11.02.84

<К Павловскому>

В школе я был математиком из лучших – учителя с 8-го класса зачитывали мои решения по всем классам, как образец необычайной красивости, - хотя в четвертях у меня были все больше тройки, в году ставить 3 стыдились – вытягивали на 4 или 5. Да и в институте я брал интегралы, которые не по зубам преподавателям – уважали. Вот и сейчас не знаю, чему больше обрадовался: письму или расчету – пришло час в час. Схватил, прочел на радостях – уж и не думал, что не обидишься, - а теперь и решил написать, не дожидаясь, пока прочту остальное, приложения, за которые громадное спасибо.

О православии. Я с тобой совершенно согласен, что для того, чтобы решить хотя бы довольно частне из наших проблем, мы должны еще раз… начаться. Замечу только, что частне проблемы (в отличие от мелочных задачек) мы не сумеем решить, не поломав стержневого, отнюдь не частного, в нашей культуре – это, в общем-то, и значит – еще раз начаться. Да, это историческое чудо – пахнет весьма не истматовским духом, - да, необходимо нечто определяющее: идея или событие – но никак не интрига и т.д., однако же ты не можешь не сознавать, что идея или событие, если не мертвы, то бессильны без Героя. Необходим герой, персонификация идеи, Христос, Конфунций, Маркс. Герой – сам по себе чудо едва ли не большее, чем идея или событие, которые он может не только персонифицировать, но и породить.

Но есть и другая сторона в этом деле. Любое событие значимо только в контексте порождающей, или, если угодно, предшествующей, культуры. О какой культуре в данном случае идет речь? Может ли лечь в основу некая советская интернациональная культура, в ней ли, мифической, развивается пролог? А теперь вернемся к некоторым историческим примерам.

Всякая революция стремится не только к полному отречению от предшествующей культуры, но и к стиранию ее следов памяти народа. Цинь Шихуан-ди не только отменил традиционное судопроизводство и управление, он живьем закопал в землю конфунцианцев, сжег все гуманитарные книги и реформировал письмо, так что лишь века спустя начали читать с трудом найденные остатки текстов, толковать, исправлять – и уже сегодня мы точно не знаем, что же там понаписывали древние. Тем не менее, время постепенно вернуло Китай на стезю конфунцианства. Разумеется нельзя было вернуть к жизни непорочного и девственного крестьянина общины, как нельзя было восстановить саму общину. Нельзя было отказаться от законов, но зато можно было сами законы трансформировать в записанную традицию и отдать их на откуп традиционно действующему чиновничеству. Эта система оказалась настолько прочной, что восстанавливалась каждый раз после очередного крушения империи, не справившейся с выдвинутой задачей (крушения, в значительной степени предопределенного самим традиционным укладом, инертностью).

Восстановленные в Индии веды после преобладания буддизма (самого уже трансформировавшегося в религию) не смогли стать прежним брахманизмом, однако индуизм носит все признаки возврата. Да и надо задать вопрос: сам буддизм, развиваясь, не много ли впитал от брахманизма и народного мироощущения?

Да и любая революция знала свой термидор. Максимализм Октября уже в декабре дал сбой: рабочие оказались вчистую не способны к коммунизму. Последующие десятилетия все больше и больше вели к реставрации институтов и привычной системы управления. Структура власти сегодня по сути является традиционной для России за исключением одного: она приобрела устойчивость за счет отказа от самодержавия. Начало этому процессу, однако, положил не Октябрь, а еще Петр и в законченной своей форме Николай I. Эта "николаевская революция", введшая чиновничество в тело России, породила и проблему, решение которой при АлександреII способствовало революции и развалу – русская империя не имела опыта китайской. Я имею в виду введение наисовременнейшего судопроизводства. Но, оставшись единственной признанной формой, судопроизводство (как и управление), основанное на писаном праве, не существует у нас в чистом виде. Оно сплошь и рядом интерпретируется бытовым, традиционным сознанием чиновничества.

Нельзя не заметить, что государственное православие было достаточно не универсально для России. Марксизм в значительной мере лишен националистического партикуляризма (хотя в Германии он в свое время даже содействовал росту национализма) и годен как универсальная религия для столь многонационального государства. Отказ от марксизма означал бы отказ от универсальности. Когда ТЫ пишешь "православное возрождение", ты имеешь в виду, вероятно, именно это (не только в аспекте внутреннем, но и международном). Однако, когда я пишу об этом, я имею в виду нечто иное. Я не желаю отказа ни от социализма, ни от марксизма. Марксизм – как бы венчающая шапка социалистически ориентированных религий: обязательная и необязательная одновременно. Я хотел бы дать себе некоторые пояснения, однако, не уверен в их точности. В Японии - чуть ли не все синтоисты, при этом они буддисты (или кто там еще) одновременно. Принадлежность к одному вероисповеданию определяет нормы жизни в одних случаях, в то время как для других остаются другие. Каждый китаец – конфуцианец, однако, при этом он может быть даосистом (именно даосистом, а не даосом). Конфуцианство, начиная с Конфуция, намеренно не занимается рядом проблем, которые, тем не менее, не могут исчезнуть из жизни человека. Смерть, жизнь за гробом и связанные с ними проблемы космологии попросту игнорируются конфуцианством. Для даосизма основой этики и государства является как раз та натурфилософия, которая безразлична конфуцианству. Именно поэтому, хотя даосизм и предлагает прямо противоположную конфуцианству модель этики и государства, он может не только сосуществовать, с конфуцианством, но и дополнять его. То же я предлагаю для марксизма.

Марксизм – символ, обязательный для всех. Однако, символика, ритуал, язык, объединяющий сограждан. Однако как мало значит русский язык, объединяющий меня с соседом Васей, равно как и внешние атрибуты поведения, общности нашего мировоззрения и, глубже, нашего мироощущения, точно также мало значит марксизм в мифологии масс, в той мифологии, которая является призмой, сквозь которую смотрит обыденный человек на мир.

Тебе ли объяснять проблему аутентичности марксизма? Каким гибким инструментом он является, ты представляешь. Но командные высоты марксизма и опыт функционирования реального социализма учит нас способности насильственной трансформации религии. Разве не насилием была никонианская реформа? Если церковь не будет антисоциалистична, более того, будет ориентироваться на общинные социалистические идеалы раннего христианства, а марксизм, в свою очередь, откажется от посягательств на загробную жизнь, то их коадаптация не будет означать "перетряску внутри". Разумеется, нарушение, сдвиг равновесия неизбежен, однако я не употребил бы такого красочного слова – этот процесс должен носить медленный эволюционный характер и, при этом, должен протекать параллельно политической жизни, не вклиниваясь в нее, не определяясь ею, но как бы отдельно и независимо от событий.

Я согласен с тобой, что традиционный человек – носитель нравственных ценностей, однако не согласен, что религия не является аналогичным носителем. Напротив, религия, в отличие от законодательства, фиксирует традиционные ценности. Религия представляет собой как бы идеал традиционного человека. Если практика православной церкви и нарушала этот идеал, то она в такой же мере нарушала традиционные нормы. Что же касается могучей силы слова, то нет нужды ее расписывать. Вначале было Слово… Именно словом крестил Русь Владимир, именно словом взращено было поколение Павликов Морозовых, умиравших под Сталинградом за Родину, за Сталина. Каждое новое поколение – табуля раса, его можно лепить, как вздумается, - и лепят: государство своей практикой, идеология – словом, родители – бытом, общество – своими традиционными мерками и мифологией. Менее всего подвижны последние две составляющие – и это надо принять. Впрочем, я не точен. Быт семьи сегодня так же катастрофически меняется, как меняются в периоды всплесков идеологии и государственные установления. Однако, мировосприятие народа представляет и сегодня морскую гладь, тронутую бризом. Мироощущение и характер народа, его творческие задатки вряд ли сильно изменились за последние десятилетия. Символы зачастую иные, но структура мифа, по-видимому, не изменилась. И именно миф – вот тот канал, через который проникает в народ идеология. Задача сегодня не в создании механизма интродукции ценностей, а в символике. Дегироизация жизни лишила нас предложения. Нам нужен герой, которого мы могли бы ввести в готовую структуру мифа. Безнравственность быта? А разве не оставалось безнравственности язычества? Разве не было безнравственности помещичьего быта, когда Россия выплеснула поколение декабристов? А Павлик Морозов?

Что же касается исходной точки, то разве я на манер Солженицына стремлюсь к ней? Более того, библейское христианство меня не может устроить даже как идеология для народа – оно разрушительно, бунтарски человекоцентрично. Иудейская первооснова христианства недопустимо прагматична. Время диктует новое мировоззрение, которое либо превратится в новое мироощущение, либо погибнет вместе с этим миром. Возвращение к православию я воспринимаю лишь как возвращение к стволу исторического развития. Но это не узда для мысли. Здесь я стою за элитарность: политическое развитие, научное мышление – это удел немногих. Не надо втягивать в наши дела народ. Атеистичны ли мы, религиозны ли, буддисты, мусульмане, католики, православные, баптисты – какое это может имеет значение, когда мы занимаемся политикой: нас объединяет марксизм.

Что такое марксизм? Это, во-первых, доминирование принципа общинности. Человек социализированный противопоставляется человеку индивидуалистическому. Когда я стремлюсь к традиционности, это, по сути, стремление с к социалистическому принципу, ибо что есть противопоставление традиции и закона? – это противопоставление общинного образа жизни атомарному, индивидуалистическому. Примат традиционности – это примат долга. Ты помнишь, как это формулируется в принципе единства обязанностей? Ничего не вызывает у меня сегодня такого отвращения, как принцип "врожденных прав человека". Отвратительна сама история утверждения французской Декларации. Сам я держусь такой формулировки: ответственность есть источник права. Ну чем не марксизм?

Что еще марксизм? Марксизм, во-вторых, это признание объективных оснований нравственности и политики. Это отказ от утверждения идеологии в качестве основы для политической деятельности. Революционный романтизм, разумеется, вырывается из такой традиции марксизма, зато в нее вписывается Фридрих Энгельс. Библия делает человека венцом творения, весь же остальной мир бросает к его ногам: идите и володейте… Итак уже доволоделись, что впору переходить на людоедство. Марксизм же признает необходимость соответствия источников и потребления, ибо человек для марксизма не венец, а часть природы. Человек, по марксизму, неотделим от мира, в котором он обитает, а потому требования экологии запросто инкорпорируются марксизмом. Сегодня вся политика перестраивается под давлением экологических требований. Рейган, утверждающий, что американцы не только всегда потребляли много, но и должны потреблять много и впредь, что для американца экономить позор, этот Рейган не только аморален сегодня, но и дет наперекор времени, идет прямо к конфликтам, которые не сегодня – завтра станут неконтролируемыми. Так почему же не марксизм?

Я не буду больше продолжать об этом, но я думаю, что говорю не об утопии. Повторю только, что я не за православие, не за православие снизу до верху, не за православие по средневековому, а потому за политику, которая не изолирует. Напротив, ратуя за реставрацию православия, я ратую за реставрацию марксизма, как орудия политической пропаганды. Но неразумно думать, что подобное портняжество я считаю способным к политическому творчеству – это лишь багаж, который не должен отвергать Герой. Тот самый Герой, который порождает Начало.

Моя голова пуста. Нет ни радио, ни даже телевизора. Не получаю "Известий", которые выписывал два года, да и читать не успевал бы. Полный маразм. Лихорадочно ищу чтиво. Гумилева жду два года.

В.

Были времена, Глеб, когда я ходил и беседовал с вами, с теми, кого любил, кого хотел видеть, с теми, с кем у меня была общая работа. Я только ждал того момента, когда дорвусь до стола - у меня всегда было о чем писать. Но такие моменты выпадали редко и многие мысли потерялись, выветрились, да и повод заговорить о чем-нибудь выпадал редко, даже если я и писал. И все же многие мои черновики появились на свет потому, что я думал о вас: тебе и Сокирко, М.Я. и Л.И., Алике Гинзбурге и Володе Буковском... Но сейчас совсем не то. Я хожу по улицам и голова моя занята то строительством, то маленьким Глебом, то бог знает какой еще пакостью. Прежде у меня были гениальные работы - я мог чертить свои буквы или поливать цветочки, таскать телеграммы или обходить свои объекты - все это не только не мешало, но скорее располагало к мыслям. Теперь же я в беготне не успеваю позавтракать или пообедать, вызвать врача детям или принести картошки, чтобы больная Валя не перлась с Дашкой в магазин - какие там мысли! Побывав когда-то в моем положении, мои московские друзья - кто с удивлением, кто с возмущением - отговаривали меня от поиска работы "по специальности", но я не хотел и сегодня не хочу быть отщепенцем, я говорил и говорю сегодня: кочегаром можно быть в промежутке между арестами или в ожидании эмиграции - если мы хотим оставаться здесь, если мы хотим быть гражданами, мы должны сеять хлеб… Но увы! надо делать выбор: или трудный бег с препятствиями за ускользающей социализацией, за РОЛЬЮ, или мысль, живая, пульсирующая, бесконечная. Какая же может быть роль, возразят мне, если твоя мысль в прошлом, к чему социализация, если она синоним конформизма и аморфности! Да, Глеб, это резонный вопрос и на него я могу ответить только так: к чему мысль, если она только переживание, к чему нравственный порыв, если он только путь к ужасу, страданиям и гибели? Я не хочу повторить за Галей Габай: в этой стране можно только погибнуть! Глеб, у меня хватит мужества пойти и по той тропинке, в конце которой по видимости нет света. Нет, я не скажу, что меня не одолевает страх быть бесполезным, потерять время,+ и вместе с ним - все, но я знаю, что эта дорога тяжела, и если хочешь преодолеть ее, надо идти всерьез, с полной отдачей.

Глеб, если тебя пугают мои нигерийские кули, то ответь мне: как иначе мы вернемся в Россию?

22.1.84. В.

Надо вытащить лист из машинки - сын будет учиться печатать. Поэтому - несколько слов. Книжки, которые я послал тебе, не самые лучшие, не самые необходимые, но у меня ничего нет по экологии, а это именно тот материал, с которым обязан быть знаком каждый, желающий заниматься /хотя бы только теоретически/ политикой. Основания, современной политической жизни незримо упираются в сырьевое голодание, демографический взрыв, разрушение среды обитания и, что, кажется, неосознается никем из крупных политиков и социологов, в биологическую деградацию нашего вида. Невозможно трезво взвешивать поведение государств, страсти народные и исторические перспективы, отвлекаясь от самых существенных факторов.

Уважаемые читатели! Мы просим вас найти пару минут и оставить ваш отзыв о прочитанном материале или о веб-проекте в целом на специальной страничке в ЖЖ. Там же вы сможете поучаствовать в дискуссии с другими посетителями. Мы будем очень благодарны за вашу помощь в развитии портала!