Д.ФУРМАН

СТАТЬЯ А.АМАЛЬРИКА И РУССКОЕ ДИССИДЕНТСКОЕ СОЗНАНИЕ¹

Статья А.Амальрика - ценный человеческий и исторический документ, значение которого хорошо почувствовали те западные советологи, которые советовали автору ничего не менять при переиздании.

Прежде всего это - памятник мужества. Даже если Амальрик предвидел, что после мытарств в лагерях, его статья, как это и случилось на самом деле, в дальнейшем создаст для него возможность "красивой жизни" на Западе, все равно бросить вызов коммунистической системе требовало храбрости, на которую были способны лишь единицы. Но статья Амальрика - памятник не только личностного, психологического мужества, но и мужества интеллектуального. Написать ее значило бросить вызов не только КГБ, но и науке. Все-таки первым сказал о том, что СССР осталось жить недолго, что конец его - в пределах жизни этого поколения не какой-нибудь ученый - социолог (советский ученый, естественно, не мог сказать это публично, но никто не писал об этом и "в стол" или в самиздат и вообще, похоже, никто в СССР в это время, в 1969 году еще не решался серьезно, систематически размышлять об этом) и даже не западный советолог, а недоучившийся студент, выгнанный из истфака МГУ.

Но хотя Амальрик, безусловно, был человеком выдающимся, все же самое ценное в его статье, как я думаю, - это не его индивидуальные чувства и размышления, а обобщение и рационализация опыта, чувств и мыслей его культурно-социального слоя - либерально демократической западнической интеллигенции, порождавшей диссидентство и примыкавшей к диссидентству. Это - четкая и ясная систематизация аморфного интеллигентского "трепа", поднимающая его до уровня концепции, "философии", то, что кристаллизовалось из бесконечных разговоров за кофе, чаем и водкой, путанных и бессистемных, как все подобные разговоры, и канувших в Лету. Амальрик говорит, что для Запада его статья "представляет уже тот интерес, какой для ихтиологов представляла бы вдруг заговорившая рыба" (стр.16) - как голос слоя, который был безгласен и только учился Анормально говорить. И хотя сейчас представители этого слоя, в том числе и дожившие до у нашего времени люди поколения Амальрика, говорят не переставая, их хаотические, противоречивые и смутные мысли и чувства 1969 года настолько погребены под пластами более позднего опыта, забыты и искажены современным восприятием и псевдовоспоминаниями, что и сами они, даже при значительном напряжении, уже не могут их четко воссоздать. Поэтому не только для западных советологов 1969 года, но и для нас сейчас, статья Амальрика - это голос "заговорившей рыбы", причем рыбы, которой уже нет, она стала "ископаемым". Это - голос из эпохи ушедшей и в значительной мере забытой, причем голос уникальный по своей чистоте и ясности. И вместе с тем это - эпоха, когда закладывались основные, глубинные характеристики миросозерцания и психологии тех, кто затем становится активным деятелем перестройки и постперестройки. И как это бывает при столкновении с каким-то забытым памятником твоей собственной юности, вроде какого-нибудь старого письма, при чтении Амальрика возникает очень сложное чувство. С одной стороны, ты видишь совсем иные, забытые сейчас страхи, надежды, мысли, ты удивляешься, как можно было придавать такое значение какому-то факту, о котором ты сейчас и вспомнить не можешь. Но с другой стороны, ты чувствуешь, что хотя надежды и страхи изменились, их "структура", определяющая твой характер и судьбу, осталась неизменной, или изменилась совсем мало. В эту забытую эпоху сформировалось то, что осталось с тобой на всю жизнь. И иногда это помогает по новому взглянуть на то, что происходит с тобой сейчас - взглянуть более трезво, ибо ты начинаешь понимать, что твой теперешний страх - это просто новая форма страхов прошлого, сказавшихся пустыми, а твоя теперешняя радужная надежда - новая форма у уже бывших у тебя мечтательных надежд, оказавшихся тщетными.

Попытаемся же восстановить мироощущение Амальрика, сравнив его с нашим последующим опытом и оценив, гипотетически, роль этого мироощущения в нашей истории.

Прежде всего, мы должны разобраться в основном и реализовавшемся предсказании Амальрика - предсказании скорой гибели СССР.

Первое впечатление от текста Амальрика - это, конечно, удивление от точности его "попадания в яблочко", с ошибкой всего-навсего в 7 лет. При этом разнообразные и многочисленные "ошибки в деталях" кажутся мелочью. В конце концов не так уж важно, погиб ли СССР, не выдержав напряжения войны с Китаем или просто не выдержав роста внутренних противоречий и напряжений. - важно, что он погиб. Но чем больше вчитываешься в текст, тем больше возникает недоумение. Ошибок "в деталях" - очень много и между правдой "в основном" и ошибками в частностях - громадное противоречие. Получается что-то похожее на такую картину: врач предсказывает относительно какого-то человека, что поскольку у него плохое сердце и он все больше нервничает на работе, в будущем году у него будет инфаркт и он умрет. И в следующем году человек этот действительно умирает, но отнюдь не от инфаркта, а по какой-то причине, никакого отношения к инфаркту и переживаниям на работе не имеющей, например, от пищевого отравления. Итог - тот же и если иметь в виду лишь его, можно сказать, что предсказание было правильным. Но с другой стороны, все аргументы, его обосновывающие - неверны.

Мы не будем дальше останавливаться на разных частных ошибочных предсказаниях Амальрика. Будем говорить лишь о том, что связано с самой сутью амальриковского текста и его "центральным" предсказанием скорой гибели СССР.

Амальрик говорит об ослаблении режима, его "маразмировании", но гибель СССР связывает все же с внешним толчком, исходящем от войны с Китаем, перспективе которой посвящена половина его статьи. И это громадное место, уделяемое в его рассуждениях Китаю, фактору чисто внешнему, отнюдь не случайно. Китай необходим Амальрику, ибо никакого выхода из советского тупика в результате действия внутренних, "эндогенных" сил он не видит. Убеждение, что дни советской власти сочтены, противоречит его анализу советского общества и Китай - средство разрешить это противоречие, devs ex machina.

Между тем СССР погиб, как известно, отнюдь не от войны с Китаем, который вообще, кстати никакой агрессивности даже и к очень ослабевшей России не проявляет. Он погиб в результате революционного "срыва" далеко зашедшей реформы, целью которой было его преобразование в демократическое общество, о котором мечтал Амальрик. Но ясно, что это - совсем разные гибели и хотя само предсказание смерти было верным, диагноз был дан совершенно неверно.

Вообще вся картина поведения различных социальных сил в бурный период нашей демократической революции и разрушения СССР была совершенно иной, чем предполагал Амальрик и, я думаю, такой, какая была бы для него непредставимой. Прежде всего это относится к поведению партократической элиты.

То, что Амальрик пишет об этой элите - о "противоестественном" отборе в нее, ее  трусости, неспособности ни к чему решительному, выглядит очень убедительно. Но одновременно это плохо согласуется с рядом очевидных и общеизвестных фактов. Толчок, источник которого Амальрик помещал вовне - в Китае, пришел от Генерального Секретаря ЦК КПСС М.С.Горбачева и его ближайших соратников, при чем это был даже не толчок, а сознательная трудная и целенаправленная работа по "раскачиванию" общества. Только через несколько лет этой упорной работы Горбачеву удалось внушить "среднему классу", что бояться теперь нечего и он стал как-то оппозиционно проявлять себя и самоорганизовываться. И хотя демократическая оппозиция стала очень быстро радикализироваться и в конце концов сорвала горбачевский план постепенной либерально-демократической трансформации, устроив что-то вроде революции, и в этом радикально-демократическом движении основные властные рычаги были у представителей высшей бюрократии и во главе его встал кандидат в члены Политбюро Ельцин. Я думаю, что ситуация борьбы радикальных демократов - западников во главе с кандидатом в члены Политбюро против тоже демократов и западников, но более умеренных, во главе с Генеральным Секретарем ЦК КПСС не могла бы привидеться Амальрику и во сне и несомненно показалось бы ему, в отличие от войны с Китаем, совершенно фантастической! Мы не будем сейчас разбирать, почему элита так вела себя - нас в данный момент интересует не элита и даже не логика нашего революционного процесса, а лишь Амальрик и его мировоззрение. И для нас достаточно констатировать, что она вела себя абсолютно не так, как предполагал Амальрик и, если можно так выразиться, значительно "лучше", чем он предполагал.

Также неожиданно показал себя и народ, от которого Амальрик ждал, что при ослаблении контроля над ним он устроит революцию, по сравнению с которой "ужасы русских революций 1905 и 19о7 и 1917-20 годов покажутся... просто идиллическими картинками" (стр.50). Опять таки, все, что писал Амальрик о неправовом сознании народа, о характерной для него зависти к богатым и тенденции к уравнительности, выглядит очень убедительно. И рассуждение о всеобщей аморальности тоже, вроде бы, убедительно - религии нет, марксизм не дал обоснования морали и быстро "выдохся" как религия, так что вроде бы, морали и взяться не от куда. Но опять-таки факты остаются фактами. Никаких жутких революций народ не устроил и вообще за все эти годы не устроил ни одного бунта, ведя себя до изумления спокойно и законопослушно. И даже сейчас, доведенный до нищеты капиталистическими реформами, он выражает свое недовольство в предельно умеренной форме голосования за КПРФ.

Вся картина нашей революции и поведения в ней отдельных социальных сил абсолютно не соответствовала представлениям Амальрика. И тем не менее его предсказание было верным. Человек действительно умер через год, хотя отнюдь не от болезни сердца. Как же все-таки объяснить такое предсказание, которое было неверным выводом из неверных посылок, но тем не менее - верным?

Если рациональные аргументы в пользу некоего предсказания неверны, а само предсказание - верно, значит (если только это - не просто случайное совпадение, о чем в случае Амальрика, очевидно, речи быть не может), аргументы - лишь "рационализация", предсказание на деле основано не на них, является не логическим выводом из цепи рассуждений, а результатом "пророческой интуиции". "Нормальный" пророк просто говорит: "Иерусалим будет разрушен", аргументируя лишь тем, что ему поведал Ягве. Но современная культура не знает роли пророка и пророкам приходится писать статьи и создавать псевдорациональные обоснования. В чем же суть такой интуиции, откуда берутся образы будущего? Они возникают из глубин души и сам Амальрик пишет: "...мои прогнозы - скорее поэтическое предвидящие и идут больше от чувства, чем от разума" (стр.14).

Амальрик первым и в очень яркой и четкой форме выразил смутное ощущение, которое все более охватывало общество, самые разные его слои. Постепенная утрата веры в марксизм-ленинизм, то есть, исчезновение "витальной силы" нашей системы порождает чувство, что "так дальше нельзя", что "надо что-то делать", что мы идем к некоей катастрофе. Это чувство имело в разных слоях и у разных людей очень разные модификации, но присутствовало оно у многих и чем дальше, тем больше. Оно было и на противоположном от Амальрика политическом полюсе, у шефа КГБ Андропова, у молодого партийного работника на Ставрополье Горбачева и у совсем простых людей, которые не могли это выразить, но ощущали "что-то в этом роде".

Надо ли понимать это так, что началось "осознание" процессов, приведших в конце концов СССР к гибели? Я думаю, что такое деление на "осознание" и осознаваемую "реальность" было бы неверным. Это ощущение было не "осознанием" процесса, а самим процессом. В истории очень много примеров всякого рода не объяснимых предчувствий, которые, тем не менее, оказываются верными и возникновения ощущения, что "так дальше нельзя", хотя почему нельзя - не понятно. Например, известно, что Николай I был очень напуган революцией 1848 году и ее возможным воздействием на Россию и начал размышлять над отменой крепостного права, которое осуществил его сын, прямо мотивировавший необходимость этой отмены угрозой революции, после чего и началось реальное, зримое движение общества к революции. Что же означал этот страх революции в обществе, устроенном принципиально иначе, чем европейские, не имевшем тех социальных сил, которые произвели революцию в Европе и не проявлявшем никаких видимых революционных поползновений? Почему в условиях пугачевского бунта никому не приходило в голову, что надо отменить крепостное право, а в мирные 50-е годы прошлого века, когда ничего похожего на пугачевщину не было и в помине, возникает убеждение, что если его не отменить "сверху", оно будет уничтожено "снизу"? Что, Николай I в 1848 г. "гениально проводил" 1905 и 1917 гг. или наоборот, видел опасности там, где их и в помине не было? Очевидно, подобного рода страхи, предчувствия и ощущения, что "так жить нельзя" - не предвидение конца, а само движение к концу, не осознание реальности, а сама реальность. Если вера в господствующую идеологию ослабевает, а основанный на ней строй начинает ощущаться как не справедливый и не легитимный, это естественно проявляется в ощущении тревоги и обреченности. Это ослабление веры и чувство, что "так дальше нельзя", не отделимы друг от друга, они - разные аспекты одного и того же. И вместе с тем они и есть начало конца этого строя и этой идеологии. Ощущение это растет и общество по мере его роста начинает как бы "нащупывать" путь к своему концу. То, что раньше казалось нормальным, начинает восприниматься чудовищным, не замечавшиеся ранее трудности становятся непереносимыми. Естественно, что у нас первым ясно и открыто выразил это ощущение социальный маргинал - диссидент и недоучившийся студент, который преодолел страхи, сковывающие "нормальных" людей - страх КГБ, страх испортить карьеру, показаться смешным и т.д. Но само это ощущение было отнюдь не у одного Амальрика и постепенно становилось общесоциальным.

Однако ясно, что в "пророчестве" Амальрика присутствует не только это общее и смутное ощущение, но и специфическая для его культурно-социального слоя форма, модификация этого ощущения. В прошлом веке чувство, что революция приближается и общество идет к гибели, то же возникало в разных социальных слоях и группах и постепенно становилось всеобщим. Но у Леонтьева оно было иным, чем у Чернышевского, у царей - иным, чем у революционеров. Тоже и у нас, ощущение, что "так больше нельзя", что "надо что-то делать" было и у Андропова и у Амальрика, но это были разные ощущения. Посмотрим теперь, какова специфика этого ощущения в интеллигентском западническом слое, наиболее яркими и смелыми представителями которого были диссиденты.

Ощущение приближающегося конца общества всегда в той или иной степени амбивалентно, ибо как бы ты его не ненавидел, это общество - твое общество и конец его - всегда потрясение. Ясно, однако, что у одних превалирует страх конца, у других - ненависть к обществу. У Амальрика, как и всего слоя, к которому он принадлежал, превалировала, естественно, ненависть. Для либерального западнического интеллигента советский строй был, безусловно, однозначно плох.

Плох, однако, не только строй. Ведь сам он - порождение национальной культуры, и раз строй - плох, значит и породившая его культура плоха. Амальрик, безусловно, крайний "русофоб". Он пишет о сближении СССР и США, которого он не одобряет: "Что общего между демократической страной, с ее идеализмом и прагматизмом, и страной без веры, без традиций, без культуры и умения делать дело?... Ее славянское государство поочередно создавалось скандинавами, византийцами, татарами, немцами и евреями - и поочередно уничтожало своих создателей. И хотя в написанном к изданию 1977 году предисловии он в какой-то мере отказывается от своих слов, это отказ выглядит очень малоубедительным и даже не очень-то похож на отказ, извинение не лучше оскорбления" ...Надо признать, что фраза о стране "без веры, без традиций, без культуры" написана сгоряча. Современная Россия имеет и традиции и веру и культуру - но только странным образом стремится то совсем отказаться от них, то наоборот , отгородиться ими от всего мира" (стр. 10-11).

"Русофобия", в отличии от того, как ее склонны понимать русские националисты - отнюдь не нечто противоположное "русскости". Напротив, это - самоощущение, без которого Россия и русская культура того времени немыслимы, очень ярко проявлявшееся как раз в самых великих русских политических фигурах (Петр 1, Ленин). Это - самоощущение нации, постоянно сравнивающей себя с нациями более богатыми и свободными и не знающей, как сделать, чтобы самой стать такой же. Ее внешняя противоположность, в которую она очень легко переходит и с которой она очень легко уживается - это русский антизападнический национализм, философия лисицы, говорящей:

"Зелен виноград", а ее аналоги (как и аналоги антизападнического национализма) в странах "третьего мира" - бесчисленны. Но хотя русофобия - старое и прочное явление в русской культуре и любое западничество в какой-то мере всегда было русофобией, в советском интеллигентском слое, пережившем 1917 года и сталинщину, она резко усилилась. Русский западник прошлого - начала нашего веков мог быть очень недоволен отсталостью своей страны, но для него было ясно, что она пусть медленно, но развивается в "общеевропейском направлении" - крепостное право отменили, ввели суд присяжных, глядишь, скоро и парламент будет. Для западнической же интеллигенции времени Амальрика такой прогрессизм свойственен значительно меньше. Один раз мы уже сорвались и память этого поражения превратилась в невротический страх новых поражений и срывов, ощущение не просто некоторой культурной отсталости, но глубинной дефектности культуры, всего национального организма. Амальрик не верит в нормальное демократическое будущее, ибо над ним довлеет страшное прошлое.

Громадные различия с интеллигенцией прошлого века и в отношении к народу. В прошлом веке в интеллигенции, даже самой западнической, господствовала народническая и марксистская идеализация простого народа, доходящая до совершенно гротескных размеров. Эта идеализация могла вполне уживаться с "русофобской" критикой русских порядков, русской культуры и даже русского характера, умеряя тем самым имманентные западничеству "русофобские" интонации. У Амальрика, напротив, крайняя "русофобия" сочетается с крайней "народофобией", доходящей до таких же гротескных размеров, как и идеализация народа в прошлом - начале нашего века. Априорный, "установочный" характер этого отношения к простому народу, от которого он ничего, кроме зверств, не ждет, очень отчетливо виден в тексте Амальрика. Его аргументация "впечатлениями" и анекдотами, вроде рассказа о двух рабочих, залезших в окно, даже смешна - из такого чепухового случая можно сделать доказательство на родной аморальности и порочности лишь, если тезис об этой аморальности - априорен и любой подобный эпизод с радостью воспринимается и запоминается как его подтверждение. И ясно, что источник этой гротескной "народофобии" - опять таки память о 1917 г. и последующей истории, полностью разрушивших "народнические иллюзии".

Антикоммунизм, русофобия и народофобия не отделимы от чувства собственного бессилия. Интеллигенция, разумеется, для Амальрика - лучшее, что есть в этом обществе. Но и она слаба и плоха, труслива и бюрократизирована. В плохой стране и интеллигенция плохая.

При таком отношении к национальной культуре, народу и даже к своему собственному слою, мироощущение Амальрика было поразительно безысходным. Революционеры прошлого - начала нашего века верили в колоссальные творческие и духовные силы народа, которые надо лишь пробудить. И несмотря на свое западничество, они верили, что когда эти силы пробудятся, Россия не только догонит Запад, то и поведет его за союбой, покажет ему, что такое истинные свобода и справедливость и на что способен освобожденный русский мужик и рабочий. Наши диссиденты ни во что такое не верили. Это - функциональные аналоги революционеров, которые боятся революции, ибо боятся своей страны и своего народа (Между прочим, это - специфически российское явление, у диссидентов других коммунистичес ких стран, в которых коммунизм был навязан извне, такого чувства не было. Польские демократы - интеллигенты своего рабочего класса, как известно, совершенно не боялись). И то, что при такой пол той безысходности, таком образе своих страны и народа, они все же боролись, были диссидентами, говорит о колоссальном личном мужестве. Но ясно, что их было меньше, чем революционеров и активность их была неизмеримо слабее.

Мироощущение Амальрика - мироощущение бессилия и безысходности. Но мироощущения, в котором нет вообще ничего светлого, быть не может. И у Амальрика оно есть, но вне советского общества. Свет - это, конечно, Запад, США. Но Запад, хотя и очень хорош - бессилен и склонен к компромиссам с советской верхушкой, постоянно обдуривающей его своими мнимыми миролюбием и либерализацией. (Совершенно такое же ощущение было у Солженицына, который за несколько лет до начала перестройки был уверен, что СССР может "взять Запад голыми руками" и даже уже берет его). Запад - не сила, способная уничтожить ненавистный СССР, он годится только для того, чтобы быть прибежищем для людей типа Амальрика. Такой силой, однако, является Китай. Но если Запад для Амальрика - бессильное добро, то Китай - силен, но не добр. Отношение Амальрика к Китаю - очень амбивалентное, вроде "декадентского" отношения к разного рода старым и новым "варварам" - он и любуется его силой (слово "пассионарность" в интеллигентский лексикон в это время еще не вошло) и хочет, чтобы он сломал СССР и боится его.

Лично Амальрик, несомненно, был смелым и даже героическим человеком. Но "социально" и идейно он - человек, боящийся всего - и строя, и бюрократии, и народа, и Китая. Ощущение близящегося конца, то есть, что "так дальше нельзя" возникало в разных слоях, но в "амальриковском" интеллигентском слое оно приняло самую кошмарную, беспросветную форму, при которой единственной светлой перспективой становится бегство, эмиграция. Естественное стремление людей к лучшему приняло здесь форму не столько движения вперед во времени, к "светлому будущему", сколько движения в пространстве, к Западу.

Мы попытались показать основные структурные характеристики мировоззрения Амальрика и того социально-культурного слоя, к которому Амальрик принадлежал. Мы видели, что это именно - структура, здесь есть внутренняя логика и упорядоченность, один элемент предполагает другие и даже роль Китая - отнюдь не случайна. И сформировалось это мировоззрение под влиянием очень глубоких исторических причин, оно порождено судьбой нашей страны в XX веке. Ясно, что такое мировоззрение должно быть очень устойчивым. Оно "фильтрует" факты, отбирая те, которые его подтверждают и отбрасывая те, которые ему противоречат. Это - активная сила, формирующая реальность в борьбе с другими мировоззрениями и другими силами. Попробуем теперь посмотреть, как действовала эта сила в годы российской демократической и антикоммунистической революции.

Амальриковское мироощущение, свойственное широким слоям западнической либеральной интеллигенции, до 1985 года не сталкивалось с реальностью и не проверялось ей, и следовательно - лишь консервировалось. Но с 1985 года такое столкновение началось и реальность сразу же стала преподносить "сюрпризы", оказалась этому мироощущению не соответствующей. Что же происходит в такой ситуации?

С одной стороны, реальность в какой-то мере прорывается в мироощущение и модифицирует его, с другой - мироощущение активно воздействует на реальность, пытаясь "вылепить" ее, втиснуть ее в свою схему.

В восприятии горбачевских реформ энтузиазм все время борется с недоверием и страхом. Недоверием, естественно, к Горбачеву, который абсолютно не соответствовал представлениям о том, каким должен быть генсек, и поэтому, возможно, просто прятал свое истинное лицо, а страхом, конечно, прежде всего аппарата и КГБ, от которых ждут козней и заговоров, пытаясь "персонифицировать" зло, найти его воплощение (на роль такой персонификации зла массовое интеллигентское сознание этого времени определило человека далеко не реакционного и, очевидно, очень порядочного, Е.К. Лигачева).

Шутка этого периода - "Товарищ, верь, пройдет она, эпоха горбачевской гласности и Комитет госбезопасности запомнит наши имена". Кроме страха КГБ и аппарата, был, естественно, и страх народа. Если зло аппарата персонифицировалось в то время в мифологизированной фигуре Лигачева, то "народное зло" - в "Памяти", крохотной организации в несколько сот человек, выросшей в воспаленном интеллигентском воображении до чудовищных размеров и приковавшей к себе внимание всех средств массовой информации.

Доминирование в интеллигенции в это время страха и неверия над надеждой со статистической точностью фиксируется цифрами отъезда из СССР в США и Израиль - отнюдь не только евреев, а едва ли не большинства тех, кто имел какую-то надежду там устроиться. Именно тогда, когда Россия очевидно поворачивает к демократии, демократы-западники бегут, ибо если перед лицом фактов сам поворот они отрицать не могут, то представить себе его прочным, серьезными, неслучайным они не в состоянии - это противоречило бы всем представлениям о "сущности" России и русского народа.

После длительной "раскачки", однако, демократическое движение уже в 1990 году приобретает колоссальную силу. У него один за другим появляются все новые союзники - национальные движения, рабочие, забастовки которых, к полному недоумению либеральной интеллигенции, стали проходить под либерально-демократическими лозунгами, все большее число перебежчиков из номенклатуры во главе с таким мощным харизматическим" лидером, как Ельцин, даже - реакционные российские националисты, которые именно в это время принялись активно разваливать СССР в уверенности, что самостоятельно, вне СССР, российские властные институты должны быть реакционными "по определению" (идея, представляющая собой "зеркальное отражение" западнической интеллигентской "русофобии" и в формирование которой эта "русофобия", очевидно, внесла свой вклад). Но очень характерно, что даже в этой ситуации интеллигентские демократические лидеры с радостью уступают первое место Ельцину - ситуация, когда народ идет за интеллигентом - демократом для них непредставима. Наконец, происходит "августовская революция", открывающая период быстрых преобразований. Ликвидируется СССР, на неподготовленный народ и неподготовленную экономику обрушиваются гайдаровские реформы. Люди, еще в 1989 году не верившие, что гласность - надолго, устремились ломать систему. Что это – храбрость сменила страх? Я думаю, что революционная храбрость этого периода сама в значительной мере - порождение страха. Спешка - порождение ощущения, что каким-то чудом открылась возможность, упустить которую нельзя, ибо тут же страну захлестнет тот мрак, который и есть - реальность этой страны. Как будто, если не разрушить СССР немедленно, он будет вечен, если не ввести капитализм сейчас, социализм действительно восторжествует "полностью и окончательно" и т.д. В 1991 году интеллигенты - демократы спешили разрушить все, что можно потому же, почему годом раньше и даже в этом же году они стремились перебраться на Запад - из-за глубинного "амальриковского" недоверия к своей стране и своему народу.

1992-1993 гг. - это период, когда правящие круги, представляющие собой союз наиболее безыдейной и циничной части бюрократии и находящейся на вторых ролях, хотя и в центре внимания, западническая интеллигенция проявляят какое-то почти противоестественное пренебрежение к народу - как к его материальному положению, так и к его чувствам. Возникает ощущение, что происходит что-то вроде проверки схемы. Народу плохо, но он не поднимается под реакционными лозунгами. Тогда ему делают еще хуже. От него требуют, чтобы он показал, наконец, "свое" истинное лицо", которое он упорно прячет. Но если очень долго добиваться, можно достичь всего. "Терпенье и труд все перетрут".

Реакция демократов на конфликт Верховного Совета с президентом - абсолютно неадекватна, исходя из принципов демократии политического расчета, но очень адекватна, исходя из "амальриковской схемы". Депутатов загоняют в угол, упорно добиваясь того, чтобы на их стороны встали анпиловцы и баркашовцы, а затем - расстреливают Белый Дом под улюлюкание и крики: "Раздавите гадину!". Народ, отнюдь не стремящийся ни к возвращению коммунизма, ни к фашизму, просто вынужден как-то отвечать. И он отвечает - эпатажным голосованием за ЛДПР и более "серьезным" - за КПРФ.

Как амальриковское предчувствие гибели СССР - это не просто предчувствие чего-то, совершающееся помимо этого предчувствия, объективно, а часть этого процесса, оно само - это движение к гибели, так и амальриковская схема реальности - это часть самой реальности, мощнейшая сила, ее формирующая. Эта схема в муках пробивала себе дорогу в перестроечный и постперестроечный период, несмотря на все сопротивление, почти реализовалась.

Приближаются выборы президента. И хотя исход их не ясен, ясно, что к нормальной состязательной демократической системе нам прийти пока не удалось. Чем больше правящая группировка нарушает в своей борьбе с коммунистами самые элементарные демократические принципы и чем более становится ясно, что она не готова мирно и законным путем отдать власть, тем менее ориентированными на правовые демократические нормы становятся ее противники и тем в большую фикцию превращается ее собственный постулируемый демократизм. К демократии общество оказалось не готовым и вроде бы, опять-таки оказался "в основном" прав Амальрик, представлявший демократическую альтернативу как наименее реальную. Но если мы вспомним события нашего недавнего прошлого и "всмотримся" в них, мы поймем, что едва ли не основную роль в сбивании общества с демократического пути играли силы, чье умонастроение выражено в работе Амальрика. Это они создали в 1990-1991 года ситуацию, при которой было невозможно продолжение горбачевского курса, они согласились отдать первую роль в "демократическом" движении наиболее циничной и корыстной группировке номенклатуры, они спешили, не думая о последствиях, разрушать Союз, они аплодировали кровавой бойне в октябре 1993 года, они сейчас превратили выборы в малоприличную комедию, все больше напоминающую выборы в СССР. Общество - единое целое и как нет социальной реальности, отдельной от "ментальной реальности", так не может быть ситуации, при которой либеральный научный сотрудник с более или менее "амальриковским" мировоззрением к демократии готов, а колхозница тетя Маня не готова. Профессор и тетя Маня - единое целое, их взаимоотношения и определяют готовность общества к демократии. И еще большой вопрос, что сыграло большую роль в нашей неудаче - "реакционность" тети Мани, которую эти годы довели до нищеты, или "прогрессивность" научного сотрудника, убежденного, что так тете Мане и надо. Если люди пытаются создать демократию при убежденности, что их страна - глубинно недемократична, народ - ужасен и только и ждет, чтобы устроить погром, а сами они должны заботиться о месте за границей, они могут быть уверены, что их худшие опасения оправдаются. Амальрик - человек, в яркой и четкой форме выразивший господствующую в либеральной западнической интеллигенции идейную и психологическую схему, которая имеет тенденцию претворяться в реальность, сама создавать себе подтверждение. Это - схема безнадежной реальности, создающая такую безнадежную реальность. И хотя есть все основания восхищаться умом и смелостью Амальрика, но если мы хотим более светлой реальности, мы должны избавляться и от этой глубоко укорененной в нашем сознании "амальриковской" схемы.

См. также черновик В.Игрунова Виноват ли Андрей Амальрик в распаде Советского Союза?

---

1 Этот текст должен был быть опубликован в 1999 году, в сборнике, посвященном 30-летию написания Андреем Амальриком "Просуществует ли Советский Союз до 1984 года?"