Сейчас на сайте

Статья из "Века XX...", 1994 г.

  Глеб Павловский

Вместо России

Сведения о беловежских людях

Часть первая Часть вторая Часть третья Часть четвертая

Часть первая, политоидная
От рассуждений "о русском" ждешь тут же чего-то веселенького - так обилеченные в цирке шапито оживляются, рассаживаясь по местам. В России ведь нечего понимать, а есть послушать: историю государства, теорию поражений, новый национальный тупик, где обилие кульминаций и роковых развязок искупает скудость экспозиции, обязывая руссолога отмочить публике "веселушку" (Боря Моисеев). А руссологи у нас хороши: "пишут, поют, напевают...без всякого стыда" (К.Батюшков). Что о "российском среднем классе", что о "становлении российской государственности" - сказки для политоидов: и как там она? Ну, дала. О, с Россией опять история.
Говорить о России значит то вдохновлять, то запугивать, притом сообщая анекдот. У наших концепций анекдотически выстроенные сюжеты, с завязкой, кульминацией и хлесткой концовкой, единством места и действия. Россия, государство метафор - драматургический зверь теоретиков.
Чем неприемлемы сюжетные описания России как лица - действующего, избирая и теряя пути? Они навязывают контекст рассуждения. Постулируется байка о волшебном странствовании России сквозь якобы ведомую и более, чем она, простую, реальность мира. Так, камни Европы святые всякие... В сердцевине сказочки просвечивает "драма" субъекта, вполне тривиального во всех проявлениях: история России дана именно ему.
Кто мы? - Те, кто удостоился чести вершить мировой процесс. А что есть мировой процесс? Воспитательная катастрофа. Один из компонентов мифа о России - педагогический катастрофизм: оказывается, погромы и землетрясения поражают людей для того, чтобы зрелищем казни вразумить остальных. Русские в этой картине субъекты мировой катастрофы; а для остального, кромешного мира - ее носители. Раз мир погряз во грехе, то и мы здесь для того, чтоб задать грешникам трепку.
Последние станут первыми. Разоренные - зажиточными. Ограбленные - господами положения. - В общем, те кто примут свершившееся, те и назовутся "русскими" - еще раз.
Мифологическому герою, каковым каждый оказывается уже в процессе обучения русскому языку, хотелось бы совершить подвиг и, под видом истолкования, прельстить, обрюхатив Россию миссией ея. Цитируя политологов, "Россия смыслоносна" - а в слове сем пульсирует Мысль Слона и Смысла Нос, как мощный абрис эрегированной потентности Мыслоносителя. Руссологи вообще донжуаны. "Сын архитектора, он строил только куры". И чего тут понимать, если не покажешь, "что делать" России"? Иди сюда, у, глупая - делай вместе, делай как я! Россия есть конечный сток исторических миссий.
Не всякое известие о России непременно романтически аранжировано. Святые камни Европы обращаются в хлебы теории модернизации. Различим и сюжет обретения побратима-Запада в волшебном странствовании: мол, двинемся вместе путем всех цивилизованных наций, ведь Запад "через все это прошел". (Питание в пути - за счет побратима.) Еще бывает "медленное развитие среднего класса", превращенное в ключ из Кощеева ларца. Вообще, идеология постепенства столь же прирождена русскому миру, как дополнительная ей авангардная тяга. Русское постепенство - итеративная мистика: чудо порождения смысла серией бессмысленных реакций приспособляющегося субъекта. Ее бормочущий сленг - "тем не менее, неумолимая логика событий берет свое", "постепенно обнаруживает себя", "еще не сформировалось, но уже", "неразвитая, она не давала", "то-то в значительной мере не соответствовало", "естественное и неизбежное следствие исторически сформированного особого характера" и т.п. (цитирую ряд статей из взятого наугад выпуска весьма добротного журнала "Полис").
И верно, все в России постепенно становится всем же. Неблагоприятные факторы - упущенными моментами, отсутствие всякого смысла - осмотрительностью, идиотское руководство оборачивается "курсом консенсуса" (что правда!), а ярый конформизм руссологов - их академическим нейтралитетом. Анализ всякий раз оказывается невольной маскировкой включенности.
Ясно, что особый характер прихотливой - недостаточно похотливой реальности, что одним дала, а другим не дала, не говоря о мировой среде, где "судьбы свершаются" (и назначение которой - быть пустым ящиком русских метаморфоз: ведь то, что "свершается", дело уже решенное) не составляет тайны для нас.
Как говорить, не пересказывая вновь старческую сказку о России, которую руссолог якобы повстречал в детстве? Я пишу от лица человека, который до некоторой степени хотел бы знать ответ на этот вопрос, и сознание которого до некоторой же степени отвлечено от него. До некоторой степени - оттого что живут и без всего этого. Современное русское общество не требует самоопределения, даже как дани лицемерию.
Я буду придерживаться того уровня тривиальности, в котором нуждается любой говорящий; что же до требований к научному тексту, то невозможно их соблюдать, не ограничив предмет рассуждения. Наш предмет не только не отграничен (даже в буквальном смысле демаркации границ, не говоря о национальной идентичности) - он собственно и не становится предметом, что не мешает ему брутально присутствовать, тесня и продавливая пространство спора, навязываясь тому в качестве "реальности" и рисуясь в роли "русской идеи", засоряя речь и тексты, эфир и международные трактаты.
Я говорю о том, что мешает мне видеть, без затруднений видимое всякому - "Россию". Данный текст - вид растерянного озирания по сторонам, с догадками о природе размытых пятен, теней и прочего копошения на краю поля зрения. В итоге, перед вами записи любопытного субъекта, в том двойном русском смысле слова "любопытный", где любитель допытываться подоплеки вдруг сам оказывается под колпаком, и его досужая занятость переходит в занятность для дознавателя.
- Как устроена эта реальность? Что на самом деле происходило? Что нам делать? Глубокомысленные вопросы не имеют отношения к сути дела, потому что нам не понять надо, а выжить. Оборотной стороной мифологии "дурацкого совка" является старый знакомец - "научная теория развития общества", странным образом вбившая в голову, будто истинное знание дает мандат и на политическое переустройство. Придется наново восстанавливать способность ставить вопросы. Нам нужны не правильные теории, а интерес к живой природе человека - реального, вот этого человека - и способность здраво оценивать личный и политический риск сосуществования с ним.
В России почему-то проще быть раздавленным, чем любопытным. "Мы ленивы и нелюбопытны" к тем лишь, кто нас подлинно идет уничтожить.
Сопротивление сред в России полноценному существованию всегда будет высоко. Но сопротивление попытке осмысленного присутствия в языке возрастает несчетно, указывая на приближение нарушителя к какому-то силовому барьеру. Есть правило, согласно которому любое суждение опосредовано неоспоримой, и притом однако нереконструируемой реальностью Великого Десятилетия 1985-1994 гг. (ВД) Последнее, в статусе "порождающего факта" предваряет любую интеллектуальную реконструкцию и подразумевает заданность самого субъекта всех его рассуждений.
Все современные дискуссии на русском языке утверждают презумпцию небытия субъекта до 1985 года либо его прозябание в умственной и моральной невменяемости. Вздумав утверждать, что перестройка не является породившей вас стихией, ее метрика не есть ваша метрика, что реестр ее предметов, и сама реальность ее, в принципе и в деталях, еще должны быть рассмотрены и подтверждены - вы совершаете радикально нигилистический акт, почти хулиганскую выходку, незаметно выпадая из разговора.
Поскольку рефлексия неизбежно размыкает заданное пространство сплетен о "текущем моменте", всякая рефлексия устранена из современной дискуссии, либо допущена в роли врезки, орнаментации приспособительного поведения.
Отметим прошедшее незамеченным возникновении в 1985-90 гг. синдрома конца значимости всего, что было "до Горбачева", хотя такой ценностный nihil попросту невозможен, как признал бы в частном разговоре любой носитель синдрома. Но и это признание возможно лишь в "перекур", как пауза в ответственном говорении.
Я оставляю в стороне вопрос о психофизиологической, идеологической, культурной и иной основе такого состояния, констатируя однако, его мощь и неустранимость. Это смешение интеллектуального и поведенческого послушания имеет мифологическую (в точном, неметафорическом значении слова) природу. Охватывая практически всех русскоговорящих людей солидарностью с позициями, которые будучи "озвучены", выглядят смешно и абсурдно, она однако не ослабляет нашей способности существовать в сложной реальности, приспосабливаться к ней и выживать.
Инкогнито возникает и разрастается мощная опухоль сознания, блокируя ряд функций активной памяти, критической рефлексии, трансляции категорий и опыта "догорбачевской" эпохи (напоминаю, речь идет об отрезке времени, составляющем скромную величину даже в пределах отдельной биографии!). Я бы говорил о своеобразном "слепом пятне" сознания, и его избирательном уплотнении на отрезке Великого Десятилетия. Всякий легко может сам проверить действенность и динамичность такого табуирования, попытавшись мыслить что бы то ни было "современное", не прибегая к серии терминов (РЕФОРМА, РЫНОК, КАПИТАЛИЗМ, ТОТАЛИТАРНЫЙ, ИМПЕРИЯ, СРЕДНИЙ КЛАСС, ДЕМОКРАТИЯ, АВТОРИТАРИЗМ). При всей элементарности, такая процедура не просто эпатажна - она интеллектуально неосуществима для подданного метафорической государственности "Россия".
Контекст для него вполне перешел в ландшафт.
Наша статья посвящена истолкованию феномена мышления, поведения и политики, суммированного на наш взгляд в названии известной книжицы "Иного не дано (ИНД)" (Справедливости ради отметим, что и мы поучаствовали.) Нередко встречается иносказание этого феномена как "ограниченности", коренящейся в генетической предрасположенности российского государства и общества ("тоталитарный менталитет", "авторитарное наследие"). Автор не рассматривает эту версию, очевидно инструментальную для ИНД, как механизма вытеснения. Орудием вытеснения является, во-первых, элиминация опыта, включая личный интеллектуальный опыт, во вторых, словесные трансплантации: "будем считать, что оперирование словом "реформа ...рынок...демократия..." интеллектуально экономней непрерывной критики его идиотского употребления".
В итоге возникает исчерпывающий круг неопределяемых категорий, внутри которого можно до бесконечности переходить от любого одного к любому другому, с помощью любого же третьего либо напрямик. Автор рассматривает феномен ИНД как изобретение репродуктивной поведенческой матрицы для существа, не нуждающегося в установлении открытых связей с реальностью, отвергающего эти связи и их ценность, утверждая принципиальную созданность, организованность и манипулируемость всякого мира.
Это существо, именуемое нами "беловежским человеком" (в прессе еще встречается понятия "русскоязычного гражданина" или "этнического россиянина", в принципе эквивалентные), движется в двух измерениях - расщепления старого порядка, то есть всего, внутри чего субъект не помнит себя, усвоения всех элементов этого порядка, как собственных, только что изобретенных - и конструирования с их помощью "новой реальности" - не осознаваемой как источник задач, закрытой и запрещенной для всех форм альтернативного понимания. Эта новая реальность, обычно именуемая "Россией", в конечном счете раскрывается как кокон беловежского человека - временное пространство его более глубокой метаморфозы.
Отличия от тоталитарной идеологической модели носят тактический характер. Вместо селекции вариантов истолкования одной, единственно верной идеологии, протекает конкурс однозначных идеологий, каждая из которых должна быть одномерной, исключая и подавляя способность носителя ставить вопросы и переформулировать их затем в задачи. Среди инструментов элиминации преобладает аморфная репрессия - снижением ценности и осмеянием такой реальности, сведенной на-нет.
Власть в России неизменно предпочитают реальности.
Центром мистификаций комплекса "иного не дано" является широко известное историческое событие, именуемое "перестройкой" и связанное с прекращением государственного существования СССР (или "империи"). Один из важнейших вопросов - является ли появление этого гомо новус шоковой реакцией освободившегося советского человека на свободу - либо продолжением старой традиции закрытости, в результате ускоренной селекции его традиционных типов? Официальное толкование ИНД постулирует безальтернативность духовной ситуации до Горбачева. Собственно говоря, оно элиминирует вопрос, относя его во "всеобъясняющее семидесятилетие" 1917-1991 - мол, чего только не бывает "в условиях тоталитаризма"? Образ тоталитаризма, так и не получившего никакой научной расшифровки в СССР, изначально превратился здесь в санкцию необъясняемости. "В чудовищном тоталитарном государстве, созданном Сталиным, были невероятно деформированы представления о добре и зле, все происходившее напоминало дурной сон" ¹ .
Феномен ИНД рассматривается нами как центральное свойство субъекта перестройки, не предшествовавшее процессу, а возникшее внутри его и развернувшееся в осевое. Пора рассмотреть происшедшее, как схлопывание сознания: иное было дано - до того, как его перестали видеть, и утвердилась данность "перестройки" (затем транспонированной в "процесс реформ") - оборотничающая мнимость, где всякая вещь означает в меру выгоды всякую иную, и переход возможен в форме обмена "данного" на "данное" же; где сознание лишено поэтому права запрашивать собственные координаты, а его связь с реальностью подтверждает лишь удовлетворение спонсора безукоризненным стилем автоманипуляций.
"В сущности, нет смысла спорить. Пусть вы правы. Но история возобновилась, и мы приглашены к участию в ней. Другого шанса не будет"². Итак, нас опять втянуло в какое-то специфическое пространство, где стало непрактичным разумное поведение. Рациональная речь ныне то ли шоу-бизнес, то ли симптом трусоватости, и тот кто правильно рассуждает либо шут, он потешает вас, либо трус - тогда он тянет резину, избегая "свершения". Зато герой Свершения, не спрашивая ни о чем, спьяну лезет в мешок. Мешок кинут в реку, и безлунной ночью оттуда вылезет Некто, Альтернативы Которому Нет. Альтернативы истинно нет, ведь нет, помимо него, и самой России. Россия только опустевший его мешок.
Событие с большой буквы это не та сумма значимых изменений на вершине советской пирамиды с начала 1980-х годов, с приходом Горбачева начавших медленное, слой за слоем просачивание вниз - встречая новые токи, роившиеся под политическим спудом. Эта встреча, эти два обрушивания, одно внутрь другого,- обвал в обвале - образовал фактическое содержание эпохи. Но с какого-то момента факты перестали кого-либо волновать.
Перемены, различимые невооруженным глазом, начались с середины 1985 года, а уже с 1986-го стало ясно, что их равнодействующая означает бесповоротность хода - при открыто вариантном, альтернативном векторе процесса. Настал час вглядывания, оценки и анализа - и этот час не нашел своего субъекта.
Тема непонятности события и ответственности за ход его и исход с самого начала была вытеснена темой "причастности к нам данной судьбе" и "необратимости перестройки". С конца 1986-го уже по разным углам запели индивидуальные и кружковые фанфарки в столицах, и с 1987-го - с ростом слышимости, которой уже не пользовались по ее прямому назначению, то есть, для разговора вслух, - пенье пены слилось во всеподавляющий сточный рев гласности. Процесс пошел. Мысли запнулись и растворились в сверхметафоре ИНД.
Событие с большой буквы в этой стране всегда одно и то же, это смена власти на новую власть. Причастность к Событию означает предпочтение власти - той или иной, еще неведомой, но непременно "сильной" (никто ни разу не расшифровал это слово; оно не имеет рационального смысла, но любой русский всегда узнает и отличит дух более сильного зверя от слабого. Так признавали своего в Сталине в 1929-м, в Ельцине - в 1990-м...). Ясно, что предпочесть - а чему?
Реальным политическим и культурным возможностям, которые создает для каждого человека паралич старой власти. Но кто держится старого, раз настал час причаститься Великому Кушу? О чем еще вспоминать, раз великое становится силой, а главные ставки, как объявлено, впереди?
Мы наблюдаем одну и ту же сцену. Идеоид царит безраздельно и всерьез не оспаривается, пока из числа периферийных или даже вражеских идей не достается и интронизируется новый - без тени дискуссии, без указания на возможность альтернативы. Предыдущий тут же забыт, его центральное место занято и - "иного не дано". Зато Событие, которому причастны беловежские люди, не повреждено реальностью - оно все то же, ему опять нет альтернативы.
Вам надлежит быть вчера - демократом, суверенизатором, либералом, -и только этим, иного не дано, как сегодня - россиянином, президенциалистом, другом "силовых министерств" - иного не дано, и, понравится вам это или нет, завтра вы еще раз обернетесь другим. Но мало этого. Это не весь еще ад.
Сколько бы раз не происходил такой историко-политический кувырок, вам ни разу не позволят его заметить и о чем-то спросить. Кроме того, вам нельзя заставать себя или других в процессе превращения. Вам запрещено быть сколько-то иным, чем дано. Вы может и озадачились бы чем-то, но чем? На все уж готов ответ.
"Наша великая Россия в чем-то где-то и больна" - но, ведь, где-то же и здорова? "Это у нас переходное такое время" (Черномырдин). Все опять переходят, правда, еще не перешли никуда, и потому не знают, куда и зачем идут? Русские пути - гробницы русских коммуникаций; но не памятники, увы, ибо власть изнашивает наименования раньше дорожных покрытий. Дороги взрыты и осквернены, чтобы эксгумировать распадающиеся в кипятке трупы труб, а ремонт дорог ведет к отключению света, тепла, обрывам телефонного кабеля. Для имен зато не хватает дорог. Люди идут чужими путями, перебираясь, как нефтегенная фауна, через вздыбленный асфальт. Переход не есть путь, и прошедшие не стоят упоминаний. Некий временный демон велит России вечно раскапывать старые пути и переназывать их. Имена бесследно сгорают в оттепелях, отнюдь не грея в беду. Давший имя, бросает его на поругание власти и проходит далее в никуда, ни в чем не властный. Власть вечно грызет имена, и вечно возится с ними у себя в безъязыком логове. Брат Россия спит вас и видит, как редкая бабочка Чжуанцзы. "И пусть выпускники ЛГУ получат наконец дипломы с именем чистым и навсегда надежным"³ .

1 "Хомо советикус". - Словарь перестройки. Спб., 1992.
 Вернуться

 2 "ИНД", стр.159. Невероятно, но так пишет историк - Леонид Баткин.
 Вернуться

 3 Юрий Карякин в ИНД, 422.

Уважаемые читатели! Мы просим вас найти пару минут и оставить ваш отзыв о прочитанном материале или о веб-проекте в целом на специальной страничке в ЖЖ. Там же вы сможете поучаствовать в дискуссии с другими посетителями. Мы будем очень благодарны за вашу помощь в развитии портала!