На гвоздично-земляничных,
тряпично-матовых горах,
в полушубке заграничной
сочиняет песни Бах.

— Просто так, - ответил муж,
и тщеславный, и тактичный,
расправляя тростью лишний
завиток, что зделал плющ.

Зачем непонятное всюду стоит?
Гоняют на мухах лазурного неба проспекты.
И пьют насекомые мокко из тоненьких плит
стоячей воды, где цветы по колено раздеты.

А вот и твоя голова водопадом руки
запрыгала вниз и коснулась напитков

Отравился старым бензином
на работе случайно Сережа.
И не помогла ему ни слава,
ни знакомство в английском посольстве.
Проносили его ужасно
по зеленым улицам ночью
мимо денег, лежащих в кассах,
мимо дворников, спящих в койках.
Но всего ужаснее то, что
проносили его, как знамя,
как пример беспечной победы
над суровой логикой жизни.
Поучительна эта гибель:
он лежит, ничего не поняв!
До сих пор он лежит, нахмурясь.
До сих пор воняет бензином.
Мы тут выводов делать не станем.
Всякий вывод — бесспорно вреден.
Лишь позволим себе напомнить,
как погиб ни за что Сережа.

КУДА СБЕЖАЛО МОЛОКО?
 

Однажды утром, в стужу злую,
ко мне пришла сестра София.
Все настоящие поэты неравнодушны были к ней.
И старый благородный Дональд
ей присылал корзины яблок,
куски пирожных, массу ситца,
тесьму, белила, кружева.>

А как ее любили дети!
Она им песни напевала.
Они садились к ней на платье,
она их гладила всегда.
За что ее любили дети?
Она им сказки покупала,
могла им дать ведро сметаны
и яблоки, что Дональд ел.

И вот однажды в стужу злую
ко мне пришла сестра София.
Она была совсем худая и мне сказала, наклонясь:
— О мой любимый брат Винченцо!
Ты знаешь: все, что ты захочешь,
исполню для тебя всегда я.
Мой братец, выслушай меня!

О мой любимый брат Винченцо!
Я знаю то, чего не знаешь
ни ты, ни наша мать-старушка,
ни Кант, ни Лейбниц, ни Лаплас.
— Помилуй, Софья, бог с тобою.
Ты так взволнована, сестрица.
Ты так не волновалась даже,
когда украли наших кур.

Когда жучок, жующий листья,
поел лимоны и маслины,
напал на фикус и арахис,
прогрыз фисташки и миндаль.
Когда необычайный ливень,
какого не видали деды,
залил хурму, бананы, книги,
орехи, манго и чеснок.

Тогда ответила София:
— Вообрази, Винченцо, в кухне
я ставлю на огонь кастрюльку,
в нее налито молоко.
Винченцо, ты мне не поверишь,—
оно вскипело и сбежало.
Я подняла глаза случайно
и вдруг увидела — куда!

— Помилуй, Софья, бог с тобою!
— О мой братишка драгоценный!
Я знаю, знаю, знаю, знаю,
куда сбегает молоко.
— Вот это да,— сказал Винченцо.—
— Я молоко люблю с пеленок.
Но мне не приходилось видеть,
куда сбегает вдруг оно.

Я много лет живу на свете,
стараюсь честным быть в работе,
поля цветущие редиса
суперфосфатом удобрял,
но никогда не видел в жизни,
и представлять не представляю,
и понимать не понимаю,
куда сбегает молоко.

Тогда воскликнула София:
— Идем, посмотришь, брат любимый.
Я покажу тебе сейчас же,
и ты увидишь это сам,
И закричал Винченцо громко:
— Идем скорей, ты мне покажешь!
И я увижу! Я увижу,
куда сбегает молоко!

—Умеешь ли ты мыться, братец?
А чистить зубы, а сморкаться?
Быть честным, скромным и опрятным
почти в любое время дня?
— Я это все умею, Софа,— сказал уверенно Винченцо.
— Тогда идем, и ты посмотришь, куда сбегает молоко.

— Друзья, постойте ради бога! Не уходите, я прошу вас!
Я с детских лет мечтал увидеть,
куда сбегает молоко.
— Кто это? — вздрогнула София.
— Я, старый благородный Дональд.
— Что вам угодно? — Можно с вами?
— Возьмем с собой его? — Возьмем.

Учитесь, дети, в средних школах
на "хорошо" и на "отлично".
Настанет время — вы поймете, о чем написаны стихи.
Настанет время, вы поймете,
куда уходят караваны,
куда девается здоровье,
куда сбежало молоко.

А между тем Винченцо с Софьей
кромешной ночью, тропкой узкой,
бежали резво по оврагам
через прохладный барбарис.
А Дональд по следам их легким
бежал и бормотал с восторгом:
— Ах боже мой! О как я счастлив!
— Я все увижу наконец!

Кто изобрел песок в пустыне?
Не я, не вы и не они.
Кто по два уха сделал свиньям
и выходными сделал дни?

Кто, полномочия превысив,
газетой голову облил
и в речку шкаф, который высох,
на трех канатах опустил?

Как соловей, плетя нарывы,
кто за рекой привык-отвык?
Кто заразил пшеном червивый
кому не нужный грузовик?

Он полиглот и субподрядчик,
неотставной бухгалтер вод.
Его лицо — больной задачник
патологических высот.

Он полиглот. Его успехи
не зафиксировал народ.
И он уплыл, разбив орехи
и из медуз построив плот.

Водяные знаки моря
косолапо чертят крабы.
У мохнатых волнорезов
стая избранных медуз.
На ракушечнике чайка,
как печати, ставит лапы.
От четвертого причала
отделился сухогруз.

Помнишь ли, приятель мой, Каплан,
огоньки в никчемную погоду?
Черный зонт, малиновую воду?
Можешь мне поверить, он был пьян.
Помнишь ли, приятель мой, Каплан?
краски, краски,
краски, краски,
краски?
В темноту, под ливень,
без подсказки
улетает мокнущий баклан.
Кто он был? Расплакавшийся гений
или подгулявший наркоман?
Среди строк газетных сожалений
мы его не встретили, Каплан.

Стиснув руль,
во мраке очевидном,
бестолково маясь над страной,
он боялся старости постыдной
и добился смерти легковой.

Гласят глосят
изжаренные губы.
Ты слышишь эти звуки карантинного набата,