно четверть премиального фонда института и до трети всех студенческих загранкомандировок. За счёт чего? За счёт того, что правильно и своевременно оформлял все документы.

Существовал тогда так называемый четырёхпроцентный премиальный фонд. Четыре процента от всех сумм стипендий комсомольская организация факультета имела право распределять среди нуждающихся студентов, поощрять ими отличников и прочее, прочее и прочее. И все эти деньги, получаемые ежемесячно, расходовались нами по справедливости – на поощрение тех людей, кто занимался общественно-полезными делами, плюс что-то шло на ремонт помещения факультета, плюс на поддержку особо нуждающихся.

За счёт эти денег, за которые люди расписывались, но на руки их не получали, мы купили для факультета спортивный инвентарь (поставили теннисные столы), цветочки закупили... Словом, деньги на обустройства факультета были  именно за счёт того, что мы смогли их получать и не разворовывали, как на ряде других факультетов.

Прежний секретарь факультета - замечательный человек Вадим Кондратьев (к сожалению, он несколько лет назад скоропостижно скончался – надорвался на работе) - оказывал мне всяческую помощь. Именно ему удалось в обстановке развала 89-го года организовать выезд студентов на уборку картошки, причём на добровольной основе. Так что комсомольская организация исторического факультета продолжала существовать до самого последнего дня, несмотря на полный развал советской партийной системы.

Правда, у Кондратьева были чисто личностные… Ну не нравился ему Исаев. Потом, правда, понравился.

Любопытно, что те ребята, кто собирал членские взносы – Миша Новожилов, Олег Баранов и другие, стали потом активно заниматься банковской деятельностью и ценными бумагами. (Комсомол позволял проводить неплохие психологические тренинги, давал немалые практические навыки.)

Когда стало понятно, что ВЛКСМ не будет, а людей надо приучать к тому, чтобы деньги не разворовали или чтобы они не были переданы другим факультетам, у нас было принято официальное решение Бюро половину денег “премиального фонда” передать в ведение профсоюзной студенческой организации. Именно она, согласно этому внутреннему решению факультета, стала обладать правом распределять половину (то есть два процента) премиального фонда. И эта система была распространена на весь ВУЗ. То есть комсомол в моём лице добровольно поделился с профсоюзами. Потом этот премиальный фонд полностью перешёл в ведение профсоюза, так что наши студенты ничего не потеряли.

Плюс к этому удалось договориться со следующим деканом факультета Ростиславом Михайловичем Введенским (замечательным человеком, очень порядочным и добрым, крайне уважительно относящимся к студентам) и получить для текущей работы так называемую комнату общественных организаций, в которой, согласно внутреннему распорядку, могли собираться все общественные организации, существующие на факультете. Естественно, что там сидел я один, но формально была полная демократия, и не моя вина, что другие ею не очень активно пользовались. Кстати сказать, я не был освобождённым секретарём, то есть не получал за работу денег.

В эпоху всеобщего развала 90-х в этой комнате по привычке сидело руководство частного исторического колледжа, не платя за это никакой арендной платы – ни формально, ни неформально. Сейчас её опять вернули в ведение деканата, и в ней сидит уважаемый профессор истории Эрнст Михайлович Щагин, чье 75-летие мы недавно торжественно отметили.

Потом меня избрали в Ленинский райком комсомола (а это был главный райком комсомола нашей любимый Родины – Советского Союза). Ещё мне вручили почетную грамоту Московского горкома за помощь в организации выставки, посвящённой Коммунистическому интернационалу молодёжи (КИМу). Со многими очень интересными людьми познакомился я тогда по ходу дела.

В связи с тем, что в тот период в ученые советы ВУЗов стали выбирать студентов, я был избран и в этот орган. Фактически меня делегировали от факультета “по должности”. То есть теоретические принципы, которые провозглашала “Община”, заработали на практике.

С 90-го года мне предлагали идти работать в аппарат райкома ВЛКСМ, Московского горкома и даже Центрального Комитета ВЛКСМ, но меня что-то туда не тянуло. И я отмалчивался, ссылаясь на необходимость закончить институт.

Таков был мой карьерный пик в комсомоле. Сил и времени комсомольская работа отнимала много, а я ведь, кроме учёбы, ещё и работал: сторожем, учителем. Да ещё писал в газеты, занимался спортом, так что спать приходилось часов по пять, а то и вовсе не спать. Зато благодаря моей комсомольской активности у “общинников” был прочный тыл.

(Продолжение следует)

Беседовал Алексей Пятковский

29 февраля 2008 г.