С Юрой Галансковым я познакомилась в ночь на Новый, 1967 год. Во время моей рождественской поездки в Советский Союз руководители НТС попросили меня встретиться с несколькими людьми в Москве, в том числе и с Ю. Галансковым. Я встретилась с ним в той новогодней компании, куда, по известному мне адресу, я пришла за несколько часов до встречи Нового года.
Когда я появилась, Юра немного растерялся: вообще-то он меня ждал, но, очевидно, не в качестве новогоднего подарка. И не совсем знал, что со мной делать. Вначале, когда я вошла в эту квартиру, меня отвели в отдельную комнату, куда его позвали. Он сразу начал | задавать мне ряд конкретных вопросов, и это продолжалось, пока из соседней комнаты не раздались крики: "Юра, где ты? Пропустишь Новый год!" На несколько секунд Юра впал в раздумье, что же все-таки со мной делать, но быстро и решительно заявил: "Пойдем, встретим вместе Новый год". Человечность победила соображения безопасности.
А для него в этот вечер был двойной праздник: накануне он как раз расписался со своей женой Ольгой. Они, как все молодожены, нежно и влюбленно сидели рядышком, рука в руке. Все это, вместе взятое, способствовало тому, что я себя первое время очень неловко чувствовала, как незваный гость. Но, благодаря теплому приему всей компании, это ощущение довольно быстро прошло. Я стала участвовать в общем разговоре, вот только, когда шутили, а шутили много, я ничего не улавливала, и им, бедным, приходилось мне все объяснять - на что намек и почему смешно.
Помню свое удивление, когда, встретив Новый год, мы все вышли на улицу, много ходили, и Юра почти все время разговаривал со мной, а молодую новобрачную оставил с другими - и не только Ольга, но и вся компания, видимо, считали это вполне нормальным, явно понимая необходимость нашего отделения от остальных. Но в машине "Скорой помощи", которая согласилась нас везти ночью по снежным улицам Москвы и в которой все равно нельзя было говорить о делах, он снова становился влюбленным мужем и участником "общественных" бесед, участником, правда, неболтливым.
Каким помнится мне Юра Галансков? Худой. Темные волосы и карие глаза, как раз в те дни он начал отпускать бороду. Толстые очки с широкой темной оправой. Когда задумывался, вид у него становился довольно мрачный. Но были у него тонкие и красивые черты лица. Улыбался он редко, а когда улыбался, то как-то наполовину, как будто стеснялся своей улыбки.
После той новогодней ночи мы с Юрой встречались почти каждый день. Подолгу разговаривали. Юра много расспрашивал о положении на Западе, о реакции прессы на процесс Синявского-Даниэля, о НТС. В частности, в связи с распространением "Белой книги", по делу Синявского - Даниэля, мы с ним сделали конкретные выводы о том, какие круги на Западе действительно готовы поддерживать русскую свободомыслящую интеллигенцию. Юра, который до этого еще как-то делал ставку на западную левую интеллигенцию того времени, стал колебаться, - можно ли на нееопереться. Вообще Юру очень интересовала расстановка течений на Западе - по отношению к российским проблемам. Когда заговорили об НТС, я выяснила, что история организации ему уже хорошо была известна, видимо, много читал. Но для него были новыми и произвели особое впечатление рассказы о террористических актах против нас со стороны КГБ - он здесь особенно много расспрашивал. Мне пришлось ему подробнее объяснить, какие наши трудности на Западе: ему явно казалось, что быть на Западе - этого уже достаточно, чтобы никаких трудностей не было. И мы обменивались изложениями своих трудностей и обсуждали возможности взаимопомощи.
Я ему тоже задавала много вопросов - о нем самом, о его прошлой жизни, о его товарищах, планах. Он всегда отвечал подробно, терпеливо, скромно, не стараясь выставлять себя в наиболее красивом свете. Мыслил он весьма конкретно, не отвлекаясь уходом в теоретические рассуждения, что, как я еще тогда заметила, было свойственно многим "диссидентам" (тогда, впрочем, не было еще этого термина). Говорил четко - что ему нужно, какие у него планы. Помню, сказал довольно спокойно, без позы (и это на меня произвело большое впечатление), что рассчитывает на арест сразу после "выпуска" "Феникса-66", который им планировался на 7 января 1967 года.
С другой стороны, я заметила, он был очень осторожным во многих отношениях: перед каждым решением или утверждением чего-то ответственного долго думал, видимо, мысленно взвешивал. Чувствовалось, что приучен каждую вещь, каждый поступок, даже, казалось бы, мелкий, мысленно "прокручивать" в голове. Был очень догадлив - например, быстро догадался, что я остановилась в гостинице "Украина", хотя я никогда об этом не говорила. Да и еще несколько раз отмечала я эту черту. Возможно, что это было частично от привычки к разным "сложным" ситуациям, а частично - интуиция. Юмор больше понимал, чем сам им владел, часто улыбался шуткам других, но сам шутил редко, я, во всяком случае, не помню.
Сам, без вопросов, говорил он немного и какими-то "неполными" фразами. Первые два слова скажет, а потом смотрит на лица: понимают его или нет? Если видит, что нет, то еще слова четыре прибавит. Для людей не его круга или для иностранцев - не очень удобно. Но и меня он понимал с двух слов, когда казалось, что я еще ничего не оказала. Вначале я всегда думала, что он меня не мог понять, и проверяла. Но он всегда правильно понимал.
Несколько раз в разговорах со мной Юра давал оценку своим друзьям по общему делу, почти всегда эта оценка была хорошей (положительную оценку он дал Буковскому и еще одному человеку, имя его я не называю, он в стране). Если ему приходилось говорить о недостатках кого-либо, то он спешил побыстрее сказать о нем и что-то хорошее. Но Галансков умел и сердиться, и раздражаться, когда кто-то что-то делал не вовремя или не так, как надо. Во время совместной встречи с одним знакомым, в какой-то определенный момент он заявил, что встреча закончена, и, несмотря на недовольство товарища, решительно отправил его домой. И тот послушался. Явно, у него был сильный характер и его авторитет ощущался даже для свежего человека, каким была я. Сам Галансков был очень точным: на все встречи, которые назначал, он приходил вовремя или почти вовремя - что при московских транспортных и "гебистских" условиях в том морозном январе было нелегко. Его деликатность и большая человеческая теплота проявлялась при всех наших встречах. Часть наших разговоров происходила во время прогулок по улицам, до 30° мороза было, и я, без привычки, конечно, очень плохо переносила такой холод, вплоть до того, что губы уже не шевелились для разговора. Юра всегда пытался найти варианты, чтобы "спасти" меня - зайти в метро, магазины и т. п. Он всегда беспокоился - удобно ли мне, когда я получала "материал" для вывоза, как я собираюсь его на себе "распределить", в какой форме лучше подготовить "материал" и т. д. Когда мы с ним ходили по квартирам знакомых, он всегда проходил вперед, до того как представить меня. И вообще довольно тщательно соблюдал "правила безопасности".
Еще в первую ночь, в ответ на вопрос, каково его внутреннее отношение к НТС (что он сотрудничаете НТС, мне было понятно), он (. казал, что считает себя членом Союза, вступив путем "самоприема". И в нашу последнюю встречу он еще раз подтвердил, что считает себя членом Союза. В этих его заявлениях не чувствовалось, в то же время, ни тени экзальтации или рисовки. Когда Добровольский мне говорил о том же - это было иначе. Не в том смысле, что он не был искренним, но по ряду наблюдений у меня создалось впечатление о нем, как об очень экзальтированном человеке, даже с элементами фанатизма, и поэтому менее стабильном. Крайность часто неустойчива. Меня удивил у него дома портрет царя над кроватью. Правда, многое что меня у него удивило! Я знала, что люди в Советском Союзе живут бедно, нота невероятная нищета, в которой жил Добровольский с семьей, до сих пор стоит у меня перед глазами, - вместе с той настойчивостью, с которой бабушка его пыталась меня угостить последним, что у них в доме было. Я знала о страхе, особенно у людей, переживших сталинщину, но знала теоретически, а по-настоящему поняла, что это такое - этот страх, лишь тогда, когда эта бабушка при прощании повисла у меня на руке и со слезами умоляла никому не рассказывать, что видела портрет царя...
Одно из самых сильных воспоминаний о Юре - наша последняя встреча. Было Рождество, и я хотела пойти в церковь. Мы договорились встретиться возле Курского вокзала и оттуда пошли в церковь. При этом он меня охранял от дружинников, стоявших на подходах. Длч меня это была необычная служба, вообще вся атмосфера в церкви: народу столько, люди так прижаты друг к другу, что невозможно поднять руку, чтобы перекреститься. На лицах людей, будь то старые или молодые, какой-то особый свет, особое рвение. Юра стоял рядом со мной, защищая меня от давки, он был (или казался мне) выше большинства людей вокруг. Свечи невозможно было самим принести к иконе, и он объяснил мне, что надо просто передать их вперед, говоря "кому". Вся обстановка и этот мир на его лице во время церковной службы - все это запечатлелось во мне очень сильно. И, когда я его сейчас вспоминаю, я чаще всего вспоминаю его в эти минуты. И как, после службы, на площади, мы еще раз обо всем договорились, он поймал мне такси, посадил и, когда мы расставались, - а шофер торопил, все произошло очень быстро, - у нас были слезы на глазах, и он сказал: "Я уверен, что увидимся снова". Я вспомнила эти слова, когда через пять лет узнала о его смерти, и подумала: "Юра никогда не врал, значит, увидимся". И это ощущение было так сильно, что мне несколько раз снилась его могила с крестом на голой земле, могила, которую я никогда не видела.

Ариадна Хальтер-Югова

 

---

Уважаемые читатели! Мы просим вас найти пару минут и оставить ваш отзыв о прочитанном материале или о веб-проекте в целом на специальной страничке в ЖЖ. Там же вы сможете поучаствовать в дискуссии с другими посетителями. Мы будем очень благодарны за вашу помощь в развитии портала!