Сейчас на сайте

Петр Бутов.

<<< Части 5 и 6

Следующая станция – Одесса
Воспоминания (январь 1987- сентябрь 1990)

VII Письма

Однажды в начале 1989 года мне попал в руки номер газеты «Вечерняя Одесса». В этом номере была напечатана статья об Александре Галиче. Редактором газеты в то время был Борис Деревянко. К сожалению, сама публикация у меня не сохранилась.

Я не любитель писать в газеты. Но в этот раз меня что-то подтолкнуло. Я понимал, что времена меняются и происходят политические изменения. И что эта публикация о Галиче очень полезна. Тем не менее, я написал в газету следующее заявление:

Редактору газеты «Вечерняя Одесса»

Б. Деревянко

В номере «Вечерней Одессы» от 21 Января 1989 г. опубликована статья Евгения Голубовского «Возвращение А. Галича». Я обязан сообщить Вам, что существует следующая оценка творчества Галича:

«В книге «Поколение обреченных» А. Галич с антисоветских позиций возводит грубую клевету на коммунистов, органы правосудия и управления СССР, извращает политику партии и Советского государства в области внешней политики. Вся книга проникнута ненавистью к Советской власти.» Цит. по «Обвинительному заключению по уголовному делу № 271 по обвинению Бутова Петра Алексеевича в совершении преступления, предусмотренного ст. 62 ч.I УК УССР», подписано старший следователь по особо важным делам спецотдела УКГБ УССР по одесской области подполковник Дурнев, «согласовано» начальник спецотдела УКГБ полковник Рыбак, начальник управления КГБ генерал-лейтенант Бандуристый., «Утверждаю» прокурор Одесской области, Государственный советник юстиции 3-го класса Г.М. Ясинский, стр. 44.

Люди приходят и уходят, а приговоры остаются.

Приговор по делу вынесен 28 августа 1982 года Одесским облсудом

/председательствующий – Каневский Д.И./. Цитирую приговор:

«Хранение указанной литературы в целях ее распространения подтверждается ее большим количеством /35 наименований/, а так же хранением не одного/ а нескольких экземпляров фотокопий книг и фотопленок.

1. Два экземпляра фотокопии книги «Поколение обреченных» Галича»

Галич не только вошел в приговор, но и возглавил список криминальной литературы.

Поскольку приговор вступил в законную силу, то тем самым часть творчества Галича с точки зрения правоохранительных органов считается преступной, и это будет до тех пор, пока приговор не будет отменен, он будет «законным основанием» для обвинения любителей песен Галича.

В газете о творчестве Галича написано слишком неопределенно и читатель может быть введен в заблуждение.

Мне инкриминировали хранение Книги «Поколение обреченных» на основании ст. 62 ч.1 УК УССР. Эта статья существует, приговор не отменен и творчество Галича не просто «запрещено». Есть или было много «запрещенных» книг, поскольку они признаны идейно-вредными. Хранение или распространение таких книг не является преступлением. Но есть книги «антисоветские». «Поколение обреченных» отнесено к таким книгам. Хранение и распространение этой книги целиком или части этой книги /отдельных песен из нее/ может быть рассмотрено как преступление. Ни постановка пьесы или принятие, посмертно, в члены Соза кинематографистов не снимает обвинения с книги.

Фигурируют ли произведения А. Галича в материалах по другим делам – мне неизвестно.

Сегодня советское общество желает укрепить свои позиции, присоединяя к своему культурному достоянию творчество авторов, преследовавшихся при жизни.

Если я правильно понимаю этимологию слова «нелегальный» /от франц. Легитимус . законный/, то возвращение А. Галича, провозглашенное газетой, является нелегальным.

06.02.89 П. Бутов

г. Одесса

2

Я только сейчас обратил внимание на то, что это письмо было написано 6 февраля, то есть в годовщину моего возвращения в Одессу из лагеря.

Когда я писал это письмо, то я не думал ни о Голубовском, ни о других членах редакции газеты «Вечерняя Одесса». Я не думал о том, что мое письмо их может, например, напугать. Я жил, напоминаю, в другом мире. Я от точки к точке стремился идти по кратчайшей линии, как на плоскости, по прямой, не учитывая сложной топологии человеческих взаимоотношений. Я имел дело с понятиями. Требовать от меня, вникать в сложные человеческие отношения было так же бессмысленно, как требовать этого от прокурора.

Однажды я зашел к Борису Херсонскому. Тогда, кстати я уже получал деньги от фонда, в котором он был директором и, наверное, это была даже деловая встреча, хотя Борис при каждом удобном случае давал мне понять, что от меня фонд ничего особенного не ожидает, а деньги, которые я получаю – нечто вроде пособия. Это была просто поддержка.

Так вот, вышли мы вместе на улицу и тогда Борис спросил меня, чего я хотел этим письмом достигнуть и что должна делать редакция. Правильно ли будет, если редакция передаст мое письмо в прокуратуру.

Я сказал, что это правильное решение, предать мое письмо по поводу публикации о Галиче в прокуратуру.

Вскоре я получил письмо из областной прокуратуры, которая тогда находилась по адресу Пушкинская , 3.

«Сообщаю, что в связи с поступившим от Вас заявлением, адресованным в редакцию газеты «Вечерняя Одесса», по делу, по которому Вы были осуждены в 1982 году, проведено расследование.

Установлено, что в процессе предварительного следствия нарушений законности не допущено, все процессуальные действия проведены в соответствии с требованиями Уголовно-процессуального кодекса УССР.

По делу имелись достаточные основания для привлечения Вас в 1982 году к уголовной ответственности и осуждения в соответствии с действующим законодательством.

Прокурор области

государственный советник юстиции

3 класса В.В. Дацюк

О сути моего письма – ни слова. Прокуратура должна была рассмотреть вопрос не о том, правильно или неправильно я был осужден в целом, а вопрос о том, является ли книга песен Галича «антисоветской» или нет. И если нет, то в этой части приговор должен был быть изменен. Если же да, книга Галича является «антисоветской», то выяснить вопрос о том, не занимается ли редакция «Вечерней Одессы» антисоветской пропагандой, публикуя статьи об «антисоветчике» Галиче.

Последнее прокуратура сделать не могла – времена уже были не те, хотя тогда действовал тот же уголовный кодекс. Но и заниматься пересмотром приговора прокуратура не могла. Это было выше ее компетенции. Статья 62 УК УССР – антисоветская агитация и пропаганда – находилась в ведении КГБ. В этом пункте проявлялось противоречие советской системы.

3

Обвинение против меня по окончании следствия в 1982 году не могло быть выдвинуто без согласия прокуратуры, но это согласие было чисто формальное, поскольку, что является советским и что является «антисоветским» решало исключительно КГБ. В этом смысле исторически органы госбезопасности стояли выше прокуратуры.

Просматривается и совсем другой интересный факт, который и так был понятен, но имелось мало прямых доказательств этого факта. Нам было ясно, что нас, «антисоветчиков», арестовывают просто чтобы нас изолировать от общества и других припугнуть, кто хотел бы заниматься правозащитной деятельностью. Из смысла письма прокурора вытекает, что собственно, абсолютно все равно, является ли книга Галича «антисоветской» или нет, осудили меня по существу правильно. То есть дело вовсе не в объективных доказательствах «вины», а во мне самом и политический преступник я по существу, в силу своего моих субъективных установок.

Следователи мне неоднократно говорили о том, что незнание закона не освобождает от ответственности. Это был известный факт. Оставалось неясным, что такое «закон». Первое что приходит в голову, это то, что под законом понимается именно статья об антисоветской агитации. Я все время следствия упирал именно на то, что из самой статьи, которая мне инкриминируется нельзя вывести, что конфискованная у меня литература является антисоветской.

В действительности же это не так. КГБ имело разработки по этой статье. Они не были опубликованы. Но именно эти разработки и рассматривало КГБ в качестве закона, которые, собственно, не могли быть законом, поскольку под законом принято понимать опубликованный закон, доступный для каждого гражданина.

4

Моей целью и было исследование всех этих вопросов. Конечно, государство не функционирует как логическая система и решения главы государства не формулируются как некоторая теорема, которая может быть логически доказана. Государство существует как компромисс между интересами различных групп, которые имеют политический вес.

Диссиденты не имели политического веса в те времена и в силу исторических причин не могли повлиять на государственные решения. Их значение определялось не внутренними причинами, а внешними, а именно тем, что «демократические» страны могли использовать диссидентов в своих целях. Тогда еще существовала некоторая путаница в понятиях среди диссидентов, возникшая потому, что многие воспринимали вмешательство «демократических» стран как действительное стремление к установлению демократии в нашей стране.

Демократия трудно определимое понятие. Я к этому вопросу постараюсь еще вернуться. Здесь я хотел бы заметить, что с понятием «демократия» в 20 веке так же жонглировали, как и с понятием «социализм». Оба понятия давно уже потеряли свое идеальное значение и являются штампами. Чтобы это подчеркнуть, я бы сказал, что мы живем в «постдемократическом» обществе. Демократия это все-таки общество, в котором человек является мерой всех «вещей». В постдемократическом обществе консьюм, потребление диктует направление развития общества и так далее.

Но мы воспринимали слово «демократия» как символ идеальной политической системы. И мы стремились к демократии. По крайней мере, я воспринимал понятие «демократическая система» так, что это система, в которой я могу свободно судить об этой системе и не быть за это наказанным.

В этом смысле я и пытался действовать в нашей системе, которая считалась тоталитарной и действительно стремилась наказать каждого, кто пытался высказать свое суждение об этой системе, не имея на это разрешения. Поэтому я и писал свои письма. Мне было интересно посмотреть, как система будет реагировать на мои заявления. Следующее заявление я направил непосредственно в прокуратуру. Правда, дату на письме я поставил неверную. Это был уже год 1990, а я поставил 1988.

Заявление я направил Прокурору области.

«В декабре 1989 года я получил письмо № 13 ∕ 02 89 сл., подписанное Прокурором области, написанным в связи с моим письмом, отправленным в газету « Вечерняя Одесса».

Сказано «но до сего дня не дал нам Господь сердца, чтобы разуметь, очей, чтобы видеть, и ушей, чтобы слышать» Втор. 29:4.

Ваше письмо ко мне не является связанным с содержанием моего письма в газету «Вечерняя Одесса». Прошу Вас, поскольку Вы уже решили отвечать на мое письмо, еще раз прочесть его и ответить по существу.

Далее я хочу отметить по поводу Вашего письма, что я не совершал преступления и считаю судебное решение 1982 г. ошибкой. Самое лучшее, что Вы можете сделать сегодня – это прекратить дело за отсутствием состава преступления и ходатайствовать перед облсудом о снятии судимости со всеми вытекающими последствиями. Если же Вы не видите выхода из ситуации, то я обращаю Ваше внимание на то, что меня обвиняли в распространении «клеветнических измышлений», а так же хранения произведений «клеветнического содержания». Сегодня гораздо легче, чем в 1982 году установить, что мои высказывания не являлись клеветническими, так же и изъятые книги».

Вскоре пришел ответ. В письме от 28. 03. 90, подписанным Первым заместителем прокурора области В. П. Косик было написано

«Сообщаю, что по вопросу обоснованности осуждения

Вас в 1982 году Вам дан ответ прокурором области 20

декабря 1989 года»

Должен заметить, что в это время, как я узнал позднее, уже были реабилитированы некоторые диссиденты. Я и сам допустил ошибку. Приговор был утвержден Верховным судом Украины. Поэтому мой случай уже не мог рассматривать Областной суд. Формально мое письмо не было просьбой о реабилитации. Я действительно хотел добиться пересмотра дела. Я хотел, чтобы КГБ признало свою ошибку.

Чтобы быть реабилитированным, я думаю, я должен был бы обратиться в Верховный Совет Украины.

Далее я написал еще одно письмо в прокуратуру, последнее. Дату на письме я, к сожалению, забыл поставить.

Я получил Ваше письмо от 20 декабря 1989г., но не удовлетворен ответом.

Это письмо написано в обычном стиле отписки. Содержание его можно изложить в трех словах: «Вы осуждены правильно». Это не ответ, а стремление уйти от ответа.

Формально меня осудили на основании ст. 62 УК УССР, обвиняя в проведении антисоветской агитации и пропаганды с целью подрыва и ослабления Советской власти. Мне вменялось в вину хранение и распространение литературы, художественные и общественно-политические произведения, а так же мои собственные оценки политической и общественной жизни в нашей стране в пересказе моих знакомых, которые были привлечены по делу в качестве свидетелей.

Эти материалы были определены следствием как антисоветские и клеветнические. Я спрашивал следователя В. Паранюка о том, кто является экспертом по оценке материалов, инкриминируемых мне. Он мне ответил, что экспертами выступают сами следователи КГБ. Таким образом, обвинительное заключение отражает не закон, а уровень политических и общественных представлений следственной группы, которая вела мое дело и которую возглавлял подполковник Дурнев.

Следственная группа в своей работе использовала также неопубликованные, закрытые для публикации документы. Часть из этих документов приложена к делу, часть не приложена, поскольку считалась секретной. Следователь Мережко зачитывал мне документ из книги, которую в руки мне не дал, документ, в котором перечислялись все темы, обсуждение которых квалифицируется как антисоветская агитация и пропаганда. Действительно, темы произведений и темы разговоров, инкриминируемых мне, учтены списком, прочитанным следователем Мережко, тем не менее, даже если существует такой секретный документ, его использование в качестве материалов обвинения не предусмотрено УПК УССР и поэтому не может считаться законным. У меня есть веские основания считать, что следствие использовало именно этот документ для обоснования обвинения в качестве документа, равного закону. Паранюк мне неоднократно заявлял, что незнание закона не освобождает от уголовной ответственности. Все это вместе взятое убедило меня в том, что меня судили на основании неопубликованных документов, которые следователями КГБ рассматривались как законы.

Поэтому я считал и считаю, что был осужден незаконно и не признавал и не признаю себя виновным в инкриминированном мне преступлении.

Вернемся теперь к рассмотрению обвинения с точки зрения опубликованного закона, то есть к тексту ст. 62 УК УССР и его комментарию, так же опубликованному. С этой точки зрения следствие должно было доказать, что я имел умысел, имел цель подрыва власти. Следствие не нашло такого умысла, не нашло такой цели.

Далее, все материалы, которые мне были инкриминированы, охарактеризованы как клеветнические, однако клеветнический характер этих материалов не доказывался. Отсутствие доказательств в этой части – не случайность, их и не могло быть. Я утверждаю, что мои высказывания, а также литературные произведения, которые я хранил или давал читать, по своему содержанию соответствуют действительности и поэтому должны быть признанны истинными, а не ложными. Для формальной полноты должен добавить, что даже сама по себе ложность инкриминируемых мне материалов не может и не могла дать основания для утверждения, что я распространял «клеветнические измышления». Ведь клевета – это заведомая ложь. Для того чтобы кто-либо мог рассматривать эти материалы как клеветнические, он должен быть уверен, что я знаю, что эти материалы ложны. Я повторяю, я был уверен в истинности инкриминируемых мне материалов, а сейчас тем более не сомневаюсь в этом. Таки образом, обвинение в распространении «клеветнических измышлений» должно быть снято.

Теперь я могу с полным основанием утверждать, что оклеветан я был КГБ, Прокуратурой и Судом. Какова была цель этой клеветы? Она очевидна – с помощью клеветы они пытались защитить политическую систему, которой они служили и в сохранении которой были заинтересованы, но которая уже изжила себя и приняла откровенно антинародный характер. Материалы, которые мне инкриминировались, обличали на основании фактов антинародный характер системы и действительно могли рассматриваться защитниками системы опасными для ее существования.

Поскольку инкриминируемая мне информация противоречила лживой официальной пропаганде, меня и обвинили в распространении клеветы.

Обвинительное заключение и приговор отразили общепринятую точку зрения, хотя и ложную. На этом основании я, к сожалению, не могу привлечь к ответственности за клевету конкретных исполнителей обвинения и осуждения. Они действовали в духе времени и, хотя поступили против совести, против своего гражданского долга и поступили недобросовестно, ответственность должны нести не они, они были только исполнителями.

Вы находитесь в ином положении и, отказываясь, пересмотреть дело, поддерживаете клеветнические обвинения, чем оскорбляете мои честь и достоинство (ст. УК УССР).

Кроме того, следователи, сотрудники КГБ использовали клевету, угрозы и шантаж в отношении потенциальных свидетелей. Если Вы действительно решите начать расследование, то я предоставлю в Ваше распоряжение необходимые материалы.

Особо хочу сказать о Льве Валерьевиче Кулябичеве, поскольку он распространял обо мне заведомую ложь, в частности он утверждал, что я являюсь агентом ЦРУ. Он обязан теперь официально опровергнуть эту клевету, поскольку после моего осуждения проводил официальное собрание на моей бывшей работе в Одесском отделении МГИ ФН УССР (руководитель Скипа М.И.) с целью оклеветать и дискриминировать меня. Все это действительно нуждается в серьезном разбирательстве и политической и правовой оценке».

Возможно читатель, который привык читать диссидентские заявления, не найдет в моем письме ничего особенного. Иногда диссиденты писали очень резко. Особенностью этого письма было то, что я напал непосредственно на сотрудника КГБ Кулябичева. Когда я писал это письмо, то я не подумал о том, что при определенных условиях для Кулябичева это письмо могло бы иметь плохие последствия. В каждом государстве, наверное, есть статья, по которой заведомо ложное обвинение в совершении преступления наказывается. В данном случае Кулябичев распускал слухи о том, что я был агентом ЦРУ, то есть обвинял меня в измене Родине. За это, между прочим, могли и расстрелять. Это было особо опасное преступление.

Но это было ложное обвинение. В этом случае Кулябичеву грозил срок до 5 лет.

Но об этом я уже подумал позже, когда я отправил мое письмо.

Прокуратура, конечно, ответила так же как и на предыдущие мои письма – Вы осуждены были в соответствии с законом. Вопрос о ложном обвинении никто не рассматривал.

Ответ я получил в июне 1990 года.

VIII. РЕШЕНИЕ

1

Чего я мог добиться своими письмами в прокуратуру, я не знал. Но я их писал, как это всегда делали диссиденты. Обычно диссидентам удавалось в первую очередь получить в ответ только неприятности. Это меня не беспокоило. Я делал очередной ход и ждал, как система будет реагировать.

Большинство людей считало, что такими письмами вообще ничего достичь было нельзя. Я так не считал, хотя сам я писем до ареста не писал. Смысла не было, я отвечал за библиотеку.

Есть такое правило здоровой жизни: никогда не делай то, что ты не хочешь делать. Иначе это правило можно интерпретировать и так: делай все то, что находишь нужным делать. Следуй первому движению души.

О первом движении души я прочитал, когда знакомился с биографией Талейрана. Это он высказался в том смысле, что если хочешь быть хорошим политиком, то не следуй первому движению души, поскольку оно самое благородное.

Я не могу сказать, что я всегда следовал первому движению души. Но я довольно много размышлял о политике и часто был готов верно ответить в ситуации, которая требовала мгновенного решения.

Но смысл диссент заключается в том, чтобы следовать первому движению души в политике.

Когда диссиденты начинают колебаться и рассчитывать, они плавно переходят в политику.

Ничего плохого в этом нет, только я считаю полезным различать диссент и политику.

Одна из проблем того времени заключалась именно в том, что КГБ рассматривало диссент исключительно как политическое движение.

Я был несколько поражен, когда диссиденты стали образовывать Хельсинские группы. Это было уже политическое движение. Но диссиденты не ставили, если я не ошибаюсь, цели прийти к власти. То есть участвуя в политике, они не ставили себе цели перенять власть. Это было парадоксально.

Кроме того, я не верил в то, что кто-либо кроме нас самих, то есть жителей СССР, может решить наши внутриполитческие проблемы. До создания Хельсинских групп диссент поддерживался западными странами, но как бы пассивно. Теперь же диссиденты активно включились в систему западной политики.

Я не отрицаю пользы этого процесса, я только пытаюсь объяснить, почему я тогда не вступил в этот процесс. Тогда, в свое время, я, конечно, не мог ничего этого сказать.

Тем более, что я не объявлял себя диссидентом.

2

Многие диссиденты согласовывали свое поведение с европейской или американской политикой. Я читал последние публикации Буковского. Он принял английское гражданство и пытается смотреть на мир как англичанин. Он разделяет британские политические ценности, верит в то, что британская система стоит выше Российской и так далее. Он занимает крайнюю позицию. Он не только перестал быть диссидентом, но он перестал быть россиянином. Так что спектр позиций и взглядов на диссент был и есть очень широкий. В заключении своей книги «И возвращается ветер» он высказывает свои взгляды, которые отражают его позицию в то время, когда его выслали из СССР. За время пребывания в Англии его позиция и мировоззрение изменились.

До переезда в Германию я жил в России и Украине. Все три страны я стараюсь в своих мыслях политически примирить и сблизить. Но мое политическое мышление – российское. Европейцы имеют много проблем при анализе реальности. Они верят в свое превосходство. Они видят, что народ живет в России бедно. Но причины бедности населения их не интересуют. Они способны оценить страну только по уровню жизни населения.

Да, в России народ живет бедно. Но не потому, что правительство плохое или глупое, а потому что Россия инвестирует в науку и в оборону. Без этих инвестиций Россия была бы в военном отношении беспомощна, а беспомощных бьют. Еще римляне говорили: хочешь мира – готовься к войне. И упреки и обвинения Союза или России в агрессивности необоснованны, особенно если заметить, что эти обвинения исходят от тех, кто сам непрерывно ведет войны. Англосаксы были доминирующей силой в течение последних столетий, современная история написана под их сильным влиянием. Но история это литература, она не беспристрастна, кроме всего прочего, ее можно и переписать, и так, чтобы она более объективной или, по крайней мере, точнее отражала роль России в истории.

Россия трудная страна. Я сам это испытал, но это – мое. Разницу я понял уже находясь здесь, в Германии. Когда я приехал сюда у меня сразу возникло несколько вопросов. Один из них был следующий. Германия и немцы так рвались в бой, начали две войны, их разбили в пух и прах. Раньше они столько говорили о национальной гордости и прочих подобных глупостях. Теперь их разбили, но накормили и они сверхдовольны и счастливы. Случись подобное с Россией, как бы мы себя повели? Ответа на такой гипотетический вопрос быть не может, но я все-таки думаю, что наша реакция была бы другой.

Правда, я еще задолго до ареста говорил о том, что собираюсь уехать из Союза. Но в году 78 это было для меня совершенно нереально. Мной руководили два мотива. Один политический – борьба за свободу выезда. О другом я упоминаю не без колебания – уж больно он не серьезный – я хотел уехать и не просто уехать, а уехать в Германию, потому что в Германии я собирался выучить немецкий и прочитать Канта, Гегеля и так далее в оригинале.

Ну я и почитал. Меня интересовали эти философы потому, что некоторые российские мыслители находились под влиянием немецкой философии. Соловьев считал себя кантианцем. Мне было интересно узнать – почему.

Конечно, мне в любом случае было интересно съездить в Европу, а кому нет?

Но все это были недостаточные мотивы для отъезда надолго.

3

Основная причина нашего отъезда заключалась в том, что КГБ не оставляло нас в покое. Мы и так чувствовали себя не очень уверенно из-за того, государство нас отторгало. Мы нашли свою экономическую нишу и могли существовать, но наше положение было нестабильно.

Некоторые мои знакомые спрашивали меня, что я собираюсь делать, Я говорил, что у нас есть предприятие и мы можем существовать. Они говорили мне, что это ненадежно. Вдруг доходы упадут. Что я тогда буду делать? А я и не знал, что я буду в этом случае делать. Правда, наши доходы непрерывно росли, но не настолько, чтобы мы чувствовали себя независимыми людьми.

В 89 году я разговаривал с несколькими американцами. Это были совершенно разные люди. Но их, конечно, интересовала политическая ситуация в нашей стране. Мне их интерес не очень нравился. И меня оставили в покое. События в Москве в это время развивались драматически. Политикой можно было заниматься в то время, но я чувствовал себя диссидентом. Чтобы заниматься серьезно политикой, нужно иметь деньги. Взять же их можно было только у тех, у кого они были, у богачей. Но, в общем-то ясно, что взяв деньги, я буду находиться в зависимости от тех, у кого я взял деньги. Я не имел никакой системы, на которую я мог бы опираться. Чтобы создать такую систему, нужны деньги. Круг получался замкнутый.

Конечно, есть еще другая возможность, как это получилось у коммунистов. Я уважаю Зюганова – он выжил со своей партией в трудных условиях. Но коммунисты были активны. Члены партии много работали, чтобы сохранить организацию. Все-таки следует признать, что в КПСС далеко не все состояли оттого, что это было им выгодно. Там были и идеалисты, люди убежденные. Чтобы закончить тему, скажу только, что они не могут все же сейчас сформулировать приемлемую концепцию истории.

В те времена я встречался с разнообразными людьми, ходил на заседания только что организованного Руха. С Вячеком мне как-то не удавалось встретиться, хотя он был тогда еще в Одессе. Мы довольно хорошо понимали друг друга, но каждый из нас работал над собственным проектом.

4

В те времена хорошо чувствовали себя те, кто увидел новые экономические возможности. Все старались что-либо продать. Иные отмывали уже накопленные деньги, создавали фиктивные кооперативы. Но были попытки деньги действительно заработать. Одесситов этому учить было не нужно. Однако реальные деньги мог заработать только тот, кто имел контакты с властью и имел доступ к государственному имуществу. Зарабатывать деньги – это одно, а делать – это совсем другое. Мне казалось тогда, что то как «делают» деньги в Одессе – дело, которое часто скорее относится к области применения уголовного кодекса, чем к бизнесу. Впрочем, уголовный кодекс пишут не боги, а люди. Советский кодекс в целом к новому периоду не подходил, а нового еще не было.

В Союзе же процесс происходил совершенно неуправляемый, поскольку не существовало устоявшегося, узаконенного слоя состоятельных людей.

Я смотрел на то, как растаскивается государство как на неизбежное зло, поскольку система становилась и без того неуправляемой. Но участвовать в этом процессе мне не хотелось. Многие мои знакомые увидели в новой ситуации новые возможности для себя, идеалы перестали их интересовать.

5

В происходящем политическом процессе я не мог найти себе места, поскольку я со своими идеями и сомнениями был одинок в то время. Да мои идеи и не были своевременными. То ли я отстал от времени то ли его обгонял – но я не находился в нем.

Но самое неприятное заключалось не в этом. Весной 1989 года КГБ стало снова давать о себе знать.

Самое неприятное в подобных ситуациях заключается в том, что далеко не всегда даже для себя самого можно с уверенностью сказать – интересуется тобой КГБ или нет, следит за тобой или нет. Это вселяет неуверенность.

Еще в летом 1988 года Таисия должна была поехать в Москву. Рано утром она вышла из дому, чтобы поехать в аэропорт. Но вскоре она вернулась домой и рассказала, что как только она вышла из дому, то увидела две «волги». Одна из них быстренько уехала за поворот, а во второй заработало переговорное устройство. Утро было раннее. Других машин не было видно. Было очень тихо, так что хорошо было слышно шипящий звук переговорного устройства и можно было понять, что идет какой-то разговор. Тая не стала сначала обращать особого внимания на «волги» и пошла к остановке автобуса. Но когда она села в почти пустой автобус, она заметила, что одна из «волг» последовала за автобусом. Так она и ехала вслед до самого аэропорта. Поэтому Тая даже не вышла из автобуса и на нём же поехала домой. Так началась и закончилась ее поездка.

В том-то и была проблема. Условия нашей жизни были неясны. Я имел основания полагать, что Кулябичев хочет все же раскрыть «тайну» библиотеки или даже попытаться доказать, что я все же агент каких то разведок. Я вполне могу предположить, что эта параноидальная идея не давала ему покоя. Лев Валерьевич был человек увлеченный своей работой. Мы даже не можем себе представить, что творилось в головах сотрудников КГБ, которые нас зачисляли в особо опасные государственные преступники. Я не знаю, пишут ли они воспоминания, но было бы любопытно почитать.

Некоторых моих знакомых такое неопределенное положение, в котором они оказывались в результате преследований, действительно доводило до границы болезненного состояния. Поэтому я себе сказал – это все равно, следит кто то за тобой или нет, стучит кто то на тебя или нет. Самое главное – это оставаться самим собой. Пусть они прячутся и маскируются, я это делать не буду. Попросту сказать – плевал я на них.

Сразу после выхода из лагеря к нам приходил некий Д. Я с ним познакомился во время психиатрической экспертизы в 14 отделении летом 1982 года. Он вдруг появился там в связи с тем, что его друга убили и его подозревали в убийстве. Позднее он рассказал, что подозрение было не обоснованное и его выпустили. К нам приходить он стал еще до того, как я пришел из лагеря. Он сказал моей жене, что ему наш адрес дал ему я и попросил ее навестить. Когда я вернулся, он продолжал приходить к нам. В этом не было ничего удивительного, к нам всегда приходило много людей.

Он приходил, продавал цейлонский чай, оказывал услуги. То есть был маленьким предпринимателем. Избавиться от таких людей довольно трудно. С другой стороны, всегда есть сомнение – а вдруг ты ошибаешься. Но мы заметили, что после его ухода пропадают вещи, а затем появляются. Пропала фотография Сахарова, которая была на видном месте, затем появилась. Ну вдвоем с женой мы не могли ошибиться. Затем исчез один ключ от квартиры, но затем появился. Он все время пытался познакомить меня с другими людьми, просто довольно настойчиво это делал. Так что Тая как-то не выдержала и однажды с ним поругалась. Он сделал вид, что очень обиделся и стал ее упрекать в том, что вот она христианка, а так плохо с человеком обращается. Тая не выставила его, но дала понять, что не собирается с ним общаться. Он приходил еще несколько раз. Но поскольку я очень вяло реагировал на его предложения и отказывались от встреч с ним вне дома, он вскоре перестал к нам приходить.

Да нам было трудно с кем-то твердо договориться. Решим мы что-либо предпринять, а тут как раз кто-нибудь из нас заболеет.

Это было еще в 1987 году. От всей этой истории у меня остался довольно неприятный осадок.

6

Следующий эпизод, как я уже писал, произошел летом 1988 года, когда в мое отсутствие пришел сотрудник КГБ к нам домой и сказал, что «Петр Алексеевич совершил прецедент». Это произвело шокирующее впечатление на мою жену. Несколько месяцев прошли спокойно. А затем я написал письмо в «Вечернюю Одессу» и началась переписка с прокуратурой.

Весной 1989 произошло несколько событий, которые существенно изменили нашу жизнь.

Однажды мой старый и испытанный друг просил у меня совета. Он с несколькими своими знакомыми встретился с одним американцем. Они беседовали на разные темы, было очень интересно, но через день к нему подошел сотрудник КГБ и попросил его составить список всех присутствующих на этой встрече. Мой друг спросил у меня, что он должен делать. Я, конечно, очень изумился этому вопросу, поскольку каждому человеку ясно, что нужно было бы делать в такой ситуации. Я сказал моему знакомому, что я не могу дать ему совет, он сам должен решить, что ему делать.

Ситуация была совершенно абсурдной, невозможной и нелепой. Потом я задумался – а зачем, все же он попросил у меня совет? Я понял, что это было предупреждение меня. Это ведь ясно, если сотрудники КГБ просят его о встрече с американцем рассказать, что мешает их спросить его обо мне. Если бы сотрудники КГБ спросили его обо мне, чтобы он стал делать, к кому бы пошел просить совета?

Потом произошел совсем идиотский случай. Ко мне подошел мой очень старый университетский знакомый, о котором я знал с его же слов, что КГБ принуждает его давать информацию. Он рассказал мне об этом еще в далеком 1974 году. Он должен был облегчить свою душу. Кстати, он тоже решил со мной тогда посоветоваться и спросил меня, что ему делать в сложной ситуации, а ситуация у него была действительно сложная – за нарушение паспортного режима сотрудники КГБ угрожали его посадить. В те времена паспортный режим нарушался постоянно. По тогдашним правилам человек должен был отметиться в милиции города, если он приехал на срок больший, чем три дня. Не отметился в три дня – уже нарушение. А мой знакомый по легкомыслию не был прописан больше года. Причем он работал, снимал квартиру, но прописан не был. Был такой итальянский фильм – «Конформист». Тайная служба Муссолини принуждала одного, в общем-то хорошего человека, работать на себя. Он уклонялся как мог, не приходил на встречи, но сотрудники тайной службы снова и снова находили его. Приблизительно так же было и с моим знакомым. Жуткая история.

После того, как я вернулся в Одессу, мы с ним виделись редко. И вот как то встретил я его на улице и он мне сказал, что один наш общий знакомый ХУ хотел бы со мной поговорить, пообщаться и приглашает к себе домой. Правда я с этим моим знакомым уже очень давно не виделся, может быть один раз, и то он пытался уклониться от встречи. Но теперь он очень захотел меня увидеть. Только он не хотел, чтобы КГБ узнал о нашей встрече и предлагал прийти мне к нему домой довольно необычным способом. Я должен был войти в подъезд дома, в котором он жил, но не в его подъезд, а в соседний, подняться на крышу и, пройдя по крыше, сверху войти в его подъезд и спуститься на его этаж. Причем предложение было очень конкретное. Был назначен день и час прихода. Как читатель может догадаться, я не пошел в гости через крышу.

Вспоминая об этой истории я до сих пор не могу понять, что это все должно было означать, но испытываю очень неприятное ощущение. Могла идея такого приглашения прийти в голову нормальному человеку? Но я даже не знаю до сих пор, был ли я в действительности приглашен или вся история была придумана, чтобы меня заманить на крышу 9–этажного дома.

На этом история не закончилась. Как я уже писал, мы изготавливали женские украшения и продавали их. Я почти регулярно выходил в городской скверик для продаж и стоял там в субботу и воскресенье. Так что найти меня было легко. Так вот вскоре после этого разговора ко мне в городском скверике подошел ХУ. Вид у него был очень таинственный. Он пришел не один, с ним, как он сказал был его друг, один из комсомольских городских активистов. Поскольку я продавал и не хотел оставить мольберт с украшениями без присмотра, мы поставили комсомольца сторожить товар и отошли в сторону. И вот мой знакомый начал мне нудно объяснять, что он очень хотел бы со мной встречаться и общаться, но не может это делать, поскольку после наших прежних случайных встреч его всегда вызывали в КГБ, а он туда не хочет ходить. Сделав это объяснение, мой знакомый исчез.

Здесь я должен сказать, что я скорее испытываю сочувствие к нему, чем какое-то иное чувство. Он попал в поле зрения КГБ из-за меня. Это был случай, трагическое событие, к которому он не был готов. Но так же, как он, не было готово большинство людей. Сейчас он занимает хорошее положение и Бог ему судья.

7

Петр Бутов с семьей накануне отъезда. 1990 год. Фото: Марк Найдорф.

Я смотрел на все эти события отстраненно. Я много лет тренировал себя реагировать только на реальную и конкретную опасность. Если во всем, что тебе не ясно и непонятно, видеть руку КГБ, то можно действительно сойти с ума. Я смотрел на дело так, что КГБ без необходимости не нападает.

Это людям, далеким от КГБ казалось, что КГБ всесильно и что КГБ действует продуманно. Но это было не всегда так. Я охотно допускал, что КГБ расколото и что внутри идет борьба, как и во всей стране. Что если эти действия и направлены против меня, то мои враги в существующей ситуации действуют на свой страх и риск и реального ущерба мне нанести не могут, иначе они это уже бы сделали. Но я так же понимал, что времена, когда КГБ действовало по правилам, проходит.

Действительность была такова, что очевидно КГБ активно интересуется моими делами. Однажды Тая пошла в церковь. Мы ходили обычно в Преображенский собор. Он был поблизости он нас. Вскоре она вернулась домой и попросила меня выйти на улицу. На улице она сказала, что со мной хочет поговорить Игорь, сын Рахили Портной. Мы прошли в сквер Хворостина. Он уже сидел там на скамейке. Он рассказал, что к нему подошли сотрудники КГБ и потребовали от него, чтобы он им давал информацию обо мне. Это его и Рахиль страшно напугало. Напомню, это была весна 1989 года. Я уже давно привык к КГБ и всему прочему и выслушал Игоря совершенно спокойно. Он спросил меня, почему я так спокойно отношусь к его рассказу. Я сказал, что я не вижу в этой истории ничего нового. Он сказал, что я, наверное, счастливый человек. Имел он в виду, наверное, что я просто идиот.

После этого случая он и Рахиль через своих знакомых связались с представителем газеты „Christians saints monitor“ в Москве и через четыре месяца уехали из Союза.

Меня эта история очень поразила, поскольку я уже ко всему привык и тут мне довелось вновь увидеть, как действует первое столкновение неподготовленного человека с КГБ.

Это был решающий момент в нашей жизни. Тогда мы уже решили окончательно уехать из Союза и с тех пор я и моя жена стали предпринимать различные шаги для подготовки отъезда за границу.

Уважаемые читатели! Мы просим вас найти пару минут и оставить ваш отзыв о прочитанном материале или о веб-проекте в целом на специальной страничке в ЖЖ. Там же вы сможете поучаствовать в дискуссии с другими посетителями. Мы будем очень благодарны за вашу помощь в развитии портала!