Из воспоминаний Ольги Ильницкой о Михаиле Гефтере. Текст составлен из писем к писателю Льву Тимофееву. Май 2004 года

 

«...Михаил Яковлевич... он был нормальный гений…»

 

"...Михаил Яковлевич... он был нормальный гений. В рубашке клетчатой. Чтобы живот не болел, пил каждый день в 12 часов сырое яичко. С ложкой подсолнечного масла. Любил, чтобы я рядышком сидела, когда у него болело плечо - я ему массаж делала, а потом мы говорили долго, пока Рахиль Самойловна не разгоняла по разным комнатам. Ходить-бродить любили... у нас такие дорожки были гулятельные и в Одессе, и в Пахре, и в Салтыковке, и в Ясенево, и в Черёмушках... - на дорожках жили камушки, мы их обходили всегда слева, приборматывая - сегодня будет долгий разговор о Дантоне! Если не споткнёшься - то хорошо, и никакого Дантона никто поминать не будет, если споткнёшься, надо про ужасного Дантона придумать ужасную историю. Или представляли, что вот сейчас глаза закроем, потом откроем, и ...  каждый что -то "увидевал", это бывали самые неожиданные сюжеты (каждый хотел увидеть мысль – живьем), как выглядит - суметь передать: чтобы - запах, цвет, чтобы образ...

Очень любили играть - в детство. Особенно если гуляли с Серёжкой (это наш с Глебом сын) - М.Я. прыгать умел - как воробей, или как кошка... Со мной у него были игры, а с другими - никаких игр, всё самым серьезным образом: - долгие разговоры, споры. Потом я приходила и начиналось…:))

А иногда мы с ним разговоры разговаривали такие, что он ...плакал. Я ему как-то сказала: "Дурак ты" - когда так надо было. Он и правда тогда глупость сделал - два раза сделал глупость... говорит, только ты мне, Олька, сказала два раза в жизни, что я - дурак. Как ты догадалась? Не сердился, спросил оба раза - а как надо было, по-умному, чтобы? Я объяснила, а он сказал - ты права, но я по-умному не смогу. А сама - то смогла бы? ...То-то, значит, ты тоже ...дура. И мы с ним сидели два часа молчали - а как выйти из такого дурацкого положения, если оба двое - ... ну и так далее...

Сокирко Виктор говорил - я не понимаю, как вы можете друг друга слышать и понимать, вы как китаец с японцем - совершенно вроде бы похожи, но языки - то разные, и всё спрашивал у М.Я - ну что она, что, разве - умная? Разве она серьезный человек? От неё только непонятности, все не так, да о чем вообще она живет? Как ветер... Неизвестно, чего ждать. А М.Я. ему как - то сказал, что научит Виктора - Оле. И научил. Мы подружились и до сих пор радуемся друг другу, когда встречаемся. И прекрасно мы понимаем друг про друга главное, а то, что не очень ясно - не мешает принимать нам друг друга. Вот что было в Гефтере - он непонятное в людях, друг другу непонятное, что делало мало возможным отношения, прояснял, научал людей - иному, чем в них находилось, и это иное не разъединяло, а совсем наоборот. Он в кажущемся нелепым смысл чуял и - умел форму придать мысли, которая только витала духом почти неуловимым, а он улавливал и вставлял мысль-рыбку, или мысль - змея воздушного - в текст разговора - проявляя контекст многолетней беседы, длящейся по за текстом, звучащим здесь и сейчас... Понятно ли я пытаюсь передать непередаваемое? Он был сразу и открыт и закрыт, не признавал имитации, на открытость - всем собой отвечал. А закрытость его действовала, как магнит: притягивала противоположный полюс. И ты с ним попадал в такое поле неприятия, ну, как когда разными полюсами магниты притянувшиеся начинают танец неслиянности и противления... О, как интересно становилось в это мгновение! Возникала невозможность преодолеть границу отталкивания, проходящую по грани, по последней кромочке притянутости друг к другу. И вот это непреодолеваемое никогда и ни с кем пространство психологической свободы - оно научало тебя себе самому. Но возможно это было только в зоне Гефтеровско - Олиной линии, или, наверное, Гефтеровско - Глебовской линии, или Гефтеровско - Сокирковской линии, то есть только между ним и кем - то конкретным другим. Он себя, свое знаемое - переливал, ну, энергетику – переливал по неслиянной этой линии соединения личностей.

У него с нами были отношения некорыстные отцовские, и в то же время - корыстные отцовские. Отношения силы – слабости. С ним было невозможно попасть в отношения, когда люди льстят друг другу, помогая обманываться, с ним можно было говорить так, как если бы мы говорили не глаза в глаза, а... как о нас говорят за глаза, когда нас рядом нет и мы - этого не слышим. С Гефтером был опыт таких бесед тоже... Это трудно объяснить - как и зачем это происходило - но это было, и это раздвигало пространственно - временные рамки, и личностное изменение настигало тебя здесь и сейчас, и в прошлом и в завтрашнем дне оно тоже - было...

Я не знаю, как это правильно пересказать - ведь связь между людьми основывается только на взаимном обмане, непроизвольном, не могущим быть чем - то другим, ведь жизнь человеческая это постоянная иллюзия...Всегда стремится один человек привлечь к себе интерес и людское расположение. Вот и возникает некая пауза между тем, как мы говорим глаза в глаза, и как мы говорим об отсутствующем, когда он не слышит, это не всегда - одно и то же. Это, как правило, иначе выговаривается и душой, и артикулируется иначе....Не много бы отношений уцелело, если бы каждый знал, что собеседник, друг, любимый - говорит про другого в его отсутствие - хотя в таком случае говорится искренне и беспристрастно.

Так вот с М.Я это было возможно одновременно, словно ты есть, и тебя нет, или он есть, и нет его, и непонятно, как это получалось. Но вот что из этого выходило, это понятно. Всегда выходило расширение сознания, углубление, увеличение души, прирост души... и появлялась возможность дотянуться памятью туда... куда Гефтер, например, мог, ибо знания его ему это позволяли, а мои знания мне не позволяли - но я могла дотянуться памятью до знания его! Это удивительный опыт прозрений, это процесс инсайда, длящийся потом, когда уже вроде все прекратилось, и сидим, чай пьем, но вдруг произносишь текст - от которого и сама обомлеваешь, и М.Я каменеет и спрашивает - как это получилось? Как ты сумела? А я ...разве ж знаю? Я просто им в себе про это что - то прозвучавшее во мне - вслух вспомнила!

Вот, как-то приблизительно так у меня с Гефтером бывало... А как у него с Глебом, это надо Глеба спросить. Но не со всеми так получалось, вот у Кости Ильницкого иначе бывало... жестко и нефантазийно, а М.Я. Костю любил, смеялся: Костя такой большой, как шкаф, и он разрешает - в него многое помещается, он вас всех в себе носит - и Глеба, и тебя, и Славика, а меня вот не впускает... опасается! И говорил, что у Кости "сопротивляющийся и самостоящий ум"... а - ну, это тоже надо с Костей говорить... пластика взаимопониманий иная... Или с Буртиным Юрием Григорьевичем... Как-то я была свидетелем многочасовых бесед Гефтера и Буртина - везение невероятное. Потому что было так интересно, как никогда после ни с кем. Особенно помню - разговор их о бесах Достоевского, Лермонтова и Сталинских бесах, и Блоковской пурге. Мне интересно наблюдать было, слушать - как и что происходило между ними - все не как между нами, а М.Я. с каждым из нас любил отдельно говорить, но когда возникали общие беседы, когда мои мальчики разговаривали с М.Я. - это было для меня счастьем. Никакого трёпа, необязательности, а живой поток мыли, чувства. Жизнь в процессе становления мышления: сталкивания, водовороты, конфликты и гармонические развязки....эстетика мышления в действии- прекрасная, как музыка - ну и так далее - даже не знаю, как эмоционально передать... Кайф:))! - Одним словом.

Гефтер сказал, что Глеб и я - пожизненные собеседники. По Ухтомскому. И с ним самим - тоже... Что мы "три сапога - пара". Это было мне…, это было мне больно тогда, почему - то. Потому, что Гефтер забирал у меня Глеба – в то сопротивляющееся, отвергающее меня, то понятное, но не принимаемое мною, что называлось в книжках «ревновать любимого к Копернику». Они – революцию делали – называлось это у меня. Именно всвязи с этим говорил мне Костя: «Если не можешь помочь Глебу, (революцию, черт побери, делать?!) - уйди и не мешай!». А о Косте М.Я. в том смысле высказался: « …но лучший из нас - Костя. (И Рахиль Самойловна так считала – Оля, говорила она мне, Костя интеллигент и, по-моему, верный товарищ). А добрый самый, я это понял, когда «СИД» прочитал, (это уже М.Я. перебивал её, мы разговаривали друг о друге иногда – когда долго не виделись) - Славик Килесса. Посмотрите внимательно, как точно он выписал там каждого – и как по-доброму. А я изумлялась, что М.Я нас «сосчитывал», «оценивал» - меня это сердило, и я спрашивала - а самого себя как сосчитаете? Он и сказал как-то - ну, не нормальный же гений, (это его так Ильницкий определил) а - просто учитель истории. И ученик её.

<…>

У меня - эмоциональная память. Мне многое не важно вовсе, что важно для людей иных. Попыталась когда-то Гефтеру это объяснить, и - он понял меня благодаря этому, для него написанному, (его любимое) стихотворению:

 

Чьи стихи ты мне читал под вечер,
я спрошу, но ты не отвечай мне.
Всё равно я позабуду имя.
Впрочем, если ты мне утром скажешь,
что Сесар Вальехо о герольдах
пел и плакал, - слёзы я запомню.

Имя для меня совсем не важно.
Я своё давно не вспоминаю.
А детей зову "моя малышка",
"мой малыш". Тебя же, мой любимый,
называю просто "мой любимый".
Тонок плащ был у того герольда,
и герольд продрог. А взгляд был чёрен.
Бедный, бедный дон, не помню имя,
всё искал кого-то, чтоб забыться.

 1982г.

 

Вот что он  в письме написал в ответ: "Твой Сесар Вальехо потрясающ. И твои печальные стихи хороши. Но письма твои зовут тебя к прозе - прозе поэта, мыслящего иносказанием, тропом. Вероятно, ты права, отказываясь стучаться в разные двери. Не заметишь, как себя потеряешь, для тебя же быть собою не просто главное "условие"а весь смысл. Верю: твоё время ещё впереди. Рассчитываю даже дожить до него".

...Умирала тетушка М.Я . - Фрида Владимировна Блюменфельд... Умирала не просто, а - умно. До этого момента в нашей с ней жизни - мы много лет дружили, и я долго не знала, что она - родная тетка М.Я. Однажды в разговоре  выяснилось - они потерялись тридцать лет тому...а я дружила параллельно: в Москве с Гефтером, в Одессе - с Блюменфельд...и вот они встретились спустя прожитую порознь жизнь. И началась наша совместная дружба. А потом Фрида стала умирать...она лагерница, с трагической обычной судьбой - похожей на тысячи судеб...я писала  о её жизни...Мы с М.Я. были с ней всё время - до конца. Фрида рассказывала нам ... как это происходит - как она постепенно уходит - шаг за шагом рассказывала и говорила при этом - это Оленьке нужно, ей многих предстоит провожать, она должна знать.

 Когда мы похоронили Фриду, осталась квартира, мебель - бабушки и дедушки - старинная. Я тогда работала научным сотрудником в историко-краеведческом музее - и вот Гефтеру пришло в голову подарить музею уникальную Фридину мебель... Чтобы память осталась в городе. А у нас даже не было специалистов, которые могли бы грамотно описать - таких образцов мебели в музеях Одессы не описывали до тех пор, не знали музеи таких столиков, диванчиков, банкеточек и полочек придиванных.... Но до того, как М.Я. написал дарственную, а я с моим другом, фолеристом,(а не мебельщиком), Олегом Троном, начали описывать мебель и составлять каталог, я спросила - а на что хоронить, делать памятник? Денег, само собой, было недостаточно. Да почти вообще не было - откуда бы? И вот я говорю - М.Я., Вы не должны - в дар, у вас  семья, существует форма продажи музею  - и такая мебель стоит дорого. А он - не говори даже - я хочу, чтобы память...я городу хочу...А я ему в ответ - разворуют. Я знаю директора своего - у Вас два сына - ну и  бытовые разговоры, какие в таких случаях ведут люди в семье, и от которых скулы сводит. Я ему о благоразумии, он мне о вечности, красоте совестливого поступка, я ему о быте - он мне о бытии. Писать это все долго и скучно, рассказать вслух было бы интереснее. И когда мне стало очевидно, что эту замечательную мебель тут же увозят и перепродают  - не за деньги, а за "большие бабки" - я М.Я. говорю - не буду щадить Вас, выходит, мне предстоит лишать Вас невинности - социальной, Вы девственны, вьюноша! А он мне грустно так - ну да, ты права, так кто же я по - твоему? Дурак, - сказала я ему. А он сказал, что таки да, но вот можно закрыть глаза и представить, что Фридин "ахматовский столик" будет стоять в музее...это такое счастье...а ты будешь вести экскурсию и рассказывать, что Фрида...за этим столиком...

У меня восемь месяцев в музее был сумасшедший дом из-за  доброты и амбиций М.Я.,  замечательной мебели Фриды и происков директора Николая Котовича - он все пытался договориться о продаже "на сторону". Но я потрясала  карточками, где с тщанием были описаны "предметы быта начала и середины девятнадцатого века", и значились имена хозяев мебели, где  красиво было написано, что всё это антикварное богатство передано в дар музею города - родственником знаменитого доктора римского права Бухштаба и знаменитого доктора санитарной гигиены Аглицкого - Гефтером...- М.Я. был счастлив.

Пока я работала  в музее - я "выпасала" мебель и отслеживала её передвижения из фондов - в залы  и далее - на дачи сотрудников, знакомых знакомых сотрудников - ну, нормальная совковая история.

Вам такое интересно, да? - я же говорю - нормальный гений, у которого все как у всех - и иллюзии, и знание правды жизни, и глупость житейская, и умность, оторванная от почвы...смешно, что об этом рассказываю я - почти безбытный человек...М.Я. был более привязан к вещам, дому, материальному - он просто на минутку позволил душе сделать того, что понималось как воспарение над каждодневным,  - он был прекрасен в этом своем порыве... и глуп. Потому что вокруг были шакалы. И я чувствовала себя романтической идиоткой, и ничего не могла сделать - но! я не позволила отдать Фридин стол, с мраморной большой столешницей - за которым любила собираться вся большая семья Гефтеров - Бухштабов - Аглицких , три замечательные одесские фамилии, гордость города - врачи, юристы, историки, переводчики... Не согласилась , хоть и не имела  такого права, но я убедила М.Я. - потому, что на этой теплой живой столешнице, в которой память  рук хороших людей, - на этой самой столешнице меркантильные гады станут резать свой хлеб - о как я не хотела этого! Я уговорила М.Я. столешницу положить на могилу Фриды - мне долго пришлось моделировать ситуацию, чтобы Гефтер сам сказал, сам придумал! - а давай и правда обеденный стол не отдадим, положим мрамор на могилу и ... напишем, что они все под этой столешницей - и Фрида, и Дудя, и Вова..., ...сделаем общую условную могилу - ведь никто не знает, где лежит расстрелянный в 1937 году Давид Блюменфельд,  где в общем рву под Симферополем лежит сын Фриды и Давида - Володя, расстрелянный фашистами вместе с мамой Михаила Яковлевича (бабушкой своей двоюродной) - соберем их всех вместе! И я была рада, что наконец -то Михаил Яковлевич  глаза широко открыл,  и у него заработала голова в нужном направлении. Стол  без столешницы стоит у меня в детской комнате в Одессе до сих пор, ему прибили, вместо мраморной серой столешницы, ставшей надгробной плитой семье Блюменфельдов, фанеру от детской кровати, в которой выросли наши с Глебом и Костей сыновья - и потом  на этой прописянной мальчишками новой столешнице дети готовили уроки  и закончили свои десять классов. И я не разрешаю никуда этот стол девать - он главный в нашем одесском доме, он почти член семьи, этот стол, он тоже - памятник. Написала потом статью под названием "Столешница на могилу" - красивая история получилась, трагедия  в развитии - когда везли столешницу - она в кузове раскололась на три части - так и положили её, укрепив цементом, и Вячек Игрунов сделал своими руками большой  цементный куб, на который прикрепили стальную доску с именами всех троих и датами смерти: 1937, 1942, 1984, её М.Я из Москвы специально тащил...В разломы  крышки обеденного стола семьи Фриды прорастает трава...анютины глазки цветут - Фрида их любила больше других цветов...и написаны мои стихи на кубе...Так захотел Михаил Яковлевич:

"Нет мертвых. Знаете? Их нет.
Глазам не верьте и слезам.
Есть путь. Есть нить. И есть игла,
что расшивает пополам:
просторы - мне,
пространство - вам."

Об этом похожими словами рассказала мне Фрида Владимировна в последний день жизни своей. Про иглу, что "расшивает пополам" - она мне сказала.

...Было много прожито - совместно, а Глебом с Михаилом Яковлевичем - много больше. Мы дружили с ним и любили друг друга с мая 1973 года. И до самой его смерти.

Когда умирал Михаил Яковлевич, его рука была в руке Глеба."

Ольга Ильницкая