Сейчас на сайте

<<<  На страницу раздела ЮРИЙ ГАЛАНСКОВ

Юрий Галансков

ОТКРЫТОЕ ПИСЬМО ДЕПУТАТУ XXIII СЪЕЗДА КПСС М. ШОЛОХОВУ

Копии: в Союз советских писателей

в редакцию журнала "Новый мир"в редакцию "Литературной газеты"

В своей речи на XXIII съезде КПСС делегат М. Шолохов сказал:

"Хотелось бы сказать несколько слон о месте писателя в общественной жизни..." "И сегодня с прежней актуальностью звучит для художников всего мира вопрос Максима Горького: "С кем вы, мастера культуры?"

На вопрос "С кем вы, мастера культуры?" Сталин ответил: "Кто не с нами, тот против нас", а сам Горький, как пишет автор "Письма к старому другу"1,

"оставил позорный след " истории России 30-х годов своим людоедским лозунгом: "Если враг не сдается — его уничтожают". Море человеческой крови было пролито на советской земле, а Горький освятил массовые убийства".

Еще в начале XX века В.И. Ленин весьма произвольно разделил человеческую культуру на пролетарскую и буржуазную, выдвинул принцип партийности литературы и установил зависимость литератора от "денежного мешка". Данная теоретическая конструкция является просто логическим следствием классовой теории марксизма, но не объясняет, однако, самой сущности дела. Классовый анализ человеческой культуры мог бы иметь место только в той мере, в которой он установил бы, во-первых, историческую роль того или иного класса в формировании человеческой культуры, во-вторых, форму и степень потребления тех или иных культурных ценностей различными классами и, в-третьих, форму и степень эксплуатации этих ценностей господствующим классом в ущерб классам и социальным группам, находящимся в угнетенном положении; это для марксиста, вероятно, было бы наиболее важно.

Разумеется, литератор зависит от "денежного мешка" в той же мере, как и всякий человек, но весь парадокс заключается в том, что литература от "денежного мешка" не зависит совершенно. Поставить литературу в зависимость от "денежного мешка" значит убить ее, что и случилось, например, с советской литературой. Поэтому литературу можно иногда убить, но поставить в зависимость от "денежного мешка" — невозможно.

К счастью для человечества, "денежный мешок" не всемогущ, а в сфере духовной и материальной культуры он всемогущ наименее всего. Более того, "денежный мешок", как правило, покорно подчиняется литературному всемогуществу. Вся серьезная литература XIX и XX вв. главным образом занималась анализом и критикой денежно-мешочных отношений. Но именно эта литература, которая подвергла наиболее серьезной критике этические и политические позиции господствующего класса и которая нанесла ему наиболее мощные удары, не погибла, а, наоборот, расцвела в недрах его господства. И это вполне естественно. Посмотрите, например, на современную литературу России и вы увидите, что наибольшей популярностью пользуется литература и литераторы, которые находятся в оппозиции по отношению к режиму и власти.

В связи с разговорами о зависимости литератора от "денежного мешка" не могу удержаться, чтобы не обратить внимание читателя на следующий факт. Ведь вот, к примеру, до какой степени капитулянтства, классовой бесхарактерности и предательства классовых интересов (как сказал бы Ленин) мог опуститься "денежный мешок", чтобы довести дело до присуждения Нобелевской премии писателю М. Шолохову, который с такой убедительностью доказал всем, что он уже не способен ни на что более серьезное, чем вздорные ругательства в адрес буржуазного искусства.

Иллюстрируя это утверждение, я приведу пространную цитату из выступления М. Шолохова на XXIII съезде КПСС, где он хвастливо заявил:

В частности, это заняло немалое место в моей речи в Стокгольмской ратуше во время нобелевских торжеств прошлого года. Аудитория там значительно отличалась от сегодняшней. (Оживление в зале). И форма изложения моих мыслей была соответственно несколько иной. Форма! Не содержание. (Бурные продолжительные аплодисменты).

Где бы, на каком бы языке ни выступали коммунисты, мы говорим как коммунисты. Кому-то это может прийтись не по вкусу, но с этим уже привыкли считаться. Более того, именно это и уважают всюду. (Бурные аплодисменты). Где бы ни выступал советский человек, он должен выступать как советский патриот. Место писателя в общественной жизни мы, советские литераторы, определяем как коммуписты, как сыновья нашей великой Родины, как граждане страны, строящей коммунистическое общество, как выразители революционно-гуманистических взглядов партии, народа, советского человека. (Бурные аплодисменты)".

Это нужно понимать, видимо, в том смысле, что "денежный мешок" готов даже присваивать нобелевские премии за хамство и безответственную болтовню, и что именно это хамство и эту безответственную болтовню "уважают всюду", и — извольте, читатель, полюбоваться — с этим привыкли уже "считаться", даже если "кому-то это может прийтись не по вкусу". Извольте, читатель, видеть сами: хамов покорно выслушивают в Стокгольмской ратуше во время нобелевских торжеств!

Интересно, чем так покорил Нобелевское общество наш лауреат? Разве что формой. Аудитория там, видите ли значительно отличалась от сегодняшней, и "форма изложения (sic!) его мыслей была соответственно несколько иной". Обратите внимание, читатель, "форма! Не содержание". Вы видели, читатель, как "собака бьющую руку лижет", вот так же, с особой любовью, Нобелевское общество выслушивало шолоховскую болтовню. Вы только полюбуйтесь на этого enfant terrible, смущающего Нобелевское общество своей бестактной непосредственностью. Эдакая, видите ли, безобидная licentia poetika.

На мой взгляд, это прямое оскорбление в адрес западной культуры. И Комитет по нобелевским премиям поступит очень плохо, если не найдет в себе мужества выразить официальное и публичное сожалей не по поводу присуждения Нобелевской премии по литературе за 1965 год писателю М. Шолохову, который ни перед русской, ни перед мировой культурой соответствующих тому заслуг не имеет, и который, более того, является в настоящее время выразителем антикультурных и антилитературных устремлений существующего в России антидемократического режима. В противном случае престиж международных нобелевских премий по литературе во мнении современной русской интеллигенции будет подорван.

В самом деле, русская интеллигенция, в столь большой мере подвергшаяся физической расправе и политическому угнетению во время сталинской диктатуры, интеллигенция, которая и в настоящее время ведет самоотверженную борьбу с военно-полицейским режимом, борьбу за минимальное обеспечение творческой свободы, эта интеллигенция никогда не простит западной культуре присуждения Нобелевской премии Шолохову, который, используя свой чрезмерно преувеличенный авторитет, встал на позиции, враждебные культуре и творческой свободе. К тому же этот нобелевский лауреат совершенно всерьез может делать заявления вроде того, что "гуманизм — это отнюдь не слюнтяйство". Вполне достойной нобелевского лауреата

Лидия Чуковская в своем письме по поводу выступления Шолохова на XXIII съезде КПСС писала:

"Литература уголовному суду неподсудна. Идеям следует противопоставлять идеи, а не тюрьмы и лагеря. Вот это Вы и должны были заявить своим слушателям, если бы Вы, и самом деле, поднялись на трибуну как представитель советской литературы.

По Вы держали речь как отступник ее. Ваша позорная речь не будет забыта историей.

А литература сама Вам отомстит за себя, как мстит она всем, кто отступает от налагаемого ею трудного долга. Она приговорит Вас к высшей мере наказания, существующей для художника, — к творческому бесплодию. И никакие почести, деньги, отечественные и международные премии не отвратят этот приговор от Вашей головы.

Литература отомстит за себя. Ибо продавший душу дьяволу не может служить богам. А литература требует от писателя божественного откровения, искренности, истинности. И в какую бы бравую позу ни становился Шолохов, как бы ни изощрялся он в своих многократных попытках симулировать откровение — он никуда не уйдет от самого себя. В этом смысле — отмщение неотвратимо.

Выступая на съезде, М. Шолохов высказался в связи с делом Синявского и Даниэля следующим образом:

"Иные, прикрываясь словами о гуманизме, стенают о суровости приговора. Здесь я вижу делегатов от парторганизаций родной Советской Армии. Как бы они поступили, если бы в каком-либо из их подразделений появились предатели?! Им-то, нашим воинам, хорошо известно, что гуманизм — это отнюдь не слюнтяйство. (Продолжительные аплодисменты).

И еще я думаю об одном. Попадись эти молодчики с черной совестью в памятные двадцатые годы, когда судили, не опираясь на строго разграниченные статьи Уголовного кодекса, а "руководствуясь революционным правосознанием" (аплодисменты), ох, не ту меру наказания получили бы эти оборотни! (Аплодисменты). А тут, видите ли, еще рассуждают о "суровости" приговора.

И все это — обратите внимание, читатель, — с восклицательными знаками и под сплошные аплодисменты. Не правда ли, весело.

Я надеюсь, что вместе с позорной речью Шолохова историей не будут забыты и эти позорные аплодисменты. Я очень на это надеюсь.

Очень может быть, что законы военного трибунала жестки, и, положим, что "нашим воинам" о гуманизме известно не больше, чем то, что "гуманизм — это отнюдь не слюнтяйство". Пусть так. Но что тем самым хотел сказать оратор? Может быть, М. Шолохов не может представить себе советское государство иначе как в виде военной казармы, а Синявского и Даниэля он хотел бы, в свою очередь, выставить как предателей, вдруг появившихся в одном из подразделений этого государства-казармы, а именно — в Союзе советских писателей. Тогда все ясно. Тогда "нашим воинам", знающим о гуманизме только то, что "гуманизм — это отнюдь не слюнтяйство", и поступить вполне мыслимо соответственно, руководствуясь не нормами какого-то там кодекса, пригодными разве что только в условиях демократического государства, а нормами военного законодательства, специально для казарм и писанными.

То ли дело в "памятные двадцатые годы"! Расстреляли бы, "руководствуясь революционным правосознанием", и весь разговор! А тут и судил-то не военный трибунал, а обыкновенный гражданский суд, и ведь даже не расстреляли (как это было в памятные двадцатые и в еще более памятные тридцатые годы), а получили-то всего лишь семь и пять лет лишения свободы за проявление творческой самостоятельности в литературной работе и за попытку напечатать свои произведения за границей, ибо в сегодняшней России свобода творчества и свобода печати гарантированы только на словах, а на деле гарантировано только административно-полицейское издевательство над всякой свободой.

Михаил Шолохов отнюдь не случайно сползает на административно-полицейские аналогии, ярко обнаруживая при этом административно-полицейское мышление, несколько взрыхленное эксцентричной болтовней, впрочем, естественной для неумного беллетриста и вполне допустимой в устах обласканного властью самоуверенного карьериста, столь продолжительное время спекулировавшего на революционно-гуманистических взглядах партии, народа, советского человека, в то время как "революционно-гуманистические взгляды партии" перестали быть гуманистическими, народ был низведен до скотского состояния, а мифический советский человек не удался в той же мере, в которой не удалась и сама советская власть.

Шолохов не хочет видеть действительности там, где это ему крайне невыгодно. Там, где истина не в его пользу, он стремится обрядить позорную действительность в красивые одежды. Но так как и одежды-то красивой под руками у него не имеется, то он просто стремится перекричать всех:

Все (так уж прямо и все — Ю. Г.), что мы строим, создаем, над чем работают наши рабочие, крестьяне, ученые, художники, на что вдохновляет нас наша партия, все это строится и создается для мира на земле, для торжества свободного труда (а что это такое? — Ю. Г.), во имя идеалов демократии, социализма, братской дружбы и сотрудничества пародов. Для человека. Для человечества".

Скажите, пожалуйста, как все прекрасно! Когда-то Генри Дэвид Торо писал:

Сколько бы камня ни обтесывала нация, он идет большей частью на ее гробницу. Под ним она хоронит себя заживо".

Вы же, гражданин делегат, хотите нас уверить, что теперь дело обстоит совсем иначе. Но позвольте с вами не согласиться. И, пожалуйста, не сползайте на сталинский афоризм: кто не с нами — тот против нас. Позвольте опять же ответить вам слонами Генри Торо:

"Все эти башни и монументы напоминают мне одного здешнего сумасшедшего, который задумал дорыться до Китая и так глубоко ушел в землю, что уверял, будто уже слышит звон китайских горшков и кастрюль. По я вовсе не склонен идти любоваться выкопанной ямой".

Сползая на военно-казарменные аналогии, М. Шолохов выдает себя с головой, обнаруживая психологию литературного кантониста. Между прочим, некоторые словари дают такое толкование слову "кантонист":

"Солдатские сыновья в крепостной России, с самого рождения принадлежавшие военному ведомству на основе крепостного права".

По-моему, комментарии излишни.

То, что Шолохов мыслит Россию как единый всеобщий кантон, где люди с самого рождения принадлежат военному ведомству на основе крепостного права, и то, что, в представлении Шолохова, Союз советских писателей является одним из подразделений этого кантона, еще можно как-то понять. Однако совершенно непонятным является обвинение Синявского и Даниэля в предательстве, выдвинутое Шолоховым в его речи. Ведь Синявский и Даниэль в шолоховские кантоны никогда не записывались и никогда не давали присяги на верность военно-казарменным законам. Они никогда не клялись в верности военно-полицейской машине, которая по сей день занимается удушением свободы в России.

Но истина не интересует Шолохова. Ему просто нужно обвинить Синявского и Даниэля в предательстве. Почему? Вероятно, потому, что у государственного обвинителя не хватило для этого морального авторитета. И вот, бросив на чашу весов всю массу своего авторитета, нобелевский лауреат произносит свою позорную прокурорскую речь.

Сначала он скромно объявляет себя "частицей народа великого и благородного", потом "сыном могучей и прекрасной Родины"-матери. Далее частица активизируется: нападает прежде всего на "омерзительных уродов" и, встав в позу потрясенного до глубины души благородства, патетически восклицает:

"Мне стыдно не за тех, кто оболгал Родину и облил грязью самое снятое для нас. Они аморальны".

Дальше — больше. "Частица" стыдит всю передовую интеллигенцию, которая пытается "брать их под защиту". "Частица" стыдит "вдвойне" либеральных литераторов, предложивших "свои услуги", обратившихся "с просьбой отдать им на поруки осужденных отщепенцев".

Видите ли, "слишком дорогой ценой досталось нам то, что мы завоевали, слишком дорога нам Советская власть, чтобы мы позволили безнаказанно клеветать на нее и порочить ее". Да, да — именно так! Миллионы замученных и убитых людей в сталинских лагерях уничтожения — это слишком дорогая цена за шолоховские казармы, в которых свободно можно только пальцем в ботинке пошевелить, потому что этого-то уж фельдфебель не заметит. О чем, кстати, Синявский с Даниэлем и писали.

По Шолохову, Синявский с Даниэлем клеветники, которые оболгали Родину и облили грязью все святое для нас. Но вот что пишет один из русских писателей в своем "Письме старому другу":

"Подумай, старый товарищ! В мужестве Синявского и Даниэля, в их благородстве, в их победе есть капля и нашей с тобой крови, наших страданий, нашей борьбы против унижений, лжи, против убийц и предателей всех мастей.

Ибо что такое клевета? И ты, и я — мы знаем оба сталинское время — лагеря уничтожения небывалого сверхгитлеровского размаха, Освенцим без печей, где попили миллионы людей. Знаем растление, кровавое растление власти, которая, поклявшись, до спинор не хочет сказать правду, хотя бы о деле Кирова. До каких пор? Может ли быть в правде прошлой нашей жизни граница, рубеж, после которой начинается клевета? Я утверждаю, что такой границы нет, утверждаю, что для сталинского времени понятие клеветы не может быть применено. Человеческий мозг не в силах вообразить тех преступлений, которые совершались...

... Повесть Аржака-Даниэля "Говорит Москва", с его исключительно удачным гоголевским сюжетом "дня открытых убийств", вряд ли в чисто реалистическом плане может быть поставлена рядом со стенограммами XXII съезда партии, с тем, что было рассказано там. Тут уже не "день, открытых убийств", а "двадцать лет открытых убийств".

Не правда ли, читатель, сильно сказано?! Но к этому надо бы добавить, что понятие клеветы не может быть применено также к политическому режиму, при котором полностью подавлены основные демократические и личные свободы.

Бессовестно оклеветав мужественных и благородных людей, пристыдив всех смелых и честных людей, которые встали на защиту справедливости, Шолохов на этом не успокоился. Чувствуя, вероятно, свою ничтожность в безнадежной борьбе с истиной, он обратился за помощью к делегатам от "парторганизаций родной Советской Армии", объявляя расправу с предателями по законам военного трибунала образцом, достойным подражания в случае расправы над литераторами. Но и этого оказалось мало, и "частица великого и благородного народа" восклицает: "Ох, не ту меру наказания получили бы эти оборотни", "эти молодчики с черной совестью", если бы их судил не суд, а, скажем, ревком, "руководствуясь революционным правосознанием".

Вот уже поистине патологическое мышление! И я бы сказал, социально — опасное.

Итак, военный трибунал не судил.

Ревком, "руководствуясь революционным правосознанием", не расстрелял. "А тут, видите ли, еще рассуждают о суровости приговора".

Видите ли, еще рассуждают! Смеют рассуждать! Ну не мракобесие ли это, читатель?

"Я, — заявляет Шолохов, — принадлежу к тем писателям, которые, как и все советские люди, гордятся, что они малая частица народа великого и благородного".

Вы, гражданин Шолохов, уже не писатель, вы были когда-то посредственным беллетристом, но вы уже давно и таковым не являетесь. Теперь вы самый обыкновенный политический демагог и при этом дурно воспитанный и не очень умный. Теперь вы просто медалист, прикрывающий своим сомнительным авторитетом кучку обанкротившихся политиков. И не примазывайтесь к величию и благородству русского народа. Вы позорите и его величие и его благородство. К сожалению, таких писателей, присосавшихся к изможденному телу России, еще много.

Ведь уже невозможно всерьез принимать ваше писательство, когда вы говорите:

"Совсем другая картина получается, когда объявляется некий сочинитель, который у нас пишет об одном, а за рубежом издаст совершенно иное. Пользуется он одним и тем же русским языком, но для того, чтобы водном случае замаскироваться, а в другом — осквернить этот язык бешеном злобой, ненавистью ко всему советскому, ко всему, что нам дорого, что для нас свято".

Вот уж поистине грязь из лужи!

Ну можно ли придумать большее издевательство над русским языком, можно ли более осквернить его! Можно ли более утратить чувство этого языка! Когда подобное несчастье (в смысле чувства языка) случилось с В. Маяковским, так он перестал говорить. Вы же можете еще попытаться. Для вас, может быть, не все еще потеряно. Только очень не советую вам пользоваться таким русским языком и говорить столь вздорные вещи. Иначе от вас отвернутся не только читатели, но и ваши хозяева — обладатели "денежного мешка". Ведь они покупают только то, что имеет хоть какой-то спрос на международном и внутреннем рынке. А в том, что на ваших сомнительных достоинствах спекулируете и вы и ваши хозяева, ни у кого нет никаких сомнений.

Ваша позорная речь на XXIII съезде КПСС не будет забыта историей. Это безусловно. Но эта ваша прокурорская речь не будет оставлена без внимания и современниками. Если бы вы просто говорили вздор, то об этом можно было бы только сожалеть. Однако ваша прокурорская речь не может быть оставлена без внимания современниками потому, что в ней вы как бы санкционировали расправу над двумя литераторами, выразителями стремительно развивающейся в настоящее время в России тенденции к творческой свободе и возрождению национальной культуры.

Процесс над Синявским и Даниэлем показал, что русская культурная интеллигенция разделилась на два лагеря и что в лагере сторонников свободы творчества оказалось абсолютное большинство интеллигенции. Если бы не гиря государственного насилия, то чаша весов перевесила бы мгновенно, и Синявского с Даниэлем просто на руках вынесли бы из зала суда.

События показали, что никакие клеветнические статейки в официозной прессе (между прочим, полностью зависимой от "денежного мешка") не в состоянии были дискредитировать обвиняемых. Письма в защиту Синявского и Даниэля непрерывно поступали в официальные организации и редакции газет. Каждый честный литератор и ученый считал своим долгом высказаться в защиту обвиняемых. Дело дошло до открытой студенческой демонстрации на площади Пушкина 5 декабря. А знаете ли вы, что все это означает? Это означает, прежде всего, то, что у людей вроде вас нет под ногами никакой социальной почвы, кроме аппарата насилия. Это означает также и то, что из-под ног аппарата насилия уплывает почва. Это означает, в свою очередь, что ни вам, ни аппарату насилия не на чем будет стоять, как только в России будут восстановлены свободы. Это означает, что аппарат насилия будет лишен силы и "денежного мешка", а вы — денег, почестей, медалей отечественных и международных тоже. Вот что все это означает. Вот в каком смысле ваша позорная речь не останется без внимания современников и не будет забыта историей.

Если в сфере социальной процесс над Синявским и Даниэлем способствовал поляризации сил, в результате чего на одном полюсе оказались ценности, а на другом — практически близкое к нулю их отсутствие, то в сфере литературной процесс создал фокусирующий момент. Этот процесс мертвым узлом связал и сконцентрировал в одной точке натянутые нити противоречий нашей литературной жизни. И пусть никто не думает, что о деле Синявского и Даниэля поговорят-поговорят и забудут. Этот узел придется развязывать или разрубать. Это придется сделать, потому что придется или обеспечить в России свободу творчества, или Россия эту свободу творчества сама себе обеспечит. Это случится, потому что без свободы вообще и без свободы творчества в частности дальнейшее успешное развитие России невозможно. Это придется сделать или это сделается само, какие бы препятствия тому ни чинили, закатывая время от времени социальные истерики, те, у кого почва уходит из-под ног. Этот гордиев узел придется развязать или найдется Александр Македонский, который его разрубит.

Вы в своей речи на XXIII съезде КПСС сказали, что вам

"Вдвойне стыдно за тех, кто предлагает свои услуги и обращается с просьбой отдать им на поруки осужденных отщепенцев".

Мне тоже стыдно. Пусть просьба о поруках всего лишь тактический шаг некоторой части либеральных литераторов. Пусть. Но как только язык мог повернуться просить взять на поруки людей, честность и благородство которых не подлежит никакому сомнению, творчество которых сделало бы честь отечественной литературе. Просить взять на поруки Синявского с Даниэлем — это все равно что пробить взять на поруки справедливость и талант. Да ведь это же такое нищенство духа, такая затурканность и такая плебейская робость, мыслимая разве что для страны, в которой почти начисто умерщвлено человеческое достоинство. Вот уж поистине волосы встают дыбом от стыда! Во всякой другой стране, где на деле, а не на слетах, были бы обеспечены элементарные демократические свободы, люди бы просто требовал и освобождения обвиняемых и протестовали против произвола властей. Если бы дело происходило в демократическом государстве, известная часть литераторов в знак протеста просто вышла бы из Союза советскую писателей и образовала другой Союз, скажем, Союз российских писателей. А у нас, видите ли, пишут жалостливые письма и спрашивают разрешения у насильников взять на поруки свободу и справедливость, как каких-нибудь мошенниц.

Это протест пока еще рабов, но уже протест. Это пока еще рабье, но уже движение защитить свободу и справедливость.

Правда, члены ССП — это далеко не показатель действительных возможностей русской творческой интеллигенции. ССП — это всего-навсего только шолоховское подразделение-казарма, посредством которой "денежный мешок" покупает и умерщвляет таланты прямо на корню. Таким образом, за несколько десятков лет удалось умертвить русскую литературу полностью. Только некоторых непокоренных пришлось затравить или физически уничтожить в двадцатые, тридцатые и пятидесятые годы.

Всякому понятно, что значит уничтожить литератора физически, но далеко не всякий понимает, как протекал в России процесс умерщвления литературы, Россия в этом отношении оказалась оригинальной страной. Своеобразие заключалось в следующем. Писатель находится под гипнозом всеобщего обаяния коммунистическими идеалами, с одной стороны, а с другой стороны, он совершенно не может принять отвратительную коммунистическую действительность с ее стал и иски ми концлагерями и всеобщей вздорностью. Коммунистические концлагеря мешают ему воспевать коммунистические идеалы, а коммунистические идеалы мешают критиковать коммунистические концлагеря. Наступает или состояние творческого паралича, или писатель начинает мошенничать; в том и другом случае он умирает как литератор. Все очень даже просто. И если, например, М. Шолохов сделает небольшой экскурс в собственное прошлое, то ему придется признать, что этот творческий паралич и его не миновал, чем, вероятно, и объясняется столь длительное писание второй части "Поднятой целины" со всеми ее мошенническими недостатками.

К сожалению, на Западе находятся люди, которые склонны думать, как например, всеми уважаемый секретарь Европейского сообщества писателей Вигорелли, что в СССР подпольная литература, если она и существует в виде случайных рукописей, листовок и т. д., никакого значения не имеет, что главное — это произведения, которые опубликованы, "литература, действующая при свете дня, с ее победами и поражениями".

Вигорелли должен знать и понимать предмет, о котором он говорит. Союз советских писателей и официальная публикация произведений в современной России умерщвляют литераторов и литературу, портят вкусы и оглупляют читателей.

Литература — это, в конце концов, специфический и, кстати, самый доступный и самый эффективный способ познания мира, способ воспитания чувств и формирования психологии. К счастью для России, современная Россия почти не читает современной отечественной политической и художественной литературы, или, если и читает, то с большой осторожностью. Иначе оглупление и притупление чувств было бы всеобщим. В России читается, в основном, классика, отечественная и зарубежная, переводная современная зарубежная литература, и только с начала шестидесятых годов мы массово начали читать Пастернака, Ахматову, Цветаеву, Хлебникова, Мандельштама, Булгакова, Платонова и т. д., но не благодаря, а наоборот, вопреки ССП и официальным публикациям, почти нелегально, почти под страхом административного и морального осуждения и часто даже под страхом прямой судебной расправы. Ведь и до сих пор большинство произведений этих писателей официально не опубликовано.

Если хотите знать, в России шестидесятых годов машинописная перепечатка лучших образцов современной отечественной литературы достигла, вероятно, беспрецедентных масштабов. Как раз подподпольная литература, т. е. официально не опубликованная, начиная от неопубликованных писателей двадцатых годов и кончая произведениями А. Синявского и Ю. Даниэля, имеет для нашей национальной культуры первостепенное и единственное значение. И, наоборот, вся опубликованная советская литература (исключая случайную публикацию некоторых единичных произведений) для пробуждения национального самосознания и национальной культуры никакого положительного значения не имеет. И если кто-то на Западе думает, что творчество литераторов вроде Евтушенко и ему подобных имеет хоть какое-то влияние на развитие новейшей русской литературы, то он глубоко ошибается. Вес это настолько незначительные и настолько сомнительные ценности, что вполне допустимо поставить вопрос: а есть ли здесь ценности вообще и можно ли надеяться на их появление хотя бы в будущем? Я лично думаю, что настоящие литературные ценности будут возникать, минуя организации вроде ССП и официальные публикации до тех пор, пока не будет восстановлена свобода творчества, свобода печати и организаций.

Процесс над Синявским и Даниэлем лишний раз убедительно доказывает это. Хотя бы уже потому Вигорелли неправ. Но всякому, кто думает так же, как Вигорелли, необходимо объяснить, что до тех пор, пока в России не будет обеспечена на деле свобода творчества, свобода слова и свобода печати, литература может развиваться, только минуя душегубки вроде ССП и официальные публикации, т. е. подпольно, ибо других возможностей у нее нет. А "при свете дня" в сегодняшней России может развиваться только мошенническая литература, начиная от примитивизма Михалкова (между прочим, он заявил: "Хорошо, что у нас есть органы госбезопасности, которые могут оградить нас от людей вроде Синявского и Даниэля") и кончая более утонченными, модными псевдописателями и псевдопоэтами, получившими наконец-то возможность говорить полуправду и, таким образом, более утонченно симулировать истину. Такая литература, которая во главе с Михалковым просит органы КГБ "оградить ее" от всяких проявлений творческой свободы, если она даже и имеет значение, то разве что только отрицательное.

Но если С. Михалкову перед натиском возвращающегося национального самосознания достаточно укрыться за спиной КГБ, то, например, С. В. Смирнову для этого непременно нужна диктатура. И вот он, с графоманской неуклюжестью, поспешно придумывает несколько строчек:

Я могу сказать определенно,
это стало видного видней,
что понятье "пятая колонна"
не сошло с повестки наших дней...

И когда смердят сии натуры
и зовут на помощь вражью рать,
дорогая наша диктатура,
не спеши слабеть и отмирать!

Для насильственного утверждения своей идеологической состоятельности фашизм непременно нуждается в фашистской диктатуре. Идеология марксизма (да будет вам известно, господин С. В. Смирнов) показала свою жизнеспособность даже в странах с антикоммунистическим режимом, а в условиях, например, итальянской, французской или японской демократий она даже пользуется широкой популярностью. Но, по Смирнову, для торжества марксистской идеологии, видите ли, непременно нужна диктаторская дубинка именно в стране, где эта идеология является официальной и единственной. Как странно все это, не правда ли?

Логика данного противоречия приводит нас к выводу, что С.В. Смирнову диктатура нужна не для того, чтобы защитить марксистскую идеологию, а чтобы средствами диктатуры защитить интересы людей, эксплуатирующих ценности этой идеологии, опошляющих и дискредитирующих ее, к числу которых, безусловно, принадлежит и он сам. Здесь, разумеется, без диктатуры никак нельзя, здесь "или пан, или пропал". Да это же просто страх за собственную шкуру. Это же визг литературной проститутки, насмерть перепуганном угрозой закрытия публичного дома. Это желудочный страх откормленного борова, в хрюканьи которого никто более не нуждается. Это, в конце концов, страх респектабельной литературной шлюхи перед наступлением всеобщего торжества нравственности.

Дайте этим жуликам рычаги диктатуры, и она будет подлее сталинской. Они зарежут и задушат все живое. Они обесценят и вытравят последние крупицы марксистской мысли. Да будет известно С.В. Смирнову, что диктатура пролетариата (а не диктатура Сталина или Смирнова) имеет целью создание равных возможностей для всех и является средством принуждения к нравственности и справедливости в отношениях между людьми и коллективами людей, а не наоборот. Такая диктатура пролетариата была бы смертельна для Смирнова, а проблема "пятой колонны" была бы просто невозможна в условиях такой диктатуры. Так что не придумывайте "пятых колонн", господин С.В. Смирнов, и не требуйте диктатуры на собственную голову, а то смотрите, вы ее получите, к тому же она может оказаться действительно смертельной для вас.

Сегодняшняя литературная Россия похожа на спящую красавицу, которая только-только очнулась от идеологического гипноза и даже не успела как следует протереть глаза, а секретарь Европейского сообщества писателей заявляет: не обращайте на нее никакого внимания, главное — это литературные мошенники и спекулянты с их пирровыми победами. Но сама жизнь опровергла Вигорелли. Подпольное творчество Синявского и Даниэля заставило его приехать в Москву и защищать это подпольное творчество.

Да, у нас правая рука еще в кандалах, а на левой еще не зажили кандальные раны! Творчество Синявского и Даниэля — это пока еще творчество одной левой руки. У России еще будет возможность с изумлением прочитать настоящие произведения литературы, включая будущие произведения Синявского и Даниэля, если их талант выживет в лагерях уже несталинского типа.

В России так явно идет процесс становления настоящей литературы, а в это время западная культура лебезит перед М. Шолоховым, присуждая ему Нобелевскую премию. И получается, что секретарь Европейского сообщества писателей со своей колокольни, а наш Нобелевский лауреат со своей звонят во все колокола, что подпольная литература в России никакого значения не имеет.

Сейчас западная культура сожалеет о присуждении Нобелевской премии М. Шолохову. Но о чем западная культура думала раньше? Ведь разве не ясно было, что Шолохов, возможно, создал в сущности одно серьезное произведение — "Тихий Дон"? И разве не было ясно, что его творчество всегда являлось лишь литературным отростком той идеологии, которая убивала литературу в двадцатые, тридцатые и пятидесятые годы и которая пытается душить ее сейчас. И вот, пожалуйста, литературный отросток идеологии, умертвившей отечественную литературу, увенчанный Нобелевской премией, с удвоенной энергией принимается за дальнейшее ее умерщвление, посмеиваясь над наивными представителями западной культуры, мол, "с этим уже привыкли считаться", "именно это и уважают всюду". Разве это не так? Разве позорная прокурорская речь Шолохова на XXIII съезде КПСС — это не посягательство на свободу творчества?

В самом деле, нельзя же всерьез считать представителями современной русской литературы людей типа С.В. Смирнова и С. Михалкова, когда один из них тянется к диктаторской дубинке, а другой выкрикивает проклятья, спрятавшись за спиной КГБ. И дико вообразить себе, что весь Союз советских писателей, как гнилой гриб, набит подобными червяками. Да тот же Комитет государственной безопасности представляет собой в настоящее время несравненно более серьезную организацию в деловом и даже нравственном отношении. В настоящее время КГБ как орган государства выполняет возложенные на него определенные специфические функции по охране государственной безопасности и по поддержанию объективно существующего в стране правопорядка, независимо от того, насколько это государство и этот правопорядок соответствует нормам нравственности и справедливости. А то, насколько идеально это соответствие, казалось бы, должен выявлять и показывать обществу именно Союз советских писателей как организация, по своей социальной,

этической и эстетической сущности для этого и предназначенная. Но, ей-Богу, для отечественной литературы было бы гораздо безопаснее переместиться на Союза советских писателей прямо в КГБ, в архивах которого она, на мой взгляд, только и существует. Это, по, крайней мере, имело бы еще и то драгоценное преимущество, что государство было бы избавлено от мучительной необходимости расходовать колоссальные народные средства на издание никому не нужной макулатуры. Ведь докатиться до такого нищенства, когда Ленинскую премию (высшую отечественную премию по литературе) просто некому дать — это уже слишком большой позор для великой России.

Очень хорошо, что секретарь Европейского сообщества писателей приехал в Москву защитить свободу творчества в России. Но чтобы способствовать развитию творческих возможностей современной молодой литературы, совсем не нужно ждать случая, когда обнаглевший жандарм потащит в тюрьму очередную жертву. Современной молодой русской литературе необходимо систематически оказывать организационную, техническую, моральную и материальную поддержку. Западная культура не должна оставлять без внимания даже самые незначительные проявления произвола и насилия по отношению к представителям русской литературной интеллигенции. Западная культура должна помнить, что в современной России литератор обречен на безграничный произвол властей. За 40 лет несоветского режима было достаточно много прецедентов, чтобы на этот счет ни у кого не оставалось никаких сомнений. Я надеюсь, что в этом вопросе никого не повергнет в сомнение грозный окрик нобелевского лауреата с трибуны съезда:

"Мне хотелось бы сказать и буржуазным защитникам пасквилянтов: не беспокойтесь за сохранность у нас критики. Критику мы поддерживаем и развиваем, она остро звучит и на нынешнем съезде".

Творческая интеллигенция Запада уже достаточно твердо заявила Шолохову свое категорическое non possumus. Я же хочу напомнить нобелевскому лауреату знаменитые слова Эзопа: "Hic Rhodus, hic salta", а не морочьте нам голову чудесами на острове Родосе.

Никак не могем верить, гражданин Шолохов, мужики сумлеваются. Вот ежели землицы дадут и пашеничку не будут отымать, тогда може ишо как... Не правда ли, гражданин Шолохов, кулацкая философия? Только в смысле удара кулаком по хребту обнаглевшего жандарма.

Да, да, Михаил Александрович, всем известно, что вы не можете не поддерживать критики. Только кто эти всемогущие "мы", которые сначала эту критику измордовали, а теперь поддерживают ее, чтобы она не упала замертво?

Я иногда думаю, гражданин Шолохов, откуда такое хамство в ваших многочисленных высказываниях? Мне думается, что ваша самоуверенность исходит из ложной уверенности в правоте своего дела. Вы все еще считаете себя "выразителем революционно-гуманистических взглядов партии", вместе с которой вы якобы являетесь единственными ортодоксальными защитниками идеи социальной справедливости. Вы, вероятно, чувствуете себя хоть и бесцеремонным, но все же защитником справедливости. Только вы защищаете людей, которые эту социальную справедливость предали, или, по крайней мере, служат ей настолько отвратительно, что их давно уже пора гнать вместе с их кровавым прошлым и обескровленным настоящим. В самом деле, до каких пор будет сохраняться положение, когда целая нация должна плясать под дудку одного тирана или нескольких дураков, унаследовавших почти все его повадки.

Вы в свое время не вели борьбу против тирана и сейчас вы защищаете его наследников, а я всегда защищал справедливых борцов против тирании и против тиранов, эту тиранию унаследовавших. И если вы, действительно, на деле, а не на словах "поддерживаете и развиваете" до полусмерти затираненную критику, то я смею рассчитывать на вашу помощь, когда мой скромный вклад в дело развития этой критики встретит не поддержку, а административно-полицейскую дубинку, как это, например, случилось с А. Синявским, написавшим превосходную статью о социалистическом реализме. Я надеюсь исключительно на ваш авторитет великого медалиста, ибо больше мне не на что надеяться. Ведь в сегодняшней России нет ни свободной прессы, ни свободных организаций, ни свободного суда — в сегодняшней России все подчинено произволу власти.

Я, конечно, надеюсь на вас, но сам себе думаю, что очень уж надеяться на вас не следует. Поэтому я, на всякий случай, поставлю под этой статьей не свое подлинное имя, а псевдоним. Только вот какой бы мне псевдоним выбрать? Никогда раньше не думал об этом. Ну да вот поставлю хотя бы

Ю.ГАЛАНСКОВ

Ищи-свищи меня после этого. Оно, знаете ли, так спокойнее. Я, видите ли, по слабости здоровья должен стараться избегать всякой судебной и административной расправы, да и здоровье моей матери для этого слишком слабое. А потом ведь еще что — пугают неприятности по службе и по месту учебы, хотя, конечно, каждый гражданин моей Родины имеет конституционное право на труд и на образование. В том же, что я честный гражданин Великой России, надеюсь, лично у вас нет никаких сомнений.

Потом опять же, в лагерях Мордовии, где сейчас, между прочим, находится А. Синявский, при всем его уме и огромном таланте литературного критика и художника, нет никакой возможности заниматься ни литературной критикой, ни художественной литературой. Знаете ли, в лагерях Мордовии литератору, как какому-нибудь уголовному преступнику, приходится выполнять изнурительную физическую работу, есть впроголодь, иметь право только после половины срока (но не раньше) два раза в год (но не чаще) получать продуктовые посылки, каждая из которых должна весить 5 кг (но не более). Не правда ли, это очень умно и гуманно, особенно если о гуманизме знать только то, что "гуманизм — это отнюдь не слюнтяйство". И представьте себе, в лагерях Мордовии, впрочем, как и во всех тюрьмах и лагерях, где находятся именно политические заключенные, нет никакой возможности заниматься проблемами национальной культуры и политики, вьетнамской войны, реваншизма, разоружения и мира, а я, знаете ли, убежденный социал-пацифист и, сами понимаете, не нуждаюсь ни в каком насилии.

И еще, между прочим, я подпольный литератор в смысле человеческого подполья, как оно выявлено в произведениях Ф.М. Достоевского. Очень советую прочитать. Начать можно с какой-нибудь критической литературы по этому вопросу. Судя по вашему выступлению на съезде, сразу Достоевского вам не осилить. А знаете ли вы, опять же между прочим, что такое подпольный литератор? Подпольный литератор, да еще социал-пацифист, это вам не подпольный миллионер. Он даже собственной пишущей машинки не имеет, я уж не говорю о деньгах. Подпольный литератор — он работает то обыкновенным рабочим ради куска хлеба, то обыкновенным литератором, подпольно, т. е. с оглядкой, вроде бы как боится, что ему вдруг могут помешать. Да и действительно, черт ее знает, эту власть: то ли она в самом деле думает исправлять свои ошибки, то ли она того и гляди завернет такое, что даже стыдно за нее. Сами понимаете, очень трудно подпольному литератору, а здесь еще сочиняй какую-нибудь статью по поводу выступления какого-нибудь всеми уважаемого медалиста, угрожающего затормозить расцвет национальной культуры и отбросить развитие России на несколько десятков лет назад. В конце концов, подпольный литератор — обязательно гражданин Родины и человек чести, поэтому он никак не может пройти мимо издевательства над своей Родиной и над ее лучшими сынами.

Между прочим, могу сообщить вам и адрес своего псевдонима:

Москва Ж-180, 3-й Голутвинский пер., д. 7/9, кв. 4 Галансков Юрий Тимофеевич

1966


 Примечания:

1. Варлам Шаламов. См. "Белая книга по делу Л. Синявского и Ю. Даниэля" под редакцией Л. Гинзбурга. Изд. "Посев", 1967 г.; журнал "Огонек", 1989, №19.
Вернуться

 Примечания редактора сайта:

печатается по книге "Юрий Галансков", Ростов-на-Дону, издательство "Приазовский край", 1994

 


Уважаемые читатели! Мы просим вас найти пару минут и оставить ваш отзыв о прочитанном материале или о веб-проекте в целом на специальной страничке в ЖЖ. Там же вы сможете поучаствовать в дискуссии с другими посетителями. Мы будем очень благодарны за вашу помощь в развитии портала!

 

Редактор - Е.С.Шварц Администратор - Г.В.Игрунов. Сайт работает в профессиональной программе Web Works. Подробнее...
Все права принадлежат авторам материалов, если не указан другой правообладатель.