Сейчас на сайте

Архив Общества "Мемориал", Москва, ф.102, оп.1, дело 74
Дата написания cтатьи - апрель 1967 г. Опубликовано в самиздате

Об одной поездке

Социалистический гуманизм, как один из принципов деятельности органов, исполняющих наказания, проявляется в уважении к личности осужденных, к запрещению унижать их человеческое достоинство, в средствах и методах исправления и перевоспитания. Вся система организации труда осужденных, политико-воспитательная работа с ними, режимы ставит перед собой цель привить им благородные нравственные качества советского человека, и эта цель может быть достигнута только тогда, когда средства исправительно-трудового воздействия по своему характеру глубоко гуманны и человечны.
(Исправительно-трудовое право. Учебник для юридических факультетов. М., 1966, стр.73)

Это была наша седьмая поездка в Мордовию. За прошедший год мы ездили туда 4 раза, чтобы увидеться с Юлием Даниэлем на свиданиях, и дважды, чтобы разобраться в "происшествиях" - нагноение старой раны, штрафной изолятор. За этот год, за время многих поездок мы ко многому привыкли: к молчаливым женщинам (реже мужчинам), с мешкам и чемоданами, выходящим из поезда на станции Потьма, к "мордовскому такси" - тележке, в нее впрягается мордовка в мужском пиджаке, из-под которого видны зеленые фланелевые панталоны, и за полтинник с "места" везет вещи на Потьму-2, "столыпинским" выгонам (собственность п/я 385, т.е. Дубровлага), за стеклом решетка, а если открыта дверь, то виден в обе стороны коридор и арестантские "купе", к заборам с колючей проволокой поверху и вышкам, вышкам от Потьмы-2 до самого Яваса, на каждой станции и за Явасом тоже все километров 50-60 Молочница, Сосновка - на каждой, на каждой станции лагерь, два, три. Знаем, какая хозяйка в Явасе пускает приехавших "на свиданку" - койки стоят, и берет тот же полтинник с человека, как и в Доме приезжих. Но мы предпочитаем Дом приезжих - чисто, вода из крана, сами себе хозяева. И где столовая, и магазин, и аптека; и штаб лагеря вахта, управление, и сержант Аня - здоровенная девка:
- Давайте заявление, ждите ответа.
- Оставьте все продукты и вещи, кормить на свидании не положено.
- Ничего не передавать.
- Говорить только на русском языке.
- Стихи на свидании читать нельзя. Не положено.
- При первом замечании свидание прекращается.
Словом, все знакомое, все узнаем, вот только первомайские лозунги вблизи от зоны: "Сохраняйте и умножайте наследие старших поколений" и т.д. Мимо управления, мимо этих лозунгов идет женщина средних лет, маленькая, измученный вид, согнулась, перегнулась - перетягивают чемодан и огромная сумка; а за ней худенький бледный испуганный мальчик, на вид лет семи (а я знаю, что ему одиннадцатый год), обхватил обеими руками и тащит перед собой, не тащит, а толкает грудью и животом сетку, битком набитую, ручки связаны шнурком. У мальчика порок сердца, поэтому он такой щуплый: мать сама только оправилась после болезни. Идут к вахте - получили свидание. Мимо скорым шагом спешат офицеры, солдаты, воспитатели, они, похоже, даже не видят женщину и ребенка, которых вот сейчас раздавят их узлы и чемоданы. Примелькалось, на всех на напасешься ни рук, ни сердца.
А нам на этот раз ехать дальше - семнадцатое, где Юлий в 17-ти километрах от Яваса. Дорога уже подсохла, машины ходят, но нас никто не берет. Автобус везет детей из интерната домой на праздники (завтра - Пасха, послезавтра - Первомай) - с детьми не положено нам, зачумленным; еще одна машина - грузовик - тоже школьники, старшие классы Санины ровесники. Место в кузове есть, но мы все равно остаемся - не положено. День к вечеру, завтра воскресенье, машин не будет… Еще один грузовик затормозил около нас. Мы покидали в него рюкзаки, сумку, бидон, сами влезли, поехали. Едем через Явас под периодические на каждой остановке (останавливаемся часто, непонятно зачем, может как раз для этого) истошный вопль экспедитора:
- Слезайте. Не положено. Не повезу. Здесь продукты, посылки, я отвечаю. Не положено.
Я решила - ни за что не слезу, пусть силой стаскивают. Что же мне делать - сутки ждем. Ни сегодня, ни завтра машин больше не будет. Слава Богу - едет экспедитор в кабине, и для того, чтобы поорать, ему приходится останавливать машину, выскакивать из кабины. И все-таки на краю Яваса пришлось слезать. Подошел подполковник в расстегнутом мундире, без фуражки, видно, увидел нас из окошка и вышел из-за праздничного стола, пригрозил шоферу, сначала зоной, потом - что права отберет.
- Не положено возить пассажиров, дорога, сам знаешь, какая, машина не оборудована (из Озерного нас везли обратно на такой же в точности машине, чуть ли не на той же, да еще и в сопровождении офицеров, лишь бы скорее уезжали, не мозолили глаза, не шатались около зон). Слезли, пошли пешком.
Озерное - идиллическая деревня после Яваса - столицы Дубровлага. На въезде речка, заиленная, мостик через речку, кругом необыкновенной красоты лес (и вся дорога лесом - березовая роща, а больше сосны, высокие, мачтовые). Деревенька на одну улицу. Начинается улица с зон: справа - женская рабочая, слева - женская жилая. Забор с проволокой, беленый домик, за палисадником - вахта, здесь же комната для свидания (для женской зоны), комнатка для ожидающих свидания. Все какое-то не серьезное, по сравнению с Явасом: забор ветхий, один всего, вышечки пониже, ворота поплоше. Переход из рабочей зоны в жилую - без колючей проволоки, просто открываются ворота, одна за другой выходят женские бригады, плетутся через дорогу, выстраиваются, скорее толпятся около забора: один часовой у одних ворот, другой - у других, без собак. Когда выйдут все бригады - откроются другие ворота, впустят женщин. Но вид у них! Стыдно глаза поднять. Прохожу мимо, опустив голову. На ногах бахилы, грубые, уродливые, тяжелые, как гири. День был жаркий, поэтому многие без чулок, и вот эти пудовые ботинки на голых женских ногах. Платья форменные, черные или серые, тоже уродливые с жалкой потугой на кокетство: на серых юбках украшения - черная полоса по подолу. Лица черные от пыли, волосы тусклые, пыльные: некоторые женщины подвиты, подкрашены; это еще страшнее с этими запыленными пылью лицами, казенными платьями…
Но, тем не менее, идиллия. Дежурный солдат на вахте сидит, на крыльце, на табуретке: на дороге, в пыли копошатся дети, прыгают по крыльцу вахты. Солдат заговаривает с малышом, играет с ним. В обыкновенном сельском магазине - очередь (колбасу привезли к празднику) - тетки пересказывают сплетни, утихомиривают детишек:
- Сиди тихо, а то в зону отдам.
Смена караула на этой деревенской улочке, около беленького домика с палисадником, выглядит не настоящей, опереточной - нелепый ритуал среди теток и ребятишек, лица у исполнителей серьезные, как полагается по ритуалу, но, кажется, что им самим неловко играть в эту игру. Наверное, только кажется, что неловко - давно привыкли.
Мы приехали на личное свидание. 26-го мне из КГБ позвонил полковник Бардин и сказал, что можно ехать, свидание разрешено.
Мои подруги занимали деньги, весь день бегали по магазинам, добывали что получше, попитательнее, другие стояли у плиты - жарили, варили, пекли: ведь только раз в год личное свидание. Собрали, снарядили, купили билеты на поезд. У нас два тяжеленных рюкзака с продуктами, сумка с книгами, бульон в бидоне - начинает уж подкисать, ведь двое суток, как из дома. Если даже нам дадут трое суток - максимальный срок свидания - нам втроем не съесть весь наш харч: но не только мы - все, кто едет на свидание, берут побольше, чтобы лучше "подкормить своего", хоть эти три дня за целый год, а вдруг упрошу надзирателя, чтобы разрешил взять после свидания хоть кусочек колбасы, хоть полкило сахара, или два-три яблока, или чеснок, или лук, или папиросы, или табак… Вот и набираешь столько, что не поднять (деньги наодалживаешь у родни, у знакомых - ведь раз только в год), и потом везешь половину обратно: что попортится - стухнет - выбрасываешь; а через год снова набираешь мешок под завязку - а вдруг на этот раз окажется "добрый" надзиратель, или разрешит передачу, хоть и "не положено", а вдруг все-таки…
Вместо трех суток, хотя бы суток, полсуток, нам дают один час свидания в присутствии надзирателя. Офицер, начальник отряда, сообщает это не сразу, так, что до самого свидания остается надежда, хотя бы на сутки, пусть сутки с выводом на работу, пусть полсуток с выводом, только бы без надзирателя. Прямо перед самым свиданием "Один час общего". - Ничего с собой не берите, кормить на свидании не положено.
Мы все-таки берем, не можем не взять: пакет с папиросами, четыре апельсина, по одному на каждый карман, сто граммов сыра.
Мужская зона посолиднее женской, забор поновее, колючки заметнее, вышки повыше. И все равно одиннадцатый в Явасе - равелин, крепость по сравнению с 17-м. Впечатление сразу меняется, как только попадаешь на вахту. Двери с засовами, которые снаружи никто не откроет, толстый железный прут выдвигает и задвигает дежурный из своей дежурки. Одна дверь открывается, делаешь всего один шаг, и перед тобой другая дверь с таким же железным прутом. Сколько таких дверей, не помню, много. В какой-то момент перед тобой открывается зона - слева жилая, справа - рабочая, между ними несколько рядов колючей проволоки, настоящей, высоко и всерьез натянутой. И внутри, вдоль забора, ряд колючки, запретка, вспаханная полоса. Все, оказывается, вполне основательно и серьезно внутри, только снаружи не видно.
За час, конечно, ни о чем не поговоришь. С самого начала с напряжением ждешь, что вот сейчас надзиратель скажет:
- Ну, будем заканчивать.
Все, о чем заранее думала, из головы вон и не к месту, ведь когда я запоминала по дороге, о чем рассказать, я рассчитывала хотя бы на сутки. За час надо успеть сказать что-то главное, а что? Соображать, отбирать некогда, сейчас конец.
- Санька тебя перерос, смотри.
- Ты здорова?
- А ты себя как чувствуешь? Как рука? Как ухо?
Вид у Юлия скверный, очень скверный, не столько истощенный, сколько больной.
- С ухом глухо, гной течет, каждый день головные боли, в цехе шум, вибрация. 15 минут поработаю - приходится выходит на воздух.
- А врач?
- Год назад заявил о болезни, здесь делали несколько заявлений. Но все это без толку…
- Как кормежка?
(Пауза.)
- На ларек я не зарабатываю, так что, сами понимаете.
Еще несколько фраз о друзьях, как кто.
На коле не на том акцентируется внимание, дело не в частностях, не только в судьбе Юлия Даниэля. Просьбы об уступках и послаблениях практически бессмысленны. В лагере есть люди, что по полтыщи разных бумаг написали, на этом можно свихнуться…
- Заканчивайте свидание.
Да, я позабыла сказать: мне разрешили взять на свидание пачку "Беломора". Пакет пришлось оставить в первой комнате. Апельсины у нас в карманах - на этот раз нас почему-то не обыскивали перед свиданием. Я прошу надзирателя:
- Можно отдать мужу папиросы?
И хоть я не первый раз, хоть каждый раз одинаково, но он не сказал, что нельзя, и вот уже начинаешь надеяться, что разрешит (а это, очевидно, всего-навсего отработанный прием: сказать, что нельзя, - а вдруг женщина начнет здесь плакать, просить, истерика, а надо, чтобы она двинулась к выходу). В первой комнате снова спрашиваю:
- Ну, можно папиросы?
И, не дождавшись ответа, мы с Саней вынимаем наши четыре апельсина и кладем на стул, рядом с пакетом.
- Нельзя, не разрешается.
- Ну, хотя бы апельсины только…
- Не разрешается.
Юлий говорит:
- Не надо, не разрешит.
Но я не могу, а вдруг, человек же он, ничего ему не будет, если позволит.
- Ну, хотя бы еще пачку папирос.
- Ладно, положите, остальное заберите с собой.
И когда пакет уже у нас в руках, берет отложенную пачку и сует мне в руки:
- Заберите, не положено.
Свидание наше кончилось, мы еще не поняли этого, еще до сознания не дошло, что теперь надо уезжать, увидимся через четыре месяца, если разрешат. А "положенного" личного свидания в этом году не будет, через год, может быть, разрешат. В этот день мы не уехали - ночь, машин нет. Переночевали в комнате для ожидающих свидания - лампочки в ней нет; темно, воды нет (зато еды у нас избыток, часть приходится сразу выбросить - испортилась). С нами ночевала Ира Ронкина - ей разрешили личное свидание с Валерием - сутки с выводом на работу. И вывели, хотя в этот день вторая смена не работала, ну, увели в жилую зону, не все ли равно, лишь бы не дать лишнего часа. Формально - свидание на сутки, фактически - две трети суток, а жаловаться не приходится, все по правилам. На самом деле и Ронкиным, и нам спокойно могли дать трое суток, работа от этого не пострадала бы: завтра воскресенье, потом два дня праздники, никто не работает. Но дело не в работе, свидания с родными - это мера "воспитания", мера воздействия, так же, как ларек, передача. Заключенного можно всего этого лишить (профессиональный жаргон: "ларьком лишен" - "личным свиданием лишен"). Сократить свидание, не разрешить посылку могут даже не в наказание за проступок, а просто не поощрить в виду отсутствия запрограммированных добрых деяний - особого усердия в отношениях с начальством, посещения политзанятий (уровень этих занятий - политпрофилакторий для малограмотных), участие в так называемой общественной жизни лагеря…
Итак, мы с Ирой Ронкиной ночуем в Озерном. Из происшествий этой ночи: нам не разрешили пойти в уборную - ночью нельзя ходить около зоны (а здесь все "около"), - к тому же будочка в палисаднике для служебного пользования, "не положено", "порядка не понимаете", "а то часовой с вышки как шарахнет".
На другой день я все-таки подаю заявления: о личном свидании и о передаче. Начальник лагпункта сообщает мне, что Даниэль "личным свиданием лишен". Я прошу написать отрицательную резолюцию на моих заявлениях, но и это, оказывается, "не положено". Сказано - и довольно, получили час - уезжайте: никаких объяснений, ничего. Целый день ушел на то, чтобы получить официальный письменный ответ на заявления. Я просто сказала, что не уеду без этого.
- Так что, милицию вызывать?
- Вызывайте милицию, я не уеду без ответа.
Мы относили заявления на вахту, нам их возвращали, потом перестали принимать вообще: - Не велено.
Все-таки во второй половине дня мне принесли ответ (привожу его здесь, сохраняя орфографию подлинника):
"Гр-ка Богораз-Брухман.
Выше заявление рассмотрено. Личное свидание с вашим мужем Даниэль не положено. Нач., дата (С кем я ни говорила - это первый случай письменного отказа: обычно просто говорят "не положено"). После этого нам дали персональный грузовик, и через 10 минут ни вышек, ни забора, ни беленых бараков за забором, в два ряда - лес до самого Яваса.
Это внешние, наочные впечатления; деревня в лесу, зоны - рабочая, жилая, женская, мужская; дежурный на вахте играет с ребенком; ночью в уборную не ходить - "часовой как шарахнет"; один час свидания, "на зону не смотреть, не положено" (это нам сказал солдат, щелкая затвором за нашими спинами - пугая); "сиди тихо, а то в зону отдам"…
Но я не только вышками любовалась да беседовала со стражниками разных рангов. Вот что мне стало известно о том, что внутри. Заключенных мужчин привезли в Озерное под Новый год.
Большая часть - старики; инвалиды. Работа легкая - швейные цеха, шить рукавицы. Правда, полезная профессия швеи-мотористски - третья специальность, которой Даниэлю предложили овладеть. Год назад он был грузчиком, потом работал на шинорезном станке. Ничего, как известно, "не умеешь - научим"… Норма - сшить 17 пар рукавиц за смену. На "вольном" предприятии норма в аналогичных условиях 17-25 пар. Таким образом, основания для всяких "лишений" заведомо обеспечены: невыполнение нормы. Использовать этот довод или нет - это во власти администрации, смотря по поведению.
Свитеры, которые носили в 11-м заключенные, на 17-м отобрали - по инструкции не положены, есть форменная одежда - куртка х/б, для морозов - ватник. В цехах температура - 0 градусов и ниже. Да, это недочет, администрация не смогла подготовить зону, претензии заключенных на этот счет обоснованы, но свитеры все равно не разрешили.
Инструкция требует, чтобы рапортовали: "Заключенный такой-то". Несколько человек рапортовали: "Политзаключенный такой-то". "Вы не политзаключенные, вы уголовники, и мы вам это покажем". И стали показывать. Л.Рендель нес ужин из столовой в барак - там лежали два больных с высокой температурой, на улице -10. Наткнулся на надзирателя:
- В барак пищу носить нельзя, пусть идут в столовую, подумаешь, больные, в 39 году и не с такой температурой ходили.
Ренделя лишили ларька на два месяца.
С.Машков в рабочей зоне читал журнал - смена закорчилась, развод задержался.
-Рукавицы надо шить, а не политикой заниматься (журнал "Мировая экономика"), норму не выполняете. - Машков лишен ларька. Ю.Даниэль стоял и курил. Мимо проходил какой-то чин, приезжий из Яваса. - Опустите руки, станьте смирно.
Даниэль отказался стать на вытяжку - лишен личного свидания. В.Ронкин не встал в 6 часов утра, когда работал в вечернюю смену (подъем вечерней смены во все дни, кроме понедельника в 9, а это был понедельник) - лишен общего свидания.
И так далее, и тому подобное. Конечно, инструкцией предусмотрены и другие наказания, кроме лишения того, сего: штрафной изолятор, БУР. Пока эти воспитательные меры не применялись, администрация не подготовила не только цехи, но и соответствующие инструкциям штрафные помещения. В лагере строгого режима изолятор должен быть каменным, в деревянном не те условия, но это все еще впереди. Вот не сможет Даниэль из-за головных болей работать, откажется - отказчику положен БУР. Голова болит, хроническое воспаление среднего уха. То у него рука ранена, то ухо болит, это все не иначе, как симуляция.
Врача и для более тяжелых случаев нет - заключенный с инфарктом пролежал неделю в бараке без врача, то же с кровохарканьем. Только после жалобы заключенных прокурору больного увезли в больницу.
Норма питания заключенных установлена специальной инструкцией: 2400 кал. В день. В специальных таблицах указана самая низкая норма для взрослого человека - 3200 калорий, это жизненный минимум. А две недели назад норму (которая и в мировых стандартах проходит в графе "недоедание") снизили, теперь - 1700 кал. - "голодание". Да, но ведь ларек есть, докупай себе до нормы. В ларьке лагеря строгого режима запрещены мясные консервы, масло, сахар: плати денежки за борщ консервированный, компот яблочный и т.п. На много ли борщей хватит полагающейся в лагере пятерки в месяц? Все уйдет на одно курево. Это раз. Другое - на рукавицах на ларек не заработаешь, а эта самая пятерка - только из заработка, если останется после вычетов: 50% на содержание лагеря, МООП, охраны. 13 рублей за питание, еще сколько-нибудь за одежду (в рассрочку!). Пятерки ни у кого не остается, разве что в прошлом году на 11-м заработали, и с тех пор сколько-нибудь рублей, хоть 20-25 сохранилось на личном счету. Тоже, правда, ненадолго хватит. Вот тут его, голубчика, и "лишить ларьком", в самый раз будет.
А качество этих самых калорий! Я видела капусту, которую везли в зону: сразу не поймешь, что это, кочаны черные, мерзлые (это было зимой), оттают - будет кисель. Полагающееся по норме мясо - кости, жилы, пленка; в котел его, может, и закладывают, а в индивидуальной баланде - не ищи. Сахару - 15 гр. В день, хлеба - 700 граммов, только черный, сырой, тяжелый. Ну, а о штрафном пайке в карцере или в БУРе что и говорить.
Продуктовые посылки или передачи (3 раза в год не больше 5 кг вместе с тарой, если на 50 гр. больше - вернут) администрация лагеря может разрешить только после половины срока. У кого это 10 лет - 5 лет без посылки; у Андрея Синявского - 7 лет, полтора отсидел - до первой посылки теперь осталось два года, а Юлию - всего год. Могут разрешить, но ведь могут и не разрешить, "лишить посылкой". Вот и лишают. Основание есть всегда - невыполнение нормы. У Ренделя кончается десятилетний срок, посылки ему постоянно "не положены" - норму не выполняет. И не может выполнить: кроме того, что на рукавицах это в принципе невозможно, у Ренделя общее истощение, диагностируемое даже лагерным врачом. Я знаю людей, которые отбыли свой срок от звонка до звонка, кто 5 лет, кто - 6, кто - 17 - ни разу не получив разрешения на посылку. Эти 5 кг продуктов раз в 4 месяца используются, как кусочек сахара в дрессировке: "Послужи, Жучка". Для здоровья и физического развития организована физзарядка: массовые спортивные мероприятия, кросс, например; для ума и сердца - политзанятия. И то, и другое, и третье - сугубо добровольно, никакого принуждения, не хочешь - не ходи. На посылку, ларек тогда не проси. И вот зарядка: старики, инвалиды, с палочкой, освобожденные даже от работы, выходят, машут руками, бегут на месте, приседают, некоторые палочкой сзади подпираются, чтобы не упасть. За посылку, чтобы разрешили. В кроссе бегут. В здоровом теле - здоровый дух.
Трудно даже понять, что это - особая какая-то изощренность, извращенность, природная или выработанная службой жестокость, просто отсутствие души, убыла постепенно в соответствии с инструкцией.
В лагере жили несколько кошек. Их там любят, заботятся о них. Некоторые так привязываются, что перетаскивают с собой тайком в чемодане из лагеря в лагерь. Приказано выловить в зоне всех кошек. И вот надзиратели гоняются за кошками по всей зоне, поймают - за лапы, за хвост, и головой об столб…
В Явасе, в 11-м лагеротделении, все выглядит иначе. Спортивное поле, березовая аллея, бараки живописно разбросаны по территории лагеря, двухъярусные койки с сетками (в 17-м - нары), нет непрерывных окриков, дерганья: "Стоять смирно, лишить тем-то и тем-то". Правда, Юлию и там пришлось круто: и из бригады в бригаду перебрасывали, не давая освоиться с работой, и с лагерной "медициной" познакомился: "к врачу только на носилках и без сознания, если полбашки снесет, и не спросясь доставят" (лагерная поговорка), и в карцере отсидел месяц - так карцер, как полагается, каменный, там все всерьез. Но в 11-м это именно к нему, к Юлию и еще к некоторым отдельным заключенным, то к одному, то к другому применялся индивидуальный подход. А в общем - не так цепляются, не поминутно дергают. Администрация там, надзиратели человечнее, что ли. Или начальство сдерживает административный восторг - все же рядом управление Дубровлага. Скорее всего, дело в том, что в 11-м около 2000 политзаключенных, много молодежи: свяжись с ними - не обрадуешься. Посадили Даниэля в карцер - несправедливость, письменные протесты; голодно - кто из передачи поделится, кто со "свиданки" ухитрится сахару пронести. Юлия оберегали, помогали ему - общительный человек, ко всем доброжелателен, чужую беду принимает, как свою. Так что индивидуальный подход к нему не очень-то получился: поэтому наверное, и перевели в Озерное.
А в Озерном, в 17-м - 250 человек всего, все больше старички, инвалиды, религиозники, "непротивленцы", молодых человек 20 всего. Что стоит их всех в бараний рог скрутить: надо будет - и в БУР упрячут всех этих, и в тюрьму, во Владимир. Не две тысячи, два десятка всего. Вот и вся разница. А в принципе то же самое. "Посылку разрешим, если не будешь делиться с товарищами; зачем ему друзья, зачем политика, у него язва, пусть о здоровьи подумает. Не может не поделиться? Знаете посылка ему не положена" - это на первом, в Сосновке, жене Иоффе на свидании. Тоне Шевчук на 11-м: "Вот, пусть муж с нами сотрудничает, пусть хоть в лагерную газету пишет; товарищи тогда от него сами отвернутся, зачем они ему. Он из-за них в лагерь попал, а так парень хороший". И тоже: "Разговаривать на свидании только на русском языке", - а в лагере украинцы, литовцы, эстонцы, грузины, латыши, казахи, кого только нет. Кошек, кажется, не уничтожили, но паек урезан повсеместно…
Вернувшись из Озерного в Москву, я позвонила полковнику КГБ М.И.Бардину, который, как я уже говорила, любезно сообщил мне о том, что мне разрешено личное свидание. Может быть, думаю, здесь не знают о перевоспитании голодом, о моральных и нравственных унижениях, о прямых нарушениях законности, о фактическом отсутствии медицинской помощи. Да ведь и в кодексе записано, что лишение свободы не должно сопровождаться физическими лишениями и унижением человеческого достоинства заключенных. Не может быть, чтобы знали - ну, людей не пожалели бы, так за родину свою стыдно, за себя боязно - ведь и эта тайна выплывет когда-нибудь.
М.И. сообщил мне, что положение в лагере ему известно, что все, что там происходит - в рамках инструкции, никаких нарушений нет. - Возможно. Я, естественно, установленных порядков не знаю, они секретные, тогда, значит, эти правила нехороши. В результате мой муж, возможно, вернется оттуда инвалидом, если вернется.
- Это от него зависит, пусть переменит позицию, а Вам советую никому ничего не рассказывать. Вот на днях в газете появится статья, там все будет рассказано о лагерях…
- Я ни черточки не прибавляю, я рассказываю только то, что сама видела, что знает Юлий Даниэль. Множество людей подтвердят любую деталь из моего рассказа.
- А я считаю, что они находятся в чересчур мягких условиях, слишком много у них свободы. Вот ваш муж и не меняет позиции. Надо будет создать ему более жесткие условия.
Полковнику КГБ М.И.Бардину не понять никогда, что никакие "меры воздействия" - голод, БУР, тюрьма и т.д. не заставят Даниэля забыть, что он человек. Страдания от болезни, от голода не могут сравниться с тем, что переживает обыкновенный человек не из породы охранников, видя приседающих на "зарядке" инвалидов, надзирателя, который убивает кошку, беззащитную тварь, слыша грубые окрики: это заключенных гонят на политзанятия - сегодня лекция о гуманизме.

Богораз-Брухман

 


Уважаемые читатели! Мы просим вас найти пару минут и оставить ваш отзыв о прочитанном материале или о веб-проекте в целом на специальной страничке в ЖЖ. Там же вы сможете поучаствовать в дискуссии с другими посетителями. Мы будем очень благодарны за вашу помощь в развитии портала!

 

Редактор - Е.С.Шварц Администратор - Г.В.Игрунов. Сайт работает в профессиональной программе Web Works. Подробнее...
Все права принадлежат авторам материалов, если не указан другой правообладатель.