Сейчас на сайте

Аверинцев С.С.

"Переосмысляя современность"

Круглый стол "Поворотные точки в истории и мировой порядок"

Одно из названий конференции, в которой мы участвуем, — "Форум постсентябрьского мира". Для начала позволю себе высказать сдержанный скепсис относительно самой по себе абсолютизации прискорбного события 11 сентября 2001 как "поворотной точки" в мировых судьбах¹; будучи искренно потрясен размахом несчастья и ни в коей мере не приемля каких-либо аффектов плохо скрытого злорадства, в коих антиамериканизм переходит в тривиальное человеконенавистничество, — я не могу, однако, забыть, что в таком мире, одним из постоянных компонентов которого является международный терроризм (и в частности — исламистский терроризм), мы живем весьма задолго до падения громад World Trade Center. Много ли принципиально нового случилось 11 сентября? Есть на свете, скажем, город Иерусалим, где покушения самоубийц-террористов отнюдь не только последнее время составляют привычную рутину каждодневной жизни. (Помню, как еще осенью 1990 г. какой-то араб, отвлекшись на минуту от привычной цели в лице израильтян, забросил бомбочку в православную Елеонскую обитель, где в тот момент находились мы с женой.) А несколько лет назад и та самая Москва, где мы сейчас заседаем, видела рушащиеся здания; для симметрии с заокеанскими событиями взорван был в придачу к жилым домам и торговый центр в Охотном ряду, разумеется, отнюдь не столь грандиозный, как там... Сегодня мы слышим о том, что случилось в Индонезии. Слишком энергично настаивать на том, что беда в Нью-Йорке не только чисто количественно, но и как бы по своему онтологическому статусу, даруемому местом действия, принципиально отличается от аналогичных событий в других уголках мира, было бы не только нравственно не совсем позволительным, но и неблагоразумным — именно для тех, кто искренно сочувствует беде жителей США, — с точки зрения здравомысленного такта.

А то уже европейские газеты ворчат вполголоса, что американцы чересчур-де привыкли к бессознательному представлению о неприкосновенности их собственных городов, — а теперь им пришлось на мгновение пережить то самое, с чем в странах Европы даже чересчур хорошо знакомы по опыту со времен грандиозных бомбежек второй мировой войны, — рушащиеся здания, массовая гибель, — так теперь-де им легче понять психологию Старого Света...

Отметим один любопытный аспект событий, о которых идет речь. Террористическая акция 11 сентября, желая быть доведенным до последнего экстремизма протестом против глобализации, сама имеет более чем явственные приметы образа мыслей, внушаемого все тем же глобализмом. Джихад оказался перенесен в воздушное пространство, не знающее границ — не только конвенциональных границ между государственными территориями, но и границ между континентами и вообще географическими ареалами. Мало того, сам выбор мишени был стопроцентно продиктован туристической рекламой; ведь именно согласно штампам этой рекламы, World Trade Center — это, так сказать, самое-самое, сердце и суть западного мира, его Мекка. Позволительно констатировать, что воин Ислама в данном случае руководствовался парадигмами той идеологии глобального коммерциализма, против коей он желал сражаться. Да и выбор стратегического приема, мало соответствующего прежним традициям священной войны, всецело детерминирован не только данностями западного технического прогресса, что само по себе было бы понятно — старая максима велит сражаться с врагом его собственным оружием; нет, выбор этот очевидным образом отразил также внушения, исходящие от образной системы современной (глобалистской!) массовой культуры, прежде всего от американского кинематографа ужасов. Должен сознаться, что это не моя тема, я не знаток horror films. Однако все мы хорошо помним, что именно о полнейшем сходстве событий 11 сентября с поэтикой и эстетикой "фильмов ужасов" очень много говорилось в самых первых интервью, взятых незамедлительно у свидетелей событий. Поймите меня правильно: я вовсе не нахожу, что во всем виноват, скажем, американский кинематограф, я хочу сказать, что реальное событие мало похоже на пример clash of civilisations по Сэмюэлю Хантингтону, т. е. на столкновение вполне чуждых друг другу и равных себе цивилизационных субстанций, что оно скорее заставляет думать о страшноватой диалектике внутри единого всечеловеческого процесса.

Это символично, что новое словечко "исламизм" представляет собой вполне в духе постмодерна эклектическую комбинацию несоединимого: арабской лексемы "ислам", означающей, как известно, приятие воли Божией, и нашего суффикса "-изм", напоминающего, что речь идет не о вере, а именно об идеологии.

Перед тем, как говорить дальше, еще раз попробую уточнить мою позицию. Мне абсолютно чужда идея подыскивать оправдывающие объяснения для исламистского или любого другого террора; напротив, я считаю, что террористические акты, в особенности такие массовые, как событие 11 сентября, направленные против простых людей, случайно оказавшихся в такой-то момент в таком-то месте, не могут быть оправданы никакими мотивациями. Но если понять, вопреки французской пословице, не всегда то же самое, что простить, от попыток понять мы не можем отказываться никогда. Это сторонники Бин-Ладена могут позволить себе отказываться понимать нас; мы не имеем морального права отказываться понимать их. Более сытая, более благополучная и, будем надеяться, более просвещенная часть человеческого рода обязана избегать провоцировать своих собратьев по человечеству, готовых совершать безумства во вред другим и себе самим, только бы показать, до чего они недовольны действиями противоположной стороны. Именно по праву приверженца классического либерализма, того, который так любил Пушкин, по праву искреннего противника идеологических программ централизованного перевоспитания человечества, я с огорчением отмечаю склонность современного ультра-космополитического и ультра-секуляристского неолиберализма функционировать наподобие любой другой идеологии, редуцируя себя до лозунга, до примитивного жеста, навязывая эти лозунги и жесты как единственную возможность: это уже не столько защита свободы личного выбора, сколько отмена смысла такого выбора. Что касается самих знаковых жестов, то они слишком часто не только несимпатичны, но и глупы с самой прагматической точки зрения, поскольку именно они дают шанс противникам всякого диалога. Вот пример: в 1996 г. в Россию приехали представители Green Peace, чтобы агитировать ни больше ни меньше как за полное ядерное разоружение России, предмет с любой точки зрения, скажем так, серьезный — и вот, желая, как было с невинностию сказано, привлечь на сторону благого дела молодежь, они не нашли ничего лучшего, как учинить пренеприличные, на грани порнографии, эстрадные танцы. Любой "краснокоричневый" получал полное право сказать: вот за какую грязь они хотят купить нашу молодежь!

Подобных эпизодов слишком много во всем мире. То, что предлагается народам, — слишком часто уже не пермиссивизм, не толерантность к индивидуальной интимной жизни, это идеологически мотивированное навязывание всему миру без разбора определенного образа жизни (неприемлемого, между прочим, и с точки зрения "молчаливого большинства", желающего сохранять какую-либо степень верности христианской традиции). Моя главная претензия против неолиберализма — именно то, что он не либерален, что ему присуща отнюдь не толерантность, а вполне противоположное настроение. Мне вспоминаются слова одной дамы, русской уроженки и супруги профессора в городе Бонне; когда я, будучи у нее в гостях, вполне вежливо отказался от ее предложения смотреть альбом эротических фотографий, она была шокирована таким нарушением общественной нормы и очень серьезно сказала, глядя мне в глаза: "Я понимаю так, что сегодня все мы обязаны рассматривать такие вещи!" Добавлю, что она отнюдь не идиотка; просто для нее, совершившей переход из одной цивилизации в другую, оказалось особенно авторитетным веяние моды, и она эксплицировала смысловой момент, обычно остающийся имплицитным, хотя, что называется, носящийся в воздухе: дело для современного неолиберализма — не в том, чтобы разрешать, а в том, чтобы обязывать.

Индуса, который сжег себя в знак протеста против конкурса красоты, который почему-то необходимо было любой ценой устроить в Индии, нельзя одобрить, но его можно и необходимо понять. Если бы не такие поводы, ни исламских и прочих фанатиков, ни неокоммунистов и неонацистов ни у нас, ни в Азии, вообще нигде никто не стал бы слушать.

Я человек старомодный и привык ценить то, что прежде называли via media — золотой средний путь. Мне жаль, что в настоящее время почти вовсе отсутствует средняя точка зрения при обсуждении таких животрепещущих вопросов, как глобализация; что слишком редко встречается по отношению к глобализации критика, которая была бы смелой, не будучи негативистской, и руководствовалась бы достаточно твердыми этическими принципами, не будучи мелочно моралистической, которая далеко держалась бы от сантиментальности, но еще дальше — от цинизма.

К несчастью, эпоха телевизионных дискуссий не оставляет места для выражения нюансированных точек зрения: задан темп, обрывающий на полуслове всякое "но", всякую уточняющую оговорку.

В таких условиях каждый, кто считает себя принадлежащим к традиции "критически мыслящих личностей", как говаривали у нас во времена Михайловского, кто не отрекся от поносимых сегодня традиций интеллигенции, просто обязан идти против течения, восстанавливая навыки критической мысли, направляя при этом критику прежде всего даже не против данной нам реальности, но против порождаемых ей идеологических конструкций. Одно дело — глобализация, в пространстве которой мы все так или иначе обретаемся, другое дело — идеология глобализма как предмет пропаганды. Мы должны возродить традицию т. н. "критики культуры", того, что по-немецки называется Kulturkritik. А то получается, что каждому, кто имеет голос в современном мире, предложено либо вносить свою долю в рекламирование идеологии глобализма, либо присоединяться к хулиганствующим антиглобалистским демонстрациям, идущим сегодня по всему миру; либо отказываться от какой бы то ни было общей критики современного "прогресса", либо становиться в ряды т. н. "традиционалистов" в специфическом оккультно-фашизоидном смысле, т. е. читателей и почитателей Рене Генона и Чезаре Эволы, — третьего не дано. Разумеется, жизнь берет свое, и самый распространенный вариант — постмодернистское соединение несоединимого, когда человек в продолжение рабочей недели вовсю служит глобалистскому прогрессу, а в выходной день утешает свою душу чтением тех же авторов, противопоставивших прогрессу не критику, а проклятие.

Разумеется, мои слова — это слова не политика, это слова человека, занятого своим профессиональным умственным трудом; я размышляю о том, что должны делать такие же люди, как я, мои собратья по интеллигентскому сословию. Однако я верю, что сказанное имеет отношение и к политике.

Политика именно в своем качестве реальной политики остро нуждается как минимум в двух моральных принципах, против которых постоянно погрешают, но грехи против которых никогда не остаются безнаказанными.

Первый из этих принципов, от наличия или отсутствия которого зависит возможность или невозможность соблюдения всех остальных императивов морали — интеллектуальная честность. Ни один актуальный и острый вопрос не может быть должным образом обсужден без отчетливой формулировки того, что, собственно, обсуждается, без устранения всех посторонних эмоциональных ассоциаций.

К вопросу об интеллектуальной честности относится ответственная артикуляция всех необходимых компромиссов. Компромиссы как отмеривания ситуативно необходимых пропорций между инновациями и традициями, между социальной гуманностью и экономической прагматикой, между интересами различных групп совершенно необходимы; при этом они должно четко сознаваться как компромиссы всеми гражданами, должны обсуждаться и фиксироваться их четкие границы. Однако демагогия по всему миру сделала из слова "компромисс" ругательное слово; это, естественно, не устраняет компромиссов, но существенно затемняет их суть. Предел вызываемого этим зла — тоталитарная диктатура, например, Сталина, когда безпредельно беспринципный диктатор функционировал как абсолютный арбитр именно в определении пропорций не обсуждаемых обществом компромиссов (напр., между "интернационализмом" и русским национализмом и т. п.; ср. еще до Сталина НЭП как диктаторский эрзац честного компромисса). Но и в посттоталитарных условиях отсутствие честного обсуждения компромисса ничего доброго не принесет.

Второй принцип, без которого демократия не может функционировать, — солидарность. Это самый холодный из видов любви к ближнему; но это тот минимум, без которого нельзя. Сосед с соседом всегда имеют конфликты; но демократия — это всегда "я и мой сосед", готовность при всех конфликтах стоять с соседом (коллегой и т. п.) плечом к плечу против всякого напора извне. Существо солидарности выражено в так называемом Золотом Правиле, сформулированном Христом в Нагорной проповеди: "Во всем, как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними" (Матф. 7,12).

Примечание:

1 Как далеко может заходить эта абсолютизация, я имел случай убедиться, когда в прошлом году был в Киеве, когда там отмечалась годовщина Бабьего Яра; то и дело тема Shoah вытеснялась темой взрыва World Trade Center, правда, тогда уж очень животрепещущей.

Уважаемые читатели! Мы просим вас найти пару минут и оставить ваш отзыв о прочитанном материале или о веб-проекте в целом на специальной страничке в ЖЖ. Там же вы сможете поучаствовать в дискуссии с другими посетителями. Мы будем очень благодарны за вашу помощь в развитии портала!