Сейчас на сайте

Петр Бутов

Очерки о немецкой жизни

 

<<< Части 15 и 16

 

17. Подготовка материалов для процесса


1.


Я взялся за работу по написанию жалобы в суд против решения Artzt. Во первых, я написал возражения непосредственно по решению Artzt и указал на неправильное изложение и толкование некоторых важных фактов. Затем мы с со старшим сыном сели за перевод документов. Во-первых, мы перевели для суда некоторые фрагменты из советского приговора от 27.08.1982, чтобы было ясно, за что меня судили в СССР, то есть, чтобы было ясно, что осуждение было политически мотивированно.

Особенность суда заключается в том, что суд рассматривает только то, что ему предложено для рассмотрения. Это высказывание выглядит тривиальным, но в действительности далеко не всегда подающему жалобу легко понять, как выглядит его дело для постороннего и как его следует представить суду. Поэтому полезно передать дело независимому человеку, адвокату. К сожалению, как я убедился на собственном опыте, адвокаты в Германии далеко не всегда являются хорошими и добросовестными профессионалами. Но в нашем деле адвокат повел себя неплохо. Я как раз перечитал написанную им жалобу в суд и должен сказать, что он написал хорошую жалобу.

Он пользовался моими текстами, но хорошо их переработал и компактно изложил мои доказательства.


2.


Я, между прочим, позвонил на радио «Свобода» и попросил прислать мне материалы, которые были там обо мне. Вскоре пришло письмо, в котором как приложение была, в том числе, копия странички из «Хроники текущих событий» N 64 c описанием моего ареста и событий, которые были с ним связаны. Этот текст, «Арест Бутова», мы тоже перевели на немецкий. Книги Людмилы Алексеевой «История инакомыслия в СССР. Новейший период» у меня не было под руками. Но у меня были ещё три публикации в советских газетах времён перестройки.

Самая большая называлась «Второй срок», почти полная газетная страница, и была написана Б. Херсонским и сотрудницей газеты «Вечерняя Одесса» Еленой Рыковцевой и опубликована 29 июня 1990 в «Вечерней Одессе», незадолго до нашего отъезда в Германию. Б. Херсонский сейчас является профессором одесского университета. Как известно, сам он был активным читателем библиотеки и имел свой круг читателей. Елена Рыковцева переехала в Москву, работает редактором программы «Час прессы» и является ведущей этой программы. В этой статье описывалось, за что меня арестовал КГБ и описывалась ситуация, в которой я оказался после освобождения из лагеря. В работе отказано. Трое детей. Положение неопределённое. Интересно отметить, что один экземпляр газеты с этой статьей обнаружил мой отец в своём почтовом ящике. Я могу только догадываться о том, кто его туда положил. Он жил тогда, между прочим, не в Одессе, а в Новой Каховке. В году 1990 отцу было 79 лет. Арест меня в 1982 году и последующее осуждение потрясли его. Когда он обнаружил газету в почтовом ящике и понял, что речь идет обо мне, он получил шок и пошёл к моей сестре и трясущимися руками протянул ей газету. Она прочитала статью и сказала ему, что эта статья – за меня, а не против, как он вначале предположил. В это ему было трудно поверить.

Вторая публикация появилась в «Одесском Вестнике», газете одесского городского совета народных депутатов, в номере от 7 сентября 1991 года, то есть почти сразу после неудачного путча в Москве. Там было опубликовано моё последнее заявление в прокуратуру, в котором я писал, между прочим, о том, что сотрудники КГБ облыжно обвиняли меня в том, что я являюсь агентом ЦРУ.

Перед моим заявлением в прокуратуру газета опубликовала заметку, в которой, в том числе, говорилось: ««ОВ» будет регулярно публиковать материалы о судьбах тех, кто безвинно погиб или пострадал в годы тоталитаризма. О тех, кто взял на себя нелёгкий труд - быть нашей общей совестью. ... Сегодня мы публикуем документ-заявление одного из узников совести восьмидесятых годов, физика Петра Алексеевича Бутова, прокурору Одесской области. Любовь к чтению книг и откровенным беседам стоили ему пяти лет лишения свободы. ... Петр так и не дождался реабилитации в СССР. Он уехал в ФРГ полгода назад (в действительности – год П.Б.), сохраняя, впрочем, советское гражданство. Сегодня он реабилитирован решением Верховного Совета Украины вместе со всеми другими диссидентами. За три года свободы Петр не нашел работы по специальности в Одессе. В ФРГ он нашел её сразу. И всё же я верю, что теперь, когда ненавистная система рушиться, он вернётся».

Это заявление тронуло меня. Я был благодарен тем, кто меня не забыл и ценил мой вклад в наше духовное освобождение. Но всё-таки вернуться в СССР тогда я не был готов. Сама по себе реабилитация ещё не означала, что при возвращении наша жизнь наладится. В конце концов, КГБ распространял слухи о том, что я – агент иностранной разведки и не взял свои слова назад. Прокуратура так же не реагировала на моё заявление. Возвратившись мне нужно было бы опять вернуться к этому острому вопросу. И если бы я добился своего, и обвинение с меня было бы снято официально, то это означало бы, что сотрудники КГБ против меня совершили тяжёлое преступление. За ложное обвинение в совершении особо опасного преступления полагалось наказание до пяти лет лишения свободы. Так что моё присутствие в Одессе могло бы быть очень неприятно некоторым бывшим сотрудникам КГБ.

Реабилитация давала мне, конечно, некоторые права. Но и реабилитация не решала мои проблемные отношения с государством.

Я собирался здесь закончить часть своей научной работы, защитить диссертацию.

Я видел в этом и восстановление моих прав, которые у меня отобрало КГБ.

Кроме того, я был не один. Моя жена имела так же своё мнение. Дети только-только стали вживаться здесь.

У старшего сына были очень плохие воспоминания о советской школе. Там он сталкивался с системой, которая переносила на него мой конфликт с государством. Одна учительница, например, называла, в классе, сыном фашиста. В классе, при учениках. В Союзе это было тяжёлым оскорблением. Причём мне так и осталось непонятным, какая связь была между мной и фашизмом. В общем, о советской школе у него остались плохие воспоминания.


3


Третьей публикацией было интервью, которое у меня взял Виктор Матизен летом 1990 года и было опубликовано в газете «Дом кино» под названием «Трудно найти в СССР человека, который бы не понимал, что правительство обманывает его». Это была цитата из одного текста, написанного мной и найденного сотрудниками КГБ у меня дома и попавшего как доказательство моей «преступной» деятельности в обвинительное заключение. Сейчас моё мнение во многом не совпадает с тем, которое я тогда высказал. После лагеря я был очень жестким человеком и в поведении, и в суждениях. Мнение человека основано на тех знаниях, которые он имеет, и за последние двадцать лет я узнал много нового и несколько шире смотрю на историю СССР. Мне стала более понятна история развития России и Союза в двадцатом веке.

В свое время коммунисты создали примитивную версию истории, которую я стал отрицать, но так же довольно примитивно.

Для процесса эта публикация была важна потому, что указывала на то, что я как диссидент был известен не только в Одессе, но и в Москве. Теперь, по прошествии многих лет, я могу сказать следующее. Я всегда понимал, что известность – это капитал. Но по роду своей деятельности – распространение самиздата – я не мог стать известным, я должен был скрывать причастность к диссидентам. Но я и не хотел становиться известным как диссидент. Я считал это моё занятие временным. Точнее сказать, участие в распространении самиздата для меня было способом сформировать мировоззрение, поскольку открывало доступ к самиздату, к запретной информации, не более того, по крайней мере, в начале. Я не хотел быть политическим или общественным деятелем. Я считал себя человеком, который любит уединение, тишину библиотек, чтение книг, беседы. Но я, по-видимому, не совсем верно себя оценивал. По окончании школы я получил характеристику, в которой было, между прочим, написано: «Может поднять комсомольцев на любое дело». Я, конечно, забыл об этом. Но эту характеристику, которая хранилась в моём деле в университете и которую нашли сотрудники КГБ, прочитала в суде прокурор Садикова с упором на эту фразу. Именно после этого я стал думать о том, что моя самооценка и оценка со стороны несколько расходятся и что я в первую очередь - человек политический и во вторую – физик.

По крайней мере, в то время, в 1993 году, готовясь к суду против ФРГ, я понял чётко в первый раз, что я участвую в политическом процессе, поскольку против меня и в этот раз выступила система. Я понял, что я не просто был преследуемым по политическим мотивам, но что я и вёл себя как должен был вести политик.

Я был физиком, поскольку у меня был диплом — государство меня признало физиком.

Арест был так же своеобразным признанием того, что я отношусь к миру политики.

Теперь я должен был это доказать.

Для этой цели я и использовал названные выше публикации.

Я ошибся тогда только в оценке необходимого времени борьбы.

Я думал, что выиграв процесс по признанию меня политическим беженцем, я смогу жить нормально.

Всё оказалось гораздо сложнее, труднее и интереснее, хотя я ещё долго сопротивлялся своей судьбе.


4


С Виктором Матизеном я познакомился 9 августа 1974. Это был как раз тот день, когда капитан Алексеев увёз Игрунова в КГБ, а я вынес два протфеля литературы из его дома.

С этих событий, собственно, начитаются мои мемуары «Воспоминания об одесских диссидентах», только там я не назвал имён. В тот день, вечером, когда Игрунов вернулся домой из КГБ, мы решили, что необходимо о происшедшем предупредить техника — размножителя самиздата, Валеру Резака, который работал в то время в Крыму на метеорологической станции и я должен поехать к нему. В это вечер в доме Игрунова собралось много людей.

Среди них был и Матизен с женой, которую мы называли Анка. Я его видел в первый раз в жизни. Игрунов тоже. Его привёл Ефим Ярошевский, известный в Одессе писатель и поэт, который опубликовал книгу об одесситах «Провинциальный роман-с». Матизены приехали в Одессу из Новосибирска, чтобы провести в Одессе отпуск. А Игрунов как раз хотел сдать комнату. И Матизены с Ярошевскими пришли как раз вовремя. Я и Игрунов договорились с ними, что мы выйдем из дома вместе и затем начнём расставаться, и в результате мне удастся сбить сотрудников КГБ со следа.

Первым отделился Ярошевский с женой и, как потом выяснилось, за ним стали следить и даже сторожили его дом всю ночь. Это стало известно потому, что Ярошевского потом спрашивали в КГБ – а кто это пришёл к вам в пол первого ночи? А это был как раз Виктор Матизен с женой, которые поехали сначала вмеcте с нами и уже затем отделились. Благодаря этому КГБ потерял из виду меня с Таей (которая тогда была ещё моей невестой), что и было нашей целью.

Я никогда не задумывался о том, что Матизен, услышав о КГБ и необходимости сбить сотрудников со следа, не испугался, а, наоборот, охотно согласился нам помочь. Я считал, что он поступил вполне нормально. Только почему-то большинство предпочитало поступать иначе.

Матизены поселились у Игруновых. Однажды Свету вызвали на допрос и она вернулась с допроса совершенно усталая и разбитая. Тая на следующий день поехала к Свете, как она тогда часто делала. Тая и Матизен вынесли раскладушку в сад и Света, которая ещё не оправилась от стресса после вчерашнего допроса, уснула на раскладушке. Тая же занималась с её дочкой Юлей. И вдруг опять появился капитан Алексеев с намерением, по-видимому, продолжить допрос. Тая мягко попыталась его задержать, но он решительно направился к Свете. И в этот момент Виктор Матизен буквально подскочил к нему и встал у него на пути, грудь против груди, и начал кричать на Алексеева. Он кричал – «Посмотрите, что вы сделали с человеком! А теперь пришли посмотреть на результат ваших дел?» Виктор выглядел очень убедительно, и у Алексеева не было никаких сомнений в том, что Виктор применит силу, чтобы его остановить, поэтому он повернулся и ушёл.

От сотрудников КГБ все ждали всегда неприятностей. Трудно было даже себе представить, чем эта история могла бы закончиться для Виктора. К счастью, продолжения не было, и КГБ оставил Свету на несколько дней в покое.

Такие моменты жизни не забываются.


5


Теперь, когда мы получили, наконец, решение Artzt'a и опротестовали его, у нас опять было официальное разрешение на проживании в Германии. Каждое разрешение выдавалась на три месяца и затем продлевалось. Мы смогли поэтому получать социальную помощь. Из социальной службы (Sozialamt) мне написали, что, по видимому, я имею право на пособие по безработице, и я поставил соответствующее заявление в бюро по трудоустройству (Arbeitsamt).

После этого мне стали выплачивать пособие по безработице, а за квартиру стала платить социальная служба. Так что с этой стороны наше положение стабилизировалось. Тогда в Фуртвангене был филиал агентства по трудоустройству и заведовал им Kreet. Я к нему обращался ещё в августе 1992 года по поводу работы, и он мне не сказал, что я имею право на пособие. Поэтому я потерял приличную сумму денег.

В институте я снова получил почасовую работу. Мои знакомые продолжали убеждать меня, что у меня на пути стоит КГБ. Линда Ронер считала, что её телефон прослушивается, и она стала получать большие счета от телекома. В дальнейшем её муж настоял на том, чтобы телеком проверил сеть и выяснилось, что действительно некто подключался к их линии, но выяснить кто не удалось.

Потом произошло уж совсем странное событие. Как-то в субботу Карин Вильман взяла нас с детьми с собой для того что бы вместе купить в Фуртвангене продукты. В Урахе магазина не было. Мы живем в так называемом высокогорном Шварцвальде. Вершины в наших местах достигают приблизительно 1100 метров, а городишки лежат в долинах на высоте 800 – 900 метров. Чтобы переехать из одной долины в другую нужно подняться наверх, а затем спуститься вниз. А дорога на спуске к Фуртвангену похожа на серпантин. И когда мы уже въехали на последнюю петлю, стали отказывать ножные тормоза. Карин стала притормаживать ручными, но при въезде в город отказали и они. Впрочем там дорога имела уже небольшой наклон. Карин сразу поехала в мастерскую и отдала машину в ремонт и взяла на время ремонта другую машину на прокат. Детективная история. Карин нам потом объяснила, что она старается меньше жать на тормоза, а регулирует скорость при помощи регулировки газ. Иначе в горах будет большой расход бензина и если бы не это, то тормоза бы отказали раньше, и эта история вряд ли закончилась так благополучно.

Манфред в этой ситуации предложил нам положить наши бумаги в сейф в банке. От этого предложения я не отказался.

Были и совершенно маловероятные истории. Линда как-то рассказала, что она однажды оставила машину в гараже одного супермаркета, а когда вернулась – двери были нараспашку. В это я не поверил. Это было похоже на розыгрыш.

В конце концов Линда сказала нам, что она решила обратиться в комиссию по защите конституции (Verfassungsschutzkomission). Потом она нам рассказывала нам, что она действительно несколько раз беседовала с представителями этой организации. И она буквально требовала, чтобы я тоже туда обратился. Причём другие наши знакомые так же настаивали на том, чтобы я вступил в контакт с комиссией по защите конституции или с BND (Bundesnachrichtendienst) – внешней разведкой, чтобы они меня защитили, поскольку беспокоились за нас.

На это я сказал, что я не общался с КГБ и не буду общаться с BND и подобными организациями. Пусть они сами между собой разбираются.

Откуда я мог знать, что меня не разыгрывают? Наиболее правдоподобна была история с тормозами, но ведь мы всё же доехали достаточно благополучно, и Карин в дальнейшем не отказывалась нас возить. Значит не так уж она и напугалась. Естественная возможность одновременного отказа всех тормозов маловероятна, но возможна. И мне не рассказали впоследствии, что обнаружил техник при ремонте машины, были ли следы внешнего воздействия.

В конце концов я просто не верил, что КГБ или какая-либо спецслужба настолько во мне заинтересовано, чтобы устраивать такие акции в Германии. Какой смысл?

Тая была так же со мной согласна – никаких контактов с тайными службами, хотя она допускала, что КГБ могло вмешаться в нашу жизнь и здесь.

Я относился к таким историям так, как будто наблюдал всё со стороны. Я был в поле зрения КГБ много лет. Если все неясности в жизни приписывать действию тёмных сил, которые действуют против тебя, то можно просто сойти с ума, получить манию преследования.


6


Но меня постоянно так или иначе догоняет прошлое.

Года два назад мы встретили в трамвае во Фрайбурге одну нашу знакомую, эмигрантку из Союза. Собственно, мы её видели всего раза два или три в жизни и не узнали, но она настойчиво пыталась обратить на себя наше внимание и, в конце концов, мы заметили её. Мы вместе вышли из трамвая и постояли, поговорили минут 10. При этом она рассказала нам, что в Союзе она занимала важный административный пост и когда приехала в Германию, то с ней говорили сотрудники спецслужбы и расспрашивали о её работе. Она охотно отвечала на их вопросы, а в конце они ей предложили обращаться к ним, если у неё будут проблемы. Мы расстались, мы дали ей наш телефон, договорились встретится, но она нам не позвонила. Мы её с тех пор не видели. Но вопрос у меня остался : Зачем она нам это рассказала?

Если соединить эти истории вместе, то можно обнаружить некоторую логику.


7


Как я уже писал, я работал вместе с фрау Шамай. Меня в ней почти с самого начала многое настораживало. Например, когда я ей сказал, что я был в Союзе диссидентом и просидел 5 лет в лагере, она сказала:

- Знаете, я думаю, что все думают только о своём интересе.

Подобные вещи говорили люди с «той стороны». Так мог бы сказать сотрудники КГБ или партработники. Слишком прагматично это звучало. Я привык к тому, что люди видели в диссидентах в первую очередь носителей идеалов.

Я был здесь для неё конкурентом, хотя мой профессор, который в 1990—1991 годах был деканом, сразу подчеркнул, что она здесь своя, а я человек временный. Но не все были посвящены в эти тонкости. Профессор не любил говорить, что это он устроил меня на работу и почему. Поэтому когда возник вопрос о том, кого из нас можно оставить на работе, формально была обсуждена и моя кандидатура. Я об этом узнал позже и как раз от Шамай. В конце концов один профессор сказал:

- Мы должны оставлять на работе своих, – и оставили Шамай. Она ведь была гражданка Германии. В мою пользу говорило то, что я занимался диссертацией. Я занимал должность ассистента. Шамай занимала аналогичную должность. Такие должности, обычно, предоставляют молодым выпускникам институтов, которые проявили интерес к науке. Работая на такой должности, за два года они должны показать, на что они способны, могут ли они заниматься исследованиями. Практически должность ассистента часто занимают люди далеко не молодые, а Шамай была ещё и старше меня.

Но преимущество при занятии такой должности, в первую очередь, должно быть у того, кто занят научной работой, то есть у меня.

Но некоторые профессора не любили меня. Я году в 1976 попросил написать мне характеристику и это была опять положительная характеристика, но в конце там стояло, что я одинаково хорошо общаюсь как с теми, кто мне равен, так и с вышестоящими. На нормальном языке это означает — начальство не уважает, чинопочитание не признает.

Осенью 1993 года Шамай уже имела постоянное место, но тем не менее испытывала страх за своё будущее. Много раз она повторяла историю о том, что когда она была ещё в лагере для переселенцев, сотрудник бюро по трудоустройству долгое время пытался найти ей подходящую работу. Обычно переселенцы получают низкоквалифицированную работу. Хорошо, если человек имеет специальность токаря или слесаря или умеет водить автобус. Людям рабочих специальностей работу тогда находили быстро. Учителя или инженеры имеют очень мало шансов получить работу по специальности. Но это так не только в Германии. Хорошие места всюду оставляют своим. Чужак должен хорошо постараться, чтобы получить хорошее место. Но для Шамай служба по трудоустройству упорно и долго искала такое место. Даже её брат, кандидат наук, нашел место только в обычной профессиональной школе, а она – в институте. Это тоже заставляло задумываться.


8


Из рассказов Шамай о себе я узнал, что их семья жила в Пермской области, в ссылке.

После окончания школы она пыталась поступить на филологический, но как немку её не взяли. Через год она удачно попыталась поступить на мехмат на отделение вычислительной математики, кажется в Свердловский университет. Что она делала после окончания университета, она не рассказывала. Но потом, лет через 20, она с Урала переехала в город Жданов (Мариуполь), получила там квартиру и стала работать в каком-то научно-исследовательском институте. Это меня больше всего поразило в её биографии. Жданов был закрытый город, там были военные заводы, экологическая обстановка – ужасная. Но – юг, берег Азовского моря. Попасть туда простой смертный не мог. Мужа, который мог бы её перевести, у неё не было. Получить сразу квартиру – тоже непростая задача. Мой отец был известный специалист в своей области. Мы переезжали два раза и он получал квартиру примерно через год после начала работы. Тогда переезжали и мы вслед за ним. А тут – закрытый город и сразу – квартира и работа. Она была трудолюбива, но специалистом она была тоже невысокого уровня. Это всё вместе меня очень удивляло.

Как раз в 1993 году, когда Линда стала встречаться, по видимому, с представителями комиссии по защите конституции, Шамай позвонила ей и сделала выговор: нельзя распространять слухи о том, что во Фуртвангене действует КГБ. Простой бывший советский служащий не должен был бы об этом беспокоиться.

Она рассказывала, что перед тем, как она окончательно уехала из Союза, она два раза ездила из Жданова в Германию в гости и в ворошилоградском КГБ ей приходилось писать отчёты о поездке. И всё-таки — почему такое беспокойство? Потом вдруг она спросила меня – считаю ли я, что мой профессор является агентом КГБ?

За моей спиной разворачивались события, все всё знали, Шамай получала информацию обо мне и о моих знакомых. Всё это было довольно странно. Выходило так, что её кто-то информировал. Значит, она была доверенным лицом какой-то персоны, которая собирала обо мне информацию, и которой она помогала, то есть стучала.

Меня это не волновало. Я привык к стукачам ещё в Союзе. Но и игнорировать этот факт я не мог.

Интересы Шамай были ограничены. Если я пытался ей рассказать что-то из прочитанного, она быстро уставала и просила меня прекратить. Но иногда вдруг начинала целенаправленно задавать вопросы. Однажды я вышел из лаборатории и потом быстро заглянул в дверь. Это было непродуманное, инстинктивное движение. Она уже что- то быстро писала на небольшом прямоугольном листе бумаги, который можно было легко спрятать. В 1997 году я уже не получил приглашения на работу и престал заходить к ней, но продолжал иногда приходить в библиотеку. Прежде она никогда, насколько я помню, не заглядывала в библиотеку. А теперь произошло несколько случаев, когда как только я появляюсь в библиотеке, тут же появляется она. То есть её должны были информировать – Бутов пришел. Тогда я решил её проверить следующим образом. Я попросил её скопировать статью обо мне в Badische Zeitung, аккуратно вырезать и наклеить на листок бумаги, а затем сделать несколько копий. Она сделала это охотно и попросила у меня один экземпляр. Я, конечно, дал ей его. Прошло года четыре. Был 2002 год. Я решил тогда посмотреть все мои акты в разных учреждениях. Институт согласился открыть мне акты. Там действительно я нашел разные интересные материалы. В том числе и ту копию, которую я ей дал. Это было уже веское доказательство – стучит. Я попросил тогда её помочь мне целенаправленно. И она сделала всё так, как я и предполагал — взяла копию и предала начальству.


9


Вскоре после того, как Игрунов организовал свой сайт в 2002 году, я, к моей большой радости, нашел его в интернет. Тогда же я стал читать Хронику текущих событий с сайта Мемориала, на который я вышел с сайта Игрунова. В том числе я нашел и Хронику номер 65, которая до того не была опубликована. Последняя хроника, которая была опубликована на бумаге имела номер 64. Номер 65 был, очевидно, подготовлен, но тогда, в 1983 году, не опубликован. В номере 65 был опубликован материал и о суде надо мной. Теперь я его с интересом прочитал.

Я люблю читать Хронику. За сухими сообщениями я вижу живых людей. Некоторых из них я знал, многие были знакомыми моих знакомых. Вообще Хроника, как исторический материал, мне кажется недостаточно изучена. Квалифицированный анализ Хроники мог бы быть хорошим дополнением к официальной истории.


В разделе «Вести из лагерей», в подразделе «Пермские лагеря, 35 лагерь»

я прочитал:


"Общие" свидания проходят так: заключенный отгорожен от родных сплошной стеклянной перегородкой; сбоку, в 2 шагах, с обеих сторон перегородки сидят три надзирателя (среди них обычно надзирательница ШАМАЙ - цензор 35 лагеря). Перед свиданием родственников под расписку предупреждают о том, что нельзя говорить на запрещенные темы ("О чем, сами знаете; можно только о семье и личных семейных делах"; иногда уточняют: "Нельзя упоминать о других заключенных, о том, что происходит в лагере"), разговор вести только по-русски, не объясняться жестами, мимикой, за нарушение свидание прекращается.


Теперь я не имею сомнения в том, что надзирательница и цензор лагеря Шамай и есть та Шамай, которая работала со мной в институте, хотя решающего доказательства нет. После ухода на пенсию она получила работу и квартиру в Союзе так, как получает обычно отставник. Многие из них стремились на юг и, как правило, только они могли так свободно переезжать селиться в закрытых городах. По крайней мере, эта версия объясняет все странности в биографии Шамай. К тому же, как она рассказывала, она всю жизнь занималась волейболом и ходила на лыжах. В волейбол должны были играть надзиратели, как я заметил ещё в следственном изоляторе КГБ, два часа в неделю. В волейбол должны были играть так же и надзиратели в мордовском лагере.

Для меня очевидно, что она в этом случае представляла интерес для местных спецслужб и что она ответила на их вопросы. В этом и должен был заключаться успех её карьеры в Германии.

Кроме того к ней в гости уже в Германию приезжал офицер МВД из Союза, и она рассказывала, что они дружат семьями. Конечно, это не удивительно, что Шамай знала людей, работающих в МВД, поскольку они жили на Урале, в ссылке. Но ведь офицеры МВД не дружили тесно с кем угодно. Насколько я знаю, они старались общаться с людьми из своего круга. А Шамай-старшая была в хороших отношениях с начальством, поскольку она имела швейную машинку и шила. В те далекие сороковые – пятидесятые годы это могло ей открыть многие двери. Да Шамай и не скрывала, что её мама имела хорошие связи с сотрудниками МВД, с начальством.

Сотрудники министерства безопасности ГДР (MfS, Stasi) в количестве, кажется, многих тысяч, тоже плавно перешли на работу в ФРГ и неплохо обеспечены.

Зато те, кого они преследовали, как правило, не нашли признания в новой Германии и получают мизерную компенсацию. В 1999 году платили жертвам, тем кто был несправедливо осужден, 600 марок компенсации за месяц заключения, малая часть средней зарплаты. Впрочем, и сейчас те, кто был осужден по ошибке в ФРГ, получают компенсацию 11 евро в день. В месяц 330 евро. Не щедро.

Так что надзирательница и цензор лагеря для политических заключённых здесь должна была быть действительно своим человеком.

 

18. Правовое государство?


1.


В мае месяце 1993 года, после того как федеральное агентство по трудоустройству (сейчас оно называется Bundesagentur für Arbeit, до 1999 года - Bundesanstalt für Arbeit, коротко: BA) уволило меня с работы на лесопилке, против меня в июле было возбуждено дело за нарушение общественного порядка (Ordnungswidrigkeit), поскольку я работал не имея разрешения на работу, и с меня агентство по трудоустройству потребовало уплатить штраф 100 марок.

Я с самого начала подозревал, что за предложением мне работы в качестве рабочего стоит некоторая авантюра.

Повторю последовательность событий. Предложение, взять мне работу в качестве рабочего на полдня, сделал профессор Peter Zimmermann. Он написал соответствующее письмо Gorny. У меня не было с ним никаких прямых контактов по этому поводу. Gorny прямо так же об этом письме меня не информировал, а обратился к моим друзьям, которых уверил, что если я найду работу, то незамедлительно получу и разрешение на работу. Мои друзья не вникали в тонкости и доверяли и Peter Zimmermann и Gorny. Они нашли быстро работу на лесопилке и буквально принудили меня взять её. Я начал работать, но не получил ни соответствующего разрешение на проживание, ни разрешения на работу. Мне стало ясно, что меня обманули. Но мои друзья не хотели в это верить.

Вся моя история в Германии была очень сложной по вине беамте. Однако роль каждого беамте, причастного к моему делу, выяснить было нелегко.

Я потратил 15 лет на распутывание этой проблемы, собрал основные документы по которым можно восстановить порядок действий и роль разных инстанций в моём деле.

Теперь я могу с уверенностью сказать, что против меня работало правительство нашей земли, т.е. Baden-Württemberg, непосредственно. Установить, почему оно так действовало, я своими силами уже вряд ли смогу. Кроме того, прошло много времени с тех пор. Для меня достаточно уже того факта, что противозаконной деятельностью против меня занималось правительство земли.

Правда, я сам туда обращался с просьбой мне помочь мне как советскому диссиденту. Вместо того, чтобы мне помочь, они просто попытались с помощью интриг избавиться от меня. То есть и здесь, в Германии, меня стали преследовать по политическим причинам, иначе я это оценить не могу. Впрочем, у моих противников не было таких полномочий, как у КГБ, а я после многих лет противостояния КГБ, приобрёл опыт борьбы. Поэтому, как в конце концов выяснилось, бороться здесь было проще. Но пришлось многому учиться. Что же касается непосредственных угроз по отношению меня, то они тоже были. Были и случаи, которые я иначе не могу оценить как провокации.

Профессор Peter Zimmermann и Gorny поступили непорядочно, нарушили закон, но они действовали как обычные немецкие чиновники. В любой системе человек может быть честным в обычной жизни, но по занимаемой должности – быть вруном.

Основным достоинством беамте является верность своему господину, а не верность истине, идеалам, принципам. Об этих вещах должен заботиться господин.


2


Впоследствии я узнал, что обвинение в нарушении общественного порядка меня, как иностранца, не давало мне никакого шанса получить визу и могло существенно повлиять на получение убежища, что и должно было быть целью инициаторов интриги. Тогда, в 1993 году я действовал совершенно автоматически и написал протест против этого обвинения. Протест, естественно, был отклонён, и я подал жалобу в общий суд низшей инстанции - Amtsgericht. Есть ещё в Германии специализированные суды, например, социальный, финансовый или административный суд. Amtsgericht выносит решения по уголовным делам и тем гражданским делам, которые не могут быть решены в специализированных судах.

Поскольку я дал адвокату доверенность на ведение дела, то и жалобу писал он.

Он изложил дело таким образом:


Мне было неизвестно, что я нарушил предписания, поскольку я с самого начала информировал местный ОВИР и Regierungspräsidium о том, что я начал работать на лесопилке и не получил оттуда никаких указаний о том, что мне необходимо ещё разрешение на работу.

Первый раз о начале работы было сообщено при разговоре в Landratsamt Schwarzwald- Baar- Kreis господину Gorny второго сентября 1992 года.

Доказательство: Показания Клаус-Петер Ронер.

Перед этим ещё в конце августа 1992 года работодатель позвонил в агентство по трудоустройству и говорил о моем трудоустройстве.

Доказательство: Показания Линды Ронер


Далее идет речь о том, что в моём случае велась переписка с соответствующими учреждениями и велись так же разговоры с ними. Исходя из этого, я должен был полагать, как писал адвокат, что я делал всё в рамках закона. Кроме того, я платил налог и делал все необходимые социальные выплаты. Работодатель так же сделал все формальные сообщения соответствующим учреждениям.

Поэтому следует исходить из того, что я находился в неизбежном Verbotsirrtum.

Verbotsirrtum – это юридический термин в немецком уголовном кодексе (StGB) и в кодексе о нарушении общественного порядка (OwiG), прямой перевод которого я не нашёл в словарях. Но смысл таков, что человек действует и не подозревает, что нарушает закон и в сложившихся условиях не может избежать этого нарушения.

Письмо от адвоката было датировано 25.08.1993.


Адвокат немного хитрил и прикрыл Gorny, поскольку не написал, что тот просто обещал Клаус-Петеру Ронеру выдать разрешение на работу для меня.


Здесь, в Германии я столкнулся с подлостью и коварством беамте и благородством многих моих знакомых. Не все любят выступать свидетелями в суде. Да еще в процессе против немецкого учреждения и на стороне иностранца. Но мои знакомые не уклонялись от взятого ими на себя добровольно обязательства защищать мои права.

Эти две силы – злокозненность и благородство - как бы уравновешивали одна другую.

В этом деле после того, как была послана жалоба в суд, установилось спокойствие. Суд, видимо, решил подождать, как будет продолжаться процесс о получении прав на убежище.

Если бы я заплатил штраф, то тем самым признал бы себя виновным в нарушении общественного порядка. Адвокат мне как-то сказал, что обычно в таких делах никто в суд не подает. Просто платят штраф, поскольку при потере процесса можно потерять больше. Но я так поступить не мог, поскольку я не был виноват и знал, что мои права были нарушены. Я обратился в суд даже не потому, что надеялся, что он решит дело в мою пользу. Ворон ворону глаз не выклюет. Но я был уверен – протестовать необходимо. И это, стратегически, было правильно.

Теперь уже суд должен был решить, виновен ли я, и до решения суда никто не мог сказать, что я являюсь нарушителем. Так что происки моих врагов с этого направления удалось пока блокировать.


3


Мотивы, которыми руководствовался Gorny, остались мне и сегодня неясны до конца.

Он вёл себя как флюгер и поворачивался в ту сторону, откуда дует ветер. Впрочем, так и должен вести себя чиновник. Мне было известно только, что все дела шли через его руки. В конце концов он должен был решать, выдавать мне визу или нет. Но в моём случае были подключены высшие силы – министерство внутренних дел и оно решило против меня. С другой стороны, МВД не обладало полной формальной информацией обо мне.

Я многие годы не знал, как выяснить, каким способом Gorny добивался отрицательного отношения ко мне со стороны Regierungspräsidium и МВД. Но несколько лет назад я получил в руки копию письма Gorny в Regierungspräsidium Фрайбург. Это письмо на 7 листах описывает наши похождения в Германии.

Наша история в описании Gorny выглядит так. Приезжает семья господина Бутова в гости по частному вызову в отпуск. Причем выдана одномесячная виза без права на работу. 25.09.1990 господин Бутов неожиданно пишет заявление на продление визы в связи с тем, что он получает работу в институте.

Он получает продление визы, которая в принципе ограничена во времени – до 10.10.1990. То, что виза эта ограничена, было господину Бутову известно, поскольку имеется его подпись под соответствующим разъяснением.

Далее ОВИР узнает от МВД земли Баден-Вюртемберг о желании господина Бутова продлить визу ещё раз. После этого господин Бутов пишет формальное заявление на продление визы в местный ОВИР. Далее вмешивается в дело депутат парламента, заместитель председателя фракции ХДС- ХСС в Бундестаге, федеральный министр в отставке, Heiner Geißler и благодаря его усилиям виза продлевается вновь. Институт, в свою очередь, сообщает, что договор продлевается до 29.02.1991. После этого продлевается ещё раз договор с институтом до 31.08.1992 и соответственно продлевается виза.

Затем господин Бутов пишет новое заявление на продление визы в связи с тем, что он хочет защитить диссертацию и ОВИР получает письмо из университета бундесвер в Мюнхене, из которого следует, что господин Бутов удовлетворяет существенным условиям, необходимым для защиты диссертации. К сожалению, университет не может предоставить ему рабочее место. Поэтому предлагает вариант, по которому господин Бутов находит любую работу на полдня, для того чтобы иметь возможность в свободное время заниматься наукой.

Далее университет подтверждает при разговоре по телефону, что имеется особый интерес в том, чтобы господин Бутов продолжал свою научную работу в ФРГ и просит не препятствовать этому.

С другой стороны господин Бутов доставил подтверждение с лесопилки Вильманн в Фёренбахе, что там он может получить рабочее место для того, чтобы обеспечить своё существование.

ОВИР обращается в Regierungspräsidium с письмом от 02.10.1992, в котором ходатайствовал о продлении визы для господина Бутова.

На это письмо Regierungspräsidium ответил отказом от 20.10.1992. Regierungspräsidium просил ОВИР заявление на продление визы отклонить и пребывание господина Бутова в ФРГ прервать.

С другой стороны, профессор Zimmermann ещё раз обратился в ОВИР и попросил не спешить с решением и сослался на то, что Dr. Heinrich Geißler попытается решить проблему через политические каналы.

Далее Gorny пишет, что агентство по трудоустройству обвинило господина Бутова в нелегальной трудовой деятельности, но результаты пока не известны.

И заканчивает своё письмо утверждением, что всё это не имеет большого значения, поскольку скоро будет решение федеральной службы по приёму иностранных беженцев и следует предполагать, что господина Бутова вышлют принудительно.

Это письмо было написано 13.9.1993.


Я уже имел на руках решение Artzt и знал, что о принудительной высылке не может быть и речи . Gorny, очевидно, тогда ещё не имел этого решения.

Я прочитал это письмо несколько раз и думаю, что Gorny пытался всеми силами отмежеваться от меня.

По сути он пишет так, что как бы извиняется за продления моей визы. Да, продлевал, но просто не имел иной возможности.

Я знаю, что летом этого года мой профессор направо и налево говорил, что не позже чем через 6 недель меня вышлют из страны. Почему его это радовало - я не знаю. Кстати, мне известно, что профессор имел контакты по поводу меня и ОВИР и с Regierungspräsidium.


4


Gorny довольно верно описывает развитие событий. Однако он не пишет о некоторых деталях, которые играют решающую роль в моём деле и тем самым полностью искажает картину.

По Gorny получается, коротко говоря, что человек, то есть я, приехал в Германию в отпуск с семьёй, отдохнуть. Права на работу не имел. Вдруг получает работу в институте и получает разрешение на работу и просит поэтому продлить визу. Мне продлевают визу. Затем, неожиданно для ОВИР, в дело вмешивается Heinrich Geißler и обращается в министерство внутренних дел с просьбой помочь мне продлить ещё раз визу, хотя я сам в ОВИР с такой просьбой не обращался. Я получаю продление. В конце концов институт отказывается продлевать мне договор на работу.

В то же время вмешивается университет бундесвер Мюнхен и утверждает, что я могу там защитить диссертацию и я в связи с этим я прошу продлить мне визу ещё раз. Поскольку речь идет о том, откуда у меня будут средства для существования, я нахожу работу на лесопилке и начинаю работать не имея разрешения на работу.

Странная и запутанная история.

Человек, о котором пишет Gorny, очевидно, является авантюристом и аферистом.

Как может нормальный иностранец провернуть такие дела да ещё получить поддержку заместителя председателя фракции ХДС-ХСС в федеральном парламенте? Я и сам не знаю, почему меня поддерживал Heinrich Geißler. У меня не было возможности спросить его – я с ним ни разу не встречался.

Министр внутренних дел нашей земли, который знал мою историю, к тому времени ушел в отставку. А новый имел те данные, которые ему предоставлял Gorny.

Всё становится достаточно ясным, если добавить, что во всех случаях я получал поддержку потому, что был советским диссидентом и преследовался в СССР по политическим мотивам. Этот факт давал мне права на проживании в Германии на основании международных законов. Но именно это Gorny не пишет. В действительности все участвующие беамте это знали, но совершенно игнорировали, поскольку они опирались на официальную информацию, а она исходила от Gorny. В мире беамте значение имеет только то, что стоит на бумаге или, в конце концов, в компьютере. Имея дело с беамте, необходимо всегда контролировать то, что они пишут. Я много лет доверял различным беамте и не контролировал их. Это было неправильно. Как я в дальнейшем выяснил, некоторые чиновники, к тому же, просто плохо понимали то, что я им говорил. Что и говорить, мой случай был для них слишком сложен.

Позже я стал постигать разницу между реальной жизнью и тем представлением о ней, которое возникает при чтении актов.

То искажение моей жизни, которое сделал Gorny по существу – клевета. Но для чиновника – это привычное дело. Он является лишь частью системы и выполняет в ней определённую функцию.

В Союзе существовало представление, что диссиденты здесь, на западе, являются привилигированными людьми. На самом деле всё было гораздо сложнее. В этом мире люди делятся на бедняков и богачей. Мы были, очевидно, бедняками.


5


В то время, в 1993 году, я перестал отвечать на письма друзей и знакомых в Союзе. Писать правду не хотелось. Я полагал, что пройдет некоторое время, мы решим наши проблемы в Германии, и тогда я все опишу и мы ещё посмеёмся над тем, как вели себя беамте. Мне не хотелось никого огорчать и разрушать их представление о западе. И для меня прежде было важно полагать, что есть опорный пункт, где живы идеи демократии, представление о политических идеалах.

Со мной в лагере сидел Григорий Ничипоренко. В соответствии с Хроникой номер 63:

Мордовские лагеря, 3 лагерь

В мужскую политзону (учр. ЖХ-385/3-5) прибыл инженер Григорий НИЧИПОРЕНКО (4 августа его в Днепропетровске по ст.62 УК УССР /аналог ст.70 УК РСФСР/ осудили за украинский национализм; срок "Хронике" неизвестен. В конце 40-х годов его уже сажали по тому же обвинению, в 50-е годы реабилитировали).

По выходе из лагеря после первого ареста он зажил более или менее нормальной жизнью. Но в семидесятые годы стал писать критичные письма в советские органы. За эти письма он и был арестован во второй раз.

Я с ним переписывался и однажды он мне написал, что он находиться в плохом физическом состоянии, нуждается в поддержке и просил меня ему помочь переехать в Германию. Но я не мог ему ничем помочь. И меня мучает до сих пор мысль, что, может быть, он был уверен, что я просто не захотел его поддержать.

Мы думали: «Пусть нет совершенной системы, но есть представление о ней и ему стараются следовать». Мне не хотелось разрушать такое представление у моих знакомых.

Мы все, живя в Союзе, с симпатией смотрели на Европу. Принято считать, что Германия демократическая страна. Но это штамп. Что из себя представляет Германия в действительности мало кто знает. В русскоязычных газетах можно встретить жалобы немецких переселенцев на то, что к ним недостаточно хорошо относятся. Но при этом не делается политических оценок.

Я собрал некоторые материалы, написанные немецкими интеллектуалами, которые ставят под сомнение тот факт, что Германия является действительно демократическим государством. Но для большинства, я думаю, играет роль не состояние прав человека, а то что, в Германии всё ещё достаточно высокий уровень жизни. Это делает её притягательной для тех, кто сюда едет.

Раньше я полагал, что есть некоторое недоразумение в моей истории и если поработать, то оно разрешится и немецкие чиновники признают свои ошибки. С другой стороны, я полагал, что я, может быть, сам делаю что-то неправильно и пытался найти свои ошибки. Тогда и я не мог себе представить до конца, с каким противником мы имеем дело. Но прошло слишком много лет, а наши проблемы не оказались до конца разрешенными. И теперь я знаю, что наши проблемы возникли не случайно. Система действовала против меня не как против личности, против Петра Бутова, система действовала против меня, поскольку я принадлежал к определённой группе – я был иностранцем, а иностранцев а Германии беамте должны притормаживать, насколько это возможно.

Эти очерки – своего рода ответ на письма моих знакомых, на которые я не ответил в свое время.


6


Манипуляции с информацией иностранцев достаточно распространённое явление в Германии. Этот вывод я сделал после прочтения комментария к закону об иностранцах, написанном Thilo Weichert (§75- 80 Ausländergesetz), известным немецким юристом. Он пишет, что ОВИР даёт информацию об иностранцах большому количеству служб и что возросшие технические возможности предоставляют так же и большие возможности для злоупотреблений.

Thilo Weichert прямо пишет:

«Это является немецкой традицией - использовать обработку информации (традиционную или цифровую) для того, чтобы нанести ущерб общественным меньшинствам.» Это означает так записывать информацию, чтобы представить человека, по возможности, в неприглядном виде.

Традиция рассматривать не-немцев как потенциальных нарушителей порядка имеет глубокие корни. Предписания, по которым не-немцы рассматриваются как потенциальные нарушители «народного сообщества» и источник опасности возникли ещё при создании второго Рейха в 1871 году и были развиты в полицейском предписании для иностранцев от 1938 года. Так что здесь принято смотреть на иностранцев как на источник опасности. В этом отношении здесь не нужно никакого КГБ - вы всё время и так находитесь под наблюдением населения.

Мы уже давно поняли, что нужно поменьше рассказывать о себе – всё будет истолковано против нас. Даже наши знакомые, которые нас знали много лет, не избежали общей тенденции. Например, Тая страдала и страдает мигренями. Её приглашают в гости, например, а она говорит, я не могу, у меня головная боль. Какой вывод? Напилась водки и поэтому у неё болит голова. (Понятно – русская, а все русские пьют водку). Конечно, прямо никто так не говорит. Это распространяется в виде сплетни. Сплетня доходит до Линды. А она, человек прямой, приходит к нам и спрашивает, правда ли что Тая пьет много водки. И т.д. Однажды я разговаривал с одним профессором, и как-то мы подошли к теме политических преследований и к тому, что я сидел 5 лет .

- Да, пять лет, - задумчиво сказал профессор, как бы пытаясь почувствовать, что это значит. Но потом ему пришла в голову новая мысль.

- Но Мандела сидел двадцать пять лет, - и тем самым как бы обесценил то, что я провёл 5 лет в лагере.

Здесь, как правило, не смотрят на иностранца с интересом, как это делали мы, как на человека, от которого можно узнать много нового. Здесь смотрят на иностранца скорее с подозрением.



Уважаемые читатели! Мы просим вас найти пару минут и оставить ваш отзыв о прочитанном материале или о веб-проекте в целом на специальной страничке в ЖЖ. Там же вы сможете поучаствовать в дискуссии с другими посетителями. Мы будем очень благодарны за вашу помощь в развитии портала!

 

Редактор - Е.С.Шварц Администратор - Г.В.Игрунов. Сайт работает в профессиональной программе Web Works. Подробнее...
Все права принадлежат авторам материалов, если не указан другой правообладатель.