Сейчас на сайте

Михаил Гефтер

Октябрь

3-4 октября 1993 - эпизод или рубикон?

1

Текущая жизнь как будто склоняет считать случившееся год назад "эпизодом". О том, сколько убыло на тот свет, легко забывают, тем более, что каждый день множит число жертв насилия, разнообразие форм которого камуфлирует их общность - планетарный позыв к убийству. Танковый расстрел парламента в столице ядерной державы не омрачает ныне сознание: что он в сравнении с житейскими бедами, захватившими человеческие миллионы? Кажется, нет уже и особого смысла напоминать о ближайших политических следствиях той крови, того шока и страха, какие (вкупе с краткостью сроков, воспрепятствовавших осмыслению случившегося) срежиссировали декабрьские (93-го) выборы и введение президентской Конституции. Избиратель тогда повел себя непредсказуемо, хотя на свой лад логично - не сказал "нет" авторитарному замыслу и отказал в триумфе либеральным поборникам режима. Явился новый парламент, какой поспешно было бы считать чистым суррогатом, хотя его законодательная абортивность и политическая неустойчивость режут глаз. Все так или иначе утряслось, но именно - ТАК ИЛИ ИНАЧЕ. Потому сегодня и безнравственно и непродуктивно сетовать на "избыточную" жестокость октябрьского противоборства, полагая, что такого же результата одержавшая верх сторона могла бы добиться с меньшими человеческими потерями. Исследование требует опознать сам этот РЕЗУЛЬТАТ, подвергая испытанию нашу способность вобрать в поле зрения не один лишь отрезок маршрута, ведущего от исторических могил к современным, а весь этот путь, идя как бы обратным ходом к истокам, которые "подбирают" соответствующий повод, дабы обнародовать свою неисчерпаемость. В свете сроков, измеряемых уже десятилетиями, приходишь к выводу, что мы застряли на перегоне между БЕЗВРЕМЕНЬЕМ и МЕЖДУВРЕМЕНЬЕМ; первое притязает на противоестественное постоянство, тогда как второе становится все более призрачным. Если то, что происходит, допустимо считать "переходом", тогда к чему именно мы "переходим" и от чего (имея в виду не только календарные даты и не ограничивая себя в обсуждении этой кровной темы лишь российскими пределами)? Неясность ответов не убывает, а нарастает и, быть может, как раз этой нарастающей неясностью и подтверждается, что московская трагедия НЕ ЭПИЗОДОМ БЫЛА, А РУБИКОНОМ. Ежели он перейден, значит ли это, что возврата нет, и все мы обречены отныне на движение от этой и только этой отсчетной точки?

2

Как у всякого события, у Октября 93-го есть и своя родословная, и непосредственный пролог. Последний легче расположить во времени. Самое ближнее преддверие - указ за номером 1400, но он, в свою очередь, - заключительное звено в цепи многократных "репетиций", в устроители которых рвались (поочередно и вместе) как президентская власть, так и законодательная. Важно, разумеется, не кто в каждом случае первым сказал "э", а в чем состояла подоплека конфликта, оказавшегося неразрешимым мирными средствами. Преобладала ли проблематика власти как таковой, жажда неограниченного верховенства, либо она все же была вторичной и из вторичной уже перешагивала в доминирующую, а в основе лежал раскол, вызванный "шоковым" приступом (январь 92-го) к радикальному экономическому и социальному преобразованию со всеми взрывными последствиями, отсюда проистекшими. Или все-таки и то, и другое - лишь наружность первопричины, а сама она коренится в том, что жизнью выдвинуто как потребность действия, без которого невозможно избежать тотальной катастрофы, и вместе с тем как препятствие к этому же действию, притом расположенное не вне человека, а внутри него. Переводя эту метафизическую тираду на язык, внятный грешной действительности, мы могли бы в сжатом виде сформулировать следующую исходную позицию. Она гласит, что все в нашем доме, наш социум власти, наши "вертикальные" и "горизонтальные" связи и столкновения представляют собой оборванный РЕЗУЛЬТАТ одного из самых великих и страшных опытов переделки обстоятельств и человека. Результат - запоздало оборванный и одновременно обладающий гигантской инерцией, более того - недооцененной энергией воспроизведения себя в формах, будто от него отличных и ему решительно противостоящих. Еще прозаичней, как говорится "ближе к делу": хотим того или не хотим, мы являемся наследниками ЖИЗНЕННОГО СТРОЯ, который нельзя перевести в принципиально иное состояние, оставаясь в его пределах. Выход же за пределы и затруднен, и запрещен. Затруднен беспрецедентностью. Запрещен же опасностью детонировать Мир - в приступе ли отчаяния и ярости, либо ненароком, в любом варианте несдерживаемой ломки. (Вот почему понятия "революция" и "реформа" в равной мере проблематичны в нашем случае, впрочем как и понятия "капитализм" и "социализм", каждое из которых исторически определило и затем не раз переопределяло друг друга; исчезновение одного ставит под сомнение жизнеположенность другого...). Я обрываю на этом сюжет, которого не раз касался, в том числе на прошлогодней сессии интерцентровского симпозиума. Сказанным выше я только хотел очертить конфигурацию нашего тупика (или современной "проблемной материи"), при этом не помышляя ни о формуле безоговорочного обвинения в адрес одних, ни об индульгенции, предназначенной другим. Из того, что все мы так или иначе находимся где-то совсем близко к клинической смерти, следует: если даже избежим мы летального исхода, нет возможности "просто" выздороветь. Мы вынуждены переначаться, оставаясь при принятых ЗДЕСЬ представлениях о том, что "хорошо" и что "плохо". Сепаратистский миф? Плюралистический беспредел? Не исключаю и этих бед. Но выбор-то у нас не из предпочтений, а из погибельных альтернатив. Да и что значит "сепаратизм" как не эволюции показанное ИНОЕ? И что миросокрушительного в плюралистической заявке и страсти, если крайности ее укротит вселенский минимум, планетарная троица: договором обозначенное (и надежно обеспеченное) табу на убийство; взаимно разработанная и взаимно осуществляемая страховка от космических и иных (неподвластных человеку и от человека исходящих) напастей; а также общий, в справедливых пропорциях формируемый и расходуемый фонд развития, который ориентирован будет на изживание всякой монополии и на поощрение повсюду творимых, состязательных различий?! И это все имеет отношение к России, пережившей Октябрь 93-го? Безусловно. А в доказательствах - суммарная негативность происшедшего тогда, касается ли это употребления силы или помыслов, превративших обезлюживающее насилие в последний, если не единственный аргумент.

3

Сделаем шаг или два назад - к декабрю и августу 91-го. Бездарная авантюра ГКЧП подвела черту под целой "перестроечной" полосой, обнажив несовпадение и даже несовместимость ее побудительных мотивов. Стремительный выход из наиболее опасных и разорительных распорядков "холодной войны", а также спонтанное развитие гласности (которая, служа инструментом поддержки лидерской группы в верхах, росла в сторону самостоятельного выражения разноречивых интересов) - возвращали к той коллизии ВТОРОГО ШАГА, которая в свое время исчерпала миссию Никиты Хрущева. Путь от анти-Сталина к не-Сталину оказался забаррикадированным не только призраками "доброго старого времени" и поразительной хрущевской неразборчивостью в людях. Не меньшей препоной был самообман реанимированной целью. Скоропостижный коммунизм лишь внешне походил на утопию. Лишенный порыва, способного заново соединить людей, вкусивших от свободной разобщенности, он однако парадоксально ускорил селекцию и протестантов и расчетливых карьеристов. Под покровом половинчатой десталинизации зрели грозди домашней "холодной войны". Уже Новочеркасск был более, чем рядовым сигналом. *[Подробнее об этом в моем тексте "От анти-Сталина к не-Сталину: непройденный путь" - в сб.: Осмыслить культ Сталина. - М., Прогресс, 1989.] Брежневская пауза усугубила названную коллизию как своим милитаристским упоением, так и схваткою с пробужденной совестью. Диссидентство "заикнулось" альтернативой. Однако ПРЕДМЕТ ПРЕОБРАЗОВАНИЯ ОСТАВАЛСЯ "ВЕЩЬЮ В СЕБЕ". Восьмидесятые обнаружили это с силой, воспрещающей долгое откладывание решений и поисков. Не удивительно, что решения опережали во времени, но не сутью, что само по себе не могло не порождать конфликтной ситуации. Но на сей раз - по крайней мере в срединной фазе "перестройки" - исход поединка определялся уже не "телефонными" приговорами инакомыслящим, а в формах НЕРАВНОГО ДИАЛОГА. На кремлевском холме по-прежнему высчитывали следующий шаг головами и голосами членов Политбюро, а новобранцы обновления пытались откорректировать этот процесс самоорганизующимся публичным давлением. Задним числом это несложно представить фарсом. Можно добавить: фарсом, предшествовавшим трагедии, а вторившим ее. Не стану опровергать, отмечу лишь: если так оно, то вписывается не в один лишь наш отечественный хронотоп. Тут и прямо, и косвенно замешан Мир. За драматическим отказом "одной шестой" от презумпции всемирного лидерства с неизбежностью должна была измениться политическая геометрия планеты, ее мысленный образ, как и мысленный образ уже не географической, но еще не "бытийной" Евразии. К этому, похоже, не был готов никто. А жить в семантической дыре становилось и неуютно, и небезопасно. В обиходе, правда, коллизия нового "второго шага" выглядела достаточно чересполосной. Распрямившийся человек искал собственного, ему принадлежащего поприща. Далеко продвинутая приватизация власти пробивала один за другим лазы наружу и жаждала быть дополненной и узаконенной посредством приватизации собственности. Политика, лишенная заготовок, давала осечку за осечкой. Удерживать перестроечное коромысло в равновесии становилось все менее возможным, а нарушить его казалось лидеру все более опасным, и не только потому, что он сам родом из номенклатуры. Такое объяснение - плоское и все-таки несправедливое. Главная причина горбачевской "замороженности" глубже и анонимнее. Она в отторжении планетарным телом, имя которому Российская ли империя или Советский Союз, завязей гражданского общества. Не просто признать: общество протяжностью от Чопа и Бреста, Мурманска и Смоленска до Тихого океана нереализуемо. И потому не об ОБЩЕСТВЕ должна бы идти речь, а об ОБЩЕСТВАХ. О их сложной архитектонической связи, отвечающей (былым и вновь намечающимся) цивилизационным различиям (этно-культурные несовпадения лишь одна из ипостасей этого). Сознавал ли Горбачев, что в поисках способов преодоления наследственной унификации требуется переосмыслить всю "перестроечную" программу, не исключая ни одного из ее аспектов? Либо не сознавал, либо слишком поздно к этому пришел. Пришел, оставляя в тылу своем погромы, провокации, исторжения "пришлых", аукающиеся с позывами к национальному самостоянию и с рутинным консерватизмом "региональных" номенклатур. Армию, употребляемую в угоду политике, скрывающей свои намерения, если только она их имела. Обессиливая себя дезертирством ответственности, Горбачев заражал этим и своих прежних и потенциальных союзников. Чем шире становилось пространство бедствия, тем уже круг дееспособных реформаторов. Так обозначенная выше ситуация неравного диалога, продуктивная при всех перепадах ее, перерастала в незримое заложничество. Поздно обнаруженное. Многими не признаваемое по сей день. Да и легко ли опознать в себе новой выпечки "вечно вчерашних"? Август 91-го по сей день хранит некую тайну, замкнутую в треугольнике Горбачев - сиятельные заговорщики - Ельцин. Каждая из сторон имела в виду других и давала им определенный шанс. Треугольник разомкнули неподвижные танки и людской выплеск на улицы. Гекачеписты были, само собой, политическими второгодниками, и если они не собирались пролить кровь в Москве, то трудно усомниться, что им или тем, в чьи руки перешла бы власть от них, "пришлось" бы массировать насилие ради удержания СОЮЗА в традиционном виде. Открытый вопрос: могла ли российская многонациональная демократия решить судьбу СССР без распада? По всему последующему видно, что нет. Ее ЗАВТРА было сковано вчерашними преданиями и насилиями. Да к тому же она была просто слаба, и эту слабость в громадной степени питали эйфория и самообман - ей, столичной протодемократии, привидевшегося торжества в августовской схватке. Победа - та - родила победителей. Победители - те - сотворили Октябрь 93-го.

4

Характерная черта пост- августовской и пост-декабрьской ситуации - несоответствие реалиям России и Мира. Реванш не грозил - по крайней мере в обозримой перспективе. Правда, Олимп стал более тесным (для "форосского узника" места не нашлось). Перетасовка в лицах диктовала свое и смене вех. В определенном смысле ход вещей повернул отчасти к хрущевскому финалу, отчасти и к сталинскому (если, разумеется, не подменять допустимые ассоциации банальностью аналогий). Сталина забрала смерть накануне его последней попытки заявить свою АБСОЛЮТНУЮ НУЖНОСТЬ ПОСРЕДСТВОМ АБСОЛЮТНОЙ ЭКСТРЕМЫ ОБСТОЯТЕЛЬСТВ (на сей раз выходя за пределы послеялтинского Мира и на пороге ядерного выравнивания с заокеанской демократией и заокеанским антикоммунизмом). У этого внешнего обвода была внутренняя начинка. Плагиат "окончательного решения" соседствовал с тривиальным замыслом верхушечной чистки, а паранойя - с предчувствием даже не перемены в человеке, а чего-то большего, неуловимого, ему, Иосифу Джугашвили, недоступного, делавшего его всемогущество призрачным и бессмысленным. Посткарибский Хрущев был, конечно же, скромнее и в явном, и в сокрытом. Он подспудно отступал к Человеку, но грешному, обыкновенному, бессознательно противящемуся любым изменениям, приходящим извне. Пассивность, с которой Никита Хрущев встретил свое выдворение, - не от истощения властью и не от одной лишь прикованности к ритуалам "партийного единства"; она видится мне своего рода возвратом в детство, в существование, не требующее доказательств права на это. (Впрочем, может, таковым он стал уже в отставке, разглядывая Мир вокруг сквозь щели дачного забора.) Два таких разных и вместе с тем в чем-то родственных финала... Они - и Москва после 21 августа (91-го), торжествующий Ельцин в Кремле, он же на сессии российского Верховного Совета, прерывающий речь Горбачева, чтобы, на сходя с места, подписать указ о прекращении деятельности КПСС, он же спустя несколько месяцев застрельщик-ликвидатор в Беловежской пуще (Б.Е.: "Я хорошо помню, как пришло ощущение какой-то свободы...") - что это: связь, нераздельность между тем, что когда-то ушло в обрыв, даже не в запасник, и тем, что "случилось" спустя, декорированное внешними признаками начала? Да есть ли тут истинное преемство либо всего лишь фата-моргана, что причудилась мне в нарастающем ощущении бреда совместно нами импровизируемого существования? "Я считаю, что ХХ век закончился 19-21 августа 1991 года". Это не мои слова, а Бориса Ельцина. Можно бы приписать их изготовителю мемуарного текста ("Записки президента", 1994), но, сдается, авторский дух здесь несомненен и передан с афористической точностью. В самом деле - разве век, не завершившись, не окончился досрочно. Дата, конечно, спорна. Весьма возможно, что у каждого она своя. Для Ельцина Ельциным в названные им дни начался XXI век, Третье тысячелетие. Личное торжество? Нежданный Олимп? Mania grandiosa? Даже если не без того, сводить лишь к этому одному фельетонное балагурство? Все неизмеримо серьезнее. Ибо (прав Президент), в августовской неразберихе и скоротечной ломке былых регалий и ритуалов, на карте Мира (если угодно в мироздании) заявилась Россия. Фикция, называемая "РСФСР", одним ударом перешла в реальность. Реальность страны? Больше. Реальность империи? Меньше - и не то. Тогда что же? Предмет "перестройки" с этого времени обрел широтную плоть, оставаясь все также "вещью в себе". Прежний субъект обновления исчез, обнаруживши, что он и не был СУБЪЕКТОМ. И Хрущев, и даже Горбачев знали, кого они представляют: всех, наперед ограниченных немногими. Теперь - иначе. Иерархия не исчезла, но дал глубочайшую, до фундамента, трещину иерархизм. Правда, это не враз обнаружилось. Захват кабинетов, дележка освободившихся мест заполняли будни самозваной элиты. Но наличествовало и одно персонализированное обстоятельство, являвшееся как гарантом для этой элиты, так и обременяющим ее грузом. Таким "обстоятельством" был Ельцин. Уверенный (и с каждым днем все больше), что он олицетворяет собою всех, кто в совокупности Россия. Потребовалось не слишком много времени, чтобы выяснилось, что ВСЕХ означает НИКОГО; что он, и именно в этом смысле, начал верховное правление с того, чем подытоживались в своей земной жизни Хрущев и Сталин, обнаружив каждый по-своему, что человек смертен и уже по сему только не укладывается ни в одну, самую "идеально" задуманную общественную систему. Я понимаю, что спорно и что на столь отдаленном расстоянии, которое не сокращает даже телевизор, легко впасть в заблуждение, обнаруживая в нынешнем Президенте, в его выходящих наружу свойствах, причудливое соединение инфантилизма опального Хрущева с мизантропической доминантой "обобщенного" Сталина. Если же я все-таки настаиваю на этом, то в силу убеждения, что путь Ельцина к убийству (93-94-95) не был однозначным и что, как каждый из нас, он не родился на свет убийцей. Не применимы к нему в отдельности ни стигмы "вождя", ни великокняжьи бармы. Об авторитарности же его говорить в будущем времени можно лишь закрывши глаза на факты, растущие в прогрессии, и не столько благодаря толчкам извне, сколько в силу заложенного в нем и в обстоятельствах - в нем и в них, - сошедшихся и уже неразлучных. Естественный и нелепый, он вычитываем из неадаптированного русского фольклора, но уместен и за столом "большой семерки" (ибо для них не ужиться с Россией близко к тому, чтобы погибнуть). Его доступно в одно и то же время считать сугубо временным, как и необратимо "вечным". Таким и иным, летописным или листком отрывного календаря. Все зависит от человека-невидимки, величиной с новорожденную Россию, что замкнута в себя при обнаженных и кровоточащих границах. На каком языке станет изъясняться этот непробирный гомункулос, когда всерьез разнемеет?

5

"Если говорить грубо, чтобы выбить человека из Кремля - для этого нужен как минимум новый ГКЧП. Кремль - символ устойчивости, долготы и прочности, проводимой политической линией. И если эта линия - реформы, то реформы и будут моей государственной линией". "Власть может рухнуть только сама собой". Заветные мысли, лежащие где-то в глубине непредсказуемых ельцинских деяний. Как бы свободно ни дышалось ему после августа-декабря 91-го, он вынужден был поступать с оглядкой на прошлое. Не рвался повторять и заимствовать, но от впитанного с детских лет целеполагания высвободится не мог - ни сам, ни с помощью своего "мозгового треста". Выход был по видимости прост и доступен. Не было нужды заглядывать в Оруэлла. Требовалось лишь одним махом превратить в манифестируемый позитив глобальность отрицания - обанкротившихся идеалов и живучих институтов. Подобно тому, как люди моего поколения некогда собирались обустроить всесветный социум в виде трех "без" (без классов, без денег, без государства), так и духоведцам ельцинского "завтра" оно представлялось в виде родного дома, в считанные дни освободившегося и от коммунизма, уже не только "казарменного" (впрочем, понималось теперь, что иным он быть не может), и от Советов, изначально обреченных на самовольство черни и местничество большевистских Сквозник-Дмухоновских. Ни того, ни тех! Раз и навсегда! Это ли не революция? Какая же по счету после февраля 17-го? Однако в простоте самоновейшего разрыва скрывалась извечная каверза. Во многих ликах - ностальгическая, реваншистская, рваческая, разбойная. Каверза, которой помехою - закон, право, миролюбие, взаимная выручка. Каверза "простора отсутствия" (как именовал родимый недуг Александр Герцен). Каверза, направленная против человека, заявившего своим призванием подытожить столетие, и в нем же, в этом человеке, нашедшая непокорно-послушного рекрута. Безраздельно господствующий Кремль, Кремль-залог, в воображении его нынешнего хозяина предстал сызнова осажденной крепостью, и было бы несправедливым считать это только галлюцинацией. Хотя Ельцину вряд ли грезятся штурмовые колонны шахтеров и бедствующих пенсионеров либо заговорщики, подобные тем, какие два века назад прервали ирреальное царствование Гамлета - Павла I, но у него есть и оппоненты-отрицатели, а сверх них и анонимный противник, который, по всему видно, опаснее прочих остальных. Это - БЕЗ-ПРЕДМЕТНОСТЬ власти или, вернее, властвующая ПУСТОТА, которая пытается заполнить самое себя посредством импровизаций, авторизирующих злобу дня. В предельном, критическом случае - любую. (Если это и популизм, то с перевернутым знаком. Если это и опережение, то таящее в себе нечто, что философия ХХ века именует "инволюцией" - ОБРАТНЫМ РАЗВИТИЕМ: движением к однородности и принудительному единообразию, противопоказанных жизни.) Ельцин достаточно точно определил маршрут своих забот и тревог. "Прочный Кремль" - в изголовьи. А если для прочности окажутся потребны реформы, то они "и будут моей государственной линией". Разумеется, не было ничего предопределенного в призыве на РЕФОРМАТОРСКУЮ ПРОИЗВОДНУЮ КРЕМЛЯ Егора Гайдара, Анатолия Чубайса со товарищи. О "макроэкономике" Президент, вероятнее всего, узнал уже от них. Но трудно отрицать обнаружившееся в этом альянсе сродство душ. Режим, главная забота которого перманентное авторство, незатрудненно вобрал в себя доктринальный замысел, направленный на то, чтобы одним сокрушительным ударом выбить человеческую толщу из колодок рутинного псевдоэкономического поведения, препоручив последующее рыночной стихии. Гайдар (в одном из устных выступлений) с великолепной образностью раскрыл суть этого замысла, сказав, что создатели его стремились достичь "ничейной земли": обетованного пространства, на котором затеплилась бы предприимчивость, поначалу все равно какая, пусть самая хищная, беспардонная, асоциальная; чем короче будет срок ее существования, тем достижимее полнокровная жизнь здесь и вокруг, а, стало быть, и полноценная демократия. Допустим, что так. Но время, потребное для сего, не песочные часы. Это поприще, которое может стать "повтором", то есть веками новоевропейской цивилизации, свернутыми в считанные годы, а может - и разъятым суставом, вправить который окажется способной только безжалостная хирургия власти. Но не исключено и то, что процесс, который "пошел", завязнет в ротациях исходных условий, что повторяемость их востребует не исправлений, а ДО-МОНТАЖА, а точнее, - вовсе иного, Миру еще неведомого проекта. Здесь мы вплотную придвинулись к СОБЫТИЮ 3-4 октября 1993-го. Остается лишь спросить себя, оправданы ли его уроками человеческие жертвы?

Уважаемые читатели! Мы просим вас найти пару минут и оставить ваш отзыв о прочитанном материале или о веб-проекте в целом на специальной страничке в ЖЖ. Там же вы сможете поучаствовать в дискуссии с другими посетителями. Мы будем очень благодарны за вашу помощь в развитии портала!