Якуб Шегидевич, член руководства МГО СПС

 

МОЙ ПУТЬ К ДИССИДЕНТАМ
Из воспоминаний белорусского татарина, лауреата Государственной премии СССР по науке и технике

 

Часть I
О ПЕРВЫХ СОВЕТСКИХ ЭВМ

Москва... Это слово, пожалуй, впервые запало в мое детское подсознание где-то в феврале-марте 1941 г., когда мой отец привез с ближайшей станции Городея журнал (предполагаю, что это был “Огонек”) с картинками Москвы, Красной площади и Мавзолея. До этого ничего подобного я не видел, и впечатление было столь огромное, что запомнилось на всю жизнь. Возможно, ещё и потому, что слова “Москва”, “Советы”, “большевики”, “Сталин” были  в то время постоянно в ходу.

Ведь совсем недавно, в сентябре 1939 г., к нам в поселок Мир, что в 30-40 км западнее бывшей польско-советской границы, пришла советская власть. А вместе с ней аресты, раскулачивание, ссылки, коллективизация, внезапная война с немцами, оккупация, расстрелы, слухи о ходе сражения под Москвой и возможном возврате Советов. И, наконец, июль 1944 г. - освобождение от немецкой оккупации, новые порядки, вести с фронта от наших отцов, появление в нашей, заселенной несколькими семьями, избе большой черной тарелки – радиоточки, из которой постоянно неслись слова: “Говорит Москва!” и все с замиранием ждали новостей о своих мужьях и отцах, надеясь уловить из этих новостей, что они живы и здоровы и скоро вернуться домой.

И дальше вся жизнь потекла по “законам Москвы”, - все новости из Москвы, всё под знаком Москвы. Засыпал и просыпался я под звуки слова “Москва”. Сначала, в школьные годы, они неслись из упомянутой черной тарелки радиоприемника, а потом, когда уже учился на физмате Белгосуниверситета и жил в общежитии на привокзальной площади Минска, они неслись из рупора железнодорожного диспетчера на вокзале, объявлявшего и утром и ночью о прибытии и отъезде пассажирских поездов из Москвы. Естественно, после этого “Москва” и всё, что с ней связано, прочно засело в моем подсознании. И когда в 1961 г. настала пора решать, куда податься из сельской средней школы белорусского Полесья, где я уже отработал два года учителем математики и успел полностью разочароваться в материальных и бытовых аспектах учительской жизни, то у меня, естественно, было желание попасть в Москву или ближайшее Подмосковье.

К тому времени я уже считал себя убежденном демократом, противником практики КПСС, направленной на подавление свобод и внутри страны, и за рубежом (напомню, что  уже состоялся и ХХ съезд КПСС, и события 17 июня 1953 г. в Берлине, и польский Октябрь 1956 г.  и венгерские события) и я стремился приобщиться к какой-либо оппозиционной деятельности. А где это возможно сделать? Конечно, где-то в Москве или около неё. Значит “надо держать курс на неё, на столицу. Короче, почти по Чехову: “В Москву, Москву, Москву!”

Мысль авантюрная. Ведь о чём может мечтать сельский учитель в глухой полесской деревне? Переехать в райцентр, ну, максимум, в областной центр. А здесь – в столицу СССР! Как это сделать? Попытаться поступить в московские технические вузы и приобрести инженерную специальность, столь вожделенную по сравнению с учительской? Или, может, удастся закрепиться в Подмосковье в должности “математика”. Ведь уже сделан прорыв в космос, и где-то требуются математики для расчетов орбит, для работы по новой, только что зарождающейся, профессии программиста.

Прошёл второй вариант. Бесполезно пробродив в поисках ночлега по центральным московским гостиницам, отправился подмосковной электричкой в какое-то неведомое Болшево, где жили и трудились однокурсники моего мирского друга – Эрика, закончившие наш физмат годом позже меня. Созвонился, встретились, поговорили, объяснил свои намерения относительно учёбы или работы в здешних местах. “Да ведь рядом, в Подлипках, требуются математики для координационно-вычислительного центра. И там же работают наши выпускники. Вот тебе их телефоны, пусть сведут тебя со своим руководством. Глядишь, и тебя и возьмут”.

Сказано – сделано. Встретился с тогдашним зам. руководителя КВЦ М. А. Казанским, поговорил с ним. Вряд ли произвел на него какое-либо положительное впечатление, скорее, сказался уже заработанный за год авторитет моих младших коллег – выпускников физмата Белорусского университета. Белорусские математики, оказалось, ценятся очень высоко. Затем полтора–два месяца ожидания в Белоруссии разрешения на допуск. Наконец, разрешение получено. Мчусь в Подлипки, оттуда в Министерство общего машиностроения, что на площади Маяковского, за утверждением приёма со стороны чиновников министерства и, наконец, прием в НИИ-88 (куда на правах подразделения входил КВЦ) инженером с окладом в 120 р. (почти в 2 раза превышающие мой учительский заработок) и местом в общежитии. Ура!

Восхищению моему не было предела – замечательными, душевными, внимательными оказались ребята и в общежитии, и на работе. Со многими быстро подружился, часто получая помощь в овладении новой профессией, познавая азы программирования и баллистики непосредственно на практике, обучаясь, что называется, на ходу.

Желание же учиться, обучаться столь важному и значимому делу, приобщаясь к самому передовому тогда направлению – освоению космоса, было настолько велико, что, несмотря на соблазны близкой Москвы, много времени отдавал самообразованию. Цель - догнать по знанию и умению моих коллег – выпускников ведущих московских и ленинградских вузов, стать полноправным членом такого обаятельного и интеллектуального коллектива, оправдать, наконец, доверие, оказанное мне столь уважаемым в КВЦ руководителем, каким был лауреат Ленинской премии М. А. Казанский.

В какой-то степени, надеюсь, это удалось, потому что вскоре я стал составлять программы  по алгоритмам, разработанных другими специалистами – баллистиками, конструкторами отдельных блоков изделий и т. п., отлаживать эти программы на первых отечественных машинах типа М-20 и М-50, производить необходимые расчёты. Понемногу стал разбираться и в алгоритмах. Постепенно стал избавляться от комплексов.

Помогла мне и накопленная ранее эрудиция по общественно-политическим вопросам. Всё чаще и активнее я принимал участие в разговорах и беседах о новых книгах, кинофильмах, новостях в стране и за рубежом.

Оказалось, что мне тоже есть что сказать нового и оригинального, – ведь я уже как-никак, а лет пять читал, хотя и с большим трудом, польские газеты и журналы, а иногда и осиливал отдельные корреспонденции  в югославских газетах “Борба” и “Политика”. Тем более, что их иногда удавалось купить в киосках на Ярославском вокзале или в гостинице “Ленинградская”. Таким образом, я имел какое-то окошко, через которое мог узнавать о жизни в других странах, получать качественно иную информацию. Стал делиться ею на работе, нашёл внимательных слушателей, почувствовал, что имею какой-то авторитет.

Я договорился, что в рамах просветучебы буду вести занятия кружка по марксистско-ленинской эстетике, где мы вели обсуждение новых кинофильмов, литературных журналов, художественных выставок и т. п. И посещение, и участие было сугубо добровольное, не формальное. Споры и обсуждения были так же непосредственные, живые. Я же старался дать и информацию, почерпнутую из польской и югославской прессы.

Слухи о нашем кружке стали распространяться и за пределы нашего КВЦ. Появлялись и новые слушатели, но стали заходить и проверяющие - вначале от партбюро, а затем появился и из районного КГБ. У нас как раз шло обсуждение публикации “Одного дня Ивана Денисовича” А. Солженицына. Как всегда, были разные мнения: кому-то казалось, что очень сгущены краски, что нет борьбы со злом и т. п. Большинство же приняли повесть с восторгом. Наш пыл попытался охладить “ответственный товарищ”. Но разве можно нас остановить, – повесть выдвинута на соискание Ленинской премии, значит, вот-вот она может быть одобрена на самом верху. И совсем непонятно, как быть этому ответственному товарищу - то ли ругать, то ли хвалить.

Впоследствии оказалось, что премию Солженицыну не дали, но момент был поистине волнительный. А для нас и вдвойне печальный – порекомендовали вместо кружка больше заняться наглядной агитацией, на что я уже не был способен.

Но занятия в кружке оказались не бесплодными для меня, т. к. через пару месяцев я был приглашен участвовать в подготовке и выпуске так называемых устных журналов, т. е. своеобразных просветительных и развлекательных молодежных вечеров, где приглашенные знаменитости (артисты, журналисты, писатели) рассказывали о своей работе, встречах и т. п., демонстрировался какой-нибудь малометражный фильм или мультик и т. д. Раньше нас выпуск такого журнала наладили в местном подлипкинском доме культуры наши коллеги из ЦКБ (основного королевского КБ). У них он назывался “Виток”, наш – “Горизонт”, выпуск был, как правило, раз в месяц. Успех был необычайный. Да и не мудрено – у нас бывали и Высоцкий, и Глазунов, и Окуджава и разные учёные и журналисты, чьи идеи и мысли могли быть изложены в узком кругу и в устной форме. Билеты на выпуски “Горизонта” быстро стали дефицитом, а у комсомольских боссов НИИ появилась возможность стимулировать ими активность своих подчиненных.

Что же касается меня, то у меня появились новые заботы – необходимость дополнительного заработка путем преподавания математики в Мытищинской заочной средней школе, что существенно ограничило возможности моего активного участия в подготовке и проведении дальнейших выпусков “Горизонта”, а затем и другая причина – подготовка к свадьбе с нынешней многолетней спутницей жизни – Любовью Михайловной, сотрудницей королевской фирмы, местной (подлипкинской) девушкой.

Короче, моя жизнь в конце 1965 г. изменилась – я перестал жить в общежитии, перешел на жительство к тёще. А там - однокомнатная квартира, где кроме тёщи и моей жены ещё и её сестра-школьница. Жена моя Люба ещё учится на вечернем факультете Московского лесотехнического института и, конечно, никакого времени на организацию отдельного быта у неё нет.

Ясно, что нужно как-то срочно решать квартирный вопрос. Надеяться на получение жилья от предприятия – бесполезно. Снимать частный угол тоже невозможно. Значит, надо заработать на кооперативную квартиру. Но мои учительские подработки явно проблему не решат. Выходит, нужно искать какую-то качественно иную работу где-то на стороне.

За прошедшие четыре с половиной года работы я ясно понял, что и в данной сфере наши дела не столь блестящие, как это представляет ТАСС. Например, многократные неудачные попытки обеспечить мягкую посадку наших лунников выдаются как успешные запуски очередных спутников серии “Космос”. Подготовка же аванпроекта облёта нашими космонавтами Луны до высадки на неё американцев тоже была прекращена из-за непреодолимых на то время (конец 1965 г.) технических трудностей.

Моё личное участие в разработке комплекса программ автономной  навигации на бортовой ЭВМ космического корабля закончилось соответствующим отчётом, утвержденным наверху самим Королевым С. П., в котором указывалось время выполнения подготовленных программ на маломощной бортовой ЭВМ в часах, а не за несколько минут, как это требовалось на деле. Было ясно уже, что соревнование с американцами по Лунной программе нам не по зубам, а другой качественно новый проект – полет на Марс – явно по срокам стоит за пределами нашей жизни. Короче, впереди большие успехи в космосе нам не светят, а значит, и дождь материальных и других благ над Подлипками не прольётся. Да к тому же в январе 1966 г. не стало и Главного конструктора С. П. Королева, и перспективы подлипкинских “ящиков” стали весьма и весьма сомнительными.

В силу этих обстоятельств, а также из-за того, что наш коллектив (группа из 10-12 человек) был уже переведен из КВЦ в отдел баллистики и тем самым вышел из-под административного подчинения принимавшего меня на работу Казанского М. А., я считал, что уже имею моральное право покинуть подлипкинский НИИ-88. Я нашёл работу на “выезде”, т. к. оказалось, что можно разрабатывать и отлаживать программы не по месту своего жительства, а где-то в дальних и длительных командировках. За это тебе будут выплачивать командировочные, суточные и т. д., на которые ты можешь вполне сносно существовать, а зарплата с коэффициентом 1,5-1,8 будет идти в накопление.

Оказалось, что эти дальние места – закрытые объекты системы противокосмической обороны, расположенные в тайге под Иркутском и в районе озера Балхаш. Там устанавливались мощные радарные комплексы типа «Днепр», позволявшие отслеживать ракетные пуски возможных противников, вести учёт космических объектов и даже определять по характеру изменения их орбит возможность наличия на этих космических объектах ядерного оружия. Управлять работой этих громоздких стационарный станций, осуществлять сбор и обработку всей информации должны были специализированные вычислительные комплексы, программную начинку которых и должны были разработать принятые в этот почтовый ящик программисты.

Казалось бы, чего проще: эти вычислительные комплексы разрабатывались и изготовлялись в Москве и ближайшем Подмосковье, и оставь одну такую ЭВМ, и пусть же программисты сидят и отлаживают свои программы – ведь на это всё равно требуется несколько лет. Но ведь тогда была бы обычная зарплата (начиная со 120 р. с добавками по 10 р. по истечению 3-4 лет) и трудности с набором специалистов. Оказалось, при советской затратной экономике проще было набирать людей из разных городов (Москва, Ленинград, Донецк) и забрасывать на месяцы и годы в сибирскую и казахстанскую глухомань, чем организовывать экономную и бережливую работу по месту их проживания.

Забегая вперед, скажу сразу, что когда я впоследствии работал в НИЦЭВТе над проектом создания серии отечественных ЭВМ, к нам на работу в Москву направлялся коллектив программистов и из Иркутска, и из Баку. И им тоже платили и командировочные и зарплаты с коэффициентом, т. е. то, чего мы не могли в силу законов дать нашим московским сотрудникам. Таковы были парадоксы и эффективность советской экономики ещё до эпохи её застоя.

Другой пример такого чиновничьего “головотяпства” - строительство в сейсмической зоне Прибайкалья Иркутского радиолокационного узла. Это -несколько мощных, по 150-200 м в длину и 30-50 м в высоту, стальных каркасов, ориентированных под строго заданным углом, и опирающихся на мощнейшие бетонные подушки. Во время моего второго заезда в конце 1966 г. случилось то, что могло произойти и гораздо позже – землетрясение. Оно было небольшим, но заметным и для нас – подпрыгнула на столах и шкафах посуда, сдвинулись в комнатах гостиницы кровати и т. д. Трудно себе представить стоимость ущерба, особенно для наших “сооружений”, направленных в нужную сторону с ювелирной  точностью до многих долей секунд. Объект был заморожен, а мы - переброшены на аналогичный объект на озере Балхаш.

Судьба Иркутского узла долго оставалась неясной. Во время Горбачевской перестройки и советско-американского сближения в СМИ мелькнуло сообщение, что американцы предлагали свою помощь в достройке Иркутского радиолокатора для совместного его использования (наверное, для контроля над пространством Китая и Северной Кореи), но, похоже, их предложение не было принято. Но в современных публикациях о российской системе предупреждения раннего нападения (СПРН) Иркутский объект фигурирует наряду с Балхашским, Барановичским (там усовершенствованная радарная система “Волга”) и т.п. Стоит, наверное, пожелать, чтобы больше там землетрясений не было!

На Балхаше я проработал порядка 10 месяцев. За это время родился сын, жене удалось внести взнос на малогабаритную 2-х комнатную квартиру (всего в 24 кв. м) строящегося в Подлипках дома. Семья требовала возврата из дальних командировок, и пришлось снова менять место работы. Возврат на Королевскую фирму заранее не рассматривался. Ориентировался я на работу в Москве, тем паче, что уже многие даже очень крупные и известные специалисты из Подлипок стали работать в Москве, чуть ли не ежедневно направляясь туда электричкой.

В конце 1967 г. я устроился во Всесоюзный научно-технический информационный центр Госкомитета по науке и технике (уже не закрытый “почтовый ящик”!). Задача – разрабатывать на отечественных ЭВМ “Минск-22” и др. комплекс программ по созданию единой информационно-поисковой системы по обработке научно-технических отчетов, рефератов, диссертаций, публикаций и т. д. Это должно было быть нечто, похожее на современный Интернет, и помогло бы исключить дублирование разработок в разных НИИ и ускорило бы научно-технический прогресс в высоких технологиях (как сейчас принято говорить high tech – хай тек).

Уже на уровне проработки концепции стало очевидным, что проект нереализуем: не хватает мощности отечественных ЭВМ, нет средств для автоматического ввода информации, нет пультов для работы операторов с накопленной в ЭВМ информацией, нет каналов связи с поставщиками и заказчиками информации. Руководство Центра стало по линии Комитета пробивать закупку иностранной техники и в последствии удалось заполучить из Франции весьма мощную ЭВМ типа “Булль Дженерал Электрик”. Намечали даже послать меня за ней в Париж, но дожидаться отказа в визе (а это должно было быть хотя бы из-за режимности моей предыдущей работы) я не стал. Понял, что при данном раскладе работ в Центре программисты вынуждены быть на “подхвате”, т. е. отлаживать отдельные программы по вводу и упорядочиванию кратких аннотаций поступающих материалов (а вернее, набора из 10-15 ключевых слов), а главную нагрузку несут специалисты-предметники, разбирающие поступающую информацию и по своему субъективному пониманию соотносящие её с той или иной позицией библиотечного рубрикатора.

Я стал изучать рынок возможных вакансий. Это должна была быть работа надолго, всерьёз, для возможной профессиональной карьеры программиста, где они (программисты) – ведущие специалисты (какими у нас на КВЦ в Подлипках были баллистики, а в ЦКБ – конструкторы). Узнал через знакомых, друзей (здесь очень важна коммуникабельность!) о создающемся в Москве Центре по разработке серии отечественных ЭВМ, сопоставимых с самыми современными компьютерами на Западе. Конечно, там программисты, как и на иркутских и балхашских объектах, должны быть на ведущих позициях, да и сам проект по значимости близок к космическим или противокосмическим проектам.

Значит, надо искать выход на руководителя тамошних программистов, которым оказался главный конструктор отечественных ЭВМ “Урал” Рамеев Башир И., бывший руководитель Пензенского НИИ и завода ЭВМ, сменивший ради участия в этом проекте и свое место работы, и свою профориентацию. (Значит, это - достойное место для будущей работы.) Вышел на него. Сидим, беседуем. Рассказываю о своих трудовых буднях, выделяя особенно те моменты, которые для данной работы хорошо смотрятся, в частности, моя работа в Подлипках над проблемами автоматизации программирования, включая разработку транслятора с языка “Алгол-60” для ЭВМ “Р-50”. Наконец, он говорит: “Добро! Берем Вас на работу ведущим инженером, заполняйте анкету о приеме”. Пишу, и вдруг он говорит: “Учтите: основное место нашей работы будет не здесь, в районе Комсомольской площади, а в Чертанове, где нам построят комплекс зданий!” Моя реакция была моментальной. Нет, нет! Мне тогда и писать анкету не нужно – так далеко ездить из Подлипок я не буду”. И получаю в ответ: “А мы Вам дадим и квартиру, и прописку в Москве, при том сразу при поступлении к нам!!!” Я даже обиделся за такую шутку, но Башир Искандарович заверил, что это - серьёзно, и такая возможность у них есть, надо только всё оформление пропустить через Моссовет, а это требует времени. ("Как только такое оформление пройдет, мы Вас известим”.)

Приехал домой, рассказал жене. Она в ответ: “Да ведь такого быть не может, разыграли тебя! И ждать нечего”. Продолжаю работать во ВНТИЦентре, жду месяц, другой – молчание. Стал даже забывать об этом варианте, тем паче, что надо было отлаживать какие-то программы на ЭВМ “Минск”, а это означает, что почти всё время  - и служебное и личное – уходит на обдумывание программы. И вдруг... После 8-9 месяцев звонок от заместителя Рамеева. Все нормально! Есть разрешение на московскую прописку, на квартиру, немедленно увольняйтесь и приступайте к работе в НИЦЭВТ.   И с сентября 1969 г. по март 1996 г., т. е. свыше 26 лет, я - работник московской организации НИЦЭВТ (Научно-исследовательского центра электронной вычислительной техники) Минрадиопрома СССР.

Создавался НИЦЭВТ по постановлению ЦК КПСС и СовМина СССР для того, чтобы сделать качественный рывок в отечественной вычислительной технике, – вместо разработки и производства разнотипных, не совместимых и по архитектуре, и по программному обеспечению советских ЭВМ, исключавших обмен между собой и данными и программами, ставилась задача разработки и производства семейства совместимых между собой, но разных по своей вычислительной способности ЭВМ, соответствующих самым современным западным компьютерам. И соответствие между ними должно было быть обеспечено такое, чтобы можно было использовать готовые зарубежные программы на наших разработанных ЭВМ.

Другими словами, ставилась задача поставить интеллектуальную мощь Запада, реализованную в широком наборе прикладных программ, на службу социализму! И не только советскому, но и всему тогдашнему социалистическому лагерю, – к кооперации по проекту Единой системы ЭВМ (ЕС ЭВМ) были в разной степени ангажированности задействованы почти все страны – члены СЭВ.

Проект этот был масштабным, весомым, значимым для экономической и оборонной мощи всего социалистического лагеря. Конечно, по затратам и по количеству задействованных научных и производственных мощностей этот проект был существенно скромнее, чем атомный и космический проекты, но всё же в 70-х годах ХХ столетия он был определяющим, базовым для дальнейшего развития высоких технологий в стране.

В качестве прототипа для ЕС ЭВМ было избрано семейство машин крупнейшей компьютерной фирмы США, да и (тогда) всего мира – IBM System/360. Компьютеры этого семейства, различные по своей производительности и составу, имели единую и хорошо проработанную архитектуру, широкий набор алгоритмических языков и мощную, в пару миллионов команд, операционную систему OS/360. Тогдашние мировые авторитеты в области программирования сравнивали операционную систему OS/360 по сложности и технологичности решений с лунным проектом NASA «Appollo», а один из них, Эдгар Дейкстра, заявил (по свидетельству видного ученого-программиста из Сибирского отделения АН ССР И. Поттосина):  “Наибольшей победой Запада в “холодной войне” было то, что Советский Союз принял архитектуру IBM”. И это было сказано задолго до “перестройки” и августа 91-го года.

Возможно, что основанием для такого важного вывода Э. Дейкстра стало следующее. Во-первых, широкое использование ЭВМ с архитектурой и программным обеспечением IBM для создания отраслевых, ведомственных и т. п. систем сбора и обработки данных, систем управления и т. п. делает наше народное хозяйство привязанным к информатике Запада, делает страну соучастницей мирового глобального информационного процесса. Во-вторых, развенчивается окончательно миф о высоком научно-техническом потенциале и, возможно, даже лидерстве Советского Союза, так как всем, кто хоть в малейшей степени причастен к набирающей темп информатизации, становилось ясно и понятно, “откуда ноги растут”, т. е. по какому пути идет наша отечественная информатика. Ведь всё общение человека и ЭВМ в ЕС ЭВМ шло на английском языке!

Но у такого выбора были и дополнительные плюсы. Во-первых, устранялась опасность создания в отечественной информатике “вавилонской башни”. Во-вторых, наши программисты и инженеры-компьютерщики получили возможность овладеть своей профессией на самом передовом уровне (и, как оказалось впоследствии, многие специалисты так и сделали!). В-третьих, у специалистов появилась настоятельная необходимость овладевать английским языком (ведь по сути происходил невидимый, виртуальный, информационный прорыв “Берлинской стены”).

Весь подобный набор причин и последствий внедрения ЕС ЭВМ заставлял меня относится к новой работе с большим интересом и повышенной ответственностью. Вот несколько примеров моих производственных будней. Где-то через 5-6 месяцев, когда уже однозначно в качестве прототипа был сделан выбор упомянутого семейства компьютеров IBM System/360, я обнаружил, что в используемых разными НИИ технических средствах ЕС ЭВМ для обеспечения совместимости с ЕС ЭВМ не хватает некоторых знаков  и символов, активно используемых в программном обеспечении IBM. В частности, ни в кодовых таблицах, ни на клавиатурах, ни на принтерах (в тогдашней терминологии, АЦПУ) не было знаков “&” и “@”. Насколько важно для совместимости иметь полный набор символов прототипа, я хорошо понимал на примере своего участия в разработке уже упомянутого транслятора с языка “Алгол-60”, что позволило мне твердо выступить с предложением о необходимости корректировки разработок, что приводило к срывам поставленных высокими постановлениями сроков завершения разработок.  Запахло скандалом.

Как это ни банально, но “инициатива – наказуема”. А потому доложить о возникающей проблеме руководству Минрадиопрома (заместителю министра, отвечающему за отечественную ВТ) было поручено мне и коллеге из минского филиала НИЦЭВТ. Зашли, рассказываем о технической стороне дела и о необходимости внести коррекцию в разработку технических средств ЕС ЭВМ. Хозяин кабинета вначале хмурился, краснел, багровел и вдруг... разразился площадной бранью! “Вы хотите сорвать сроки выполнения Постановления Правительства! Вон отсюда – пусть немедленно об этом докладывают Ваши директора!” Не знаю, как проходил его разговор с главным конструктором ЕС ЭВМ, но... дело было сделано – первая волна гнева разразилась над нашими головами. Впоследствии было подготовлено новое постановление, скорректированы сроки разработок (не в последний раз, как потом оказалось!) и внесены необходимые для совместимости доработки. В том числе получил права и российский графический злополучный знак “@” (“собака”), оказавшийся столь необходимым впоследствии для Интернета.

Для меня же эта история помогла утвердиться на новом месте работы, приобрести какой-то авторитет и получить по существу карт-бланш на расширение моей деятельности по достижению совместимости с System/360. Стал со своими сотрудниками (а я уже занимал должность начальника отдела управления данными в разрабатываемой операционной системе ОС ЕС) проводить технический контроль за выполняемыми для ЕС ЭВМ разработками устройств ввода-вывода, устройств хранения данных, их передачи по каналам связи и т. д. Для этого мы проводили углубленное, дотошное сопоставление наших разработок с соответствующими прототипами фирмы IBM (их соответствие по функциям, по выполнению каждой команды, по реакции на сбои и т. п.), а выявленные отличия фиксировали в специально разработанных “Таблицах отличий”. Сами таблицы обсуждались на совместных совещаниях специалистов всех стран – членов СЭВ, соучастников разработки ЕС ЭВМ.

В ходе такой кропотливой работы обеспечивалась высокая степень совместимости с IBM, а там, где различия были необходимы (например, для работы с информацией на кириллице), составлялись и утверждались своеобразные карты-лоции с точной фиксацией ”подводных камней и отмелей”, которые необходимо было обработать программным путем в операционной системе.

Уделяю столь много описания технической стороне вопроса неспроста – опыт удачного следования прототипу и используемая для этого методика в начале 2000 г. были учтены мною при разработке предложений об “обустройстве” постельцинской России. Но об этом попозже.

Пока же подобная бурная деятельность позволила мне познакомиться с многочисленными специалистами - разработчиками технических и программных средств ЕС ЭВМ, с потенциальными пользователями нашей техники, с разработчиками (на базе наших средств) автоматизированных средств управления объектами, отраслями, оборонными комплексами. Подготовленные сотрудниками моего отдела предложения по составу разработок, порядку их функционирования и взаимодействия между собой стали востребованы и руководством нашего НИЦЭВТа, и руководством смежных НИИ и КБ, и ответственными чиновниками Минрадиопрома. Я стал частым участником совещаний с различными высокопоставленными лицами, появилась возможность познакомиться и изучить практику работы советского аппарата, мотивы и поступки номенклатурных чиновников.

Кратко расскажу о двух наиболее запомнившихся совещаниях. Где-то в конце 1972 – начале 1973 гг. установились неформальные, закрытые контакты между нами, разработчиками ЕС ЭВМ, и группой из 3-4 человек специалистов фирмы IBM. Они сказали нам, что им известно о проводимой нами разработке ЕС ЭВМ как системе совместимой с их OS/360, что они не возражают против этого и, наоборот, довольны таким оборотом дела, так как совместимость их техники с ЕС ЭВМ позволит им делать хороший бизнес в СССР, ибо потребности Советского Союза в вычислительной технике настолько велики (и здесь они ссылались на “фишку” того времени – обещания украинского академика Глушкова удвоить ВВП путем АСУ-низации всей страны), что они надеются заполучить 10% рынка ВТ. А раз так, то надо заранее готовится к таким поставкам – ввести в технику IBM кириллицу аналогично тому, как это решено в ЕС ЭВМ, внедрить наши требования и стандарты по конструктивам, электробезопасности и т. п., т. е. обеспечить совместимость IBM с ЕС ЭВМ в части использования кириллицы.

Мы тоже испытывали потребность в общении с ними. Нас интересовало, как отразятся принятые нами решения по расположению русского (болгарского и др. национальных алфавитов) в кодовых таблицах IBM на работу тех или компонент операционной системы, какие для этого необходимы доработки, не допущены ли грубые ошибки типа “дважды два – стеариновая свеча”. Мы договорились обменяться материалами разработчиков, взять тайм-аут на размышление и встретиться снова.

На очередной встрече мы договорились обменяться мнениями не только о текущих технических деталях, но и о перспективных разработках. Чтобы “шагать в ногу” не только сейчас, но и в будущем. Договорились, что первыми расскажут о своих перспективных работах гости. Конечно, мы следили внимательно по зарубежной литературе и других доступных материалах за новыми техническими продвижениями нашего прототипа, но и здесь мы узнали о многом - о новых сверхплотных магнитных накопителях на дисках и лентах, о мощных каналах связи по выделенным коммутируемым каналам, о наличии мощного инструментария для разработчиков программ (комплекса программ, имитирующих виртуальную среду) и т. п. Слушали с интересом не только я и мои ведущие сотрудники, но и руководители наших разработок.

Объявили перерыв на обед, а после обеда должны были выступить наши руководители. Но увы! И одного, и второго и, возможно, даже третьего вызвали на срочные совещания. И когда мы собрались после обеда, то я оказался крайним, старшим по должности. О чем им говорить? О наших неудачных попытках разработать и производить скромные накопители данных на магнитных носителях, на порядок, а то и более отстающих по плотности от разрабатываемых в IBM? О крайне слабых наших телефонных и телеграфных каналах связи? Ну, право, нечем хвастаться. А надо! И хоть никто из руководства меня не уполномочивал, не проинструктировал, но ведь ничего и не запрещал! И тут меня осенило. О чем я могу говорить им, крупным специалистам по ВТ, я, всего лишь изучающий отдельные их материалы и программы? Нет, надо говорить о том, что я больше и лучше их знаю. О космосе, о передовом (правда, до недавнего времени) советском рубеже! Итак...

- ...Да! Вы правы - мы нацелены создать ЕС ЭВМ для внедрения автоматизированных систем управления всеми отраслями народного хозяйства, всеми важными объектами. Предстоит грандиозная задача, особенно если учесть огромный территориальный разброс объектов и необходимость их связи с центром, с Москвой. Мы установили, что такой трафик и объемы не могут быть реализованы традиционными техническими средствами, о разработках которых и вы рассказывали. Здесь мы с вами расходимся, Мы делаем упор на использование для этой цели тех средств, в разработке которых у нас большой задел, а именно космическую связь. Да! Именно связь через наши космические спутники связи типа “Горизонт” и другие! Только такое решение позволит нам достичь требуемого времени реакции и передать, накопить и обработать поступающую со всех уголков страны информацию!

Далее я начал говорить об орбитах спутников, их апогеях и перигеях и т. п., но меня уже не слушали! Важная новость поразила моих слушателей! Они вскочили, о чем-то громко спорили между собой! (Английским языком я, конечно, не владел!) Затем с удивлением и интересом смотрели на меня, как бы желая удостоверится, вменяем ли я или  просто их разыгрываю. Но я продолжаю говорить об орбитах, и это порождает иллюзию достоверности, - ведь перед ними не специалист из подлипкинского КВЦ, а разработчик программных средств управления данными в операционной системе ЕС ЭВМ!

Конечно, дослушивать меня им было невмоготу – надо срочно, немедленно сообщить о такой новости своему руководству. Мне жали руку, благодарили, дарили шариковые ручки (большой дефицит!), какие-то служебные фирменные IBM-овские блокноты. Хотелось бы верить, что такая угроза со стороны Советов обойти IBM подтолкнула их (если, конечно, информация об этой новости дошла до них) к обсуждению совместных аналогичных работ с НАСА.

Эта история надолго оставалась на слуху у моих коллег и чиновников министерства. Первые вспоминали о ней, когда, следя за IBM, узнавали о каких-либо новациях фирмы со спутниковой связью, а вторые – когда нужно было выдать какую-либо дезинформацию, т. к. моя вынужденная речь оказалась бесподобной дэзой!

Другой эпизод... Идет крупное совещание у руководителя главка нашего министерства. Различным НИИ, КБ и заводам, задействованным в разработке системы управления для важных правительственных объектов, устанавливаются сроки завершения пуско-наладочных работ.

В основе этой системы управления должна была находиться специализированная операционная система ЕС ЭВМ, которая должна обеспечить взаимодействие двух ЭВМ и создаваемого вычислительного комплекса так, чтобы при работе одной ЭВМ другая находилась бы в “горячем резерве” и могла бы в случае необходимости либо помочь первой в разборке “пиковых” нагрузок, либо, при выходе основной ЭВМ из строя, своевременно подхватить выполнение вычислительного процесса без потери поступивших данных или целеуказаний.

Мой отдел был назначен головным в разработке и ответственным за наладку и сдачу заказчику на объекте такой специализированной операционной системы. И в таком качестве я совместно с моим начальником, заместителем главного конструктора ЕС ЭВМ, представлял НИЦЭВТ на этом совещании.

И вот бойкие чиновники, не имея ни малейшего представления об объемах работ, сложности проведения комплексных наладок на  широком спектре новых изделий и разработок, быстро и энергично подгоняют дату завершения комплексных работ под конечную дату - наступающий за два с небольшим месяца очередной “красный праздник” - кажется, 1 мая. И исходя из такого установочного срока, дают нам для всех работ от двух до трёх недель.

Понимая полную абсурдность таких сроков, подхожу к своему начальнику и говорю: “Здесь какая-то несуразица, Владимир Константинович. Ведь объем и сложность разработки и наладки такой операционной системы требует не пару недель, а многих месяцев, и уж как минимум, не меньше года!” В. К. меня выслушал, посмотрел на меня внимательно (наверное, для того, чтобы убедиться, насколько я серьезно говорю), затем оглядел весьма критично присутствующих и... огласил мое заявление. Минуту-две стояла гробовая тишина, а затем шум и вздох облегчения у руководителей смежных НИИ и КБ, – их сроки, соответственно, тоже будут сдвинуты и перенесены, и не они, а другие являются крайними за срыв работ. И голос начальника главка: “Нам тогда нечего обсуждать, - с такими сроками я к министру не пойду. Вы из НИЦЭВТа пишите свои сроки и обоснования, расписывайтесь за них и сами отвечайте перед руководством!”

Опять понятное желание чиновника – вверх начальству “плохие” новости самому не приносить! И готовность руководить – устанавливать сроки, объемы, подгонять завершение работ к очередным датам – и все это при полном незнании объекта управления и существа дела. Единственный критерий – угодить руководству, доложить о принятых мерах, отрапортовать!

В данном случае сроки переносить приходилось ещё не один раз. И не потому, что работали с “холодком” - трудились самозабвенно, не считаясь ни с вечерним и ночным временем, ни с выходными – сказывался и большой объем, и трудности обеспечения взаимодействия различных вновь разрабатываемых элементов системы обработки данных, достижения взаимопонимания между разными коллективами разработчиков.

В конце концов была сдана заказчику и наша разработка – специализированная операционная система для управления вычислительным комплексом из двух машин ЕС ЭВМ и сам вычислительный комплекс, да и сама система управления объектами. И спустя ещё какой-то период, когда система доказала на практике свою работоспособность и была  принята в эксплуатацию, настал период награждений. Опять был преподнесен урок советской экономики – распределение наград между коллективами разработчиков и наладчиков системы управления проводилось по “затратному” принципу – получал больше тот коллектив, который смог затратить на эту работу больше государственных денег, а это значит, кто и дольше выполнял свою работу! Выходило, что наиболее выгодно – и в материальном и моральном плане – это класть фундамент из “золотых кирпичей!” Ясно стало – перспективы развития такого общества, мягко говоря, весьма сомнительны!

Годы работы  в НИЦЭВТе пролетали очень быстро – все дни, вечера, а иногда и ночи и выходные дни - проходили в заботах о выполнении планов и сроков разработки программ и документации различных версий и изданий операционной ОС ВС, наладке новых образцов процессоров ЭВМ ЕС, устройств ввода-вывода, освоении всей номенклатуры технических и программных средств на заводах-изготовителях, затем - помощи в освоении наших разработок у пользователя и, в первую очередь, на стендах и объектах важных государственных и оборонных заказчиков. Наиболее сложным делом было отыскать и устранить сбои и отказы в работе новых образцов ЭВМ – нужно было выяснить причину появления аномальных ситуаций при одновременном выполнении на ЭВМ десятков, а в последствии и сотен различных заданий, выявить и устранить источники помех для правильного и устойчивого исполнения пользовательских программ.

Понятно, что сделать это было возможно лишь совместными усилиями сплоченного коллектива разработчиков разных устройств и блоков. Организовать такое взаимодействие и обеспечить выполнение наладочных и сдаточных работ в срок и с заданным в техническом задании результатом и было зачастую моей основной производственной обязанностью. Отсюда и частые командировки на заводы-изготовители ЭВМ в Минск, Казань, Пензу, тесное сотрудничество со специалистами различных НИИ  и КБ Москвы, Еревана, Вильнюса, Кирова, Киева и др. городов Советского Союза. Конечно, было отрадное ощущение, что в таком важном деле, в труде многотысячного коллектива разработчиков, создателей сложнейших технических и программных комплексов ЕС ЭВМ есть и крупица моего личного вклада.

Тем паче, что где-то к середине 1970-х годов стало ясно, что в ЕС ЭВМ достигнута совместимость с прототипом,  т. е. компьютерами System/360 фирмы IBM, что позволяет использовать готовые зарубежные программы как для научно-технических расчетов, так и для создания и управления большими массивами данных – базами данных. По программному обеспечению, по “софтверу” мы достигли тогдашнего зарубежного уровня, но по “железу” - по электронике, по быстродействию, по мощности и по надежности технических средств отставание было весьма ощутимым – произведенная база, “площадка запуска” была явно не сопоставима. А чтобы обеспечить большую надежность технических средств, нашим программистам приходилось идти на дополнительные ухищрения и наращивать программные “примочки” в наших операционных системах.

В 1978 г. операционные системы ВС ЭВМ были представлены на соискание Государственной премии СССР по науке и технике и в открытом конкурсе в тот же год эта премия была присуждена. В составе группы коллег-программистов из НИЦЭВТа, минских НИИЭВМ и завода ЭВМ, Казанского завода ЭВМ лауреатом этой премии стал и я. В 1983 г. за продолжение работ по развитию ЕС ЭВМ я был награждён и орденом “Знак Почета”.

Но это были, пожалуй, последние успехи на ниве ЕС ЭВМ. Наше отставание в электронике, каналах связи, технологии магнитных носителей, дисплейной технике, устройствах ввода-вывода быстро нарастало. Менялось и отношение “верхов” к использованию вычислительной техники. О лозунге удвоение ВВП за счет АСУ-низации всей страны уже никто не упоминал. Достигать оптимизации и экономии в условиях затратной социалистической экономики явно не было стимула.

Это понимало и среднее звено управленческого аппарата, с этим, по существу, согласилось и Политбюро ЦК КПСС. Разрабатываемая с нашим непосредственным участием автоматизированная система управления делами ЦК КПСС была забракована и не рекомендована к внедрению после того, как члены Политбюро поняли, что им придется самим осваивать технологию работы за дисплейным пультом,  а самые “подковерные” тайны кремлевской жизни могут  стать достоянием компьютерных архивов. При таком положении дел напрасно было ожидать вливания сколь-нибудь значимых средств в отечественную вычислительную технику для сокращения её отставания от бурно развивающейся зарубежной.

Естественно, и дела в НИЦЭВТе стали пробуксовывать – всё чаще сдвигались сроки разработки новых, более быстродействующих ЭВМ, всё труднее давалось обновление версий операционных систем. Дело явно шло на спад.

Окончательную же точку поставила перестройка. Присоединение Советского Союза к Международной конвенции по защите интеллектуальной собственности сделало невозможным продолжение наших работ по прототипу, т. е. с использованием материалов и наработок фирмы IBM. Это - юридическая сторона дела.

Но была и фактическая – с середины 80-х годов весь западный мир захватила новая волна научно-технической революции – повсеместное массовое внедрение (в офисах, школах, жилых домах и т. п.) персональных компьютеров. Конечно, для нас, специалистов-компьютерщиков, такое развитие событий не было неожиданностью. Начиная с середины 80-х годов неоднократно пытались “пробить” разработку в рамках ЕС ЭВМ персональных ЭВМ, но московское начальство такие попытки встречало в штыки – мол, нет в стране надобности для такой техники (не для доярки же нужна “персоналка”). И то правда: при той централизации сбора, обработки и доступа к информации, при жесточайшем контроле на предприятиях за использованием простейших средств оргтехники, начиная от пишущих машинок и ксероксов, при постоянной охоте “органов” за печатной продукцией “самиздата” нужна была недюжинная дальновидность и смелость, чтобы взяться за разработку и производство персональных ЭВМ.

Но такие люди нашлись. Ими оказались руководители и ведущие специалисты двух минских предприятий: за разработку взялись сотрудники НИИ ЭВМ, а за производство – минский завод ЭВМ, который расположен в Минске между площадью Якуба Колоса  и базаром “Комаровка”. Именно их усилиями и были разработаны первые советские персональные ЭВМ и начато их серийное производство. Точнее, мелкое серийное производство.

К тому времени, к концу 80-х годов (уже полным ходом шла горбачёвская перестройка), и советское руководство поняло необходимость производства и внедрения персональных компьютеров, однако попыталось решить эту проблему всё так же - по-советски. Для строительства крупного завода по производству персоналок был выбран Кишинев, вернее, бывшие виноградники под Кишиневом. В республике не было ни соответствующих кадров, ни каких-либо наработок, но была острая проблема безработицы и недовольства от уничтожения молдавского виноделия в рамках борьбы с пьянством. Было неясно, что же пытались решить советские вожди своим постановлением о строительстве кишиневского завода ПЭВМ – национальный вопрос, социальный или проблему информатизации страны. Как впоследствии оказалось, ни одной из этих целей достичь не удалось, т. к. строительство завода персоналок в Кишиневе так и не было закончено.

Да и потребность в нём отпала – в страну стали поступать зарубежные персоналки (в основном, “желтой сборки”), а после августа 1991 г. хлынул настоящий поток фирменных персоналок “белой сборки”, т. е. персоналок от фирмы IBM, НР, Compag, Dell и др. Ни по цене, ни по качеству минские персоналки конкуренции не выдерживали, их производство оставалось нужным для применения в особых случаях, на важных объектах и изделиях, куда вход зарубежной электронике ещё оставался под запретом.

На этом фоне в НИЦЭВТе не мог не наступить кризис – кризис жанра, работы, занятости и, как следствие, финансовый. Начались массовые увольнения, сокращения штатов, борьба за выживание. Кто-то (в основном, друзья или родственники руководства НИИ) занимался торговлей при самом предприятии, других пристраивали в кооперативы, третьи же - такие, как я - пытались найти договорные работы для себя и сотрудников отдела, на стороне, т. е. на других организациях, предприятиях, фирмах.

Иногда это удавалось. Так, на протяжении 1992 и 1993 гг. мой отдел выполнял по договору с одним из комитетов Верховного Совета РФ работы по разработке предложений об автоматизации учёта граждан России и организации выдачи через компьютер новых паспортов гражданам России (нечто подобное современным “социальным картам москвича”). Удалось обеспечить работой и зарплатой какую-то часть сотрудников отдела, а самому в начале 1993 г. съездить в качестве эксперта при делегации Верховного Совета в Испанию, где нас знакомили с “тайнами мадридского монетного двора” - изготовлением паспортов и компьютеризацией паспортной системы страны. Работа по этой теме продолжалась у нас вплоть до октября 1993 г., до известного “расстрела Белого дома”, в огне которого сгорели и наши наработки, да и сама тема – быстрой и компьютеризированной паспортизации граждан России.

С другими попытками заключения договоров было и того хуже: тогдашнее руководство НИЦЭВТ их на корню прерывало либо передавало на исполнение в другие отделы и другим руководителям. Я, как оказалось впоследствии, за свою диссидентскую деятельность уже несколько лет состоял в чёрных списках, и дирекцией завода даже было принято негласное решение о моём “выживании” с предприятия. Но просто так уволить меня по какой-то статье они не могли: я был членом Совета трудового коллектива, а в какой-то период и руководителем Совета трудового коллектива, и по действующему тогда законодательству увольнению не подлежал. Но “веселую безбедную жизнь” мне, конечно, устроили, а потому и все прелести скудной, на грани нищеты, жизни в начале 90-х годов я и моя семья смогли познать сполна. Но и сия горькая чаша не смогла отвлечь меня от главного, как мне представляется, дела моей жизни – от активного участия в демократическом процессе в России, от борьбы за искоренение наследства и последствий коммунистического режима.

Уместно сейчас перейти к “другой стороне медали”, долгое время открыто не проявляемой и не афишируемой - жизни простого советского человека, не члена партии, но вписанного внешне в систему, выполнявшего все (или почти все!) предписания этой системы, сделавшего при ней какую-то профессиональную карьеру (о чём свидетельствуют и почти 25-летняя работа начальником отдела в НИИ и звание лауреата Государственной премии по науке и технике), но остающегося в течение всей сознательной жизни  противником, по крайней мере, практики этой системы.