<Черновик письма, возможно, к Гефтеру>

<Внутренний путь от экстремизма к Компромиссу. Понимание Свободы как ответственности>

Для тех, кому свобода равносильна безответственности, а дисциплина синоним угнетения, наши представления - абсурд, дикость. Им трудно представить, как можно соединить смысл нашего устава с дисциплиной. Однако в нашем представлении дисциплина - не подчинение воли многих воле одного, но синхронизация действий, не более.
Мы тогда были марксистами по убеждению - не своему, разумеется, по чужому, - и понятия не имели о сломе государственной машины. Мы осознавали лишь, что в многовековой борьбе государство совершенствовалось, и, если большевики победили, то значит были сильнее, а раз их государство выстояло - значит организовано лучше. Чтобы победить в борьбе с КПСС, надо было создать могущественную организацию, ибо, как я уже писал, партия - прообраз государства.
Нас не страшила тогда ни борьба, ни ее ужасы и жертвы. Мы были революционерами, и гибель людей во имя светлого будущего казалась естественной. Триста тысяч жертв гражданской войны тогда казалось - немного. Мы и себя отдавали на заклание. Это только к концу 67 года я не мог простить этой власти не то, что сотни тысяч, но и одной судьбы, одного <неразборчиво>.
Чем дальше, тем чаще я думаю о том, что мой приход к компромиссу был предрешен. Я был, конечно, экстремист. Помню, еще в 71 году, когда мне дали пренебрежительную оценку Буковского - ах, он экстремист, - я был в восторге, я знал, кого мне искать в Движении! Я был экстремист настолько, что в 68 - 69 годах я не мог выходить на улицы, ибо в трамвайной давке, в уличном мате, в нравственной тупости родных я видел отражение Октября. Власть толпы, власть данная толпой не могла не быть грязью. Меня трясло и колотило при виде очередей и при звуках хамской речи, сцены улиц наполняли меня ненавистью и заставляли сжимать кулаки. Я готов был на все, что угодно - броситься в любую драку, бить в морду каждое проходящее рыло, взрывать Мавзолей или глыбистое здание КГБ.
Я не хочу быть превратно понятым: я не был ни террористом, ни революционером. Моя ярость была результатом кипящей внутри страсти, помимо воли бившей меня в конвульсиях ненависти. Но ум оставался спокойным. Не в смысле холодности, покоя, напротив: я лихорадочно думал, работал, писал - каждая потерянная минута, мне казалось, удлиняет страдания людей, мира. Мне казались преступными и уродливыми отдых и праздник. Но это остервенение и этот экстремизм были, все же, странными.
Впоследствии мне часто приходилось оказываться в ложном положении, часто неожиданно для себя впадать в конфликт. Люди, с которыми я работал, как и я стремились к свободе. Казалось - что может оттолкнуть нас друг от друга? Но вдруг представления о свободе оказывались настолько различны, что вызывали оторопь, затем спор, ссору, отчуждение. Большинство понимают Свободу как отсутствие всякой зависимости. Каждый поступает так, как велит ему совесть. В конечном итоге совесть оказывается названием желания, страсти - не всегда, конечно, но очень часто, и очень часто принятие такой концепции свободы приводит к перерождению совести в желание. Но даже когда речь идет о совести, я не могу принять не представления о верховности этого судьи, но о его единственности. Человек говорит: я поступаю, как велит совесть, мне безразлично, что думают другие и что скажут потом, мне все равно к чему это приведет - о результатах пусть думают политики, я же поступаю так, ибо иначе не могу.
Такой человек живет так, будто он единственный житель необитаемого острова. Ни желания других, ни боль, причиняемая окружающим, не накладывают на него ограничения. Он как будто родился из воздуха и живет в эфире. Мир людей лишь повод для его порывов.
Я никогда не мог смириться с таким представлением о свободе. Мы приходим в мир, связанные тысячью нитей, которые питают нас и которые передают другим каждый наш импульс. Неловкое движение грозит ободрать нам кожу и причинить боль другим. Бесспорно, боясь кровоточащих ран, мы превращаемся в марионеток. Свобода - это клочья выдранного мяса, и она нам милей покоя. Но мы вправе распоряжаться лишь собой, мы вправе разрывать то ту, то другую нить, освобождая руки. Но мы не можем конвульсивно дергаться, пытаясь вырваться целиком. Такие попытки и бесплодны, и жестоки.
Мне возражают, говоря, что, не причиняя боли никому, не вздохнешь, а уж тем более ни добра, ни свободы не добьешься. Я согласен с этим. Когда тирана сбрасывают с трона, это бывает болезненно. И боль повседневна - боль утрат, боль разочарований, боль лишений. И мы приносим эту боль другим. И очень часто наша совесть остается спокойной. Да, это так. Я ведь не закрываю глаза на противоречие интересов. Я только говорю - непрерывно надо оценивать иерархию давления. Не раз навсегда решить, что ты свободен, но ежечасно, ежеминутно подвергать сомнению каждый свой шаг.
Свобода есть некий идеал, и как таковой, достижимый лишь духовно. Неограниченная свобода, свобода без оговорок, есть уже не свобода - это выход в ничто, в пустоту. Свобода, несвязанность - не предмет стремлений, не высшая ценность, но не более, чем путь, которым идешь. Прямой же путь не ведет никуда. Для меня высшая ценность - счастье, а вот его я вижу только в связанности, в причастности другим, миру. А потому всякий след, оставленный мной в мире, столь же важен, сколь и след, оставленный в душе. Ибо мир и есть предмет стремления.
Я думаю, что абсурдным наш устав может казаться лишь для того, для кого любой устав - абсурд. Если кошка ходит сама по себе, ей не нужен устав. Но если вы хотите работать, то дисциплина неизбежна. Без нее даже при самых добрых намерениях вы уподобитесь лебедю, раку и щуке. Лицемерят или не додумывают до конца те, кто, работая, восстает против организации, дисциплины и т.д. Часто просто не могут видеть дисциплину иной, чем палочной. Но, слаженно работая, вы, разумеется, подчиняетесь дисциплине - и когда трое суток кряду не спите, чтобы успеть к сроку отредактировать сборник, и когда отдаете другим то, что хотелось бы сделать самим. Попробуйте повести себя иначе и вы увидите, чем это кончится. Вас не исключат из какого-нибудь Союза - его нет, но вас не пригласят, с вами не поделятся, вас не попросят, вам не дадут. В неформальных организациях и дисциплина неформальная, внутренняя. Сколько вы ни толкайте в дверь, они - организация и дисциплина - влезут в окно. И приговоры - бяка, бяка - в пустоту, ибо приговор - формальности.
Да, мы были детьми, мы формализовали то, что должно быть естественно, что должно быть имманентно людям определенного культурного уровня. Но не надо забывать, что не было этой культурной среды, что мы сами формировали тот узкий круг, который и сейчас не более, чем островки в океане. Да и достигли ли мы того уровня, о котором речь?

Уважаемые читатели! Мы просим вас найти пару минут и оставить ваш отзыв о прочитанном материале или о веб-проекте в целом на специальной страничке в ЖЖ. Там же вы сможете поучаствовать в дискуссии с другими посетителями. Мы будем очень благодарны за вашу помощь в развитии портала!