|
Алексей ПАНКИН. Что мы потеряли и чего мы ищем?. "Век ХХ и мир", №8, 1988г.
СОЗНАТЬСЯ В РАЗНООБРАЗИИ
Мне хотелось бы сделать несколько комментариев к рассуждениям о том, что мы
«оторвались от корней».
Хотим мы этого или не хотим, но все революции означали разрыв с прошлым, с
корнями. Если бы старые системы могли примирить все противоречия внутри себя и
обеспечить преемственность развития, то никаких революций и не было бы.
При этом «отрыв от корней» едва ли может быть тотальным. Скажем, христианство
— это полный идеологический разрыв с язычеством, но посмотрите, сколько обрядов
языческого происхождения в русском православии. Мне кажется, что и нам досталось
от прошлого немало, может, даже больше, чем хотелось бы. Например, почти полное
отсутствие прочных демократических
традиций, покорность народа, чрезмерный пиитет к государству (рецидив
принципа «власть от Бога») и т. п.
Наконец, справедливо ли утверждать, что мы все потеряли и ничего не
приобрели? Я сейчас не хочу говорить о хрестоматийных вещах, упомяну о том, что
близко лично мне. Мой дед — первостроитель Московского метро и я горжусь этим. У
меня, конечно, свой взгляд на то время, и все же я по-своему завидую ему, слушая
рассказы о том, как они шли на работу как на праздник, испытывали восхитительное
чувство своей нужности стране, причастности к великому делу. Да и метро в Москве
действительно прекрасное! Догадываюсь, что окажусь среди москвичей в
меньшинстве, но для меня не существует улицы Остоженка,— есть упраздненная
Метростроевская. И я уверен, что чувство укорененности в советском прошлом есть
у большинства людей, его не надо сбрасывать со счетов.
Говорят, ценности были ложными. Я, пожалуй, могу согласиться с этим. Но с
точки зрения нас, сегодняшних, чуть ли не вся история выглядит как процесс смены
ложных ценностей. Во имя странных фантазий строились египетские пирамиды. Иван
Сусанин отдал жизнь за бездарного царя. А лет этак через сто кто-нибудь,
обозревая идейные баталии нашего времени, скажет: «Надо же, нашли из-за чего
шуметь и шебуршиться!»...
И еще одно замечание: раз уж мы говорим о потерях, то в каждом случае надо
все-таки определять, когда, что и по сравнению с чем мы теряли. Сейчас например,
то и дело повторяют, что Советский Союз находится на 52 месте в мире по детской
смертности. Это что — закономерный итог 70 лет? Деградация по сравнению с
пресловутым 1913 годом? Вот некоторые цифры: в 1950 г. приходилось 80,7 умерших
на 1000 детей, в 1971 г.—22,9, в 1980 — 27,3, в 1986 — 25,4.
Я хочу сказать, что 70 лет нашей истории не есть какой-то целостный период. У
каждого из происходящих общественных процессов своя динамика: то шло
поступательное движение, то деградация. И надо учиться не отделываться общими
словами, а видеть конкретно-исторические причины тех или иных явлений. Ведь без
реального понимания того, что происходит в нашем обществе мы и перестройку
рискуем загубить.
И это подводит меня вплотную к рассуждениям о том, что же мы хотим обрести в
результате перестройки. Хотя я бы сформулировал вопрос по-иному: что мы можем
обрести? Ибо желать мы вольны чего угодно, а реальные возможности ограничены
хотя бы тем, что и на этот раз нам не удастся оторваться от корней.
Бесспорно, Советскому Союзу нужна политическая реформа. И, на мой взгляд, ее
первоочередной задачей должно быть встраивание в политическую систему механизма
стабилизации конфликтов. Проблемы так долго загонялись внутрь, что сейчас, при
появлении первых признаков свободы, они неизбежно начнут вырываться наружу и, я
думаю, нам необходимо быть готовыми к целой полосе конфликтов и кризисов. Пока
же у меня такое ощущение, что уже имевшие место кризисы эпохи перестройки, будь
то Чернобыль, «дело Ельцина» или события в Нагорном Карабахе заставали общество
и политическое руководство врасплох и приводили к повторению одних и тех же
ошибок.
Почему так происходит? В значительной степени потому, что мы продолжаем
гипнотизировать себя заверениями в том, что мы все по одну сторону баррикад.
Отличным примером такого рода мифа является ситуация в писательской среде (а
литературная жизнь всегда была чутким барометром общественных процессов).
Повернется ли у кого-нибудь язык сказать, что Петр Проскурин и Андрей
Вознесенский, Александр Проханов и Алесь Адамович находятся по одну сторону
баррикад? А ведь инженеры человеческих душ преспокойно состоят в единой
писательской организации и, громя позиции друг друга, завершают свои выступления
на различных форумах призывами к единству.
Или зададимся таким вопросом (оставив его, от греха подальше, без ответа):
можем ли мы, положа руку на сердце, утверждать, что у нас в стране все еще
однопартийная система, по крайней мере в идейном плане?
Сегодня в обществе, в его политических и социальных институтах наметились
очень сложные и причудливые линии размежевания. Это естественно и нормально.
Ненормально лишь то, что мы страшимся признать это. Убежден, что открытое и
честное размежевание куда полезнее для стабильности и здоровья общества, чем
искусственное объединение. Можно по крайней мере надеяться, что закулисные
маневры и склоки заменятся честной идейной борьбой, позиции будут
формулироваться яснее. Да и диалог, вероятно, будет вести проще.
Мне кажется, что в механизм стабилизации конфликтов должно входить и
расширение гласности. А для этого необходимо использовать еще один ее резерв: не
мешать журналистам сообщать о том, о чем они считают нужным. Пока такой ситуации
нет. Скажем, на протяжении первых недель после начала событий в Нагорном
Карабахе большинство газет проявляло дружное нелюбопытство к тому, что же
собственно там происходит, печатая всякую чушь. Ясно, что тут была установка
сверху. И все, чего удалось добиться (как и в некоторых предыдущих случаях), это
то, что информационный вакуум был заполнен дикими слухами, началось смятение
умов, и люди, забросившие было свои коротковолновые приемники, вновь обратились
к «голосам», тем более, что к ним сейчас беспрепятственный доступ. Уж не говоря
о том, что первоначальный характер освещения (или затемнения) ситуации,
насколько можно судить по последующим публикациям, явно оскорбил и армян, и
азербайджанцев и стал дополнительным фактором обострения ситуации. Сейчас зреет
конфликт между Венгрией и Румынией, союзными нам странами. Наша перестройка
встречает неоднозначное отношение ряда социалистических стран. В прессе об этом
— молчок. Чего ждем?
Словом, пока пресса не может не подчиниться приказу сверху, она будет
продолжать замалчивать острые ситуации и действовать вопреки своей природе как
средства «раннего оповещения» о проблемах, пока они не достигли точки кипения, а
также инструмента достоверного выявления параметров ситуации, мнений, взглядов.
Уж не говоря о том, что пресса — это посредник при нормальном диалоге между
общественными силами.
Короче говоря, мне кажется, что открытое размежевание и последовательное
расширение гласности — это важная часть механизма стабилизации кризисов. Это,
среди прочего, и возможность гарантировать права меньшинства. А меньшинство, не
чувствующее себя безгласным, реже тяготеет к экстремизму. И чтобы ввести эту
часть механизма в действие, не нужны сложные дорогостоящие реформы, не нужно
ничего придумывать. Нужно лишь признать уже сложившиеся реальности.
Уважаемые читатели! Мы просим вас найти пару минут и оставить ваш отзыв о прочитанном материале или о веб-проекте в целом на специальной страничке в ЖЖ. Там же вы сможете поучаствовать в дискуссии с другими посетителями. Мы будем очень благодарны за вашу помощь в развитии портала!
|
|