Сейчас на сайте

"ЧЕСТНЫЙ ГРАЖДАНИН ВЕЛИКОЙ РОССИИ"

Сначала была открытка, переданная с оказией из соседней зоны - поздравление со светлым Воскресением. Адресована мне. Незнакомый почерк и знакомая фамилия - Ю. Галансков. Помню слова о том, что есть просто Земля, и есть Земля Русская, выкормившая нас, перед которой мы в долгу, за которую мы в ответе. Хорошо было сказано, поэтически, и было мне очень близко по глубинному своему смыслу.
Потом я попал на больничную зону (когда положение с зубами стало совсем безнадежным) и здесь увидел его портрет - работы художника-зэка Ю.Е. Иванова-Сиверса. Галансков казался высоким и грозным, с черной бородой, в очках, взгляд неистовый, горящий. Может быть, излишне патетично, но в сути своей - верно; безошибочно увидел Юрий Евгеньевич главное. Не говорю уже о замечательном портретном сходстве.
Поэтому, когда утром 7 мая 1972 года, выйдя из барака, я увидел на скамейке возле хирургического отделения молодого еще человека в сером халате, в очках, с бородой и большой трубкой в зубах, я не сомневался, что передо мной - Галансков. Без церемоний подошел знакомиться. Оказалось, его привезли ночью с острым приступом язвенной болезни; лишь к утру боль утихла. Этот внезапный этап спас Галанскова от очередной посадки в ПКТ, где уже сидел его и мои друг (и подельник по ВСХСОН) Н. В. Иванов. Оба участвовали в очередной голодовке протеста, и перед обоими стояла реальная перспектива Владимирской тюрьмы. Как позже рассказывал мне сам Юра, он сознательно стремился в "крытку" - "чтобы все испытать". "И потом, - добавил он с обезоруживающей улыбкой, - мне очень хочется познакомиться с Огурцовым, а это единственный способ пока".
В тот же день я мог лично убедиться, как относится к Галанскову лагерная администрация. Отправили его в больницу в связи с резким ухудшением состояния здоровья: положение было настолько серьезным, что его везли не в "воронке", как обычно и здоровых, и больных, - а в открытом грузовике, бросив на дно немного сена; разумеется, в сопровождении вооруженной охраны. Но в самой больнице ("Центральная больница Дудровлага", пос. Барашево) ему - язвеннику - целых три дня не могли выписать ни диетического питания, ни даже молока, и на обед он получал все такой, же кусок ржавой селедки, как и мы, лечившие зубы. Конечно, это был не просто "недосмотр".
После обеда (Юра проглотил пару ложек баланды, и только) мы остановились около столовой, возле дерева, продолжая разговор. Внезапно он схватился за живот обеими руками, согнулся и стал оседать на землю; лицо его было искажено от боли. Я и мой товарищ бросились к нему. Через силу он проговорил: "Ничего не надо, ребята. Это бывает. Сейчас пройдет. Вот посижу немного". И, скрюченный, замер под деревом.
Мы не заметили, как сзади подошел офицер в форме. Сразу в крик: "Почему не приветствуете начальника? А вы почему не встаете? Встать немедленно! Ваша фамилия?!" Это относилось к Юре.
"Вы что, не видите, больной человек, у него приступ", - пытались мы урезонить разбушевавшегося пришибеева в офицерских погонах. Юра начал уже приходить в себя, жестом остановил нас и через силу, но очень спокойно стал объяснять: что, во-первых, здоровается обычно первым тот, кто подходит, во-вторых, здесь больница и общие правила на больных не распространяются, в-третьих... и т. д. Заключил он с некоторым вызовом в голосе: "А фамилия моя - Галансков".
Начальник, начавший багроветь у нас на глазах, вдруг изменился. Спрятал обратно в карман записную книжку и с недоброй усмешкoй произнес: "А, Галансков... Как же, как же, слыхали". И - удалился.
За недолгое мое пребывание в больнице мы близко сошлись с Юрой. Он уже был знаком с моими единомышленниками по ВСХСОН - с М.Ю. Садо, В.М. Платоновым, Л.И. Бородиным и очень интересовался нашей идеологией. Можно утверждать, что знакомство с идеями социал-христианства, персонализма через живое общение с носителями этих идеи оказало на Юрия Тимофеевича значительное влияние. Я чувствовал это в наших разговорах, об этом говорили мне люди, близко знавшие Галанскова, свидетельства этого находим и в опубликованных посмертно его письмах из лагеря.
Спешу оговориться. Влияние не в том смысле, что он переменил свои прежние воззрения. Я вообще не верю в возможность радикальных перемен в мировоззрении. Нет двух Достоевских - до и после каторги. Абрам Терц - один, до и после лагеря. Творческая личность всегда остается собой, подчиняясь лишь собственным законам внутреннего развития. Положительно воздействует на нас лишь то, что отвечает как-то нашей внутренней сути. (Приблизительно таким подходом мы руководствовались при подборе кандидатов в члены нашего Союза.) Поэтому и социал-христиане "повлияли" на Галанскова, и Галансков, веси своей жизнью-подвигом, повлиял на членов ВСХСОН как знавших его, так и только слышавших о нем.
Говорили мы с ним много и о многом. Обыкновенно вечером, после ужина, я приходил к нему в курилку хирургического отделения. Заваривали чайку ("Чаепитие - форма русского медитативного идеализма", - утверждает Вяч. Иванов в исследовании о Достоевском), выпивали его, передавая друг другу кружку, и тянулся до полуночи бесконечный разговор "русских мальчиков" (хотя и было нам обоим уже за 30).
Говорил в основном он. Я или отвечал на его вопросы, или, чаще, слушал. Он будто спешил выговориться - странное, тревожное ощущение оставалось в душе после этих его ночных исповедей. Да, исповедей. Я не хочу преувеличивать степень нашей близости, - но так "исповедуются" в вагоне и случайному попутчику с предельной и беспощадной искренностью, пьянея от собственных признаний. Юра говорил о себе, о своем пути, о своих метаниях, поисках. Подробно пересказал мне "Откровения В. Вольского", так и не назвав автора. И опять - о себе, ранних знакомствах и увлечениях, демонстрации у памятника Маяковскому, своем пребывании в психбольнице, о "Фениксе"... Это был как бы черновой макет никогда им не написанных мемуаров. Не смею касаться личного. Припомню некоторые "идеологические" темы и мотивы, постоянно всплывавшие в полумраке больничной курилки.
Очень интересовался Галансков славянофильством. Даже при неожиданном этапе в больницу прихватил с собой журнал (кажется, то был "Вестник Московского университета", философская серия) с большой статьей о Хомякове, которого весьма почитал. Идею "соборности" мы обсуждали целый вечер. Он жалел что на воле, когда были возможности, мало читал славянофилов, и вот теперь приходится довольствоваться отдельными цитатами в советских журналах. Говорил о важности размножения такой именно литературы. Последнее так характерно для Галанскова: непременно какие-то практические выводы из самых, казалось бы, отвлеченных, теоретических бесед.
Обнаружил солидное знакомство с Бердяевым, особенно ценил его историософию. И опять же: что следует распространять в первую очередь, как "доставать" необходимые книги русского философа. Часто возвращался к вопросу о геополитике, намеревался сделать это в дальнейшем преимущественной сферой своих научных знаний. Отзвуки этого узнаю в его письмах. "Мы совсем не способны взглянуть на жизнь сквозь призму религии, расы, культуры, психологии и логики, антропологии и биологии..." И опять - планы, проекты, предложения - вполне конкретные, обращенные ко мне лично, к моим друзьям, предложения совместной работы... Да, хорошо знали чекисты в Москве и Мордовии, кого они убивали.
Совсем другим был Галансков днем, на людях. Боец, постоянно искавший повод спорить, доказывать, переубеждать. В деле убеждения и переубеждения мастер он был непревзойденный. Одновременно с нами в больничной зоне лечился совсем еще молодой человек с Урала, "истинный коммунист" по убеждениям (за что и был судим) - очень непупый и честный. Вот он-то и явился основным объектом "переубеждения" с нашей стороны.
Мне обычно не хватало терпения, казалось скучным и пыльным делом разбивать глиняные кумиры; я больше интересовался отношением к религии нашего упрямого оппонента. Другое дело Юра. Он терпеливо вникал в третьестепенные детали схоластических построений новоявленного марксистского теоретика и - кирпичик по кирпичику - выбивал теоретический фундамент из-под его ног. Делал он этоувлеченно, с полной самоотдачей. Как-то после очередной бурной дискуссии (наш "идейный противник" не хотел сдавать свои позиции так легко, хотя и лестно ему было, что с ним спорит "сам Галансков!") Юра сказал мне, все с той же грустной улыбкой: "Вот таким я себя помню очень хорошо"...
Я встретился с нашим упрямцем незадолго до моего отъезда на Запад. Помянули Юру. Разговоры с ним не прошли бесследно для бывшего "истинного коммуниста". Сейчас он - настоящий русский патриот.
В таких дневных дискуссиях, ночных монологах передо мною отчетливо вырисовывалась идейная платформа Юры Галанскова - "убежденного социал-пацифиста" (но не непротивленца!), что-то в нем сохранилось от этого до конца. Если бы был возможен русский "гандизм" (в чем я далеко не уверен), Галансков, безусловно, возглавил бы это движение. Он стоял у истоков рождавшейся в 60-е годы независимой общественности будущей России. Галансков был теоретик ом "легализма", одним из зачинателей легального, открытого движения за права, одной из первых ласточек Самиздата. Особенный и постоянный интерес к легальным аспектам освободительной борьбы чрезвычайно ему свойствен. Здесь он был бесконечно изобретателен, неистощим в проектах. Галансков обращался к интеллигенции, но мыслил масштабами всей нации, как "честный гражданин Великой России" (цитата из его блестящего письма-памфлета Шолохову).
... Еще одна врезавшаяся в память картина-воспоминание. Вечером, в сумерках, мы проходили около его барака - хирургического отделения. В окне операционной зажегся свет: кого-то будут "резать". Обратил мое внимание на это Юра. "Постой, подожди, давай посмотрим". Непонятное, болезненно-напряженное любопытство в его голосе, во всей его фигуре - больше, чем любопытство. Крадучись, подошел к самому окну. Заглянул. Я остался на месте, мне было не по себе. Синий мертвенный свет за стеклом, и прильнувший к стеклу Юра. Так продолжалось минут десять. Когда он вернулся, лицо его было бледнее обыкновенного, он долго молчал... Странное предчувствие жило в его душе, из которой тремя месяцами раньше вырвался (тщетный) вопль о помощи, о спасении, адресованный Комиссии по правам человека, так и не услышанный на Западе...
Случилось так, что он сам познакомил меня с человеком, который делал ему последнюю операцию. Нет, это неверно, будто был то "врач-заключенный, не имевший квалификации хирурга". На воле Шурер (такова его фамилия) имел чин подполковника (или даже полковника!) медицинской службы, был хирургом с многолетним стажем. Судили его за взятки, и "сидел" он в "бытовой" зоне с уголовниками. Его приводил надзиратель на операции, с которыми справ-лялся он всегда успешно. Юра был с ним знаком, досконально знал его дело и давал ему ценные советы касательно пересмотра приговора. Об этом они говорили и в тот день, когда мы втроем собрались на крыльце хирургической "палаты". Как я слышал еще в лагере, вскоре после смерти Галанскова Шурер был досрочно освобожден и, кажется, восстановлен в прежнем воинском звании...
Юра сказал однажды, что потеря веры для человека равносильна растлению души. Был ли он сам человеком верующим? Когда водной из бесед с упомянутым молодым марксистом тот спросил его, крещен ли он, Галйнсков, спокойно посасывая трубку, ответил: "А как же иначе? Я - человек русский". (Как оказалось, и наш неистовый спорщик тоже крестился.) И все же самые ожесточенные споры у нас с Юрой были именно о предметах веры. Все так же спокойно, с неизменной трубкой в зубах, он говорил: "Ну, хорошо. Вот ты мне объясни, пожалуйста, одно - как это Ева была создана из ребра Адама?" Улыбался снисходительно, считая разговор оконченным.
Тогда я на него даже сердился. Потом - понял. Для него этот вопрос был подобием дзэнского коана, имевшего целью разорвать цепь рациональных разглагольствований о вере. Да, он веровал, веровал истинно и действенно. И православный крест над его могилой на лагерном кладбище - посмертное утверждение его веры.
"Есть просто Земля, и есть Русская Земля, на которой ты стоишь и которая кормит тебя. И если сегодня на твоей Земле за колючей проволокой сидят люди, которые однажды подчинились зову своей совести и были верны ей, - ты должен помнить об этом, ибо ты отвечаешь за эту Землю и за жизнь на этой Земле". (Из письма Юрия Галанскова.)

Е. Вагин
"Посев", № ll, 1977

 


Уважаемые читатели! Мы просим вас найти пару минут и оставить ваш отзыв о прочитанном материале или о веб-проекте в целом на специальной страничке в ЖЖ. Там же вы сможете поучаствовать в дискуссии с другими посетителями. Мы будем очень благодарны за вашу помощь в развитии портала!

 

Редактор - Е.С.Шварц Администратор - Г.В.Игрунов. Сайт работает в профессиональной программе Web Works. Подробнее...
Все права принадлежат авторам материалов, если не указан другой правообладатель.