Сейчас на сайте

Борис Капустин для Независимой газеты. 27.10.09

Неудачное объяснение

Выбор моделей поведения зависит от расстановки дьяволов

Главный научный сотрудник Института философии РАН, профессор Йельского университета Борис Капустин призывает не возлагать ответственность за неверные решения сегодняшнего дня на культурные традиции.

– Борис Гурьевич, роль культуры как набора устойчивых образцов поведения и устойчивых схем мышления в развитии общества очень велика. Можно ли сказать, что культура детерминирует общественную жизнь, сферы экономики, политики? В выигранных и проигранных войнах, в бурном экономическом росте и в стагнации, в наличии демократической или авторитарной системы – какую роль играют эти образцы поведения и схемы мышления?

– Начну с примера. Помните, многие говорили, что японское экономическое чудо 60–70-х годов произошло потому, что такое развитие было обусловлено японской культурой. Теперь, правда, некоторые той же культурой объясняют негативные тенденции в японской экономике последнего десятилетия. Когда мы не можем объяснить происходящее экономическими, политическими, социальными факторами – киваем на культуру. Классический, но парадоксальный пример. Макс Вебер в своей «Социологии и религии» пишет, что конфуцианская культура препятствует развитию капитализма. Это развернуто и убедительно показано. Проходит несколько десятилетий, и выходит работа мыслителя совершенно иного калибра, но довольно внимательного наблюдателя – я имею в виду книгу Фукуямы под названием «Доверие». В ней показано, что как раз такие черты конфуцианства, как семейственность – противоположность индивидуализма – и обусловленная ею высокая степень доверия между людьми, являются ключевыми для понимания взлета «малых драконов» Дальнего Востока и нынешнего фантастического роста Китая. В отношении одной и той же культуры, более того, фиксируя одни и те же элементы в этой культуре, теоретики делают прямо противоположные выводы. Что их к таким выводам подтолкнуло? Первый ответ – разница исторических обстоятельств!

Протестантские источники капитализма – это суперклассика. Но в 50–60-е годы ХХ века произошло не только японское экономическое чудо, но и итальянское. Италия развивалась значительно динамичнее, чем Англия и многие другие протестантские страны. Потом – испанское экономическое чудо. Тогда многие социологи и культурологи поставили под сомнение, казалось бы, незыблемо установленную позитивную связь между протестантизмом и капитализмом.

Прямо отвечая на ваш вопрос, скажу так. Культура, несомненно, важна. Но детерминантой она не является. В истории вообще нет «железных» детерминант. Культура, так сказать, – резервуар моделей поведения, схем мышления, символов интеграции коллективов людей и т.д., из которого они черпают, ища ответы на вызовы сегодняшнего дня. При этом им порой приходится экспериментировать, даже невольно – просто потому, что традиции и сложившиеся институты дают сбои в новых условиях. Тогда к резервуару культуры обращаются особенно активно и сознательно. Но, что важно, разные группы экспериментаторов черпают из него разные ценности и по-разному используют их в борьбе, которая идет по поводу проблем сегодняшнего дня. И это неудивительно. Ни одна культура не есть монолит. Она всегда несет в себе всю свою историю, то есть историю всех прошлых конфликтов и споров о том, что данная культура собой представляет. То, что на каждом данном этапе истории «сшито» в целое победившей точкой зрения – как господствующее понимание той или иной культуры, – может быть на новом этапе «расшито» новыми спорами.

– Вот реальность нашей страны. Ресурсов множество, народ образованный, но – разгильдяйство и необязательность. Это ли не культура, которая мешает нам совершить рывок?

– Можно просто сказать – таков русский характер: люди смышленые и энергичные, но неорганизованные и недисциплинированные. А можно искать этому более глубокое объяснение.

– Есть старое объяснение – зима долгая, работали шесть месяцев в году, а остальное время лежали на печи, потому что больше было нечего делать. Это отсутствие привычки к дисциплинированному труду, штурмовщина определили менталитет. Плюс бескрайние просторы. Китайцы вот привыкли делать что-то на своей маленькой делянке, и поэтому сейчас собирают маленькие мобильные телефоны и ноутбуки.

– В Финляндии, в Норвегии тоже не жарко, в Канаде огромные просторы... Да, есть национальные модели поведения. Но в культуре много моделей – почему люди обращаются именно к этим? Для ответа на этот более конкретный вопрос надо было бы подумать о том, почему, скажем, людей некомпетентных и неквалифицированных сегодня принимают на работу. Почему в современной высшей российской школе в студенте воспитывается пренебрежение к знаниям. Человек выходит на рынок труда, намереваясь конкурировать не столько полученным знанием, сколько его формальными атрибутами – дипломами, учеными степенями и прочим. А решающее значение для успеха, как мы все знаем, имеют «связи». Почему низок спрос на качественное знание? Почему, к примеру, мы уже два десятилетия как поставили на поток подготовку современных экономистов и менеджеров, а качество управления огромным количеством наших предприятий остается таким убогим? Я уже не говорю об уровне макроэкономических показателей, который свидетельствует о нашем ускоряющемся по сравнению с советским периодом скатывании в сырьевую периферию мирового хозяйства. Думаю, все это лучше объяснять не пресловутой спецификой русской культуры, а особенностями той модели капитализма, которая утвердилась в России после 91-го года.

– Рыночная среда, рыночные навыки за советское время были утрачены. Рабочий 1910 года и рабочий 1980-го – это разные люди.

– После краха социализма уже сменилось целое поколение! Почему мы продолжаем кивать на тот строй? Как в старом советском анекдоте – вот Николай Второй дурак был, не догадался мясом на 70 лет запастись. Почему модель капитализма, которая у нас сложилась, не просто не восполняет в историческом плане дефицит этики труда и инициативы, действительно имевший место в советское время, а усугубляет его? Не потому ли, что у нас сложилась модель олигархического капитализма, стригущего купоны с естественных ресурсных богатств страны и мало заинтересованного в ее, как принято говорить, социально-экономической и политической модернизации?

– Есть такой рецепт – чтобы милиция приобрела человеческий облик, надо платить, предоставлять социальные гарантии и лишать всего этого за поборы. Но взятки берут не только милиционеры – на всех пряников и кнутов не напасешься, то есть надо изменить этику, которая относится к области культуры.

– Это грандиозный политический и философский вопрос – что надо менять, где точка опоры для желательных изменений. Помните, авторы сборника «Вехи», который вышел после первой революции, призывали обратиться прежде всего к себе. Совершите духовный переворот внутри себя – тогда наладится общественная жизнь. Искать точку опоры внутри себя – а это и есть мораль – всегда важно для личной жизни, но не может служить программой общественных перемен. Человека формирует среда и его социальные роли. Точкой опоры может быть только изменение социальных отношений. А это – политическая задача. Требуется изменить расклад сил у власти, изменить отношения собственности. Пока государство остается экономической корпорацией, о какой этике труда можно говорить? Японское экономическое чудо началось не с того, что люди вдруг прониклись традиционными японскими ценностями, а с основательной переделки старой социально-политической структуры японского общества – вследствие американской оккупации, если говорить об истории ХХ века, или вследствие революции Мейдзи, если двинуться глубже в историю.

– От советской системы мы сейчас все равно не уйдем, нынешние элиты тогда формировались.

– Вообще-то на высших постах государства весьма молодые для руководителей такого ранга люди. И вы уверены, что те, чье формирование как личностей происходило в условиях нравственного беспредела 90-х годов, будут обладать более высокой этикой, чем советские руководители? Однако не в этом суть дела. Вновь скажу: векторы развития страны определяются не индивидуальной нравственностью, пусть даже политических лидеров, а характером общественных отношений. Считаю очень глупым, как делают некоторые западные журналисты, объяснять происходящее в нашей стране после 2000 года кагэбистским прошлым Путина. Сравнительно недавно в США президентом был человек, который до того являлся даже шефом ЦРУ, организации, на которой налипло очень много грязи. Но почему-то это прошлое президента не очень заметно сказалось на общественной жизни Америки. Вот эти различия между обществами двух стран (а не этикой их руководителей) было бы важно понять.

– Мы поменяли производственные отношения, но у нас не изменился менталитет. Поэтому есть соблазн порассуждать о том, что изменить в сознании.

– Социально продуктивным капитализм сделало наличие правового государства, сопротивление угнетенных классов и этические ограничения, которые работают на уровне межличностных и межгрупповых отношений, то есть нравы, как когда-то говорили, закрепленные в виде обычаев и норм. Не будем обсуждать чисто теоретический вопрос о том, что «первично» – производственные отношения или все те аспекты общественной жизни, которые я назвал. Важно то, и в этом я полностью согласен с уже упоминавшимся в нашем разговоре Максом Вебером, что без ограничения алчности, без введения ее в социально приемлемое русло современный капитализм – в отличие от хищничества – возникнуть не может. В нашей стране демонтаж советских институтов происходил так, что практически ничто не ограничивало хищничество. Это и стало основанием для дальнейшего посткоммунистического развития. Что и определило ключевые черты нашей модели капитализма. После 2000 года произошла некоторая отладка этой модели – похоже, она перестала быть саморазрушительной, и это принесло людям какое-то облегчение, что по сей день отражается в высоких рейтингах нынешних высших руководителей. Но принципиально модель не изменилась.

– Перемены – это то, что регулируется сверху?

– Возможно, регулируется сверху, то есть элитами и контрэлитами, сталкивающимися и взаимодействующими в данной ситуации изменений. Но инициируются и, так сказать, «продавливаются» существенные изменения снизу. Не обязательно штурмами Бастилий и Зимних дворцов. Достаточным бывает отсутствие той кооперации низов с верхами, которое делает общество неуправляемым или обуславливает падение ренты власть имущих от обладания властью. Тот массовый тихий саботаж советского периода, который выражала народная мудрость «они делают вид, что нам платят, – мы делаем вид, что работаем», подрывал советский строй гораздо сильнее, чем все идеологические усилия всех западных служб вкупе с изматывающей гонкой вооружений. Против такого саботажа просто нет оружия – он непобедим, хотя и в долгосрочной перспективе. И он вызывает реформы, конечно же, кем-то регулируемые сверху.

– Хищнический характер капитализма тоже можно объяснить советским менталитетом – в Союзе в 80-е годы все несли с заводов, потому что хозяина не было…

– В некотором смысле – да. Массовый тихий саботаж, о котором я говорил раньше, не только подрывал советский строй, но и разлагал нравственность, причем, что важно, широких слоев народа, а не только властвующей элиты. Но почему-то олигархический капитализм сложился не во всех бывших социалистических странах, хотя там тоже делали вид, что работают, без малого полвека. И по алчности тамошние приватизаторы нашим вряд ли уступали. Но там что-то их сдерживало. Что? Более развитое и политически активное гражданское общество, то есть давление снизу. Хоть какое-то подобие функционирования права. Конкуренция между самими группами хищников, которым не вполне удалось слиться с государством в конгломерате власть–собственность. Как говорил Кант, главное – правильно расставить дьяволов. Тогда получится замечательное правовое государство без высокой индивидуальной этики.

– Африканские страны, которым дали независимость, оказались культурно не готовы воспринять английскую парламентскую модель, французскую президентскую. Вообще модель государственного устройства.

– Импортировать общественные модели или насаждать их сверху – вообще дело малоперспективное. Но в исконных ли чертах африканских культур тут дело? Посмотреть на историю – так можно прийти к выводу, что и французская культура, к примеру, чужда парламентаризму. После 1789 года – почти целое столетие революций, переворотов, кровавых расправ над восставшими, реставраций монархий и империй, наконец – национальная катастрофа 1870–1871 годов. А уж о германской культуре в этом контексте лучше не говорить совсем. Наверное, политические формы вырабатываются народами, и вырабатываться они могут только в борьбе, в которой неизбежны колоссальные издержки и всяческие зигзаги. Давайте скажем, в общем-то, очевидную вещь: равные для всех правила игры не отвечают собственным интересам ни одной из вовлеченных в данную игру сил. Любая из них будет естественным образом стремиться максимизировать свою выгоду, а это лучше всего достигается тогда, когда правила игры установлены в ее пользу. Лишь убедившись в том, что изменить правила игры в свою пользу невозможно, а эта невозможность удостоверяется только сопротивлением конкурентов, стремящаяся к максимизации своей выгоды сила примет равные правила в качестве «второго лучшего для себя выбора». Так и возникают всякие полезные вещи вроде конституционного правления, правового государства, рынка, демократии и т.д. Хорошим примером служит английская Славная революция 1688–1689 годов, с которой и началась «конституционная монархия» как формат дальнейшего развития либерализма. Тори и те, кто позже стал вигами, убедились в невозможности окончательной победы какой-либо из сторон. Поняв это, они вместе учинили замечательный государственный переворот, выкинувший из страны законного монарха и приведший к власти явно незаконного, но зато покладистого настолько, что стал возможен, по сути, диумвират этих аристократических группировок, выстроенный в логике их чередования у кормила власти. Так и сложился «консенсус» как основа последующего либерального прогресса.

– Горбачев говорил о консенсусе.

– В это трудно поверить, но я склонен думать, что Горбачев искренне верил в «консенсус» в логике кота Леопольда, призывавшего мышей, чтобы они жили с ним дружно. Тогда это называлось «новое политическое мышление». Но это, конечно, совершенно аполитичное, то есть чуждое миру реальной политики, понимание консенсуса. Когда в аполитичный консенсус всерьез верят государственные деятели – быть беде. Она и была.

– У нас культура компромисса не развита.

– Она и в Англии не очень была развита в том же XVII веке, когда произошла Славная революция. До того больше рубили головы, в том числе – венценосные. И устанавливали диктатуры типа кромвелевской. Культуре компромисса, как и любой культуре, учатся. Преимущественно в практической жизни, то есть через ту же политическую борьбу, как я уже говорил. Но у нас именно с этим сейчас большие проблемы. Публичная политика практически исчезла. Так что школа обучения культуре, и прежде всего – политической, как бы закрылась. Хочется верить, что временно.

– Возможно, это опять-таки особенность политической культуры? Власть сегодня попала в общественное настроение. Люди устали от политики. Она им, как правило, не интересна. Исключения составляют 1917 год, 91-й…

– Что уникального в нынешней аполитичности русских? Такие волны политизации, как 1917 год или 91-й, – редкость и по мировым меркам. Уж как французы падки на революции, но даже они их совершают не каждое десятилетие. Сейчас важнее другой вопрос – о, так сказать, будничной политизации, об интересе к повседневной и текущей политике. Скажем так: если реальная подотчетность верхов низам есть азы демократии, то без будничной политизации демократии быть не может. Деполитизация сейчас – глобальное явление, вызванное в первую очередь характером современного капитализма. И опасна она для демократии везде. Американцы, к примеру, заплатили за нее скандальным правлением Буша-младшего, нанесшим этой великой стране большой урон практически во всех аспектах национальной жизни. Но, пусть на короткий период, американцы смогли реполитизироваться в достаточной мере, чтобы положить конец такому стилю правления и избрать Обаму. Не бог весть какое радикальное, но все же заметное изменение. Почему мы в массе своей остаемся столь аполитичными? Вы ссылаетесь на культуру, а я в это опять не верю. Все же культура – относительно устойчивые образцы поведения и схемы мышления, и не могли они у нас столь радикально поменяться за какие-то двадцать лет, прошедших после пика политизации рубежа 80–90-х годов. Коли так, то давайте смотреть на факторы, лежащие в плоскости экономики, политики, общественной жизни, а не нырять в глубины таинственной «русской души». За эти двадцать лет было чудовищное разочарование от политики, на которую на рубеже 80-х и 90-х возлагались огромные надежды. Было разрушение всех мыслимых ориентиров и идеалов – от коммунистических до демократических. Миллионы были поставлены на грань элементарного физического выживания, когда уже не до политики. А потом им стали перепадать крохи с барского стола, что само по себе воспринималось как благодеяние сверху. Благодеяния развращают – в противоположность тому, что завоевывается своим трудом и борьбой. На этом фоне гротескность российских партий практически всех направлений, а также затягивание гаек существующим режимом, важные сами по себе, все же являются второстепенными обстоятельствами. Посмотрим, как будут меняться все эти первостепенные и второстепенные обстоятельства, как такие изменения скажутся на политизации низов, и не станем спешить с приписыванием русской культуре некоей вечной и неизбывной аполитичности.

Уважаемые читатели! Мы просим вас найти пару минут и оставить ваш отзыв о прочитанном материале или о веб-проекте в целом на специальной страничке в ЖЖ. Там же вы сможете поучаствовать в дискуссии с другими посетителями. Мы будем очень благодарны за вашу помощь в развитии портала!